Хуже некуда

Суп вчерашний дохлебывала уже и на часы поглядывала, не хотелось опаздывать, все-таки вчера пообещала вовремя явиться. Обещания она сдерживала всегда, потому нервно тарелку вымывала. Гребешком деревянным по волосам проходила, словно это ситуацию спасало. Волосы слегка на кончиках подвитые вычесывала. Из одежды выбора большого не имела, потому натягивала свитер, в сравнении с остальными вещами выглядящий сносно, сочетая его со штанами привычными. Выряжаться ей не во что, та и навряд ли в этой компании подобное оценят. Женское нутро все же верх берет и она в зеркале себя осматривает. Сносно, не более. Страшно если честно до одури было, эмоции тревожные словно сквозь кожу прямо внутрь пробирались, изнутри уничтожая. Боязно ошибиться или ляпнуть что-то не то. Как вести себя в подобном обществе она понятия не имела. Тимофеева правды ради в принципе не знала как с большим количеством людей коммуницировать. Раньше ей знакомства куда легче давались из-за юношеского максимализма и бесстрашия глупого. Впрочем тогда ей ничего и не угрожало, сейчас же девчушка себя меткой чувствовала. Если задуматься, то ситуация разворачивающая ничего хорошего не предвещала. Но предчувствия дурного не было, тому мысли беспокойные она отогнать пыталась. Куртку надоевшую накидывала, все необходимое в карманы засунув. В кеды цвета тошнотворного запрыгивает, отряхивая те, словно это поможет. Пальцами перебирает ключи доставая, дверь закрывает на один поворот, для пометки в голове. Её квартира все равно для грабителей ценности не представляла, там из стоящего хоть что-то только черно-белый телевизор и холодильник имелись. По ступенькам спускается мягко, время ещё есть, потому не спешит нисколько, ногами перебирая. Подъезд с краской потрескавшейся и окном выбитым давно родным стал. Мрак, находится здесь неприятно было, но на улице куда хуже. Верхняя одежда, едва ли от мороза спасала, будучи столь легкой, что кожа мурашками покрывалась как только та за пределы дома выходила. Ступает томно по улицам темным, безлюдным почти. Она обычно опасности потенциальной избегала всегда, но сейчас самостоятельно и добровольно полностью в место весьма не привлекательное направляется. Мороз по щекам проходиться, делая яблочки на лице девичьем едва розоватыми. Ева в шарф поглубже укутаться пытается, но это не очень спасает, при погоде подобной. Снег хлопьями на голову падает, белую россыпь на волосах распущенных формируя. Ресницы маленькими снежинками покрытые соприкасаясь смерзались слегка. В зону не освещаемую поворачивала, зубами сигарету сжимая. Спичкой чиркала, что в тишине гробовой звук привлекающий создавало. Покуривала спокойно, клубы дыма белесого в небо выпуская, горечь отвратительную на языке чувствовала, от чего кривиться хотелось, но она настолько привыкла, что игнорировала её попросту. Промеж губ папиросу вставляет опуская взгляд на ноги, где на кедах отечественных шнурки развязываются. На корточки присаживается, завязывает не спеша, по сторонам не оборачивается, только без рук затягиваясь. — Прикурить не найдется? — вопрос из неоткуда отшатнуться её заставляющий. Девчушка отстраняется, но секунду спустя сигарету протягивает неизвестному. Ни слова не говорит, просто папиросу забирает дальше двигаясь, как только его просьбу выполняет. Шагает быстро, почти бежит. Старается на освещенную часть улицы добраться быстрее. Вновь ужас настигает неожиданно, хоть ничего беды не предвещает. Она прислушиваться начинает, неосознанно в страхе содрогается. Шаги сзади слышит, а лица неизвестного не видит даже близко, от чего исчезнуть хочет. — Познакомимся? — вдруг резко дыхание слышит близко. — Не знакомлюсь, — отвечает она ещё шаг ускоряя. Чувствует только как жестким рывком её на себя тянут, от чего отпрянуть пытается. Сил не хватает и паника проступает мгновенно на лице отражаясь. Ева боится, очень боится, страх пробирающий не то что до костей, а до самых внутренностей. Вновь рывок, вновь безуспешный. Неизвестный раньше и лучше неё среагировать смог. Последствия своего безрассудства она и представлять боится, а силуэт её ещё ближе к себе притягивает. — Это был не вопрос, — возглашает он в шею рвано дыша. — А жаль, — спокойствие продемонстрировать пыталась та. Молодой человек, что по голосу очевидно совсем юношей был, удивился. Она этого не видела, но ей до его эмоций впрочем дела и не было. Девчонка вспоминала инструкции дедовские, которые он на пьяную голову раздавать любил. Они впервые ей потребовались. — Почему? — включался тот, руку её удерживать продолжая. — Может меня просто поуговаривать нужно, а ты сразу силой, — старалась максимально беззаботным голосом выпалить Тимофеева. — То есть ты не против? — поднимал бровь он, но девчушке этого видно не было. — Ну для начала за руку меня нормально возьми, а я подумаю, — хмыкала она так, словно подобное для неё повседневность. Благо в темноте глаз испуганных и в тоже время безумных видно не было. От чего тот только на голос которому игривость неестественную придавали ссылаться мог. Он хватку ослабил и девушка его за руку безмолвно взяла, словно так и задумывалось изначально. Слегка разворачивалась, в метрах двадцати до зоны освещаемой, при этом контакт тактильный держа. Тимофеева отстраняться резко привычную двоечку на ощупь пробивая, казалось, что она только этот прием из двух ударов идентичных по технике с одиночными и знает. Сейчас так плевать на это и на технику впрочем тоже. Рывком дерганым рвется куда-то в неизвестность, от паренька убежать пытаясь, тот явно опытным насильником не был, иначе на подобное в жизни бы не повелся. Хотя ей похуй на его опыт или его отсутствие в подобном, она жизнь свою спасти пытается. Знает, что особо бойких в живых не оставляют. Бежит не оглядываясь в первый поворот влетает, а там серо-голубые глаза знакомые до жути на неё глядят. Со всей силы к груди прижимается, спрятаться пытаясь. Ей кажется, что теперь она точно в безопасности, он точно должен её защитить. Дыхание её прерывистое словно она не несколько сотен метров пробежала, а целый марафон. В уголках глаз слезы собираться начинают, хоть она и отогнать их пытается отчаянно. — Я же реально поверил, — слышался голос знакомый от чего она ещё ближе прилипала. Туркин молчит, на неё вовсе не смотря, взгляд на парня переводит. У того из носа кровь хлещет полным ходом, потеки бордовые оставляя. Но он не злится, наоборот усмехается, от чего девчонке жутко становится. — Нормальная, — возглашает неизвестный. — Ты только ей поясни, что руки при себе держать нужно, а то в следующий раз за неё отхватишь. Валера ему кивает, а по ней словно ток проходится, она в лицо его вглядывается. Старается понять, высмотреть что-то, но там лишь ухмылка едва заметная. Он её ближе к себе прижимает по спине поглаживая, а девчушка противится начинает. Сначала юноша её сильней сжимает, а когда осознает, что она и впрямь сопротивляется, то отодвигает её самостоятельно. — Это ты сделал? — спрашивает, с надеждой искренней ответ отрицательный услышать. — Ну, да, — лишь хмыкает тот плечами пожимая. — Зачем? — говорит она, а по щеке стекает слеза, которую девчушка рукой стирает моментально. — Не мельтеши, так нужно было, — притянуть её стараясь говорил тот. — Нужно было? — начинает кричать та. — Я думала он меня там и прирежет, — на все так же ей юношу неизвестного пальцем указывая взрывалась Ева. — Не начинай, ничего он бы с тобой не сделал, — утверждал тот на неё смотря. — Это не смешно, Валер, — возглашала девчонка, жестикулируя активно. — А я разве смеялся? Выражения его лица и иных подробностей она не видит, отворачивается. Успевает метров пять пройти, как его крик слышит. Ей не по себе, он совершенно другой. Голос будто не его, какой-то насколько жестокий и режущий по ушным перепонкам, что она содрогается. Дергается слегка и оборачивается едва ли. — Повернись, когда я с тобой разговариваю, — крикнул тот и она обернулась невольно под давлением столь сильным. Девчушка себя сейчас такой слабой чувствовала, так обидно стало, что она поддается на любой его зов, даже настолько агрессивный. Хочется сильней казаться, потому она сквозь слезы из глаз вытекающие улыбаться начинает. Глазами красными, раздраженными, с капиллярами лопнувшими смотрит, подбородок приподнимая. Впервые замечает, что помимо их троих здесь ещё несколько человек стоит. В лица не вглядывается, боится кого-то узнать. Глядит безумно, но больше в её взгляде разочарование читается. Он словно сломал что-то внутри неё, от него такое недоверие в её сторону отражается. В памяти всплывает и стакан из которого тот пить боялся и истерика из-за пачки сигарет. Каждое его действие словно было направлено на её уничтожение. Не внешнее, а глубоко внутреннее. — Я не твоя скорлупа, чтобы ты так со мной базарил, — орет она, а из глаз литься продолжает. — Знаешь, пошел ты, Турбо, — обращение выплевывает со злобой несусветной. Бежать начинает, а по лицу водопад стекает, выглядит по правде говоря жалко. Туркин её догонять не собирается, считает, что она вновь преувеличивает все. Успокоится и тогда решат. Пацаны ему говорят, что баба и нормальная может, но адекватностью и терпимостью от неё даже не пахнет. Отговаривают товарища, убеждая, что он с подобной не уживется. Он сам вспыльчивостью и нервностью славится, все знают, что Валеру лучше не трогать без необходимости. Тот агрессивный до жути и его от того невольно к ему подобной притягивало. Два психически нестабильных человека создать ничего хорошего не могут. Но тянуло к ней страшно, даже после того что она перед пацанами устроила. В принципе он слабостью посчитает, если отступит после очередных её психов. Теперь он точно убедился в её качествах личностных. Девчонка буквально его копией была. Даже с учетом, что она сейчас перегнула, его своеобразную проверку очевидно прошла. Хоть и нехотя, хоть и злилась пиздец, все равно прошла, все равно вырвалась. Ему баба которую отчихвостить могут не нужна, он риск подобного просчитывает. На то, что она в этот момент чувствовать будет ему все равно, главное итог. Сейчас он для него удовлетворительный. Тимофеева ручей на лице замерший даже стереть не пыталась. Просто бежала, чувствуя себя настолько униженной и морально раздавленной, что страшно представить. Залетает в падик собственный в истерике сумасшедшей, начинает стену подъездную хуярить со всей дури. Ор едва сдерживает, шипит словно. В мясо костяшки разбивает, смотрит на мясо яркого в сравнении с кожей белесой, почти синеватой цвета. Из рук кровь сочится, вязкая, мерзкая, настолько же мерзкая настолько и она сама для себя в моменте. Хочет взвыть, и впервые себе это позволяет. Из уст вырывается крик пронзающий все, по телу вибрация распространяется и она сделанное осознает. Забегает в квартиру на все замки запираясь, по двери сползает обреченно. Злобы нет, обиды тоже, есть только пустота и отвращение. Отвращение к себе. Неужто она настолько ужасна, что он так к ней относится. Она не винит его, винит только себя стараясь понять где оступилась. Шмотье стягивает и на пол бросает со всей дури, вымещая все внутренние на кусок тряпки безжизненный. Под душем стоит совершенно про коммунальные платежи забывая, вода ледяная по всему телу стекает. Капли на бедрах оставляя. В полотенце махровое заматывается, но то прямо перед зеркалом спадает. Ева на свое отражение смотрит и едва сдерживается, чтоб зеркало не разъебать. Ребра проступающие неправильно на фоне груди округлой смотрятся, хотя сама грудь тоже раздражает наличием растяжек побелевших давно. Шрам в районе талии незаметный почти, но для неё настолько же отвратительный насколько и все остальное напротив виднеющиеся. Ей тошно, хочется проблеваться и забыть обо всем происходящем, хочется никогда не чувствовать подобного вновь, хочется в действительности подходить под обозначение нормальности.