Пятый угол

Кадзуху никто не видит, словно его вообще не существует в этом мире. Он призраком бродит вдоль улиц, ускользая от взглядов прохожих, — не спешит, не суетится, кутается в шарф, что намотан на капюшон огромной куртки, и смотрит перед собой, не мешая потоку мыслей уносить его в столь далёкие моменты жизни, где ничего такого с ним ещё не происходило. Он не курит, потому что не хочет, чтобы Бэй Доу почувствовала запах, не встревает в пьяную драку мужиков с разбитыми бутылками, потому что это не его дело. Каэдэхара заходит в перинатальный центр через главный вход и остаётся незамеченным. У стойки регистрации ему помогает вежливая медсестра, от которой приятно пахнет лавандой, — она без особых вопросов рассказывает ему, как найти нужную палату, потому что он представляется сыном, но с милой улыбкой признаётся, что у него нет никаких документов с собой, и вообще, он приехал с сюрпризом, чтобы порадовать мать. Палата Бэй Доу находится на третьем этаже в той части здания, куда без особого пропуска проникнуть трудно, но Кадзуха умудряется стащить нужную ключ-карточку у акушера в розовой хирургичке и миновать пост медсестёр, которые болтают о своём с диким энтузиазмом, словно ничего важнее их беседы в этом мире нет и не будет. Нужные двери искать не приходится — возле них сразу три охранника с рациями, которые молчат, то ли потому что так положено, то ли потому что прислушиваются к байкам медсестёр — они хорошенькие. Каэдэхара подходит к ним почти в упор, но не встречает и намёка на сопротивление: они лишь незаметно кивают ему, когда тот развязывает шарф и снимает капюшон, ищет глазами отражение удивления на их лицах, но холодность их взглядов подтверждает теорию: они не рады, но ждали. Все здесь уже готовы к тому, что он придёт. Бэй Доу раздала чёткие указания, возможно, прямо во время родов. Кадзуха жестом подсказывает охранникам, что нужно разойтись, а те покорно открывают ему дверь туда, где всё залито искусственным светом, но в той цветовой гамме, при которой глаза никак не будут болеть; где от сочетания разных букетов цветов пахнет слишком дорого и непривычно; туда, где Нин Гуан обсуждает со своей женой планы по урезанию бюджета, потому что зимой у похоронного бюро не сезон — смешно. — Кто там припёрся? — у Бэй Доу нет настроения на радушную встречу с гостями. Её окружают мониторы, трубки, капельницы, датчики, любимая жена и секретарша с голубыми волосами, у которой от недосыпа залипание системы случается примерно раз в пятнадцать минут — перестаёт реагировать даже на громкие звуки. — Госпожа?.. — у Кадзухи невероятно глубокий, тихий голос, от которого в пустой комнате любого дрожь возьмёт за горло и заставит повиноваться, но он не часто им пользуется, потому что это напрягает. — Каэдэхара?! — Бэй Доу подрывается с постели, выпинывая одеяло за пределы кровати. На ней лишь больничная сорочка, а провода и трубки больше походят на шнуры, которыми её, как робота, подключают к питанию, ведь собственная батарейка неисправна. Ей не отойти далеко — может себе навредить, потому Нин Гуан подхватывает её на лету и останавливает, крепко держа за плечо. Секретарша сейчас в обморок упадёт от волнения, ведь остановить медведицу в её глазах — невозможно. Кадзуха спешит подойти сам и утопает в тёплых объятиях, закрывает глаза, утыкаясь носом в широкую грудь и вдыхает приятный знакомый запах, словно это наркотик, от которого ему пришлось отказаться не по собственной воле. — Ах ты подлец милипиздрический, — Бэй Доу хохочет громом, жмёт Каэдэхару к себе и целует в макушку. Гормоны творят с ней невиданные вещи — подобного обращения не удостоился ещё даже собственный ребёнок. — Госпожа, вы мокрая, — подмечает Кадзуха и спешит отлипнуть, потому что для него не понятно, как именно чужое тело реагирует на радость встречи, — да он и не хочет понимать. — Я думала, ты уже сдох в подворотне, пока за этим ублюдком гонялся, — а она сразу с места в карьер и не сдерживает эмоции. — Думала, но не верила! Никогда не поверю! — Как ты сюда попал? — уточняет невероятно элегантная Нин Гуан, которая даже будучи ответственной за абсолютно все аспекты случившихся родов ни чуть не потеряла своей красоты. Ни капли усталости на умиротворённом лице, ни одного залома на люксовой белоснежной рубашке. — У вас всё ещё возникают такие вопросы? — Кадзуха выглядит измученно, но при этом не кажется таковым. У него улыбка сохраняется на губах, румянец щёки заливает, а в глазах, тонущих в необъятных синяках, искрится нечто неопознанное. — Какая разница! — возникает Бэй Доу, присаживаясь обратно на кровать, потому что ноги всё ещё ноют — это остаточное, это пройдёт. — Главное, что он вернулся, блудный выблядок, потрепал мне нервы, я тебя под домашний арест посажу! — Я больше не работаю на ВанШэн, — и он чёрт возьми это знает. — Я пришёл прощаться. Тишина окутывает комнату тёмным одеялом, искажая пространство до безобразного. Нин Гаун тут же смотрит на свою жену, потому что та краснеет от злости, свирепеет на глазах. У Каэдэхары внутри тлеет желание вернуться к таблеткам, но он сглатывает его и смотрит на чужую повязку, смотрит на сжимающиеся кулаки, что мнут простыни. — Ты не можешь уйти, твоё место рядом с нами! — срывается Бэй Доу. — Малыш родился, он будет тебе братом, ты станешь для него учителем и опорой! — Я уже выбрал… — перебивает её Кадзуха и отводит взгляд. Нин Гуан сожалеет об утрате, сожалеет, что ему приходится выслушивать. — Я хочу… — Ты хочешь вернуться в цветочный магазин и заниматься сбором букетов? Ты серьёзно? Из ума выжил, очнись! — орёт Бэй Доу так, что стены дрожат и плач младенцев рассыпается по коридорам, заставляя медсестёр отвлечься от своих дел. — Не этому тебя учили, не для этого тебя готовили! Томо в тебя столько сил вложил, столько надежд, ты обязан ему! — Я не вернусь к госпоже Кокоми, — качает головой Каэдэхара, а паника внутри него рушит сознание, оставляя в голове лишь хитрую улыбку на лице, где под глазами симметричные родинки напоминают точки прицела для снайперов. — А куда ты пойдёшь?! — взрывается Бэй Доу, заставляя мониторы истошно пищать, потому что её показатели шкалят, сердце разрывается. — Я буду с Сиканоином Хэйдзо, — ставит точку Кадзуха и сглатывает самое гнилое напряжение, которое выжигает внутри него ту трепетную связь, которой он когда-то позволил случиться. Прикипел к этим женщинам, что баловали его вниманием и заботой, проникся к ним любовью и подарил часть себя, потому что искренне верил, что сможет оставаться рядом с ними долгие годы. Бэй Доу стискивает зубы, её плечи дрожат от невысказанной злости — Нин Гуан спешит обойти кровать и обнять жену, но та оказывается быстрее, хватает Каэдэхару за грудки, из-за чего шарф скатывается на пол, а белоснежные волоски на коже встают дыбом. — Этот ублюдок правда тебя завербовал? — шипит ему в лицо Бэй Доу и задыхается от собственного гнева, что сжимает её грудь тисками, из которых не выбраться простыми дыхательными упражнениями. Противный писк заставляет секретаршу паниковать. Нин Гуан хватает жену за плечи и перехватывает её кулак. — Дорогая, пожалуйста, тебе нельзя так напрягаться, если швы разойдутся… ты и так потеряла много крови, — успокаивает её, но это не помогает. Одного взгляда достаточно, чтобы осадить, поставить на место и напомнить, кто в этом доме хозяин. Медведица убьёт любого за своего ребёнка, но сейчас её материнский инстинкт смотрит далеко не на собственное чадо. — Я думала, ты под прикрытием! Думала, ты пытаешься его грохнуть! — в комнату рвутся врачи, которым поступают вызовы о нестабильном состоянии пациента, но охрана их не пускает, потому что беспокоится об их безопасности в первую очередь. — Он спас меня! — вдруг слишком громко отвечает ей Кадзуха, ловко выныривая из куртки, которую та вот-вот порвёт. — Он вытащил меня из состояния, в которое вы меня кинули, лишь бы я был покорным и не представлял угрозы! — говорит искренне, тянет задравшуюся футболку вниз прежде, чем кто либо замечает отметины на теле. — Он виноват в том, что ты в него попал! — а Бэй Доу больше не видит границ и причин для того, чтобы скрывать от кого-то правду. Напряжение перерастает рамки дозволенного и разрешает нервной женщине, пережившей адские муки, отпустить ответственность. — Он был тем кто устроил стычку, в которой погиб Томо! Он стравливал банды между собой! Нин Гуан теряется, не зная, как остановить жену, как заставить её замолчать. Сама открывает дверь, позволяя врачам делать свою работу. Те врываются в палату, как оперативная группа, вооружившаяся шприцами с успокоительными. — Этот ублюдок устроил войну! Из-за него столько наших погибло на бесчисленных и бессмысленных стычках! Он распространял ложную информацию, устраивал кражи и погони! Он лез в наши дела и путал нам данные! Он убил Райден Макото, которая тебя спасла! И это последняя капля, которая переворачивает чаши весов вверх дном. Бэй Доу вводят препарат, из-за чего ноги подкашиваются, тело слабеет и сердечные ритмы приходят в норму. Охрана ловит её под руки и тащит на кровать, но в ней всё ещё есть силы брыкаться и смотреть в упор в алые глаза, внутри которых кровавым по белоснежному выводится невозможность поверить в услышанное. Если это та правда, до которой Кадзуха хотел добраться, то он готов утонуть в амнезии, отказаться от всех своих воспоминаний и стать бездушной куклой, которую используют, как наёмника. — Макото ведь убили люди Фавония… — шепчет Каэдэхара, не принимая сказанного, а потом вдруг распахивает глаза от удивления, потому что то, что он решил не замечать становится ярким и поглощает каждую каплю его внимания. — Он использовал её имя...? — Госпожа Макого и Госпожа Эи работали на нас и копали под лисицу, а также защищали Сиканоина, как кровного наследника ВанШэн до тех пор, пока не узнали, что он стравливает людей Фавония и наших. Тогда они попытались узнать, в чём причина, но Сиканоин показательно расправился с Госпожой Макото, чтобы все знали, что он не хочет участвовать в переговорах и принимает сторону Яэ Мико. С тех пор главы банд охотятся за ним, он представляет угрозу… — докладывает секретарша, насквозь продрогшая от страха, пока Бэй Доу из последних сил старается сопротивляться действию лекарства, Нин Гуан беспокоится за здоровье жены, а врачи перебрасываются медицинскими терминами, оценивая состояние пациентки. — Нет… Макото ведь всегда была с нами... — Кадзуха делает шаг назад к выходу, где точно есть свежий воздух, где атмосфера, громкие звуки и яркий свет фонарика для проверки реакции чужих зрачков не удушают в нём возможность правильно оценивать ситуацию. — Каэдэхара! — а у Бэй Доу всё ещё есть силы смотреть на него и орать так, чтобы тот точно услышал. — Из-за него умер Томо, из-за него ты убил тех людей, из-за него ты жил на таблетках! — она глотает и глотает, потому что к горлу, как побочка, подступает тошнота, но глаза закрываются, а голова кружится. — Его надо убить, таких, как он, убивают! Нин Гуан машет Кадзухе, чтобы он скрылся с глаз долой. Секретарша берёт его под руку, наклоняется за шарфом, а после настырно тащит из палаты, ведёт по коридору. — Зря вы пришли, очень зря! — семенит на дрожащих ногах и губы в кровь зубами рвёт, смотрит по сторонам и перед самой дверью сворачивает к подсобке. У неё волосы распускаются, а пальцы крепко сжимают ткань чужой футболки. — Послушайте меня! Всё это очень запутано, мы теряем людей в бессмысленных драках, город пустеет, а кладбище полнится… — Вы не можете это остановить? — Кадзуха начинает краснеть, потому что поднимается температура, тело ломает, и это не простуда — это желание упасть в омут, внутри которого время течёт медленнее, а пространство расширяется настолько, что в огромной коробке появляется пятый угол, откуда тихий и до боли знакомый шепот зовёт пойти с ним и успокоиться навсегда. — Святой отец призывает своих людей, людей Фавония, остановить бессмысленное кровопролитие, Моракс делаёт всё возможное, но на шестёрок может повлиять только Госпожа Бэй Доу, а она сейчас не в состоянии. Эти люди слишком многое потеряли за все года, их жажду крови трудно остановить, — она сглатывает, цепляясь взглядом за каждую тень в коридоре, всё озирается и нервно хлопает ресницами. — Поймите, пока Сиканоин Хэйдзо жив, пока он находится в этом городе, всё это не остановится. Девушка одаривает Каэдэхару сожалением и бросает у непонятной комнаты с замком, а сама бежит к палате, где всё ещё пищат мониторы, где Нин Гуан перекрикивает врачей, а охрана молчит, потому что у них такая работа. Кадзуха смотрит перед собой, пролистывая в голове все воспоминания и связывая узор плетёной фенечки воедино — картина выстраивается фрагментами и наполняет собой каждую клеточку его беспомощно дрожащего тела, внутри которого паника заменяет в крови кислород и не позволяет дышать полной грудью. Идиот, который вовремя не стал задавать вопросов, — кретин, у которого безбашенное влечение стёрло все границы. Аратаки говорил, Аратаки называл Сиканоина другим именем, но Каэдэхара даже бровью не повёл, потому что всё, что его в тот момент волновало, это желание коснуться чужого тела. Он разворачивается к двери и начинает выламывать замок, не помнит, насколько больно было его пинать, насколько страшно было искать на полках препараты и читать названия, — жар режет его тело ржавыми ножницами и прокалывает тупыми иглами, но когда заветная таблетка выпадает из упаковки на ладонь, Каэдэхара вдруг чувствует запах Сиканоина. Ускользающий аромат отрезвляет рассудок и схлопывает вместе с чёрной дырой весь ужас осознания, от которого так хотелось спрятаться за искусственными подавителями. Кадзуха глохнет, теряет слёзы, обнимает себя руками, сжимая окислившуюся в его потных ладонях таблетку, и кричит, но не издаёт и звука. Челюсть ноет от того, насколько широко раскрыт рот, уголки губ рвутся и зудят, а глаза не видят пола, потому что слёзы размывают даже границы реальности. Его тело, ощущения и слабости не дают поддаться старой зависимости, потому что изнывают по новой, от которой он не в силах отказаться даже после всего, что ему рассказали. И пока он не по собственной воле вспоминает тёплые прикосновения Сиканоина к своей коже, его поцелуи и нежные объятия, в заднем кармане штанов вибрирует телефон от сообщений, в которых Дилюк разрывает их сделку, ведь больше не нуждается в его услугах — уезжает из города. Пока сердце в груди бешено бьётся о стеклянные струны души, изнывающей от боли, от потери и страха принять истину, за спиной вырастает фигура с прямой осанкой в невероятно длинном одеянии. Каэдэхара загривком чувствует чужой властный взгляд, и ему кажется, что вокруг слишком темно, но он сидит под солнцем, ведь золотые глаза испепеляют его кожу, вырезают на лопатках отметины, обозначая содранные собственными искусанными ногтями края царапин, где могли бы быть крылья. — Вы! — он подскакивает на ноги, вмиг осознавая, где и почему находится. Ему хватает доли секунды, чтобы выхватить пистолет, припрятанный за пазухой, и приставить дуло к середине чужого лба, даже если для этого приходится встать на носочки. — Вы должны были сказать сразу всё, а не отправлять меня в этот ад! Моракс склоняет голову к плечу и покорно поднимает руки вверх, словно готов сдаться, но их окружают люди в масках и бронежилетах с автоматами, от которых пахнет неестественным запахом новизны. — Не совершай ошибки, — просит Моракс совершенно не теряя самообладания, в то время, как Кадзухе нужно лишь позволить дрожь своим пальцам, чтобы прострелить ему голову. — Вы устроили эту охоту на ведьм, ничего не объяснив! Но вы всё знали! — Ты должен был просто убить его… — Моракс непреклонен. Любой другой в столь тесной близости не смог бы ему противостоять, но у Каэдэхары больше нет предрассудков. Никогда не было. — Вы должны были остановить… это ваша ошибка, не его! — Кадзуха теперь слишком хорошо разбирается в ситуации и до ужаса боится этого. — Мы не справились с ним, — а Моракс не перечит, не двигается и даже не дрожит. Автоматы смотрят на Каэдэхару. Наёмники готовы в любом момент расстрелять его вдоль и поперёк, но приказ не поступает, а потому эти безликие куклы ждут. — Мы не смогли ему помочь… — Если вы хоть пальцем тронете Сиканоина, я убью вас, я убью абсолютно всех! — и тогда становится понятно, что он не шутит, потому что в глазах кипит ярость, с которой он сам не может справиться. Ошейник затягивается туже некуда, а поводок наматывается на кулак, заставляя Каэдэхару поверить в реальное существование команды «к ноге». Моракс глухо усмехается. Смотрит сначала перед собой, а после в красные глаза напротив, но не опускает рук, потому что они в таком положении не для того, чтобы показать собственную готовность сотрудничать, а для того, чтобы не дать своим людям пристрелить мальчишку. — Я открою тебе секрет, если ты позволишь, — голос господина отражается от стеклянных поверхностей кладовки и задевает трещащие по швам нервы внутри светлой головы. — Об этом никто не должен знать, — узкие губы, изогнутые в милосердной улыбке шепчут то, что Каэдэхара способен прочитать. И совершенно все мысли уходят на задний план, потому что он понимает каждую немую букву, складывает всё в слова и не дышит, чтобы не потерять концентрации. Время стоит на месте, пока Моракс беззвучно произносит предложение, которое никто кроме Кадзухи не фиксирует, которое никто никогда не узнает. — Вы оба больше не нужны в этом городе, вы можете быть свободны, — и Каэдэхара видит подтверждение в золотых глазах и лёгком кивке. Моракс опускает правую руку и протягивает её для рукопожатия, но всё ещё чувствует кожей лба ледяное дуло пистолета. — Позаботься о нём, — уже слышно шепчет Моракс, не дождавшись ответа, и жестами приказывает наёмникам отступить, дать дорогу. — А иначе, вы оба умрёте. Кадзуха сбегает из перинатального центра так же, как пришёл, врезается лицом в бурю на улице, что кружит снежинки в вальсе и заставляет его мокрые щёки трескаться, подобно корке льда на бушующем во время землетрясения озере. Он не знает, куда ему идти, — замерзает без верхней одежды и путается в ногах, забивается в узкую подворотню между двумя домами, где-то не так уж и далеко от больницы. Дрожит от холода, выдыхает белые облака и смотрит на каменную кладку, избитую трещинами и всё никак не умирающим мхом. Снег хлопьями падает на землю, накрывает мир одеялом, под которым ему суждено на время уснуть, отказаться от своего тепла и остудить пыл, чтобы после возродиться с новыми силами. Кадзуха глотает слёзы, тошноту и кровь, которой сочатся искусанные щёки и губы. Он хнычет подобно щенку, выброшенному на улицу в метель, и пытается сложить ладони так, чтобы соприкасались только подушечки пальцев, но из-за дрожи это невозможно. Пистолета у него больше нет — телефон вибрирует в кармане, потому что о нём кто-то беспокоится, а сигареты не греют карман, но просятся в рот, чтобы обнять лёгкие дымом и угомонить. Каэдэхара закуривает, закрывает глаза, позволяя холоду и приятной никотиновой расслабленности завладеть собой. — Не бывает верного решения, есть только то, что ты выбрал здесь и сейчас, — шепчет он себе под нос, понимая, что новая волна слёз просится на глаза. Ноги немеют. Сказанное отзывается в голове не собственным голосом. Это Хэйдзо говорит внутри него — это голос, который невозможно заглушить, от которого нет спасения. Он глушит крики людей, которых Каэдэхара убивал в приступе злости за то, что они сделали с Томо; глушит собственную тахикардию, вызванную страхом посмотреть в зелёные глаза человека, что действительно заслуживает смерти, но не за то, что он родился, а за то, что сделал. — Я уже выбрал… — признаётся себе Каэдэхара, мнёт губы друг о друга, дабы не позволить крику сорваться с них, и закрывает уши, ведь не слышит сам себя. Только Сиканоин говорит с ним в его сознании, зовёт и заставляет подчиниться, обещает испепелить все чувства и построить что-то новое, обещает держать его за руку и вести туда, где не будет всего этого пережитого кошмара. Кадзуха плачет от распространяющейся по телу боли и скрывается от мира за закрытыми глазами, как делают это дети, не наученные правильно играть в прятки. Но всё, что рисует его усталое сознание, — кровать в комнате с болотными стенами, чужое теплое дыхание, тихое сопение и бесконечно нежные объятия, от которых он теперь никогда не откажется.