Одно желание для Духа Снегов

Снег, под тяжелой обувью грузно проходящего по пустой аллее мужчины, красиво хрустит, приминается, напоминает о неком мягком рождественском настроении, спокойствии природы и уединении — зима прекрасна даже в своих звуках. Жаль ему это уже не ощутить. Дух Холода, закинув за шею посох, и придерживая его спереди двумя руками на манер коромысла, печально улыбается, смотря себе под босые ноги. Порой быть Духом такая себе привилегия. Мужчина спешно уходит дальше, так и не заметив ничего странного, а Фрост остается, и медленно плетется дальше, хмурясь и всячески пытаясь себя отвлечь. Прошли несколько суток. Хранители, озабоченные трагедией Феи, оставили его на время в покое, даже йети не посылали вслед. Видимо им вновь не до его взбалмошности, даже если его кандидатуру предложил сам Луноликий. Джек коротко бросает взгляд в черное безоблачное небо и рад, что сегодня новолуние. Несколько суток с той ошеломляющей встречи — знакомства. А у него ощущение будто было пару минут назад. И буйные мысли, домыслы, фантазии на редкость противные в послушании, не желают затыкаться на задворках мальчишеского сознания. Он прикрывает глаза и вновь видит столь близкий прожигающий взгляд золотых глаз, сжимает пальцы невольно, и чувствует отголоски бархата под подушечками пальцев. А этот голос в голове… И его касания до сих пор словно ожог на запястье, и Джек вздрагивает каждую минуту, не в силах выдержать и одновременно забыть. Слишком хорошо. Не для него такая награда. Клеймо Тьмы на его душе и на коже. А он, признаваясь лишь глубоко самому себе в душе желал бы… такого же ещё. Постоянно. Так, как и пообещал его Тёмный. — Столько, сколько пожелаю, да? — беззвучно произносит Дух Холода долгожданные в двести лет слова, и сжимает челюсти от ментальных серпов, что режут несчастное, все никак не успокоившееся, сердце. Почему, когда он уже смирился, прекратил даже мечтать, его Король Кошмаров решил всё разрушить, поставить с ног на голову и не просто возродить, но и сжечь всю тщательно выстраиваемую стену в воображении Джека? Дух Снегов спешно облизывает губы, и быстро мотает головой, отгоняя непрошеные образы и желания, напоминая себе, что ничего дальше не будет, как бы там Кромешник к нему не относился. Только вот хочется большего. Всего. Верно. И всё его глупые платонические фантазии, не выходившие за рамки «поговорить однажды с этим Древним Духом», разом осыпались, оплавились, открывая стыдную правду. И та бешеным смерчем теперь закручивает в тугую спираль нездоровые желания, видения того, как могло бы быть... оставшись Кромешник с ним чуть подольше. И Джеку иррационально хочется видеть его двадцать четыре на семь, слышать этот невероятный хриплый голос, прикасаться, ощущать тепло бархатной кожи под пальцами… Он сходит с ума. Его проклятая шкатулка внутри ледяного тайника души открылась. Ныне нетерпение и тоска сжигают робость и страх, меняя его влегкую, а это всего лишь была их первая неуклюжая встреча. Всего лишь пара касаний и нетерпящих возражения слов. Джек качает головой, пряча смущенную улыбку и замедляет шаг, совершенно не замечая волшебства, то как справа от него начинает искрится портал, а снег в нескольких шагах проваливается в магический тоннель. Неожиданные гости возникают именно в тот момент, когда меньше всего Фрост их ждет и желает вообще с кем-либо встречаться. Хранитель Надежды и Хранитель Чуда появляются перед расфокусированным парнишкой через мгновения, и все что Джек может, резко отпрыгнуть назад, насторожено перекручивая посох в правой руке и наставляя на них. Но тут же он спохватывается, узнавая в нарушителях его душевного самокопания тех самых защитников веры и Света. — И куда ты пропал, мне интересно, дрянной мальчишка? — с нахрапа берется ворчать Астер, он, топнув лапой, закрывает нору в тоннель и убедившись, что на пустой аллее ничего опасного нет, убирает свои бумеранги. — Да, Джек! Куда ты пропал? У нас серьезная ситуация, а ты… — Зачем вы вообще явились? — не дав закончить Северянину, холодно спрашивает Джек, не в восторге что его вновь достают. Пусть он все так же разочарован в себе и подавлен ворохом чуждых и наоборот знакомых эмоций, но сейчас у него более нет ни настроения, ни желания играть с этой старой гвардией. Все мысли о чертовом Короле Кошмаров. — А я говорил, с него толка — как с козла молока! — всплескивает лапами Банниманд и прижимает враждебно уши. Ему явно не нравится терять время и уговаривать несносного мальчишку. По правде его вообще выбор Луноликого выводит из равновесия и кажется несправедливым. — Подожди Астер, — Ник выставляет ладонь с просьбой не мешать, и хмурясь переводит опять своё внимание на Духа Холода, — Джек, так нельзя. Ты ведь видел на что Бугимен способен, ты видел, что он вытворил с бедной Туф!.. На что Фрост просто закатывает глаза и фыркает скептически, убирая посох в сторону. Последнее что ему сейчас нужно — это россказни, как Хранители могут пострадать. Хотел бы Тёмный их убить — их бы не было ещё в девятнадцатом веке, или вообще до рождения Джека в первой его жизни… — Да оставь ты его, итак все ясно! — рявкает несдержанный Кролик; вид несерьезного и выделывающегося Джека выводит ушастого до белого каления и не оставляет терпения вовсе. — Да что тебе ясно-то? — равно не выдерживает пренебрежительного отношения к себе парень. Он всегда знал, что этот проклятый Хранитель Надежды за что-то его ненавидит, относясь с таким превосходством и брезгливостью… будто Джек какой-то прокажённый. Но хотя б объяснил свою позицию, нежели просто постоянно беситься. — То, что впервые Луноликий ошибся! — подлетая к парнишке стремительно и нависая над ним пушистой горой, ощетинивается Банниманд, — Ты никогда — никогда! — не станешь Хранителем! — Да прекратите вы! — правда даже басистый тон Николаса сейчас мало помогает и не успокаивает пыл стоящих друг на против друга Духов. — Не больно-то и хотелось, знаешь ли, — цедит Джек, уязвленный вновь, однако впервые не смиряясь с тем что он действительно неудачник, его вечная покорность сменяется злостью, и он в равной степени дает понять Кролику всё свое к нему отношение, — Я ж не ношусь по свету ради какой-то подачки в виде смеха детей, теряя последнюю шерсть и становясь конченым параноиком! — Следи за языком, пацан! — Натуральная злоба, загорающаяся в зеленых глазах Хранителя Надежды и его лапа, тянущаяся за бумерангом красноречивы, чтобы отступить и заткнуться, — Может в чем-то ты прав, только в отличии от тебя, бродяжки, меня видят! Это срабатывает холодной звонкой пощечиной, и Джек одергивается от Кролика за секунды, в неверии распахивая глаза. И на что он только надеялся? Ступор от жестоких слов и кольнувшая давняя боль напоминает о себе, не давая возможности нормально ответить. А по расползающейся ухмылке Астера и так всё понятно. Да, попал тот в самую точку. — Да угомонитесь! Астер, остынь, — ворчит Норт, пихая друга в плечо, с приказом отойти и не встревать более, — А ты, Джек — не груби. Ты должен понимать, что сейчас наступают очень серьезные темные времена, и ты не можешь быть таким безответственным! Ты должен взять на себя ответственность и помочь нам против Кромешника! — Помочь, твою мать? Вам-то? — округляет глаза Фрост, — Да с какого перепуга вы вообще решили, что я стану Хранителем? Триста лет не замечали, а теперь прибежали, поджав хвосты, когда Король Кошмаров дал вам понять, где ваше гребаное место? — Джек взрывается, не выдерживая такой непрошибаемой самоуверенности и глупости. Чертова клоунада. — А ну повтори, что вякнул, щенок?! — доведённый до ручки Кролик, у которого и так с нервами все плохо, разворачивается стремительно, чтобы кинуться на Джека напролом через побагровевшего Северянина, в прыжке доставая бумеранги. Он истинно верит что силой сможет вставить мозги этому мелочному мальчишке. Применить их и покалечить окончательно опешившего Духа Снегов у него на удивление не получается, как и у Николаса что-то сказать; волна поднявшегося мрака сбивает обоих с ног в следующее мгновение, не давая и шанса навредить Джеку. А вторая волна, последующая, стремительно сформировавшаяся тенями почти у самых ног паренька, отшвыривает Хранителей вдаль черного парка, протаскивая через часть сугробов и острых голых деревьев и растворяя в считаные моменты в черноте, видимо перенося куда-то в другое место. — Проблемы? — раздается знакомых шелестящий голос, и позади него, прислонившись к дереву и скрестив руки на груди является сам Король Кошмаров. Джек, не ожидавший и не менее шокированный такой развязкой, тут же оборачивается, чтобы увидеть своего непревзойденного Тёмного. Парнишка, запихивая в глубины души, искрящиеся счастьем эмоции, и тщетно стараясь угомонить забившееся словно человечке сердце, впервые сияет самой искренней улыбкой, тихо отвечая: — Уже нет. *** Они прогуливаются по безлюдной узкой аллее, ветви той широкой, что была ранее. Здесь безмолвно, темно по обеим сторонам, и лишь дорожка бела и освещаемая фонарями; она змеей стелется на многие десятки метров вперед, подобно млечному пути, придавая атмосфере безмятежности. Едва сыпется снежная крупа с заволокшего неба облаков, укутывая пологом немоты и странного зимнего уюта. Их прогулка странна, и для многих показалась бы и вовсе пугающей: по прошествии дальше, каждый следующий фонарь затухает, как только кромка относительного света касается тенек, что обрамляют низ одеяниях Короля Кошмаров. Наглядно и показательно, как Тьма не приемлет в своих границах любой Свет. Слишком тихо, спокойно. Слишком для него идеально, и Джек не замечает, как расслабляется, не чувствуя и крата опасности рядом с Королем Кошмаров. Но всё же ему хочется конкретики, а ещё услышать голос Тёмного, вновь долгожданно и с трепетом, потому Дух Снегов набирается решимости и прерывает самую уютную тишину в своей жизни: — Объясни, почему сейчас ты начал их… доставать? Кромешник, идя рядом слева и в своей привычке заложив руки за спину, едва разрешает себе намек на ухмылку. Нейтральная тема, нейтральный тон, за которым прячется дрожащий от нетерпения голос и буйное нездоровое желание быть ближе. Даже в страхе Снежного можно прочитать отголоски его тайных помыслов. Но раз Фрост хочет в обход конкретно их тем отношений, то будь так на первых порах. — Ты видел детей в последнее время? А само время и современность? — Хранители устарели, да? — ему ещё непривычно говорить с Тёмным в столь обыденном равном тоне, однако с другой стороны парень говорит с тем, с кем бок о бок был столько времени и видел разрушение и созидание этого мира — Джек прекрасно сейчас понимает, о чем говорит Король Кошмаров. — Хранители сжирают веру в другие…столпы, на которых держится этот мир. — Подталкивает к определенным мыслям мальчишку Питч, сохраняя ленное спокойствие в своем собственном голосе, — Не только Страх. Но их Свет делает лишь медвежью услугу людям и остальным существам в целом. Они уже не могут адаптироваться к реалиям, считая, что добро победит всё. А так быть не может априори равенству сил и общему Балансу. Знаешь... Даже интересно, что останется после, если они победят каким-то боком... — Выбеленный Свет, — фыркает парень и даже не задумывается над своими ответом, впрочем и на высказанный риторический вопрос, — Мир, где есть только кипенное-белая стерильная чистота и Свет. Выжженная земля — мертвечина всему остальному. Вот их догмат счастья. Кромешник, идущий вровень рядом, незаметно окидывает одобряющим взглядом мальчишку, полностью соглашаясь с его словами мысленно. Его слишком смышленый Дух Снегов как всегда видит суть, хотя даже не задумывается над ответом. Поразительная мудрость и простота, граничащая с навязанной неуверенностью. — А сны? Норт упоминал в первую встречу, что ты меняешь сны детям. Это поможет в данном времени, как и раньше? — Джек набирается смелости и остановившись напротив заглядывает в глаза главного Духа Страха, про свои слежки Дух Холода благополучно забывает на это время, ему почти не стыдно. Всё что угодно, лишь бы в этот раз продлить их встречу. Узнать побольше, побыть с ним подольше, имея возможность ощущать теплоту теней, слышать этот голос, испытывать на себе пронизывающий янтарный взгляд. Всё, что пожелает сам Тёмный, но только чтобы не исчез вновь. — Ты и вправду желаешь знать? — вопросительно осматривая Духа Снегов, едва насмешливо интересуется Кромешник, но замечая ту самую настойчивость в ледяных глазах и последующий короткий, но твердый кивок, подходит ближе: — Тогда, лучше уж покажу, — соглашается Король и взмахом руки призывает Тьму, что подобно в их первую встречу забирает с собой, перенося через тени. Мгновение, и вот они уже стоят в уютной, однако типичной спальне подростка, даже ребенка — парня не старше двенадцати лет. Тьма клубится мягкими завихрениями под ногами Джека, а тишина как никогда звенит вокруг, давая понять насколько атмосфера стала уединённее. Флуоресцентные звездочки и месяцы, которыми украшен потолок, не могут осветить спальню, а внезапно потухший фонарь за окнами и вовсе погружает комнату в приятный ночной мрак. Питч на это только довольно усмехается, и указывает Духу Снегов на кровать, в которой беспокойно спит ребенок. И Джек знает того. Местный пай-мальчик, которому по-хорошему не быть столь беспечным, но кажется более этого ребенка не за что винить. Он примерный и спокойный. Ледяной Дух тихо фыркает, видя над головой мальчика черные облачка, что, перемещаясь, трансформируются в чернильные образы, проникая всё глубже в сон ребенка и явно держа его в кошмарах дольше положенного. — Не думаешь, что это... чуть жестоко? Не мне говорить такое, но… — через продолжительные пару минут наблюдения всё же решает высказаться шепотом Джек, он здесь и сейчас может не врать себе, и уж тем более Кромешнику, снимая свою маску озорника и просто хорошего Духа. Более не обращая внимание на явные страдания ребенка во сне, Фрост полностью оборачивается к подло ухмыляющемуся мужчине, стараясь скорее узнать причины, нежели облегчить кошмары мальчика. — И в правду, Джек? — приподнимая бровь, нагло вопросом на вопрос спрашивает Король Кошмаров. Он всем своим видом показывает насколько вся эта ситуация его не только забавит, но и насколько он здесь чувствует себя властителем, управляя, властвуя, уничтожая или милуя. Питч демонстративно небрежно шевелит пальцами, приказывая Кошмарикам терзать разум ребёнка помедленнее, дать кратковременную передышку, переключая всё внимание на более интересного Снежного Духа и его реакции. Слишком забавный в своей манере показать, что ребенок сейчас его действительно волнует, или эти глупые вопросы о Хранителях. Когда страх постепенно отступает от души Джека, его можно читать словно открытую книгу. — Много дозволенности? — пытается догадаться Фрост, отчасти задерживая дыхание, когда пронзительный взгляд проходится по нему настолько нагло и откровенно, провокационно медленно, он тщетно старается вернуться к своему же допросу, игнорируя то, насколько они вновь стоят близко к друг другу, насколько вновь их диалог и обстановка становятся личной, игнорируя внешние раздражители. И даже, черт возьми, то что мы стоим в комнате спящего ребенка, которого мучают Кошмары, ничего не меняет! — В смысле… — поправляет себя тут же парень, и отводит взгляд, пытаясь не чувствовать гулких ударов сумасшедшего сердца, — Почему именно сейчас ты решил начать усиленно поглощать детский страх, это из-за… — Дело не в дозволенности, Снежный Дух. А в Вере, — поясняя как маленькому, слишком тихо, но от этого более проникновенно, говорит Кромешник, так и не сводя своего хищного взгляда с Фроста, — Они верят в одно и совершенно разучились верить в другое. Баланс шаткая вещь и не прощает перевесов. — Это приводит к легкой избалованности, лицемерию, возможно… — не в силах спорить или нормально обдумать серьёзный разговор, Джек смолкает и качает головой вновь, замечая, как мальчик на кровати начинает дергаться, словно уворачиваясь во сне от чего-то, а чернильные кляксы всё гуще разрастаются над его головой. Они погружают этого тихоню в более глубокий страх, гранича с первородным ужасом. Именно это его должно сейчас волновать, а не опасная близость Тёмного. Но поделать ничего с этим ощущением полной власти над собой юный Дух не может. И в за правду, если признаться в глубине души — и не хочет. Никогда не было так хорошо, как сейчас, признавая чье-то совершенство и абсолютную власть над ситуацией и над собой в целом. Джек ругает себя за такие мысли, растекающиеся опальным огнем по каждому закоулку сознания и тщетно старается в отстраненного Духа Холода. Только не выходит, и ему даже кажется, что он весь со своими постыдными мыслишками и эмоциями, как на ладони перед мужчиной. Воздух в комнате сгущается, мрак окутывает вокруг, и Джеку чудится, что он вскоре потеряет сознание от этих ощущений. Списать бы всё на дурное наваждение. — Пошли, — Питч явно довольный работой своих Кошмариков, и более яркой реакцией одного конкретного белоснежного, отвлекает засмотревшегося мальчишку, он тянет того за руку, но не утруждается человеческими способами спуска; просто сквозь тени перемещает их вниз, в светлую от гирлянд и горящего камина гостиную, около классической ели с подарками. И Джек, уже более привыкший к столь мощным и спонтанным переходам, мгновенно ориентируется, едва успев спрятать изумление, взглянув вскользь на общее украшенное убранство гостиной и люстры в центре. — Взгляни на этот праздник под другим углом, и на то что творят Хранители. Разве не проще карать на Рождество всех, а не разграничивать на достойных и нет? — Кромешники кидает презрительный взгляд на подарки, и безмолвно приказав тьме, уничтожает блестящие красные коробки, оставляя после них черный пепел, — Поощрение не всегда есть благо. Особенно если не с чем сравнивать. А теперь представь... Чего бы ты хотел, будучи примерным, хорошим мальчиком, Снежный Дух? — Это... Это же цинично! — вспыхивает моментально Джек. Бедный Дух Холода так некстати услышав совершенно ненужный подтекст в провокационном обозначении себя вовсе теряется, теряя и нить важного разговора, да и общую идею наказывать всех, он не до конца понимает. А Король Кошмаров будто этого и добивается, пристально наблюдая за смутившимся парнишкой, но и не подсказывая ему правильный выход из разговора. — Ты помнишь, что такое хоть цинизм, мальчишка? А раз забыл, и не можешь уловить суть, то вот пример расточительства Веры и сил, которые из года в год, на протяжении нескольких веков творят чертовы Хранители! — Снежному нужен пример, и он его получит; Кромешник спускает тьму с поводка, и та хищная нацеливается на всю торжественно украшенную комнату, стремительно оплетая гирлянды, елочные лапы внизу дерева, рассеивая остатками черного пепла от подарков окончательно, Тьма клубится и сжирает все признаки рождественского и новогоднего празднества, специально погружая комнату в мрак и уныние, а Король продолжает: — Насаждение Веры, постоянно задабривая почти одних и тех же, из года в год. Не делая чертовых исключений. Зачем задумываться, когда есть список, не правда ли?! Не ты ли бесился с таких «любимчиков» судьбы ещё несколько десятков лет назад, Оверланд? Когда определенный «хороший» человек, вечно следующий правилам и нормами поведения с самого детства решал во взрослой жизни, что ему все абсолютно можно, потому что его поступки по минимуму не могут быть плохими. Напомнить пару таких прилежных мальчиков? И как после от них нахлебался мир крови? Или скажешь, что один проступок за год, по которому Северянин лишает ребенка подарка, может перевесить всё остальные поступки? А что делать озлобленным и брошенным? Жестокий мир и бездушные взрослые их и так не принимают, а в довесок и ублюдские Духи туда же, наказывая этих «плохишей», которые настрадавшись и под конец года ни черта не удостоятся, только потому, что у долбанутых Хранителей так в правилах написано! Первоначальная стратегия донести всё до Фроста в играющей насмешливой манере рушится, стоит ему неуловимо оказаться около мальчишки намного ближе планируемого, недозволительно задерживая на том взгляд и так беспечно дозволяя Тьме погружать и далее гостиную в беспросветный вязкий мрак, слишком интимный, чтобы можно было сослаться на показательную угрозу. А этот белоснежный олененок хоть бы шелохнулся! Хоть бы впервые по-настоящему испугался темноты и древней силы. Любой страх на извращённые глупые мысли мальчишки, но только не боязнь Тьмы и его самого — Короля Кошмаров. — ...Это лживое, то самое лицемерное четкое деление на Свет и Тьму, без полумер, наказывая и поощряя уже шаблонно, не задумываясь, как это меняет и рушит мир и сами догматы Баланса! — камин при его последних ярых словах вспыхивает отчаянными язычками пламени и окончательно тухнет, словно в подтверждение — Свет не может вечно оставаться в выигрыше. В странной образовавшейся полутьме освещением остаются гирлянды теплых тонов на ели, и мужчина опять слишком близко к Джеку, будучи настолько неосторожным в своем запале. А Дух Снегов смотрит на это совершенство Темноты и не может даже глаз отвести, не смотря на жестокие слова и режущую правду в них, сейчас для него не принципиально. Джек не выдерживает такого Короля Кошмаров, и сейчас ему впервые не страшны свои глупые эмоции, плещущие через край в недозволительной обстановке. Страшно, если только всё прекратится, если снова он уйдет, исчезнет в тенях, забирая все тепло и неистовую надежду глупого влюбленного Духа. Так близко. И так долго. Джеку почти больно физически от этих мыслей, но и сказать в слух — в горле один лишь комок обдирает шипами, и даже не пошевелиться, когда мужчина делает последний шаг — плавный и скользящий, действительно тень. У парнишки слабеют руки, но посох, если упадет, нарушит всю волшебную секунду их мира, поэтому Фрост удерживает деревянное оружие из последних сил. — Хочешь что-то добавить, Снежный? — голос Короля низкий, хриплый, равно искрящей атмосфере между ними, что не идет в сравнение чернильному мраку витающему вокруг. Это разрезает нервы Ледяного Духа на лоскуты окончательно. Джек только безропотно кивает, с затаенным дыханием принимая желанное, такое нужное, прикосновение, не мешая цепким пальцам притянуть себя ближе и обнять за пояс. Так нагло, так властно и без полумер. — Под омелой… целуются, — осипши и невпопад констатирует Джек, видя загорающийся бешеный огонь в янтарных глазах напротив. И он совершенно не виноват, что заметил йольское растение, как только они переместились в центр комнаты, под низко висящую на люстре зелено-красную ветвь. И парню уже не кажутся собственные слова бредом, когда Кромешник с настолько понимающей полуулыбкой усмехается, в абсолютной зимней тишине склоняясь к нему окончательно, и касается холодных губ в осторожном поцелуе. Первое прикосновение может спугнуть, но становится лишь отправной точкой, взрывом, из-за которого ломаются ненужные страхи и глупые мысли, да всё ломается к черту! Джек вздрагивает, долгожданно шумно выдыхая и тянется наконец ответно, касаясь сам, обжигаясь, всхлипывая на резкое и болезненное объятие — мужчина дергает его на себя жестко, с силой, так, что ребра трещат, а глухой стук упавшего посоха наконец ничего не меняет и даже не думает отрезвлять. Он мечтал об этом двести лет — закинуть руки на шею своему Тёмному, обнять, притягивая к себе с долгожданным стоном и целоваться, раскрывая губы навстречу, оплавляясь в жаре Тьмы и его крепких объятий. Несущая балка между елью и камином вздрагивает с силой, когда в следующие вязкие минуты Джека толкают и прижимают к ней, зажимая жестко, без возможности отстраниться хоть на миллиметр, углубляя возобновленный поцелуй, ни черта не целомудренный, не спокойный и не нежный. Но и не нужно. Джек лишь скулит в поцелуй, притягивая к себе сильнее, задыхаясь, захлебываясь эмоциями и ощущениями, особенно когда горячие ладони скользят нетерпеливо под промерзшую толстовку, оглаживают талию, бока, царапают когтями живот, уходят ниже. Питч рычит, натыкаясь на преграду из пояса бридж, переключается на шею, долгожданно вылизывая фарфоровую ледяную кожу, сжимая острые зубы на сонной артерии, словно в отместку, заставляя мальчишку выгнуться дугой и взвыть в голос. Громко, на весь дом. И даже будучи Духом может всех перебудить. — Громкий, несдержанный мой… — искушающее шипение в нотках которого слышится неприкрытая нежность, пока Кромешник проходится цепочкой поцелуев от нижней челюсти и до уха юного Духа, припоминая мельком кое-что: — Всё ещё любишь людишек шокировать? — Ещё не начинал... А вот если они сюда спустятся — вполне. Да, что б… — Джек проглатывает следующее не то проклятие, не то ругательство, не то просьбу, но отвечает на поцелуй, открывая рот шире, впуская горячий язык и глухо стонет от ощущений, затапливающий каждую частицу его тела. Почему он, идиот, не сделал этого еще двести лет назад?! — Только это ещё не громко, негде... разгуляться… — изворачиваясь в следующую минуту, соблазнительно обещает парень, и по правде плевать что он несет, плевать что будет после — ему нужен лишь один этот Древний, весь целиком и желательно на ближайшую нескончаемую вечность. Он видит, как глаза любимого Тёмного разгораются плавленым золотом, и задерживая дыхание предчувствует неминуемое, опасное — и раньше то была злость, но сейчас... Тьма на секунду выбивает последний воздух из легких, а комната окончательно меркнет, через миг меняя очертания на прохладу и камень вокруг. Подземелья. Темные, мрачные, где источник теплого света горит где-то вдалеке вверху, но сориентироваться в остальном Фросту не дают, прижимая к новой вертикальной — холодный неровный скальный отступ врезается болью в спину, и Джек шипит, но лишь мгновение до нового несдержанного поцелуя, грубого и огненного, так, что под зажмуренными веками расцветают гребанные фейерверки, а он все тянется ещё: сильнее, больше, не сопротивляясь напору жадного Короля Кошмаров. Им обоим кажется, что не успеют, что не урвут всего после глухого одиночества и сдерживаемых эмоций все проклятущие двести лет кряду. И юный Дух Снегов жмется к своему Королю Кошмаров со всей искренностью, позволяя равное и большее. Всё что угодно, — проносится на остатках здравого и затихает, — лучше после вслух, обязательно, но не сейчас, не под жадностью этих губ и этих рук, когтей и теней, что обвивают, стягивая и заставляют задыхаться. Джек откидывает голову на шершавый камень позади, призывно выгибаясь в руках любимого, без стеснений позволяя черным когтям срезать холодную ткань толстовки — и лоскутами вниз. Вскрикивать, теряя связь с пространством и временем, когда горячие губы накрывают холодную кожу шеи, ключиц, груди, и цепочкой острых укусов ниже, с каждым касанием все сильнее, ярче, желаннее. Пока собственные пальцы вцепляются в сильные плечи, смещаясь дальше на грудь, заныривая в вырез черноты одеяния, царапая бархатную кожу и целенаправленно провоцируя, полностью до отключки стопоров и связных мыслей, пока положение в пространстве не меняется окончательно, и под спиной не оказывается что-то безумно мягкое, тёплое, чёрное. Плевать ли? Джек тянется на встречу очередного жаркого поцелуя, вскрикивая на когти вонзившиеся по бокам, и копирует прикосновение, изворачивается, игнорируя предупреждающее шипение Короля, дорывается со своим «всё можно» и ведет медленно языком по шее мужчины, пробует на вкус и мысленно ставит себе второй раз за жизнь памятник — потому что нереально и кажется, что сдохнет от передоза тактильных и осязательного. — Теперь будет, где разгуляться, обещаю, — низкий несдержанный голос Кромешника посылает острые иглы по всей спине Фроста, и тот больно кусает себя за губу в моменте отрезвить — хоть на миг, но тонет в расплавленном золотом взгляде своего Тёмного, — За все двести лет. Невыносимо. — Больше, — хрипит Джек, приподнимаясь на локтях и встречаясь с такой же одурелой жадностью чужого взгляда. И как же ему плевать на свой страх ныне, на неуверенность и кротость. На весь мир и все замшелые древние предрассудки. Вот он перед ним — над ним, прикасается и целует, не выпуская из сильных рук, и не позволяет отстранится даже на микрон, вся жизнь сосредоточена только на любимом Тёмном, и потому полумеры невозможны — нереальны. Джек принимает абсолютно полностью правила их игры, подчиняется, откидываясь на мягкость черноты, кажется, до невозможного большой и высокой кровати — да какая разница. Он, потребовав большего — Абсолюта от Древнего Страха, сам готов отдать равноценное, не задумываясь, каждой частичкой себя, под нетерпеливый рык Короля Кошмаров, самой Тьмы во плоти, с наслаждением выгибаясь под каждое касание и нежно зарываясь холодными пальцами в густые черные волосы, пока с него снимается последняя одежда. *** — Все двести лет ждал… Думал… никогда не прикоснусь... — мальчишка всхлипывает и зажмуривается, трепетно ведя ладонями по горячей спине вниз, прижимаясь ближе, с тихим протяжным стоном чувствуя каждое плавное движение, каждое касание, каждый смазанный невесомый поцелуй, хотя он так хочет больше: глубже, с силой и жадностью. — Не спеши, — Питч словно читает его мысли, сдерживает и себя и Джека, то вжимая белое тело в черные простыни, то приподнимая и притягивая к себе, на себя, входя до конца, пока мальчишка выгибается от переизбытка ощущений, задыхаясь и откидывая голову назад, сжимается весь и громко стонет, желая не то продолжения, не то все прекратить. Но он ведь так хотел большего. Мужчина скрывает понимающую пошлую усмешку, отвлекает мягким укусом на плече, и притягивает снова на себя, ловя каждый сиплый невозможный вскрик своего Снежного, выцеловывая узоры тьмы на белоснежной груди, и игнорирует его невнятные просьбы, стоны, мольбы… Нет, не так быстро, это плата Джека за двести лет — равно и пытка — Король Кошмаров желает насладиться первыми моментами так: растянуть их как можно дольше, заставляя Снежного изнывать от желания и наполненности, но почти бездействуя. Наверняка зная все его эмоции наперед, предвидя, что их обоюдное — дикое и жадное вот-вот сожрет с потрохами, но последний контроль оставляя на эти минуты, чтобы входить в него медленно, плавно и размерено, давая привыкнуть к себе, к ощущениям, к нехватке действий и движений... Брать, но не давать в ответ, наслаждаясь тем, как изящное белоснежное тело под ним выламывает в судороге и непрерывном желании большего. Жестокая улыбка скользит на узких губах Короля, и он не дает Духу Снегов прав на самовольничество, пресекая любую попытку насадиться сильнее и изменить темп. — Я же сказал... — Кромешник склоняется над стонущим мальчишкой, слизывая выступившую кровь на его нижней губе, — Не так быстро, идеальный, — его тон по истине приказной, королевский и не терпящий возражений — повелевающий и страстный одновременно подводит к краю юное мальчишеское сознание и тело. Жажда, разделенная с туманящей похотью, душит, заливает осознанное и то мягкое, что еще держит контроль и их ласковую игру; ведь не шокировать, не пугать это снежное создание приоритетно. Однако и хваленый контроль дает через считаные минуты сбой, когда Джек настолько открытый: такой под ним — извивающийся, пытающийся насадиться сильнее, связанный его тьмой, нетерпящий и скулящий, провоцирует и выводит на крайности. — Ты ждал меня двести лет, — толчок, новый и сильный, до громкого крика не ожидавшего этого парня, и распахнутый в удивлении взгляд, — А теперь не можешь продержаться и пару минут, Снежный? — его срывает на более откровенное, жёсткое; больно впиваясь в припухлые мальчишеские губы, задавая совершенно другой ритм. Но тот словно этого и ждал, сразу охотно поддаваясь, извиваясь под сильным телом и без намека на стеснения позволяя раскрывать себя сильнее, раздвигая ноги шире и постанывая в жаркий поцелуй. — А ты, моя Тьма? — Джек, отрываясь на миг, провокационно заглядывает в золотые глаза, — Далеко от меня ушел? Теперь ему не страшно, и любые слова, темы, действия — всё с дозволения самой Тьмы, той самой идеальной и невыносимой одновременно. Джек соблазнительно выгибается и захлебывается стоном в следующую секунду, чувствуя чужое нарастающее нетерпение и срыв последнего здравого контроля. Хотя он давно и к черту уже не нужен, особенно, когда так — не скрывая себя, теперь по-настоящему до звериного жадно, сильно, грубо, с болью саднящей в губах от каждого поцелуя и от острых когтей, что сжимают ягодицы. Тьма превращается в первородное на время, вытесняя осторожность и аккуратность, нежность и заботу, истинная ипостась не терпит неповиновения, равно и любого соперничества, и долгожданный глухой рык на новую провокацию Фроста — то что хотелось услышать ещё в начале ночи. Джек лишь безбашенно улыбается, прикрывает глаза, поддаваясь охотно под новый болезненный поцелуй и воет от напора и возобновившихся резких касаний, объятий, грубых глубоких движений, что вырубают сознание на нет. Он не сопротивляется, когда багряный укус расцветает на левой ключице, он соглашается и в повиновении прогибается назад, когда его переворачивают на живот, грубо подминая под сильное жилистое тело. Он глухо стонет в черноту простыней, когда ленты отпускают его и охотнее встречает каждое жесткое движение, не в силах больше сдерживать, равно как и терпеть эту реальность. Слишком прекрасную для него. Может даже не настоящую. Может вновь бред, пока он загибается на холодных ледниках Севера. Но сейчас, в данный благословенный миг — это всё, что ему нужно для совершенного счастья в душе.