Хуже некуда

Честно говоря в начале второго в качалке этой осточертевшей было уже весьма неприятно. Компанию к счастью скрашивала приятельница новая на пару с автором универсамовским, в то время как жених с кем-то трындел вновь. У Кащея на протяжении последних минут сорока истории начали неумолимо повторяться, лишь изредка дополняясь чем-то новым, из-за это взвыть хотелось самым натуральным образом. Только эта компания все равно привлекла куда больше, нежели жених подпитый, в котором включились инстинкты первобытные. Он словно территорию помечать пытался своими выходками объективно пошлыми. Ей не нравилось подобное проявление чувств совершенно. Чужды совсем девчонке подобные сражения с придуманным соперником. Никто ведь на неё и не претендовал, а уж тем более она повода не давала. Сидела себе в сторонке с Людой о чем-то незначительном болтая, только ради того, чтобы время скоротать. Неужто и с девочками теперь общаться нельзя, он уже и от этого изводиться. Будто даме автора не все равно на их взаимоотношения личные. Та ровно как и девчушка старается чем-то себя занять в обстановке своеобразной, пока её кавалер блуждает с кем-то перетирая в очередной раз. Основная масса спутницу главаря не возлюбила сразу, именно по причине того, кем её мужчина являлся. Каждая баба, как их именовали пацаны, старалась отхватить того у кого авторитета и влияния побольше. И в этом соревновании мнимом Людмила первенство выбила. Точнее наоборот не выбивала, все время претендента такого завидного отшивая, как чушпана. Несмотря на то, что боялась последствий как и все остальные. В чем-то они с Тимофеевой все же схожи были, только девчонка в своем распоряжении подушку безопасности куда более устойчивую имела. Не боялась она совсем, знала, какие пути отступления предпринимать станет в случае чего. Масса основная здешнего женского коллектива не любила тех, кто на пару девиц в отдельной комнате восседающих походили. Ибо попросту зависть гложила. Как минимум от того какие вольности себе та же девчонка позволяет. И ведь, это с учетом, что о её действительном социальном положении ничего не известно было. Хотя, о таком на чужой земле кричать не стоит, и она совсем не дура, понимает это прекрасно. Посему и помалкивает настолько, насколько терпения хватает. Правда даже несмотря на попытки под совсем обычную скосить, говор, манеры, та и наглость чрезмерная все равно выдают. С ней очевидно что-то не так, но все будто ослепли в моменте. Объяснить это на самом деле легко безумно, её никто всерьез толком и не воспринимает. Ну, мол, есть у Турбо баба, и есть, на бытие остальных сей факт влияет мало, если влияет вообще. Предъявлять ему за выбор особы больно своенравной, в сравнении с остальными, никто и не думал. Слишком нервный он, не так воспринять может. К тому же с некоторыми она была знакома и до начала их отношений своеобразных. С тем же Васей, которого Рукой именовали, она в одно время на армейский рукопашный бегала. В целом закрыть глаза на её странности было словно всеобщим решением. Будто никому попросту изначально не хотелось признавать, что девчушка далеко не белая и пушистая. Все читалось в деталях, небольших совсем, но на деле значительных. То в какой манере она говорила, то каким образом общалась, то какие слова использовала в зависимости от ситуации. И если объяснить тот факт, что она с Кащеем на блатной теме сошлась было легко, и то почему-то ни у кого вопросов не вызвал факт того, что она этим в действительности интересовалась, иначе бы и половины не знала, все мимо ушей пропуская. Её отторжение от мира этого ровно такое же как и наивное желание узнать побольше информации интригующей. Криминал — абсолютно всегда являлся закрытой темой. О нем не говорят, о нем предпочитают молчать, наивно полагая, что это ситуацию не усугубит. Тем более о таком не говорили в СССР, преступность словно секс на территории государства, что уже в предсмертных конвульсиях билось, где ничего из вышеперечисленного нет. Стыдиться нужно всего, даже самых естественных процессов. Ведь, в стране победившего социализма люди не воруют и не трахаются. Словно все позабыли, что подобные элементы в обществе будут всегда, несмотря на государственный строй и вездесущие пропагандистские лозунги. От правильности окружающей её тошнит самым натуральным образом, даже с учетом того, что она сама подобным грешит. Тот же брак в пример взять можно. Замуж ей не особо хочется, а вместе с этим и обременять себя отношениями действительно взрослыми, по правде не желает совсем. Ответственность нести не хочется, а за действиями подобными она словно по умолчанию следует. Рано это все начинать, совсем рано, не готова она к такому совершенно, но и выбора особого понятия здешние не оставляют. Если Туркин в неё вцепился так, то варианта другого не остаётся. Теоретически она, конечно, может отказать, только на практике это ничем хорошим не обернется. Не принято тогда было пацану возражать, точнее ни один пацан нежелание девичье не принимал. И повезло, если он просто караулить тебя начнёт, хуже если силой возьмет, принуждая только ему принадлежать. Бежать отсюда некуда, все словно на подводной лодке, с вечными привязками, от которых избавиться не готовы даже при крайних обстоятельствах. Девчонка очередную папиросу в зубах сжимает, нервно кончик поджигая. Все уже очевидно к завершению близится, а суженый ещё в той же кондиции. Впрочем она тоже не особо отстает, тут в каморке подливали часто, но благо не следили уже за скоростью употребления. Последние разы она и вовсе имитировала то, что надпивает, лишь бы вопросов занудных избежать. Автор на пару с дамой своей продолжали оставаться более приятным коллективом, нежели кагал подпитых пацанов. Особенно если там её кавалер присутствовал. Действительно не понимает, что это за тяга у него собственность метить. Ибо она как минимум себя ему принадлежащей не считает. Тимофеевой на самом деле стоило бы в моментах попроще себя вести, ибо то отношение к которому она со своими пацанами привыкла, ей нигде больше не светит. Здесь так тем более, судя по всему, несмотря даже на благосклонность старшего, от которой её жениха разрывает каждый раз. Будто она что-то ужасающее сотворила, чтобы коммуникацию наладить, но нет же. Ему словно нравится все драматизировать и усложнять многократно. Ибо человек, который от подобного удовольствие не получает, похожие ситуации раз за разом не провоцирует. Он определиться до конца не может, какую модель поведения транслировать желает. Сейчас он такой, а через несколько минут совершенно иным станет, на себя непохожим. Кажись, если бы он возможность запереть её в клетке имел, то точно бы её не упустил. Но она бы на такое не подписалась бы, даже под расстрелом. Слишком своенравная и свободолюбивая для времен нынешних. Тут лучше не смотреть лишний раз без позволения, а она восседает, глазами все окидывая и томно папиросу забугорную покуривает. Пусть лучше так, чем постоянно терпеть, и выходки чужие мимо глаз пропускать, самой не рыпаясь совсем. Есть какое-то удовольствие извращенное в том, чтобы по лезвию ходить, она уж точно знает, любит, умеет и более того практикует, причем на постоянной основе. Даже сейчас, когда жесты спутника своего игнорирует, предпочитая сделать вид, что и не заметила их вовсе, пока с девушкой рядом сидящей переговаривалась. — Наклюкался опять, — шепчет ей Люда, недовольно. — Ты на моего посмотри, — в общий зал кивает. — Он хотя бы на ногах стоит, — фыркает беззлобно. — А этот все. — Спокойной ночи малыши? — хмыкает едва. — Та тут такой малыш, хрен знает как его домой тащить, — цокает невольно. — За ногу и полетела, — усмехается чутка. — Ну, его, — отмахивается сразу. — Хотя, реально пора уводить, а то здесь отрубиться. — Было уже? — вопрошает бездумно. — Ага, и каждый раз на утро я виновата, — плечами пожимает, а та лишь затягивается вновь. — Кость, подъем, — дергает того настойчиво. Девчонка от разборок околосемейных предпочитает абстрагироваться, ей подробности чужие триста лет не уперлись. Пусть как-то между собой договариваются. Лезть не собирается совсем, только голову хмельную весьма запрокидывает, на диван поудобнее облокачиваясь. Папиросу губами сжимает, изредка тонкие струйки дыма сизого наружу выпуская. Вальяжность былая за усталостью скрывается молниеносно. Водка уж точно не её напиток, спать хочет ужасно. От вина она наоборот больно активной и веселой становилась, тут же эффект не столь радужный. Не понимала она крепкий алкоголь совершенно, наверное не доросла ещё. К тому же на вкус беленькая явно несравнима была с пойлом сладким. Никотин легкие девичьи наполняет, пока пара рядом пытается отношения выяснить, а точнее то, как домой добираться будут. Кащей несмотря на состояние опьянения алкогольного хочет за руль садиться, а суженая его от этого отговаривает всячески. Её риск неоправданный уж точно не привлекает. Девчушка таким похвастаться к сожалению не может, ибо даже при всей своей тревожности умеет проблемы лишние находить. Иногда впрочем проблемы находят её сами, и кавалер, что нынче в ней дыру глазами прожигает, кажись сегодняшней неприятностью и являлся. Глаза закатывает в очередной раз, кажись очи её уже и отвыкли от положения природного, от того с какой частотой она раздражение демонстрировала. Тело собственное под действием спиртного инородным кажется. Даже с учетом того, что она старалась дозы употребляемого контролировать. Не всегда выходило, по правде, ибо отлинять после заявления «до дна» не выходило никогда, а смухлевать пытаться — затея изначально провальная. Сейчас по правде до деталей дела нет совершенно, хочется каким-то чудным образом домой телепортироваться и покурить ещё раз, в окно на воздух морозный высунувшись. Впрочем планам её сбыться не суждено, что весьма неудивительно. Людмила все же с молодым человеком своим договаривается и собирается спешно, пока тот не передумал вновь. — Все, мы полетели, — уведомляет, поцелуй короткий на её щеке оставляя, а та от неожиданности жест повторяет. — До встречи. — Пересечемся, — вкидывает нарочито спокойно. Спутник в ней кажись уже дыру прожег, но она старается виду не подавать, вновь на диван возвращаясь. Вот последнее чего сейчас хочется это отношения выяснять, а он только то и делает, что на скандал громкий напрашивается. У неё ведь тоже нервы, далеко не стальные канаты. Волоски выбившиеся поправляет, и пряди разбирает аккуратно от нечего делать, пока он вновь трещит с кем-то. Пусть ещё раз ей скажут, что бабы сплетницы, она уже и не поверит толком. Тут коллектив в основном мужской, но они только кости чужие и перемывают. Заняться будто нечем больше, хотя, с тем к каким поползновениям в последнее время ее суженый пристрастился, то пусть лучше шушукается в уголке. Возможно, её позиция со стороны больно уверенной выглядит, как минимум от того, что она комнатушку эту заняла без сопровождения. Впрочем, сопровождение её попросту удалилось уже, её одну оставляя. Липнуть к кавалеру собственному желанием не горит. Ну, вот, не нравятся ей совершенно подобные публичные демонстрации, словно факт их отношений для остальных неожиданность. И без того все знают, что они вместе ходят, так, зачем на этом такой акцент ставить? Не знает, та и знать особо не хочет. Ногу на ногу перекидывает очередной взор в зал опустевший отправляя. Женишок её уже не выдерживает видимо поведения такого и сам к ней ступает. — Ко всем шуруй, — рукой взмахивает. — А то сидишь как неродная. Сама не понимает, как вновь глаза закатывает недовольно, но все же приподнимается в общий зал выходя. Палочку никотиновую зубами сжимает, и словно момент оттягивает тем, что юбку отряхивает, а после и рукава на кофточке поправляет. Перешагивает томно, ей здесь поднадоело, честное слово. Если с Людой на пару ещё не столь скучно было, то теперь и вовсе вешаться можно. С ним рядом останавливается, и в галдёж пьяный даже вслушиваться не пытается. Ничего интересного оттуда не подчеркнуть. Они дискотеки какие-то обсуждают и прогулки общие. Девчонки чужие её глазами сверлят, словно принять факт того, что она с дамой ненавистной восседала не могут. Ей до их осуждения дела нет, ей вообще ныне только поскорее домой слямзить хочется. Нравиться каким-то особам левым она изначально не планировала, ей от их одобрения ни холодно ни жарко, правды ради. Растрачиваться ещё и на такие мелочи жизненные смысла не видит совсем. У неё для разнообразия эмоционального спутник давно имелся. Женские перепалки, к тому же, всегда на смех выставляли, а она причиной для смешков со стороны становиться не готова. Развлечения у неё и помимо конфликтов бессмысленных имелись, но их куда меньше, нежели забот грядущих. На неделе предстоящей транш проходит, в сей раз в объеме совершенно другом, куда более впечатляющем. Ничего хорошего в этом до сих пор нет, но и она на пай-девочку не претендует совсем. Даже сейчас, когда с головой полностью пустой стоит, и на ватных ногах отшатывается от очередного приступа тактильности. Ладно, пока границы не переходит, она с горем пополам этот театр одного актера выдержит. Размышления все склоняются к тому, как отсюда побыстрее ликвидироваться. Несмотря на то, что проблем куда более значимых у неё немало. Вот, как пройдёт все, то ей вновь до ночи сидеть с пацанами своими придется, обратную связь ожидая. Причем, в состоянии не больно трезвом вероятнее всего. Турбо наверное опять в уши нальет чего-то, или скажет, что к Марине поехала. Отмазки весьма однотипные, но он ничего против подруги её с той встречи не высказывал. Факт их общения все-таки принять смог, что для неё двойной радостью было. Ведь, ей совсем не обязательно действительно гостить. У неё дела серьезные, и на чаепития времени остаётся маловато. Но в жизни всегда нужно между чем-то выбирать. Даже то, что она юношу вокруг пальца обводит на постоянной основе — её решение. Миллион раз неправильное и подлое, но только ей принадлежащее. Иначе не может, точнее не хочет, ибо последствия понимает прекрасно, но на себя их и примерять не станет. Он слишком увлечен мелочными деталями, словно человек, что лечит симптомы, но закрывает глаза на основную болезнь. С его отношением к даме своей не удивительно совсем, что он многое не замечает. Хотя, что там девка скрывать может? Уж точно не негласное участие в группировке и факт того, что дурь по союзу гоняет. Обесценивание друг друга, будто нормой в этих отношениях болезненных являлось. Девчонка его не удостаивает никогда объяснений нормальных, о правдивых не говоря, а тот продолжает считать, что та не способна была бы скрыть что-то. Болтливость в ней присутствовала периодами, как и в остальных людях. И он почему-то искренне верил, что женщина держать свой зихер в тайне долго не сможет. Только о том, что делает она и догадаться невозможно, от чего и создается иллюзорная нормальность, такая же иллюзорная как и её согласие, на его приближение очередное. Вновь руки ниже спускает привселюдно, и ей от действий подобных вопить хочется натурально, а после ещё более натурально ему по рукам надавать. Дергается едва ли и взглядом максимально строгим, с учетом её состояния, смиряет. Ему вновь до сигналов безмолвных дела нет, но и она долго терпеть не станет. — Я пошла, — фыркает недовольно в попытке вырваться. — Далеко собралась? — усмехается невольно. — Домой, — гаркает в манере той же. — Домой, так, домой, — плечами пожимает. — Мы все равно с пацанами расходиться планировали. Молчит, пока тот рукопожатиями обменивается, но тишину эту соблюдает, только, чтобы его авторитет здешний не подрывать. Конфликтовать не хотела изначально, но сейчас в ней злость на пару с непониманием каким-то бурлит. Надоело, неужели нельзя просто рядом постоять, ладно, приобнять, она ж и не против толком. Но есть же и грани морали какой-то. К тому же она очевидно понять дает, что ей подобное неприятно вовсе. Тут вопрос не в прикосновении рук чужих, проблема в том, в какой обстановке это происходит. Она же себе не позволяет его нахуй слать при общественности, а он словно рамок дозволенного не видит. Есть нормы какие-то и установки привычные в голове, и его действия по всем правилам имеющимся должны в более интимной обстановке происходить. По всей видимости ему под градусом на это окончательно все равно стало. И от этого весьма неприятно, особенно где-то глубоко внутри. Неужели он и впрямь считает, что несмотря на её возражения, продолжать этот спектакль однотипный может? Судя по всему ответ положительный. Из здания почти выбегает вперед уходя, не нравится ей это все, от подобного спрятаться хочет, словно ребенок совсем маленький. Он же словно сигналов вновь не улавливая за ней плетется. — Что это за цирк был? — фыркает, не выдерживая. — Че? — встрепенувшись отвечает. — Я ж нормально спрашиваю, — чуть громче заявляет. — Не начинай, а, — отмахивается. — Все ж заебись было. — «Заебись»? — перекривляет сразу же. — Это когда я говорю «Валера, хватит», а Валере похуй? — С хрена ли ты вообще решила, что я тебя слушать должен? — возражает с паузами. — Та ты у нас ничего не должен, только я вечно что-то должна, — заключает возмущенно. — Нахрена заводишься, а? — приобнимая вопрошает. — А ты не понимаешь? — хмыкает. — Тебе ж нравится, не пизди, — ухмыляется больно спокойно. — Если б нравилось, то я бы не просила прекратить, — отстраняясь возражает. — Значит плохо просила, — произносит насмешливо. — Та и я вообще-то имею полное право… — Не имеешь, — отрицает моментально. — Имею, — продолжает на своем стоять. — Ты теперь моя, значит и делаю с тобой, что хочу, — понятиями давит. Звучит как-то противно, и в ушах звоном режущим отдает. Мерзостнее только то, что его слова — правда чистой воды. Если бы он над ней измываться сейчас физически начал, то никто бы на её защиту не стал бы. Ибо по убеждениям уличным у неё прав не больше, чем у вещицы какой-то. Соответственно их нет совсем. Хоть, никто и не указывает на это постоянно, факт все равно остаётся фактом. Даже несмотря на то, что отношение временами бывает хорошим. Он имеет возможность делать буквально все, в то время как она молча соглашаться на оглашенное обязана. Не хочет, ну, вот неприятно ей конкретно такое проявление. Сложно, что ли, так не делать? Может и не сложно, конечно, но слушать её никто не обязан. Буквально болото какое-то из которого выбраться прежним невозможно, если вообще вернуться назад живым перспектива реалистичная существует. И ведь ни слова бранного или оскорбительного в его речи последней не было, но почему-то от слов этих куда тошнотней, нежели от привычного ушата обвинений. Шаг ускоряет, ничего ему не отвечая, неприятно попросту, что он о ней с такой позиции отзываться способен. — Куда летишь? — насмехаться продолжает. — От тебя подальше, — отвечает быстро. — Та на таком гололеде… — запинается. — Как ты там говорила? «Не заплывешь»? — Не заплывешь, — подтверждает. — Хотя, я постараюсь. — Угомонись, а, — хмыкает. — Если б я хотел что-то сделать, то давно бы сделал. — А поздно уже, — заявляет разворачиваясь. — Я завтра от тебя уеду. — К подруженции съебешь? — усмехается неприкрыто. — Не угадал, — возражает. — Куда, тогда? — ухмыляется нагловато. — В Сыктывкар, — фыркает уверенно. — И че ты там забыла? — смеется совсем прямо. — Там у деда кент есть, вот такой мужик, — проговаривает спокойно. — Размыл меня когда-то, правда, но это хуйня, забыли уже, — отмахивается. — Вот у него и перекантуюсь. — Че он сделал? — словно в момент трезвеет. — Размыл, — плечами пожимает. — Расчихвостил? — вопрошает без тени улыбки былой. — Ты дебил? — теперь смеется она. — Базарь нормально, — за плечо ту дергая восклицает. — Пырнул он меня, в бочину, — уточняет. — Он конечно ебнутый, но не педофил. — Так и ты на пиздюка на похожа, — словно возражает. — Говоришь так, будто это вчера было, — реагирует спокойно на выпады привычные. — Когда? — продолжает уточнять. — Я помню? — ухмыляется. — Мне лет одиннадцать было, — произносит беззаботно совсем. — Но он вину признал потом, — оправдывает неизвестного. — Показывай, — кидает. — Что? — брови вскидывает. — Куда пырнул, — проговаривает. — Резче давай, — к фонарю её подводя утверждает. Та его сначала смиряет взглядом насмешливым, но после понимает, что тот в шутку все не перевел, в отличии от неё самой. Сколько же проблем из-за того, что он по фене не ботает совсем. У девчонки от этого глаза закатываются, не опять, а снова. Несмотря на холод ощутимый кофточку приподнимает, живот впалый оголяя, и два белых давно затянувшихся пореза демонстрирует. — Смотри, проверяльщик хренов, — кидает на него глядя. — Та вижу, — пальцами по ним проходится. — Старые, — констатирует. Девчушка молча вещице назад приличный вид возвращает, в юбку ту заправляя на ходу. В сумку тянется, папиросу промеж губ засовывая и затягиваясь рвано. — Харе шмалить, — отбирает опять. — Харе меня нервировать, — прыскает ответно. — Стрелки не метай, — усмехается. — Тебе смешно, блять? — прикрикивает. — Ага, — кивает бессовестно. — Сама доебалась, сама обиделась. — Обиженые телки твои, а я недовольная, — возражает моментально. — Ты точно не сидела? — возглашает больно весело, что при такой концентрации алкоголя и не удивительно вовсе. — Та не дуйся, и хуйню не мели. — Ага, а то ты опять подумаешь… — начинает заводиться вновь. — Туркина, иногда нужно вовремя завалить ебало, — указывает той. — А не, помолчать, ты ж ранимая, что пиздец, — измывается. — Зубы не заговаривай, — хмыкает. — Мой дом в другой стороне. — Так мы ко мне идем, — уведомляет уверенно. — Меня спросить не хочешь? — бровь изгибает. — Не хочу, — кивает отрицательно. — Ни на что не надейся, — уточняет. — Та, понял уже, — произносит, руки приподнимая. Ссориться вновь не желает, все равно по итогу виноватой окажется и в конце смириться с тем, что влияния на него толком не имеет прийдется. В голове юной появляется понимание того, что её расклад дел подобный не устраивает от слова совсем. Но как с этим бороться предпочтет на трезвую поразмышлять. Пока просто ступает по снегу привычно хрустящему, проходя район давно изученный. Наступления восемьдесят девятого года она ещё не чувствует, поэтому просто старается лицом по асфальту обмерзшему не проехаться.