Фея для Принца

Это был один из самых волшебных Сочельников в жизни Гермионы. Вся магия Замка, всё его сияние, казалось, было создано лишь для них двоих, концентрируя эпицентр счастья в их маленьком уютном мирке под скошенным потолком. Гермиона никогда ранее не проводила праздники в Хогвартсе, как прилежная дочь, всегда отправляясь к родителям. А после, войдя в волшебный мир полностью, и вовсе вкус к праздникам утратила. А потому смогла оценить по достоинству Рождество в стенах волшебной Школы лишь сейчас. Искры, золото, алые ленты… Но наибольший восторг у девушки вызывала, конечно же, возникавшая, словно по волшебству, на каждом шагу омела. И теперь, когда у Грейнджер нашелся в жизни человек, которого искренне хотелось под ней поцеловать, эта традиция вовсе не казалась глупой. Северус над ее ребячеством откровенно посмеивался. Но смиренно позволял Мие вешаться себе на шею, параноидально отводя при этом глаза картинам и призракам. Вопреки собственным же порицаниям, замирая притиснутым к ней – надолго, и совсем не дежурно впиваясь в пухлые губы. А после они, полдня с подачи девушки безо всякого толку бродившие по Замку, очень спешно покидали Большой Зал, лишь чудом избежав пристального внимания вездесущего Аргуса Филча. Дело в том, что Гермиона еще перед Святочным обещала, что заставит его танцевать. И слово сдержала, к своему великому удовольствию. Потому что все, что касалось плавных и точных передвижений, давалось Северусу невыразимо легко. Прижимаясь к партнеру всем телом, она была уверена, что именно так восторженно квиддичисты ощущают полет. Но, разумеется, боевка, к которой у Снейпа была очевидная склонность, привлекала волшебника в разы меньше, чем «красота медленно кипящего котла, источающего тончайшие запахи, или мягкая сила жидкостей, которые пробираются по венам человека, околдовывая его разум, порабощая его чувства…» *** Сочельник, эту сакральную и таинственную ночь перед Рождеством, они провели прекрасно. Это оказался очень своеобразный праздник, не слишком понятный для посторонних, но – только их. Проникшись духом торжества, Гермиона, избавляясь к чертям и от мантии, и от блузки, да и вообще от всего, что не майка и бохо-юбка*, параллельно пыталась найти в ворохе позаимствованных с ужина конфет хоть одну мятную и делилась с Северусом глуповатой игрой в рождественские страшилки, которую они с мальчишками придумали несколько лет назад. Суть её была в том, чтобы переиначить известные сюжеты максимально жутко. «И придёт Святой, облаченный в алое, и вручит тёмные души козломордому, цепями гремящему…» Но, несмотря на общую эрудированность Грейнджер в легендарике, Северус, имевший живое воображение, легко победил в мрачности мотивов. Очень реалистично и нуарно описав Рождество без Рождества и Сочельник без волшебства. Грейнджер, подозревавшая, что нечитаемое выражение лица – сигнал к тому, что сказочка очень даже и не сказочка, быстренько свернула данную инициативу и оперативно влила в них обоих по стакану грога. А под исход вечера Грейнджер наряжала маленькую ель в Выручай-комнате, принудительно подгоняя своего не слишком добровольного напарника, искренне не понимавшего, зачем им в комнате дерево, если их и так понатыкано по Замку в каждом углу. Гермиона на бурчания Северуса внимания не обращала, радостно обматывала его мишурой и принуждала к молчанию, ежеминутно категорично прижимая свои губы к его. Смотревшие на симметрию различно, как и на приемлемые цветовые гаммы, один метр хвои они украшали позорные четыре часа, умудрившись превратить простой процесс в форменный бедлам. Красные шарики внезапно и подло меняли окрас на серебряный, багряных тонов трансфигурированный ковер, в котором утопала босыми ногами девушка, вдруг становился серым, пушистая мишура пропадала без следа, а разноцветные ведьмины огоньки вдруг принимались светиться равномерно-синим. Но все же всецветность духа Рождества Грейнджер в конце концов отвоевала, отдав на откуп упрямому змею расположение игрушек на ветках. Тем не менее, каким бы низкорослым ни было дерево, оно все еще было достаточно пушистым для того, чтобы невысокая волшебница нуждалась в лестнице с целью прикрепления к вершине переливавшейся радужными блестками звездочки. И свершилось первое для Гермионы Рождество, когда лесенка ей – не понадобилась. Подхваченная под бедра и приподнятая вверх, она мысленно умножала торжественность момента вдвое. И, обнимая его после за плечи, плавно сползая вниз в кольце рук, сознательно решила забыть обо всем, что находится вне пределов этой комнаты. Любовь, нежная и воинственная, долбилась в грудь, и было неизвестно, как её выразить. Давно обвиненная в сухости слов, и давно с этим смирившаяся, все, что Гермиона могла, это говорить телом, опускаясь на колени, утягивая его, такого ни в чем сейчас не сомневающегося, за собою вослед. «Идолопоклонство – зло». Её несовершенный источник самой жизни жмурился на многоцветные огоньки в ветвях небольшой ели. Её самое прекрасное событие в жизни, воплощенное в плоть, сидело рядом на ковре, откидываясь назад. Единственный смысл её существования по-кошачьи укладывал голову на её плечо, вжимаясь спиной ей в грудь. Один из тех немногих, кого она могла назвать не магом, но настоящим волшебником, улыбался краешком губ, плел её пальцы со своими и точно знал, что за жгучее чувство клубится сейчас в её сердце. И она в этом миг боялась лишь того, что опять не сможет найти достаточно точных фраз. Боялась, что их – и вовсе не существует, и испытывала облегчение от мысли, что будучи эмпатом, он хотя бы так может узнать, насколько важен.