Хуже некуда

На часах начало третьего и ей по-хорошему пора выходить, что она впрочем и делает. С подругой весь вечер вместе провела, и ничего не изменилось вроде как. Врет, изменилось ещё как. Девчонка как никто другой знает насколько все на деле поменялось, и насколько ещё поменяется в жизни медсестры. Вступать в отношения сексуальные так быстро для неё — дикость. Мотора она понять могла лишь отдаленно, следуя чужим убеждениям про требования организма и остальную дурость. И то, оправдания эти весьма сомнительные, ибо Туркин же терпит, не сказать, что совсем без поползновений, но рамки допустимого не переходит. Ну, и девчонка не позволяет. Ярмоловой по всей видимости стойкости в вопросе этом определённо не хватало. Не смогла она вовремя границы допустимого обозначить, и некую напористость на пару с невинностью продемонстрировать правильно. Ей просто не объясняли, как себя с подобным контингентом нужно вести. Ведь, даже несмотря на все ужасы, что группировщики творить могли, далеко не каждый готов был конкретно свою даму силой взять. Приятель её точно на насильника не походил, даже несмотря на участие в мероприятиях для ОПГ обыденных, он точно инициатором насилия не становился. Под градусом даже единожды признался, что ему не больно вкатывают все эти истории, где силой нужно брать. Добровольно поярче будет, та и совсем животным себя не чувствуешь. Единственное, что подобное с уст чужих сорвалось лишь однажды, и то в подпитии знатном. Хотя, это ведь нихрена не показатель, она и с алкогольным опьянением на пару образ держать умудрялась. Здесь только не образ совсем, она это осознавала так же прекрасно как и то, что Хасанов интерес к дамам теряет слишком быстро, даже несмотря на то, что сам с ними грубо не обращается, обычно за него это делают другие. Он с недавних пор совсем общими брезговать стал, как по лестнице иерархической поднялся. Правда большая часть пацанов подобной аккуратностью не страдала. Судьба у пассий его всегда незавидной была. Впрочем, сам он насилие физическое, по крайней мере у неё на глазах, не применял, но от того его ветреность меньше не становилась. Девчонка знала его как облупленного, помимо этого всегда умудрялась становится решающим звеном в его краткосрочных отношениях. Тот словно только при нужде вспоминал, что она тоже представительницей прекрасного пола является. Советов дельных она никогда не давала, что было очевидно ввиду отсутствия и опыта, и желания какого-либо в эту романтику нырять. Её наверное потому Туркин и устраивал полностью. Суженый её в отличии от товарища давнего женского обольстителя из себя не строил, впрочем таковым и не был никогда, а ей этого и не требовалось совсем. Тех нескольких раз, что он цветы припер и в кино разок сводил, ей по правде достаточно, её и времяпрепровождение не столь мечтательное устраивало. Перспектива посидеть в подвале, о чем-то с Маратом потрепавшись, зная, что после этого её не бросят, привлекала куда больше, нежели вариант с рестораном каким-то, после похода в который жизни не дадут. Её приятель ухаживать умел, и более того делал это с удовольствием неким. Обхаживать девок были готовы далеко не все, но у него ритуал своеобразный имелся. Она знала его как свои пять пальцев, и похождения его тоже. Делиться подобным с единомышленниками было не принято, а вот девчушка, что никогда к сплетням пристрастна не была, отличным слушателем оказывалась. К тому же он ей доверял, понимая, что даже несмотря на сочувствие к барышням его, та никогда чужую сторону не выберет. Удалось ей застать и первые его, еще совсем детские отношения, ему тогда кажись лет тринадцать было, может четырнадцать, что самое забавное именно эта история у него дольше всего продлилась, около года, если ей память не изменяет. После этого она имена девичьи между собой путать начала, ибо сменялись они слишком часто, скорее даже непозволительно. Раньше считалось, что пацан все же не должен баб слишком часто менять, но Хасанов этим правилом пренебрегал спокойно, и абсолютно безнаказанно. Страшно, ей вправду страшно за другого человека, причем боязнь эта не напускная нисколько. Не сберегла, а последствия все равно на её плечи лягут. Наверняка стоило с приезжей о правилах здешних переговорить, хотя, какая уже разница, если дело сделано. Авантюра эта её смущала куда больше, чем факт того, что она вновь из окна первого этажа выпрыгивает, словно шпионка какая-то недоделанная. Равновесие едва ли выдерживает, когда с подоконника вскоре вылетает, по снегу мокрому проезжаясь. Со стороны наверняка нелепо выглядит, но впрочем радуется и тому, что лицо целым осталось, а вещи не промокшими. Ладони отряхивает от пыли собравшейся, и ими же по глазам проводит, растирая те до красноты. Ресницы категорично открываться отказывались, от того она их пальцами разделить пыталась. Сон не шел из-за головы вскипающей, даже несмотря на то, что она почти полночи проворочалась. Хотя, шансы выспаться у неё и без того отсутствовали напрочь. Слишком многое в одни сутки уместилось, а она правды ради к такому объему информации с разных щелей не привыкла совсем. Промеж губ сигарету запихивает, ибо покурить в общежитии чисто по времени не успевала. Она не знает, попросту чего ждать дальше. Перешагивает сонно, к месту встречи заранее назначенному ступает. В прошлый раз они значительно позже выдвигались, но тогда и работы меньше было. До сих пор не осознает, как во все это вляпалась, но честно говоря и не жалеет совсем, как только знакомую машину на горизонте замечает. Красные «Жигули» обычно прохожих на этом районе пугают до дрожи, но девчонка к их обладателю совершенно иначе относится, ровно как и он к ней. За ручку автомобильную дергает рвано, нагловато на сидение приземляясь с все той же папиросой в зубах зажатой. — Доброй ночи, — фыркает, конструкцию металлическую захлопывая. — Та хуй его знает, добрая она или нет, — в той же манере ответ слышит. — Та все ровно будет, — отмахивается. — Ты всегда так говоришь, — усмешку слышит. — И я всегда права, — дым сизый выдыхает, салон заполняя. — Ну, и заебись, в этом случае я даже рад буду, — хмыкает. — А так не рад? — бровь вскидывает. — Чему? — сквозь зевок отвечает, с места сдвигаясь. — Моей правоте, — лыбится, глаза прикрывая. — Че ей радоваться? — вопрошает. — У нас новости поярче есть. — И какие же? — интересуется спокойно. — Мотор не вывалил до сих пор? — удивляется. — Ты про это? — глаза закатывает. — Ничего нового, — заключает. — Так они ещё на Новый год того, — уведомляет. — И че? — спрашивает затягиваясь. — Пять дней это типа срок? — Для него? — вопрос риторический. — Да, — кивает в подтверждение слов собственных. — Не все такие как твой. — Та мой бы тоже рад был, — вкидывает. — Хотя, хрен его знает. В окно лбом утыкается, и на пустынные улицы глядит. Ей бы сейчас в кровати дрыхнуть, а после этого с подружкой бежать гулять, или что там обычно в её возрасте происходить должно? Юность, детство — то время, которое вспоминаешь всю жизнь, но у детей ей подобных данный период вычеркивали без спроса обстоятельства неблагоприятные. Вроде и забавлялись, и бегали, как положено, только по итогу все равно заветного ощущения беззаботности не получали. Шакалили в начале же из-за нужды отъявленной, и не всегда вообще желание подобным заниматься имели. Большинство пришивалось по причине проблем или дома, или на улице. Группировка давала ощущение защиты, в этом момент стадности присутствовал. Мол, «один за всех, и все за одного», мушкетеры недоделанные. Не было в коллективе этом настоящего единства, в большинстве своем. Да, образовывались небольшие компании тех, кого действительно друзьями назвать можно было, но не более. Исключено изначально, что ОПГ насчитывающая больше трехсот человек станет подобием того, о чем вещают. Сплоченность держалась только на страхе каждого стать кем-то, под понятия неподходящим. Ребятам тоже нелегко жилось, у них вариантов развития жизненного пути тоже раз, два и обчелся. Первый путь по которому ступали многие ещё с первых шагов — комсомол. Навряд ли то во, что эта структура под конец восьмидесятых превратилась, можно было чем-то действительно противостоящим назвать. ВЛКСМ по сути своей такое же объединение, уверенность в себе вселяющее. Со своими правилами, устоями и убеждениями, которые далеко не всегда под понятия в кодексе прописанные подходили. Комсомольцы вариант сомнительный, но к нему часто приклеивались те, кто раньше по дороге более веской силы пойти хотел, но был с позором отшит. Пришиться к конторе какой-то — ещё одна тропа в жизни некогда пионера. Её выбирают чаще всего под чьим-то влиянием, допустим, старого товарища, что в это уже ввязался. Прийти в группировку значительно сложнее, нежели в комсомольский отряд, ибо в ОПГ тебя без поручителя навряд ли возьмут, переживая за безопасность собственную. Если все-таки, у тебя приятель из отрасли этой имелся, то перед тобой двери открывались в мир уличной вседозволенности, которая при этом четкие правила диктовала, а за нарушения наказывала жестоко. Но любой из двух вышеперечисленных вариантов был значительно привлекательней, чем последний — существовать самому по себе, или получить от мотальщиков звание «чушпана». Ничейным быть сложно и страшно, попросту боязливо и безнадежно. От того мальчишки разных возрастов искали укрытые. Каждый в разных местах его обретал. Совсем одному остаться — задача практически невыполнимая, рано или поздно тебя затянут в какую-то вариацию сборища себе подобных, и по итогу совсем неважно окажется желал ли ты этого сам. Навязывались лозунги партийные на каждом шагу, при этом за каждым углом тебя поджидал участник одной из множества группировок, чтобы деньги стрясти. Молодым ребятам хотелось представителем силы стать, выходило подобное далеко не всегда, от чего по тропе красных галстуков и шли. Тимофееву и в комсомол бы не взяли, слишком буйная для тех правил. Та и как её вообще сюда подтянули — до сих пор вопрос открытый. Ещё и Валера прилип незатейливо, но вполне незаметно и довольно органично в девичью жизнь вписался. Не формат для мотальщика она совсем. Впрочем, под большинство из категорий девчонка наверное и подходила, но чаще всего на тройку, причем с очень хорошей натяжкой. Матрешкой девицу не назовёшь, она то с девочками даже на тренировках становилась редко. Просто знающая, что и где ей позволено, потому грань наглости переходящая не часто. Ей вообще характеристику адекватную дать сложно, но никто и не пытается. Даже сама девчонка, когда к вокзалу подъезжает в тишине, стараясь веки разлепить. — Харе, вставай давай, — дергает её за плечо приятель. — Та не сплю я, Раджа, не сплю, — заявляет медлительно. — Пизди больше, — фыркает недовольно. — Подъем, бля, — прикрикивает. — Встаю, — отмахивается, в нормальную позу возвращаясь. — На выход, — указывает. — Ты че-то вялая сегодня, — констатирует. — Я б на тебя посмотрела, если б ты два часа поспал, — порицает. — Раньше ложиться нужно было, — плечами пожимает. — Умно, — хмыкает недовольно. Опять сигарету прикуривает, кончик рукой прикрывает и на встречу порыву ветра морозного шагает. Щуриться невольно, из-за снежинок в глаза летящие. Осматривает вход служебный, пока Галиакберов вновь вопрос с охраной решает. Не лезет, без неё разберутся, посему и стоит в стороне дым едкий выпуская. Вообще факт курения всегда порицался, но при этом в СССР курили почти все, как бы громко о вреде табака не заявляли. Она смысла в занятии этом не видит до сих пор, но чувство стадности побеждает. Верит, что в любой момент бросить может, об отсутствии зависимости заявить громко готова, несмотря на то, что выкрик подобный явно ложным окажется. Организм уже привык определенную дозу никотина получать, и без ритуала обыденного чувствует себя по-настоящему плохо. Психологический аспект тоже имеется, её папироса в зубах сопровождает давно, на протяжении всех событий важных и не очень, радостных и грустных, значимых и вообще в памяти не отпечатывающихся. Слишком быстро привязывается ко всему в жизни окружающему, и даже того не замечает, что неудивительно совсем, ведь моменты такие повсюду. Нельзя не принять то, что тебя на протяжении долгих лет сопровождает, ибо иначе можно сойти с ума, а оставаться здесь и сейчас не в здравом уме — роскошь непозволительная. Пятерню свободную в волосы запускает, взъерошивая плавными движениями. Параллельно поверить не может, что стояла здесь так же само меньше месяца назад. Только тогда ни о каком пальто кожаном или сапогах импортных речи не шло. И если сейчас она хотя бы понимает, зачем здесь находиться, то объяснить мотивы ранние не может до сих пор. Словно ей действительно нравилось на грани маневрировать, в миллиметре от пропасти оказываясь. Нынче же в целом понятно все, очевидно, что подвязки имеются. Тогда она лишь словам поверила, представ перед риском загреметь лет на десять за собственные деяния, что законом не оправдывались. Радик спустя минут пять её рукой подзывает, видимо детали обсуждал, и переговоры по обычаю преждевременно закончил, что надежду на скорое окончание дало. Вышагивает по закрытой от лишних глаз грузовой части вокзала, вокруг лишь несколько сотрудников и темнота кромешная. Среди ночи выделяется только кончиком папиросы полыхающей, ровно как и две фигуры, которые на том же месте, что и в прошлый раз остановились. Рукой взмахивает, словно в черноте окружающей это кто-то заметить может, и в сторону силуэтов плетется, пока братец названный вновь с кем-то трет. — Здорово, — кидает Фархутдинов, и она ему руку тянет. — Мотор, отойдем, а? — на приветствия не распыляется. Тот кивает спокойно, пока девчонка ноги передвигает молча в сторону его уводя. Вот, все понимает, конечно, но при ком-то обсуждать подобное не голова. Вновь затягивается, глубоко в легкие дым едкий пропуская, что оттуда спустя секунду вместе с паром от погоды морозной выходит, запахом неприятным улицу обрамляя. Во рту горечь, словно от послевкусия отвратительного, после речи какой-то неприятной, но речь ещё впереди, а приятель напротив взглядом вопросительным прожигает. — Блять, короче, — выдыхает рвано. — Давай без прелюдий? — Я думал девочкам такое нравится, — усмехается, её перебивая. — Невыносимый, — фыркает невольно. — Если ты её кинуть собираешься, то не веди к домбытовским, будь добр. — А с хрена ли мне её кидать? — бровь насмешливо вскидывает. — Ой, бля, совесть имей, — глаза закатывает. — Я тебя не первый год знаю, сколько ты ещё протянешь? — Хуй его знает, но пока меня все устраивает, — руками разводит. — Не свети её лучше, — продолжает на своем стоять. — Та не буду я её бросать, — хмыкает тот. — По крайней мере сейчас. — Ты заболел? — ладонь к лбу чужому тянет улыбаясь кончиками губ. — Дура, — прыскает, чем позитивный настрой девчонки сбивает. — Все нормально пока. — Надолго? — докапывается все же. — Не ебу, но не ссы, — рукой взмахивает. — У меня щас времени новую бабу искать нет, та и она нормальная. — Хрен с тобой, — недовольно отступает. — Базар сворачивать пора, там пацаны на платформу двинули уже. Если честно, разбираться в этом не хочется. Не лезла ведь в его жизнь личную никогда, хотя, она ни в чью по правде не лезла, ибо её это не волновало нисколько. Теперь же весьма неприятная ситуация вырисовывается аккуратными рывками, потому что она руку на отсечение готова отдать, что долго это не продлится. Впрочем, «долго» понятие весьма растяжимое, ибо сейчас ей кажется, что разгружают вагон они просто вечность. Пацаны действительно груз тяжелый таскают, в то время как она объемные упаковки перетягивает. Сорт того, что тащит в машину, не знает, знать впрочем и не хочет, ей подробности такие не нужны, она сама к такому в плане употребления не прикоснется. Зато кого-то другого на смерть от иглы подпишет легко, даже без понимания того, чем подобное действо чревато. Бездумно полностью перетаскивает все, что ей пальцем минут двадцать назад Раджа обвел. В голове даже мысли о том, что она неправильное решение приняла не всплывает. Девчонка привыкла оказываться в выигрыше в затеях сомнительных и то, чем она занимается сейчас с стопроцентной вероятностью под эту характеристику подходит. Наверное, особа юная, что когда-то в пионерах числилась ещё не догадывалась, что начнёт заниматься таким. Сейчас по-хорошему сюда менты привалить должны были, заявляя о задержании преступников особо опасных. На них бы повесили чего дополнительного, а девицу на лет десять в лагеря, где на этапах бы ад воплоти ждал. Сомневается, что смогла бы выдержать и треть того, что заключенные проходят, тем более женского пола. Вертухаи тоже на праведников не тянут совсем, ровно как и менты с района. Это словно проклятие какое-то преследующие прекрасную половину населения, которое гласит о возможности стать жертвой изнасилования в любой структуре, и по итогу остаться виноватой. Только, что делать, если вокруг одни такие структуры? Ответ не найден по сей день. Но реалий Казани того временной это не меняет нисколько. Комсомол — структура, милиция — структура, и даже группировка пресловутая — тоже структура. Все они отличия по правде минимальные внутри несут, строящееся на деталях. Основная обязанность при участии где-либо — верность, остальное лишь мелочи незначительные совсем. Ей бы стоило и этому поучиться. Хотя, отрицать, что она ничего не выносила из услышанного тоже затея весьма глупая. Ни единого из того, что ей удалось узнать во время препровождения с Валерой она никому не доложила. Как минимум потому, что у неё интерес в этом отсутствует. Вот никакого резона нет в том, чтобы тот же Ринтик узнал про внутренние проблемы универсамовских коллег. Её земля с асфальтом её женишка не граничит, дел они совместных не ведут, та и навряд ли станут в ближайшее время. Будущее правда от этого менее туманным не становится. Рано или поздно все всплыть должно, но по её прогнозам надежду вселяющим — поздно. Как вообще о таком говорить? «Слышь, Валер, я тут дурь толкаю с пацанвой из Хади Такташа, но ты не подумай лишнего, мы реально друзья, и с недавних пор коллеги»? Так себе вариант. Она даже не уверена, что после такой речи поистине правдивой вообще жива останется. Суженый её, по его же словам, баб не трогает, только, какая она баба теперь, если во все это влезла? Та никакая. Нормальные девки дома сидят, может в музыкалку или рисовалку ходят, и книжки по вечерам читают, но исключительно после того как уроки сделают. Вариант с тем, что чья-то девица праведная вагон ночью разгружает, а после три таких же осматривает, пересчитывая количество товара, и сравнивая его с предварительно названым, навряд ли имелся, хоть, в одном списке. Установки эти ей сейчас по правде не мешают нисколько ящик из стопки последней открывать, содержание осматривая, без страха следы какие-то оставить. Вагон уже привычным кажется, ровно как и фонарик, который ей Радик на лоб натянул, а она чуду техники подобному удивлялась сначала, но сейчас все его прелести оценила, с хорошим освещением осматривая судя по всему кенаф. В тетрадку свою запись очередную и на сей раз последнюю заносит, захлопывая громко в тишине окружающей, с парапета спрыгивая в сумку ту закидывает. Руками пальто отряхивает от мнимой пыли, что на деле галлюциногенный эффект иметь может. Тем более, когда несколько часов проводишь в закрытом помещении, что в себе уйму препаратов сомнительных содержит. Ей как-то не по себе, толи от того, что в одной позе больше часа находилась, в последнем вагоне, то ли действительно надышалась чем-то. Зимой светает поздно, потому на вокзале до сих пор темень кромешная, и девчонка словно светлячок какой-то в кожаном плаще с одного конца платформы, на другой носиться. Думала, что в контакт с сотрудниками не вступит, в прошлый раз так и вышло, но сейчас она этих трудящихся дергала без стыда совершенно. — Раджа, брат, сюда поди, пломбировать будем! — голосит. Параллельно на него поворачивается, своеобразную дорожку с помощью фонарика формируя, и сама от этой картины улыбается, пока тот ближе подходит. — Сними с меня эту хуйню, а, — фыркает девчонка, голову наклоняя. — Ща, — заявляет, рывком стягивая. — Блять, — вопит почти что. — Ты мне все патлы вырвал. — Та не, не лысая вроде, — плечами пожимает спокойно, пока та пальцами волосы растирает. — Смешно, — хмыкает недобро. — Это я умею, — заявляет самоуверенно. — Никто и не сомневался, — глаза закатывает. — Че там? — на вагоны кивает. — Все четко, как в аптеке, — усмехается, пачку сигарет выуживая. — Верю на слово, — прыскает слегка. — Ещё бы ты мне не верил, — руки разводит. — Будешь? — папиросы тыкает. — Опять дымишь? — вопрошает, все же одну из коробочки вытаскивая. — До сих пор удивляюсь, как тебя кто-то замуж взял. — Пока не взял, — плечами пожимает. — Та уже взял, считай, — поджигая сигарету возглашал. — Добровольно причем. — А че не так? — бровь изгибает, за пломбировкой наблюдая. — Думал, что мне за тебя «Волгу» давать придется, — улыбаеться. — Так себе оставить смогу. — Ой, не пизди, — в плечо того толкает. — Я невеста завидная. — Ага, — кивает. — Только с нихуевым нюансом, — все окружающее глазами обводит. Ей на заявление такое и ответить нечего, она только хмыкает тихо, новую порцию никотина внутрь впуская и продолжая за чужой работой наблюдать. Смотреть за тем как другие трудятся по правде приятно, и сейчас она себе в таком удовольствии не отказывает. Она на сегодня наработалась вдоволь, сейчас хочет только перекурить спокойно, и на диване в переговорке закимарить бездумно, пока все суетиться в ожидании связи с Москвы будут.