Другой Мэттью

      Когда улыбка любимого радует каждое утро, синие глаза излучают любовь, а нежные губы дарят поцелуй, кажется, что счастью нет конца. Но, когда все это исчезает в один миг — жизнь замедляется, превращая секунды в минуты, минуты в часы, а часы в вечность.       Изможденный и уставший Доминик каждый вечер приходил после работы в госпиталь, где под ворохом трубок и проводов лежало его сокровище. Не было никаких признаков, что Мэттью очнется. Но он дышал, и экран неизменно показывал стабильность сердцебиения.       — Не покидай, меня любимый! — говорил Доминик, сжимая слабую ладонь.       Это случилось в обычный серый понедельник. День, когда все спешат на работу, с неохотой отрываются от постели, умываются, одеваются, завтракают. В то утро Мэттью был особенно счастливым, потому что они должны были ехать на работу в своем новом белом Мерседесе. Он настоял на том, что сбегает за круассанами в булочную напротив. Был дождь, оживленное движение на дороге, и Мэттью не вернулся к назначенному сроку. Доминик вышел на улицу, тут же намокнув под дождем, и стал озираться по сторонам. И только когда толпа стала собираться на проезжей части, его сердце бешено заколотилось, а дыхание сбилось на ходу. Словно во сне он бежал к маленькой фигурке, лежащей перед красным бампером Мини Купера. Серая улица, серый дождь, серая толпа, серый Мэттью, который еще с утра был наполнен яркими красками, и лишь красный Мини и красная вода, утекающая в ливневую решетку. Но ведь дождь не бывает красным. Доминик почувствовал головокружение и упал на мокрый асфальт.       Теперь каждый его день был лишен радости и смысла. Мэттью уже неделю лежал в коме — черепно-мозговая травма заставляла его крепко спать. Доктор Уолстенхолм пытался вселить в отчаявшегося мужчину надежду. Просил подождать еще несколько дней. Говорил, что мозговая деятельность Мэттью в порядке, что он жив. Что его любимый обязательно очнется.       — Мэттью, ты слышишь меня? — шептал Доминик. — Ты единственное счастье в моей жизни. Чтобы я делал без тебя, когда остался один? Ты стал для меня светом, лучиком надежды. И я так тебя люблю, — он крепче сжал его ладонь, на безымянном пальце которой было обручальное кольцо. — Я не хочу оставаться здесь без тебя. Зачем мне этот Лондон, эта квартира, эта работа, когда я не могу быть с тобой? Ты — смысл моей жизни. Мой самый любимый и дорогой мальчик на свете.

***

      Бессмысленное хмурое утро. Бессмысленная работа. Невкусный завтрак, хотя Доминик постоянно ел любимую еду Мэтта. Вспоминал, как он радовался различным вкусняшкам по утрам, как они проводили вечера вместе, отчего Доминик всегда шел домой в приподнятом настроении. Теперь же время на работе тянулось невозможно долго, даже длительные переговоры не спасали от тяжести часов. Они капали на мозг словно пытка средневековой инквизиции. Доминик постоянно смотрел на трубку стационарного телефона в своем офисе, словно с минуты на минуту он должен был зазвонить, чтобы сообщить Доминику, что Мэттью очнулся. Он постоянно проверял входящие сообщения и пропущенные вызовы на мобильном, но не было ничего похожего на весточку из госпиталя. Вечера Доминику давались еще сложнее, теперь его дома никто не ждал, не было никакого смысла возвращаться туда. Поэтому первые две недели он пил, на третью алкоголь опротивел ему, но он все равно не мог ничем заниматься. Сидел в прострации на диване, бездумно переключал каналы тв или подолгу смотрел в окно на дождливую осень, как когда-то смотрел в окно на заснеженный Эксмут. Он не мог понять почему жизнь сперва отобрала у него Лилиан, а теперь хочет забрать Мэттью.       — Добрый вечер! — поздоровался Доминик с доктором Уолстенхолмом, когда пришел к Мэтту в очередной раз. — Как он?       — Добрый вечер, мистер Ховард. Все стабильно, — понимающий взгляд доктора пытался его утешить.       — Но ведь уже прошел месяц! — с отчаяньем проговорил Доминик, следуя за доктором в палату. — Вы говорили, что в течение недели он очнется!       — Сожалею, — доктор Уолстенхолм посмотрел на Мэтта. — Нет никаких причин, чтобы он до сих пор оставался в коме, возможно, ему нужен толчок. Поговорите с ним, обычно это очень помогает пациентам.       — Я и так каждый день с ним разговариваю! — разозлился мужчина. — Как долго он еще может оставаться в таком состоянии?       — Я не могу сказать точно, когда он проснется. Через пару дней, через месяц, полгода или вообще только спустя несколько лет.       — Или… — слезы навернулись на глаза мужчины, — никогда.       Доктор ничего не ответил, мысленно подтверждая и такой исход. Он покинул палату, оставляя Доминика наедине с супругом.       — Мэттью, детка, — Доминик взял стул и сел рядом с постелью. Он сжал ладонь Мэтта, разглядывая красивые пальцы. Было заметно, что кольцо стало большим для них. — Я знаю, ты слышишь меня. Я так соскучился. Почему ты меня оставил? Вернись, дорогой, умоляю! Я очень люблю тебя!       Повязку с головы Мэтта сняли еще две недели назад, на месте хирургического вмешательства отросли короткие волосы, с лица окончательно спали синяки и отеки, зажили ссадины, даже гипс сняли с левой ноги, но сознание все равно возвращаться не хотело.       Доминик смотрел в бледное исхудавшее лицо Мэтта. Его ресницы ни разу не дрогнули за все время, что Доминик говорил с ним. Со стороны казалось, что Мэттью просто спит, но кто знал, где путешествовало его сознание.

***

      «Ярко-голубое небо, желтое солнце, зеленая листва — все выглядит так, словно это детский акварельный рисунок. Теплый ветерок идет с поверхности Экса, колышет листву, в траве стрекочут кузнечики. Мэттью довольно втягивает носом воздух, на нем школьная форма, ему снова четырнадцать, он беззаботен и наслаждается жизнью. Он не помнит как давно он здесь, но кажется, весна длится бесконечно, и Мэттью рад тому, что впереди его ждут три месяца лета.       — Мэтт, догоняй! — подбегает к нему Тереза, шлепнув по плечу, тем самым передавая эстафету вОды.       Подростки смеются, бегают в высокой траве, рядом гавкает Винсент. Зеркальная гладь воды отражает лучи солнца, так и манит в ней искупаться.       — Здесь так хорошо, — говорит Мэттью, щурясь на солнце. Он сидит у кромки воды, вытянув вперед ноги. Его школьный рюкзак лежит в траве, и на него уже карабкаются два муравья.       — Ты здесь уже слишком долго, — хмурится девочка, оглядывая поляну. — А тебе здесь не место.       — Я сам вправе выбирать, где мне место, — отмахивается парень.       — Все не так, как тебе кажется.       — О чем ты? — непонимающе смотрит Мэттью.       — Ты не можешь здесь больше оставаться, это слишком опасно, — предостерегает его Тереза.       — Но это же наше секретное место! — возмущается подросток.       Но зеленая листва уже облетает, превращает деревья в оголенные прутья, голубое небо сереет, земля увядает. Словно кому-то разонравился рисунок, и он решил смыть его водой под краном, чтобы заново нарисовать.       — Что происходит? — Мэттью озирается вокруг. Поднявшийся ветер треплет его волосы.       — Тебе пора уходить!       — Но почему?       Мэттью смотрит на воду, которая из зеркально-чистой превращается в мутную. На поверхности идут пузырьки. Спустя пару секунд над водой появляется макушка головы. Бесцветные мертвые глаза пристально смотрят на него. Тереза вскакивает, в ужасе отбегает назад. Мэттью хочет последовать ее примеру, но не может. Он словно прикован. Жухлая трава держит его по рукам и ногам, и он не может пошевелиться. Школьная форма сменяется оранжевой рубашкой и шортами — незатейливый прикид, который Мэттью носил еще в детстве.       — Мэттью, будь осторожен! — советует девочка, пятясь все дальше и дальше, но так и не может отвести взгляд от воды.       Из воды поднимается нечто. Вода стекает с гнилого пальто, с лохмотьев волос. Наполовину разложившееся лицо с пробоиной в черепе заставляет Мэттью застыть от ужаса. Лилиан! Истлевшие руки тянутся к его щиколоткам. Мэттью раскрывает рот, но не может кричать. Он пытается выдавить из себя, хоть каплю звука, но все тщетно. Словно кто-то похитил его голос. Тело все так же не слушается, его словно что-то придавливает сверху к земле, и Мэттью видит, как обнаженные кости с остатками кожи смыкаются чуть выше его стопы. Перед тем как отключиться, Мэттью успевает заметить, как Тереза указывает пальцем куда-то вдаль…»       Мэттью вскочил на постели, ошарашено оглядывая белые стены. Что-то тянуло его назад, не давая выпрямиться. В глазах потемнело, и он опустился обратно на подушку.       — Мэттью, любимый! — тут же подпрыгнул со стула Доминик, обеспокоенный тем, что Мэттью чуть не вырвал из руки капельницу. — Ты очнулся!       Кошмарный сон тотчас вылетел из головы, но у Мэтта все еще было ощущение, что его крепко держит жухлая трава. На деле же медицинские провода попросту не давали ему пошевелиться, но Мэттью не видел их. Он вообще не понимал, что происходит.       — Где я? — спросил он тихим хриплым голосом.