Хуже некуда

У лектора скучного все своим чередом идет, он материал занудный и бесполезный до жути освещает. Только от голоса его на стену лезть хочется, но чувства изнутри разрывающие не дают на материале сконцентрироваться. Смотрит на него и порвать хочет, сейчас тишина давящая раем бы показалась в сравнении с шумом невыносимым. Девчушка в отрицание какое-то уходит, не может поверить в правдивость слов услышанных. Можно конечно себя убедить в том, что девки из уборной над ней просто поиздеваться решили, прознав про их мутки своеобразные. Жаль, что взгляд столь презрительный которым они стоящую в углу Еву окидывали открыло демонстрировал отношение определенное. Они её не знали, впрочем знать и не должны были. Обидно от того, что картина полная складывается и оправдательным приговором для Турбо там не пахнет от слова совсем. Понимает, что это уже произошло, но принять не может никак. В голову идеи навязчивые лезут, мол сама виновата, но так надоело уже крайней оставаться, что в этот раз от мыслей подобных отказывается. Не в ней проблема, судя по действиям его. Ревность его теперь в голове совсем не укладывается. На неё конечно были причины явные, но все же… Разве человек который на подобное способен имеет хоть малейшее право на проявление чувств подобных? Тимофеева искренне считает, что нет. И даже сейчас вроде как понимая, что вины не нет, все равно с себя кожу содрать хочет. Противно, как же, блять, на душе тошно от всех его слов становится. Как дура последняя верила, так наивно, что аж мерзко. Он все, что она глубоко внутри себя хранила, боясь показывать сломал, абсолютно безжалостно. Кровь на руках застывать начинала, ещё несколько часов и на костяшках привычные корочки появятся. Если конечно, она сдержится от желания разъебать первую попавшуюся стену, вместе с этим состояние ранений ухудшая. Слезы кажется из последних сил сдерживает, правда хочет плакать, желание безмерное спрятаться от окружающих. Желательно затаиться там, где её никто и никогда искать не станет. На часы смотрит, что о скором конце пары уведомляют, но сейчас и это не радует особо. Она себя выжатой и попросту униженной чувствует. Словно в душу не то что плюнули, а харкнули причем не один раз. Листочек который она изначально для записей достала под натиском карандаша простого не выдерживает. Рвется так же как и её доверие к окружающим. Нельзя было сказать, что она хоть когда-то позволяла незнакомым людям к ней близко приближаться. Точнее сказать не помнила подобного за последние лет пять. Те кого она нажить ещё в совсем детском возрасте успела вновь с ней общаться стали. Спокойно и без подозрений вечных, что как таковой аргументации бы и не имели. Теперь она причину нашла, полтора часа, которые та должна была посвятить лекции занудной девчонка на самобичевание потратила. Не жалела об этом нисколько, ведь хоть слегка, но смогла в себе разобраться. Слезы к сожалению в глазах стоять продолжали от чего противно становилось от самой себя. Всегда, абсолютно всегда она считала слабость и слезы чем-то постыдным, потому на публике лицо держать пыталась. Ситуация произошедшая до сих пор глупой казалась, будто сбой системы несуразный. Может есть в ближайших районах ещё один Турбо? Может он и был, конечно, но звали бы его явно не Валера. Мысли подобные отогнать хочется, ибо и так очевидно все, но оправдать его в глазах собственных все равно желание огромное. Судорожно по парте постукивает пальцами, в ней агрессия бурлить продолжает. Нет, вот сейчас он действительно её задел. До этого казалось, что все возможные грани и рамки адекватного он уже перешел, но Туркин своей многогранностью удивлять продолжал. Трель звонка слышит и теперь наяву уши закрывает, хуже уж точно не сделает, ибо хуже некуда. Все расходятся быстро, а девушка словно завороженная сидеть продолжает. В стену пялиться глазами пустыми, ресницами хлопает глуповато на первый взгляд, на самом деле отрешенно полностью. Чувствует как глаза наполняются и проморгаться пытается. Ресницы едва влажные рукавом свитера протирает, остатки жидкости хоть маломальские впитывая. Поднимается за парту придерживаясь, а в глазах темнота, словно на вторые или третьи сутки голода. Только момент имеется, что сегодня у неё завтрак полноценный был, хотя насколько полноценный — вопрос спорный, но все же питательный. Не должно быть реакций подобных у организма. Судя по всему ей сейчас не помешало бы вновь в медицинский кабинет сходить, только теперь по назначению. Идти не станет, у неё и другие заботы есть. Как минимум сложить вещи, что она к Марине брать будет. Опыта у неё такого не было ещё, но она надеется на то, что это отвлечься поможет. За стену придерживаясь ногами перебирает, к имеющемуся уничижительному факту, ей для полного счастья только упасть на пол холодный не хватало. Двойное унижение она стерпеть не готова. И если на первую уже имеющуюся часть она повлиять никак не может, то вторую старается предотвратить. Дожидается когда общий поток студентов из гардероба выбежит порываясь на улицу холодную. Впервые за второй год обучения она лавочкой в помещении пользуется. Садиться на кусок дерева обшарпанный, и ножки неустойчивые слегка расшатываются, словно её и без того нездоровая психика. Куртку накидывает, до горла застегивает, в молнию несколько волос попадают и она их резким движением вырывает. Почти не больно. Шапку натаскивает медленно, а после в шарф заматывается плотно, будто скрываясь от внешнего мира полностью. Помогает едва ли, но она все же чувствует себя лучше. На выходе по привычке машет сторожу в прощании, улыбку очевидно фальшивую натягивая. Все устаканится за последние дни успело, по крайней мере она так думала до перекура злосчастного. Разрушать значительно легче, нежели строить. Их отношения словно дом в каком-то военном городке, в котором солдат по глупости не на ту кнопку нажав разнес все к чертям. Обиднее только то, что это нихуя не случайность, нельзя изменить просто потому что так обстоятельства сложились. Подобные действия весьма продуманы и предусмотрительны. Шагает тихо, на округу не осматривается почти. Местность давно известная везде, лица впрочем тоже. От некоторых из них реально тошно становится, как бы она этого скрыть не хотела. Дома серые, небо тоже яркостью особой не отличается. В округе все тускло, бледно, безжизненно. Рано или поздно человек становится подобным тому, что его окружает, видимо пришел её черед. За поворотом уже начинает виднеться «Коробка» небезызвестная, потому та стопориться слегка, но все же шаг возобновляет. Внутри что-то распирает, появляется желание невыносимое высказать ему все здесь и сейчас. Она смотрит, а там целая толпа стоит. Ступает медленно, момент оттягивает, на поле хоккейном толпу привычную замечает. Там он вновь во главе сборов сегодняшних находится, на кого-то неизвестного ей глядит. Ближе подходя она взглядом с Вахитом встречается, который насколько она помнит Зимой именовался. Тот её появлению на горизонте удивляется слегка, что по мимике читается. Он кучерявого в бок толкает слегка лишь глазами на фигуру приближающуюся указывая. Тот на неё очи серо-голубые переводит, что раньше пугали, а после притягивали неимоверно, но сейчас ей от них скрыться хочется. У него на лице улыбка едва заметная проступает, но у Тимофеевой лицо словно застывает. Видимо у него с настроением в полном порядке все, жаль, что она навряд ли откажется от удовольствия его испортить. Приближается плавно и у бортика бетонного останавливается. Локтями на него опирается руки выставляет, пальцы переплетая и голову на них облокачивает. Выдавить улыбку пытается, получается паршиво, ибо походит скорее на оскал. Толпа на неё внимание обращает, перешептываться начинает яро. Их старшему это не нравится очевидно, он гаркает что-то и от Зимы отходит в её сторону направляясь. Во взгляде вопрос читается неприкрытый, но она на него отвечать не спешит. Заметно, что он рад её видеть, но и удивлен её присутствием не меньше, обычно она подобных мероприятий избегала. Он буквально в метре от неё останавливается и она в глаза к нему заглядывает, смотрит с презрением и обидой нескрываемой. — Не подходи ко мне больше, — слегка вперед пододвинувшись указывает. — Мудак, — к лицу его приближаясь произносит тише. Улыбается, что есть мочи и развернуться хочет, но тот её хватает резко к себе притягивая, что та о замерзший бетон локтем бьется. — Блять, выключи эту хуйню бабскую, — проговаривает резко, но та силы последние тратит на выражение лица беззаботное в которое он вглядывается. — Предъявляй нормально, — восклицает громко. Она лишь смеяться начинает, нервно, истерически, не по-доброму совсем, а словно насмехаясь над ним. Тот от поведения подобного из себя выходить начинает. Ещё ближе её притягивая, поизносит: — Если я наедине тебе позволяю себя так вести, то это не значит, что ты можешь на сборы заявляться и без причины на меня кидаться, — у неё на тираду подобную лишь новый прилив хохота громкого приходит. — Какой же ты жалкий, Туркин, — едва выдавливает из себя, продолжая посмеиваться истерично. — Ева, блять, не выводи, — дергает и без того до боли сжатую руку. — Не буду больше, — хмыкает словно забавляясь. — У тебя есть та кто это вместо меня сделает. — Сука, че ты там себе придумала уже? — руку её от себя откидывает и нервно ладонью по лицу проводит. — Слухи расходятся быстрей, чем ты думаешь, — говорит и моментом пользуясь отходит. — Подойди суда, — кричит он когда она расстояние метров с десять преодолевает. Девчонка лишь ладонью со спины машет уходя, не поворачивается, ибо слезы из глаз без её позволения выливаются. Удаляется спокойно, знает, что он со сборов к ней не побежит. Слышит ещё какой-то крик в спину, но топота нет, он правила улицей установленные не нарушит. Посему та спокойно до дома добраться может. Кеды тонкие промокли насквозь ещё по дороге до поля хоккейного, но сейчас она их добивала окончательно в сугробы по кисть вступая. Бредет и бредит, холода не ощущает, ровно как и замерзших на щеках слез. Он её отпустил, отпустил потому что по-другому не мог. Возможно просто не захотел за ней бежать, хотя, сейчас стоило бы. Возможно укутай он её в объятия крепкие параллельно убеждая в том что не было ничего, то она бы и поверила, опять. Наивная же до страха, позволила бы точно ему вновь себя одурачить, но он этой возможностью не воспользовался. Может просто опять отложил её как нечто не столь важное? Вполне вероятно. Он там остался сборы проводить, предварительно обсуждения прикрыв, которые скорлупа вновь начнёт, как только старшего в поле зрения не будет. Не понимает совершенно о каких слухах та говорит, не понимает почему в этих слухах он мудак и тем более не понимает кто там у него есть. Злость свою, что на ней отразить не может выливает на звездюков, которые за проеб небольшой всем возрастом получают. Ему от этого не легче, правды ради. Квартирка скромная, весьма примитивная не встречает совсем, она даже о своем присутствии не уведомляет. Одежду верхнюю скидывает и в комнату собственную направляется. Собираться к подружке новоявленной рано ещё, та и желания куда-то идти нет. Она сумку с вещами откидывает и штаны расстегивает старые, тянет слегка и они спадают попросту. Не волнует беспорядок сейчас совершенно, пусть на полу валяются. Свитер стаскивает и туда же откидывает небрежно и громко на фоне тишины в доме имеющейся. Наверняка нужно было в домашнее переодеться, но она на кровать сваливается нагая почти. К груди оголенной коленями прижимается позу эмбриона имитируя. Слезы вниз стекают неконтролируемо, на кровати пятно мокрое образовывая. Со стороны выглядит странно и больно. Душевная обида к сожалению от желчи на Туркина вылитой не прошла, толком и ему не передалась, наверное. Хотя, справедливости ради в подобном состоянии он должен был валяться. Рыдает бездумно абсолютно, у неё сейчас голова пустая полностью, ничего не чувствует, совсем ничего. Ни о чем не думает, никого не винит, просто исчезнуть хочет. Кожу бы с себя содрать, которой он касался и из памяти его вычеркнуть к хуям собачим. Продолжить существовать спокойно, тихо и без истерик, которых до его появления и не было совсем. Отторжение и полная отрешенность, единственное, что она сейчас выражает. В квартире прохладно, тело оголенное мурашками от того покрывается. Ей бы в одеяло укутаться по хорошему. Только об улучшении её состояния заботиться некому, а сама она слишком устала себя из ямы настроений депрессивных вытаскивать. В позе одной и той же валяясь в кожу тонкую ногтями впивается до крови, с ног начинает себе все тело расцарапывать и не чувствует этого вовсе. Кажется, все светлое он уничтожил в ней окончательно.