***
— Послания от отца так и нет, — нервничает Тэхён. Уже прошло больше восьми часов с момента, как он нашёл Хосока бессознательным в спальне человечка, а с его побега и того дольше. Нервно расхаживая по кабинету, где напряжённой глыбой камня стоит Хоуп, он не может найти себе места. Они не могут ждать, пока вернётся Вион. Если Чонгук погибнет в горах, Тэ себе не простит. Во-первых, потому, что обещал Чимину защищать его самую ценную ценность, а в-вторых, потому, что всем им это грозит ужасающими неприятностями. — Мы должны сами найти его, — вздыхает Тэхён, вырывая у Хосока раздражённое цоканье. — Конечно должны, Тэ, — потирает лицо тот, смеживая ненадолго веки. — Больше нельзя тянуть. Нужно перехватить его до того, как он окончательно заблудится или, того хуже, выйдет за пределы Дома Заката. Тэхён нервно прикусывает кончик большого пальца и вымученно стонет, глядя на Хоупа. Хватает со стола перо и пергамент, начиная царапать на наречии ещё два послания отцу — на случай, если первое тот получить не успеет, второе останется в Эль. Тэхён предупреждает на бумаге Виона обо всём, что случилось, а после запечатывает чарами пергамент, чтобы никто, кроме Правителя, его вскрыть не смог. Оставляет один свёрток на его рабочем столе, а второй щелчком пальцев и печатью отправляет в секретный тайник на полпути к Эль. Оборачивается к Хосоку, глядя на старого приятеля, и готовится к тому, что им нужно будет выдвигаться из Эль на поиски ужасно напористого человечка, который слишком упрям и хитёр, чтобы сидеть ровно на своей заднице и не попадать в неприятности. — Я соберу всё необходимое, — проговаривает Песчаный, поправляя светлую тунику. — Буду ждать тебя на площадке, где мы садились. Тэхён кивает и покидает кабинет, чтобы тоже собраться на поиски. Его обуревает ужасная тревога, она почти не позволяет ему дышать и как следует соображать, что, несомненно, нервирует фэйри. Чонгук натворил дел, и это теперь предстоит им расхлёбывать. Он пытался связаться с Лариэлем, быть может, Правитель бы им подсобил в поиске сосуда, но от него тоже не было весточки или чего-либо другого. Всё это походит на чёрную дыру, в которую их всех неминуемо засасывает. Тэ, тяжело шагая по коридору, встряхивает кончики крыльев и немного разминает уставшие плечи перед новым полётом. У них всё получится.***
Чонгук идёт уже несколько часов к ряду: ноги гудят, небо начинает розоветь над головой, предвещая скорый рассвет, а он всё не останавливается. Его тело устало, но двигается Чон уверенно и без промедлений, шагает за Авьеринос, освещающим дорогу. Звезда ведёт его через лесные чащи, выводя, кажется, к горной тропке, а Чон чувствует, как гудят от ходьбы его ступни. Ботинки, подаренные Сокджином, исправно хранят его ноги от кровавых мозолей, которые бы Гук приобрёл во время такого изматывающего пути, однако он упрямо шагает дальше, игнорирует усталость и останавливается, только когда небо окончательно светлеет. Свет звезды кажется чуть приглушённее при дневном, Чонгук уставше присаживается под деревом, чтобы его никто не смог заметить, и снова пьёт мелкими глотками. Ему нужен небольшой перерыв, совсем недолгий сон, чтобы восстановить силы и продолжить идти. Лишь бы Тэхён не успел его найти до того, как получится покинуть территории Дома Заката и Высоты. И в таком случае, Чонгук затеряется в песчаном краю, попробует его преодолеть и добраться до Дома Соли, а оттуда уже рукой подать до Пропасти. Именно туда нужно Гуку. В мёртвое место, в котором нет ничего живого, но заключён Чимин. Наставник нуждается в помощи, и Чонгук из кожи вылезет, но вызволит его оттуда. Он, конечно, поступил донельзя опрометчиво, сбежав из Эль, не знает, что именно не помнит, но нечто в груди продолжает подталкивает Чонгука к тому, чтобы шагать раз за разом. Порой кажется, что тело ему совершенно не принадлежит, что ноги и руки повинуются абсолютно посторонней воле, а не ему, но разум словно отметает эти пугающие мысли. Чон достаёт сосуд, и Авьеринос послушно прячется в своём хранилище, медленно меркнет, и остаётся только белёсый туман, клубящийся за пределами стекла. Чонгук же, оставив аккуратно сумку возле живота, сворачивается в клубок. Его мозг устал, его тело плачет и тянет от истощения, и Гук чувствует, как его сморяет крайне быстро, затягивая в сон, наполненный пустотой. В этот раз ничего не снится. Просыпается Чонгук уже прилично отдохнувшим и бодрым, даже появляется аппетит, и он перекусывает, тут же принимаясь разминать затёкшие конечности. Путь кажется не таким смертельным, а тревога немного замолкает. И нет противного ощущения, что Чонгук чего-то не помнит. Чего-то очень важного и даже, можно сказать, опасного для всех них.***
Сокджин с лёгкостью взмахивает рукой, позволяя водяной змейке пролететь над его головой и удариться в стену. Из капель, разлетающихся в разные стороны, вода собирается в большую кошку, растёт, переступает с лапы на лапу и опускается одним мощным прыжком, чтобы подойти к Намджуну. Правитель внимательно наблюдает за спокойным лицом фэйри, пока тот с уже привычной лёгкостью создаёт всё новые фигуры. Джун касается кончиками пальцев головы кошки, и та мгновенно покрывается коркой льда, стекленеет и больше не вышагивает вокруг него с изяществом и грацией, но, прежде чем вода успевает застыть окончательно, Джин взмахивает руками, и лёд трещит. Вода вырывается из плена Правителя, взмывает в воздух острыми иголками, за которыми Джун зорко наблюдает, уже принимая стойку. Ухён стоит на другом конце зала и просто наблюдает за тем, как идёт процесс обучения-воспоминания. Сокджин старается выглядеть спокойным, не волноваться, ведь Намджун просил его не опасаться ранить, потому что это получится только с большим трудом и по прошествии объёмного опыта тренировок. Но Сокджину всё равно страшно. Он ощущает пугающую, колоссальную мощь внутри себя с момента, как вспомнил часть прошлых жизней, и сила эта только увеличивается. Он боится, что фэйское тело может не выдержать. Руки и ноги болят всё чаще, однако Джин успокаивает себя новой для него нагрузкой: Ухён не щадит его и гоняет по дорожкам оранжереи, чтобы повысить выносливость и ловкость. Каждый день масса тренировок, только Джин пока не понимает, к чему его готовят. Или это просто, чтобы раскрыть его силы? Неясно, туманно, однако он подчиняется Намджуну. Вечера после тренировок одинаковы: они втроём ужинают почти в молчании, а после Сокджин запирается в библиотеке и зарывается в книги. С Правителем почти не контактирует, всё-таки он занятой фэйри. Иголки ускользают по мановению пальцев Джина от ледяных выстрелов Намджуна, направляются к нему, но врезаются в тонкий слой изморози, превращаясь на подобие щита в похожие на стекло шипы. Сокджин взмахивает рукой, вынуждая появляться всё новые и новые иглы, а Джун с лёгкостью их отметает и замораживает. Фэйри не ожидает, что Ухён окажется так близко к нему. Сын Правителя обхватывает его запястья, стоя позади, и ведёт прикосновениями к костяшкам, чтобы ухватиться за пальцы. Намджун вдруг прищуривается и останавливается, а после швыряет ледяные иголки в Ухёна и Сокджина. Джин резко призывает водяной щит, защищая голову принца от атаки, и снаряды замедляются, застряв в потоках. — Смотри, — тихо говорит Ухён, при этом поглядывая на отца. Он ведёт пальцами по второй руке Сокджина, сцепляя их кисти в замок. — Ты слишком медлишь. Не бойся его ранить, — Ухён оказывается прижат грудью к его лопаткам, а глаза Джуна сощуриваются ещё сильнее, он создаёт печать и схлопывает ладони, отчего температура сильно понижается. — Старайся делать снаряды смертоноснее. Повышай плотность воды, чтобы её не так легко было заморозить, делай её быстрее, — Ухён двигает рукой Джина, словно направляет силу, и отбивается от острых ледяных ромбов Намджуна, которые тот призвал. — У тебя не получится отца так просто ранить, будь хитрее. Руки Ухёна направляют Сокджина, показывая движениями, как нужно двигаться. Под наставительством принца движения фэйри становятся плавнее, но быстрее, и одного хватает, чтобы охватить все ромбы с острыми кончиками, а после растопить — этому тоже научил Ухён. Намджун начинает атаковать, снежинки, образующиеся в зале от столкновения их сил, путаются в его волосах и оседают на ресницах. Сокджин затаивает дыхание, ощущая яркие эмоции Правителя, а ещё вдруг ставшего ещё ближе к нему принца. Джун одним взмахом руки призывает ледяное копьё и запускает в Джина и Ухёна, но принц помогает отбить и его, подсказывая, как повысить непроницаемость воды ещё больше. Копьё лопается на маленькие осколки льда, когда Джин, ведомый уроком Ухёна, сжимает поток воды на древке. Правитель на этом не останавливается. Выражение его лица кажется холодным, как и сила, которой он пользуется, глаза — словно беззвёздное небо. Намджун ведёт запястьем по кругу, будто бы разминает, но на самом деле в его пальцах оказывается зажата рукоять белоснежного клинка. Температура падает ещё ниже, изо рта Джина вырывается облачко пара, а управлять более холодной водой становится труднее. Джун проворно разбивает их щит, и Ухён вдруг обхватывает Сокджина за талию, отскакивая вместе с ним от удара Правителя. Джин часто дышит — в таком холоде труднее, требуется концентрация. Он, как и Ухён, упускает момент, когда Намджун снова нападает, смешавшись с поднимающейся снежной бурей, и грозит ударить по Ухёну острым ледяным лезвием. Джин даже среагировать не успевает. Не вспоминает, чему его учил принц, а складывает рефлекторно руки так, словно тоже держит клинок. Он уже пугается, что сейчас Джун их ударит и поранит, однако тело действует будто отдельно от разума. Джин зажмуривается, а распахивает глаза от рывка и вибрации. Когда зрение фокусируется, то видит, как столкнулись два меча: белоснежный, созданный Намджуном, и прозрачный, идущий рябью, но мощный и не дающий Правителю давить дальше, потому что наполнен сверкающими фиолетовыми молниями, его собственный. Джин часто дышит, удерживая напор Намджуна, а тот глядит ему прямо в глаза. Ноздри фэйри дрожат, когда он продолжает напирать, Джин даже забывает о том, как его держит за пояс Ухён, а вот Правитель — нет. Джун, извернувшись, направляет клинок в сына, усмехающегося во всё лицо, а Сокджин отбивает и этот удар, но поворачивается к фэйри полубоком, отчего тому удаётся отшвырнуть его оружие. Меч сверкает и рассыпается искрами и каплями воды, Джин пошатывается, едва ли не заваливается вместе с Ухёном на пол, но Намджун умудряется его ловко подхватить. Принц не падает, но предусмотрительно отскакивает на несколько шагов от отца, а усмешка становится ещё шире, пока Джун прижимает Сокджина к себе и выдыхает, безмолвно сталкиваясь с Ухёном взглядом. Джин чувствует, как замерзает. Его кончики пальцев уже покрыты инеем от мощной магии Правителя, и Джун, избавившись от ледяного клинка, подхватывает его за пояс и движением руки создаёт ледяную дорожку, быстро перемещающую их в более тёплое пространство коридора. Посиневшие губы дрожат, а Джун его так и не отпускает, тащит куда-то, дрожащего от холода, молчаливо вышагивает по каменному полу. Они почему-то снова оказываются в покоях Правителя, где тот усаживает фэйри на кушетку поближе к полыхающему камину. Взгляд Джина падает на стекло, украшенное настоящими морозными узорами, на едва видимый за ними порхающий вечный снег. Джину интересно, почему, учитывая законы природы, царствующие в землях людей и Меридиане, на погоду, сменяющуюся в Доме Соли с вечного лета на прохладные дождливые сезоны, в Доме Морозов и Доме Яркого Света, царят только одни времена года? Джин долго искал информацию, но находил её лишь урывками, словно достоверные сведения давно утеряны или погребены под слоем тайны. — Почему вечная зима? — тихо спрашивает он, постукивая зубами от холода, а Намджун удивлённо на него оборачивается, до того подкидывающий дрова в очаг. — Каков Правитель, таков и климат, — коротко отвечает он, вынуждая Джина оторваться от созерцания порхающих хлопьев. — Ты такой холодный, как погода за окном? — спрашивает он, наблюдая за тем, как Джун выпрямляется и заправляет белоснежную прядь за заострённое ухо. Смотрит на фэйри внимательно, и Джин ощущает, как его щёки не то что отогреваются, пылают. Сердце снова выскакивает из груди, дыхание спирает, а внутренности принимаются неистово трястись от того, как Намджун приближается к нему, схватив до этого тёплый плед с края своей постели. Он укутывает Сокджина, набрасывает материал на плечи. — В зиме есть своя прелесть. Вечная идеальность, вечные, белоснежные снега, — отвечает он, сидя рядом и приковывая взгляд к себе. — Вечный покой. Сокджин его не понимает. Как ему может не нравится буйство весенних красок? Почему только тишина зимней стужи и пропорциональность падающих с неба ледяных звёзд? — И тебе совсем не хочется весны? — почти шёпотом спрашивает он. Взгляд Намджуна, который был похож во время тренировки на острые осколки тёмного древнего льда, теплеет, когда они сталкиваются глазами. Джин даже задерживает дыхание, когда Правитель так долго и пронзительно его рассматривает. Не дышит, не двигается, только слышит щёлканье искр и потрескивание дров в камине. Намджун вдруг садится ближе к продрогшему Сокджину, который только начинает переставать дрожать от холода. — Я переборщил, — чуть виновато проговаривает он, хватая руку Джина — по-прежнему холодную и бледную. — Нет, — мотает головой тот. — Ты учишь меня быть… кем-то другим. Особенным. Джун вздёргивает голову и как-то странно глядит на него. — Ты родился уже особенным, — выдыхает Правитель. — Ты всегда рождался особенным. Из воплощения в воплощение, в своём первоначальном облике — ты всегда был не таким, как остальные. — Откуда знаешь? — склоняет голову, оглядывая Намджуна. — Просто знаю. Нимфы не могут быть обычными. Одно их появление в этом мире — чудо, ведь вы — божество, — хрипло произносит Джун, а внутри Джина порхают тысячи снежных, невесомых птиц. Они не холодные — горячие, будто искры, обжигают внутренности, копятся в животе и рвут его на части. Сокджину хватило лишь первого взгляда, чтобы вьюга захватила его в плен. Он вспоминает каждую свою жизнь, чем дальше заходит в глубины своей памяти. Женщина, влюблённая в смертного. Фэйри, полюбивший Крылатого во время войны за земли, существо, потерявшее всё. И лишь последняя его жизнь не укладывается в голове, не складывается в картинку. Он был здесь. В этом дворце, только не может вспомнить ничего, кроме большого зала с ледяными скульптурами. Знает, что часто там бывал, дотрагиваясь до краёв вечных идеальных творений, да вот… Ничего больше нет, словно нечто не позволяет вспомнить оставшееся. Что-то хочет сказать, но из горла не вырывается ни звука, когда Правитель берёт его за вторую руку. Пальцы Намджуна горячие, шершавые, но не жёсткие. Он поглаживает большим тыльную сторону ладони Джина, а тот сходит мысленно с рельсов рассудка, больше не способный сконцентрироваться ни на чём, кроме него. Оглядывает спадающую на лоб белую прядь, сверкающую в свете свечей заколку на затылке. То, как виднеются из-за волос кончики заострённых ушей, как дрожат чужие ресницы, стоит Намджуну снова посмотреть ему в глаза. Его радужки сливаются со зрачком, настолько они чёрные, непроницаемые, словно обсидиан. Джин судорожно выдыхает, когда кислорода становится недостаточно, а Намджун повторяет за ним, выпуская воздух их лёгких. Становится гораздо теплее. Быть может, и зима способна оказаться обжигающей?.. Намджун подаётся вперёд резко, чем пугает Сокджина. Но тот не успевает отстраниться прежде, чем чужие губы прикасаются к его. Что-то вздрагивает внутри так пронзительно, словно взмахивают крыльями множество маленьких белоснежных пташек, взлетают, оставляя после себя только горстку перьев. Джин зажмуривается. Он никогда никого не любил, ни к кому такого не испытывал в этой жизни. А эмоции прошлых доносятся как-то отдалённо, словно из-под слоя воды — многокилометрового, совершенно ему не принадлежащие, а эти… Кажутся настоящими. Джин не отталкивает, не может, потому что это ощущается правильным. Тем, что ему было необходимо. Намджун же подаётся ещё ближе, чтобы прикоснуться ладонью к скуле и медленно спуститься на шею длинными пальцами. Обвить её, притягивая фэйри ближе, углубляя поцелуй. Сокджин выдыхает в его рот и позволяет делать, всё, что он захочет. И Правитель возможность не упускает: покусывает нижнюю губу, зарывается в спутанные волосы пальцами, чуть оттягивает тёмную косу, вынуждая тем самым Джина запрокинуть голову назад. Они нетерпеливы. Джин позволяет себе обхватить Джуна за шею и прижаться как можно теснее, а тот не отталкивает, а вынуждает пламя разгораться с новой силой. Обнимает за талию, сдерживая крепкой хваткой, гладит большим пальцем щёку, пока целует так, что Джину кажется — он вот-вот упадёт, несмотря на то, что сидит. Их языки сталкиваются, и щёки фэйри краснеют от смущения, но движение Намджуна кажутся закономерными, правильными, потому он позволяет управлять собой, как сам командует водяными иглами. Но Намджун, уже переходя настойчивыми поцелуями на подбородок и шею, сам останавливается. Смотрит так горячо на Сокджина, что тот не сдерживается и судорожно, шумно выдыхает. Правитель оставляет на припухших от терзаний губах ещё один поцелуй и шепчет: «Всему своё время». Зато позволяет фэйри уткнуться лбом в свою грудь, вдыхая интересный запах специй, который ощущается только в непосредственной близости. Тепло. Даже зимой, Джин убеждается, бывает ужасающе тепло.***
Тэхён приземляется на площадке и позволяет Хосоку оказаться ногами на камне, а не в его руках. Ночью продолжать поиски не получается, они уже пробовали. Даже учитывая, что у Чонгука есть Авьеринос, за двое суток не получилось найти и тень его следа. Тэхён взволнован, на грани нервного срыва из-за того, что человечка не выходит найти. — Он, скорее всего, уже покинул территории Дома Заката, — выдыхает Хосок, догоняя Крылатого. Тот же пышет раздражением и нервами, усталостью и страхом. — Нам нужно идти к границе. Тэ оборачивается на Хосока и пронзает уставшим взглядом, так что Песчаный дёргает опасливо хвостом, но тут же порыв удерживает. — Да… да, ты прав, — трёт лицо Тэхён. Он неимоверно устал. От отца по-прежнему никаких вестей, только тишина и пустота. Тэ даже, отчаявшись, отправил послание в Дом Морозов Намджуну и Сокджину, надеясь на их пособничество в поиске Чонгука. Они упустили человечка в Эль, потеряли на территории Дома Заката и Высоты. Теперь Тэхён даже не знает, в каком направлении ему искать Чонгука. Он отчаялся донельзя, и это разрывает изнутри. — Отправимся утром, — тихо говорит Хоуп. — Нельзя тянуть до утра! — вдруг вспыхивает Тэхён, понимая, что так они потеряют ещё больше времени. Но он почти не спал уже два дня, не вынесет долгой дороги и защиты от чар гор Хосока. Под глазами залегли тёмные круги, движения слишком нервные. Тэхён хочет броситься продолжать поиски прямо сейчас, но взгляд Хоупа красноречив: Песчаный не пустит его. Сделает всё, что угодно, лишь бы Тэхёна остановить. Так что ему ничего не остаётся, кроме как попытаться успокоиться хоть немного. И Хосок его удивляет: осторожно берёт за руку, поглаживая подушечки пальцев, обводит острые кончики когтей, выступивших от раздражения, а после переплетает пальцы. — Тебе нужен сон. И еда, — выдыхает Хосок. — Я тоже переживаю за него. Но если ты погибнешь, сорвавшись от усталости, никому это пользы не принесёт. Лишь несколько часов — и рванём к границе. А там я смогу ощутить его через пески, — тянет Хоуп Тэхёна, у которого от напряжения даже перья дрожат на мощных крыльях, вниз по лестнице, в сторону комнат дворца. Тэ молчит, сдаётся, понимая, что друг прав. Хоуп лишь ведёт его к себе, не в покои Тэхёна, а тот понимает это, только когда они оказываются в дверном проёме. Молчаливо сажает на кровать, а сам складывает печать и перемещает еду из столовой, где им обычно накрывают, в помещение на стол. Тэ устало наблюдает за всем, сидя на кровати. Он ест, но не ощущает вкуса. Будто с потерей Чонгука пропал из жизни свет. Его нехватку получается ощутить только сейчас, и это пугает Крылатого. Проглатывая ложку за ложкой, он лишь думает, тянется к сосуду всей душой. Надеется, что каким-то чудом удастся его обнаружить, почувствовать присутствие. Он верит, что такое возможно. Ведь Тэхён был единственным, кто мог прикоснуться к Чонгуку в защите после Книги Полумесяца. Он всегда будто ощущал его присутствие, но путал это с чем-то другим, а сейчас… словно кусок вырвали из груди. Привязался к настырному, упрямому человечку? Нет, там нечто иное. Он позволяет Хоупу убрать со стола и просто сидит, застывший в собственных раздумьях. Лишь вздрагивает, когда Песчаный, прижав рысьи уши к голове, опускается перед ним на одно колено и хватается за шнурки на ботинках. — Хоуп… — тянет Тэхён, но фэйри лишь агрессивно взмахивает хвостом, продолжая расшнуровывать обувь. Осторожно стягивает их с уставших ног Тэ, а тот смущённо отворачивается, словно за этим скрывается нечто интимное и личное. Хосок разувается и сам, скидывает жилетку с кинжалами на внутренней стороне и толкает Тэхёна в грудь. Уши всё ещё прижаты к рыжевато-каштановым волосам, губы плотно поджаты, но фэйри настойчив, он вынуждает Тэхёна переползти задом ко второй половине постели и сесть там. И даже больше: Хосок продолжает давить на него, пока крылатый не укладывается набок, свешивая массивные крылья с края постели. Они оказываются лежащими лицом к лицу, хвост Хосока мечется позади него, видимо, хозяину не хватает сил удержать его в узде. Уши подёргиваются, но остаются прижатыми к голове. — Зачем? — коротко спрашивает Тэхён. — Тебе нужен отдых. — Я мог отдохнуть у себя, — прочищает горло он. — Не нравится, иди к себе, — рявкает Хосок, а Тэхён изумлённо замирает, видя, как покрываются золотистым румянцем смуглые щёки. В груди что-то вздрагивает, трескается от того, как Хоуп избегает прямого взгляда и смотрит Тэхёну в район горла. Дыхание спирает, Тэ хочет подвинуться к нему ближе, но крылья мешают развернуться на небольшой постели гостя. У самого Тэхёна кровать огромная — больше, чем на половину комнаты, чтобы было удобно спать с крыльями. И тогда Хоуп движется навстречу сам. Смещается ближе, а хвост его стучит по простыне нетерпеливо, словно Песчаный волнуется. — Закрой свой рот и спи, — выдыхает Хосок, не глядя на Крылатого, когда тот только намеревается что-то сказать. Губы Тэхёна рассекает тёплая улыбка, звёзды в глазах сияют, будто настоящие, а сам фэйри взволнованно дёргает маховыми перьями, задевая пол и выдыхая после. Хосок поднимает взгляд на него, и янтарные радужки кажутся вылитыми из чистого золота. Как песок в его родном краю. Они молчат, глядя в зрачки друг друга, а свечка на тумбе медленно тает. — Засыпай, Тэхён, — шепчет Хосок так тихо, что его едва удаётся расслышать. — Нас ждут трудные часы. Крылатый кивает, ощущая, как его ладонь находят тёплые пальцы, как сжимают руку. Тэ зажмуривается, давит дрожь в груди. Давно забытое, но никогда не заброшенное чувство его тепла. Как сотню лет назад, только горячее. Тэхён всё помнит, а есть ли воспоминания у Хосока? О той ночи перед тем, как он разорвал помолвку и сбежал из Дома Яркого Света? Помнит ли Хоуп, как плакал возле него, как целовал? В груди дрожит взволнованное сердце, и Тэ выдыхает. Он медленно погружается в дрёму, а на самой грани ощущает нечто, отчего вскидывается вверх душа — прямо к ночным небесам. Но уставшее тело берёт верх, как и тогда, когда опьянение не позволило ему открыть глаза. Словно Хосок каждый раз решается слишком долго, выбирает момент, когда Крылатый не заметит. Засыпая, Тэхён чувствует, как Хоуп подносит его ладонь к лицу, как прижимается щекой к тыльной стороне и тихонько лежит, стараясь даже не шелохнуться.***
Чонгук устал. Он идёт уже третий день, и сил буквально не осталось. Поначалу ему казалось, будто он выдержит переход, но в одиночку, пока Авьеринос противостоит чарам гор и ведёт его сквозь дорожки каменной насыпи, вынуждая цепляться за выступы, уходит слишком много энергии. Еды осталось мало, и Чон понимает, что добыть её негде, но держится. Только бы выбраться из гряды, осталось совсем немного. Он следует за светом утренней звезды, спускается с горы, уже видя вдалеке тропинку, по которой они прибыли в Эль. Дорожка, с какой начался его путь по территории дома Тэхёна, кажется недосягаемой, но Чонгук упорно идёт дальше, доверяет Авьеринос. Он сдерживает голодное урчание желудка и сглатывает вязкую слюну: воду тоже приходится экономить. Впереди пустыня, в которой тяжело найти оазисы, не зная их расположения. Теперь ему кажется ужасно глупой и рискованной затея пробираться самостоятельно. Но, если утренняя звезда выводит его из лабиринтов гор, то, быть может, способна провести и через пустыню? Он по крайней мере надеется на это, иначе попросту погибнет. Снова провалы в памяти. Чон только видел перед собой вдалеке тропинку, и тут — хлоп! Ноги его начинают утопать в песке. Впервые за долгое время Чонгуку хочется плакать. Он подавлен, устал и измотан, не знает, куда бредёт, лишь следует за тусклым в обжигающих лучах солнца сиянием Авьеринос. Ему кажется, будто он сходит с ума. Ноги подкашиваются, и Гук ощущает шероховатость песка под щекой. Мелкие песчинки царапают кожу, а мрак смыкается над головой, словно в припадке, и Чонгук падает в бездну. Он видит чёрный туман, абсолютно непроницаемое зеркало и бледные руки, тянущиеся к нему. Становится страшно, просто ужасающе тревожно. Чонгук стоит, а крупные хлопья пепла и пыли вертятся вокруг, словно кем-то подгоняемые. Они, снабжённые ужасающими порывами ветра, толкают Чонгука ближе к зеркалу, ближе к рукам, а тот не хочет. Упирается ладонями в холодную раму, но ветер продолжает толкать и давить на лопатки, словно вынуждая Чона слиться с гладкой, пожирающей свет поверхностью. Чонгук кричит, но изо рта не вырывается ни звука. Он испуган, темнота затягивает его, метка на руке горит, а руны обжигают. Кто-то позади сильным движением руки давит на его затылок, вынуждая оказаться так близко к зеркалу, как это только возможно. Глаза Чонгука отражаются в чёрной поверхности жёлтым сиянием, и он сам себя не узнаёт: это не Чон Чонгук. Это некто другой, непохожий на него, но не отличающийся ни капли. Желтизна сменяется серебром, и вот — на Чона уже смотрит кто-то незнакомый, но черты его оказываются приятными взгляду. Лисий взгляд раскосых глаз, словно Чонгук уже видел его, немного круглый нос и чувственные, но потрескавшиеся будто от сухости губы. Чонгук сопротивляется, держится за раму, не позволяя призрачному созданию позади себя втолкнуть его в зеркало. Но отчего-то в груди поселяется ощущение: это не последний раз, когда его так пытают. Губы непроизвольно что-то шепчут на незнакомом наречии, и существо с серебристыми глазами вскрикивает и отскакивает, скрываясь в чернильных щупальцах тумана, а Чонгук отталкивается из последних сил, не позволяя запихнуть себя в пространство, находящееся за обсидиановым стеклом. Его глаза распахиваются, а горло режет криком. Кто-то сдерживает Чонгука, обхватывает руками и прижимает ко лбу мокрую прохладную тряпку. Зрение фокусируется не сразу, Чонгук часто моргает, чтобы привести себя в порядок, но пляшущие всполохи факела рябят перед глазами, сливаясь в единое оранжевое пятно, которое раздражает глаза и вынуждает их слезиться. Чон садится, хватает тряпку — прохладную и шероховатую — пальцами, когда у него прекращает так сильно кружиться голова. Он смаргивает наваждение, осматривается, примечая факел, оазис в нескольких шагах от себя и бескрайнее, холодное небо пустыни над головой. — Ну же, не кричи, всех песчаных лисиц сейчас распугаешь, — доносится наставительный тон, когда Чонгук потерянно садится. Это сразу же привлекает внимание, и он оборачивается, силясь разглядеть говорящего, но голова снова кружится, не позволяя сфокусироваться на неизвестном. — Где я? — хрипит Чон, снова накреняясь. Вокруг — зелень оазиса, по бокам от озера горят вечные магические факелы, а Чонгук ощущает, как у него совсем заканчиваются силы. И только чьи-то крепкие руки не позволяют ему упасть снова на подстилку, на которой прежде он лежал. — Ты перегрелся. И как тебя, такого слабого, занесло сюда? — вздыхает устало пожилой фэйри. У него пушистые золотого цвета уши и лохматый хвост. Смуглое лицо испещрено морщинами и шрамами, а взгляд — добрый и тёплый. Чонгук сглатывает, а незнакомец протягивает ему пиалу, наполненную прохладной водой из озера. Чонгук припадает к чаше губами и остервенело глотает жидкость, пока не чувствует, как живот полнеет из-за прохлады, а сердце перестаёт колотиться так сильно. Выдыхает только напившись, а после кашляет. Он снова ничего не помнит, но прекрасно осознаёт — ему снился кошмар. Опять. — Кто ты? — потерянно спрашивает он, глядя на золотистые уши фэйри, по всей видимости, спасшего его. Он моргает, потому что в глазах снова двоится. — Твой спаситель, — отвечает тот, смачивая в глиняной миске снова компресс и прикладывая к перегревшейся голове Чонгука. — Куда ты держишь путь? — склоняет седовласую голову фэйри. — В Пропасть, — отвечает Чонгук, даже не задумавшись. — Наверное, у тебя там крайне важное дело. Обычно в Пропасть неохота попасть никому, — хмыкает старик. — Меня звать Зáзи. — Чонгук, — сипло отвечает он, едва удерживая себя в сидячем положении. — Мне очень нужно туда. — Верю, Чонгук, — хихикает Зази. — Но сначала нужно отоспаться и отдохнуть. Сколько же ты дней шёл без остановки? — Я… не помню, — выдыхает Чонгук. Он снова не помнит почти ничего. Его это крайне пугает, но все мысли настолько сильно подёрнуты пеленой тумана от того, как он перегрелся в пустыне, что не получается начать рассуждать или размышлять на эту тему. И страх никуда не уходит, только скребёт когтями по задней стенке черепа, не оставляет Чонгука ни на секунду. Ему нужно двигаться дальше. Лишь бы добраться до Чимина, уж он-то сможет помочь с этими провалами в памяти, он объяснит и излечит Чонгука. Осталось только дойти до Пропасти, найти наставника, и они справятся. Смогут преодолеть всё… — Я понимаю, что тебе не терпится добраться до Пропасти, но бродить по пустыне ночью — опасно, — обводит ближайшие барханы Зази и усмехается. — Песчаные лисицы не дремлют. И стоит только нерадивым малышам, как ты, отвлечься, как они утащат под слои песка, где своруют твою душу и оставят кости навеки погребёнными в подземных коридорах. — Какие ещё песчаные лисицы? — неверяще хмурится Чон, глядя на Зази. Его по-прежнему покачивает, но Гук старается не падать и держаться более или менее стойко. — Демоны пустыни, — снова хихикает фэйри и давит на плечи Чонгука, вынуждая лечь на тонкую подстилку. — Ты спи, а я тебя от них посторожу. Чонгук сомневается. Ему страшно засыпать, неясная тревога терзает уставшую почему-то душу, и Чон не хочет погружаться в сновидения. Ему порой кажется, что он просыпается уже уставшим, но делать нечего: Зази смотрит испытывающе и хлопает по подстилке, словно приглашая. В теле Чонгука слишком много усталости, она скопилась до такой степени, словно он живёт две жизни сразу, просто одну из них не помнит. А ощущение страха перед тем, чтобы начать засыпать, вынуждает сглотнуть вязкую, словно наполненную осколками стекла, слюну. Но тело побеждает: глаза уже слипаются, веки кажутся невообразимо тяжёлыми, так что Чонгук, надеясь на помощь хоть каких-то высших сил и на то, что Зази действительно хороший фэйри, не собирающийся причинять ему вред, падает на подстилку. Его смаривает почти моментально, и на этот раз, к счастью, тревога отступает под напором приятной, прохладной темноты.***
Утро наступает нежданно, и Чон подрывается, проверяя, всё ли помнит. Да, он вспоминает начало обморока в пустыне, пробуждение в компании фэйри по имени Зази. Но того рядом нет, и снова кажется, будто Чон сходит с ума. Однако Зази появляется из-за деревца и тащит небольшую охапку фруктов в глубокой миске. Ставит перед Чонгуком, а тот уже весь истекает слюной, глядя на свежие плоды. Зази посмеивается над голодным Чоном, пока тот ест, пачкая руки в липком сладком соке. Он почти ни о чём не думает, пока оголодавше облизывает пальцы от невероятно вкусного нектара плодов, и только наевшись, выдыхает. Словно ничего не ел несколько дней. Может, его провалы в памяти уже больше, чем несколько часов? Ему нужно бы узнать о том, что они значат и отчего возникают, ведь не помнить какие-то важные промежутки своей жизни — жутко. Особенно те, в которые он был в дороге. Совершенно не помнит, как выбрался из Эль, почти нет в памяти дороги по территории Дома Заката. Половина дороги, уже пройденной по пустыне, тоже канула в лету. Остаётся лишь мизерная надежда на то, что как только он объединится с Чимином, наставник сможет дать ему ответы на эти вопросы. В конце концов Пак — лекарь, он сумеет разобраться в происходящем. — Для чего тебе в Пропасть? — изгибает бровь фэйри, дёргая светлым хвостом. Вопрос вынуждает Чонгука вздрогнуть. Он глядит на фэйри, на его сверкающую шерсть на хвосте, отливающую золотом в свете давно вставшего солнца, словно сомневается, стоит ли рассказывать. Учитывая то, что даже Вион оказывается предателем в их трудной истории, Гук сомневается, что может доверять вообще кому-либо. Но не ответить не может, всё-таки Зази был к нему добр, он помог и спас от гибели в пустыне. — Там… — Чонгук запинается и прожёвывает до конца розовый ломтик плода, названия которого не знает. — Там мой любимый человек. Я должен его найти и освободить. Он смущается того, что говорит, но не может признать это неправдой. Чимин — не просто наставник. Он тот, кто воспитал Чонгука, дал ему право жить. Он создал его из собственных эмоций, лелеял и хранил. Он — не всего лишь кто-то, даровавший ему право на существование. Чимин — мужчина, который сводит Чонгука с ума, даже не находясь рядом. И единственным желанием остаётся пока вызволить Пака, обезопасить его, быть с ним рядом. Гук до одури хочет признаться ему в том, что чувствует уже так давно. Хочет снова заглянуть в его глаза, увидеть блеск драгоценного янтаря и зарыться носом в светлые волосы. — Любовь — хороший повод для подвигов, — мечтательно тянет Зази, глядя на облизывающего пальцы Чона. — А ещё прекрасная возможность оступиться и погибнуть. — Даже если погибну, попыток не оставлю, — тихо проговаривает Чон, вздыхая. Он протирает ладони от сока влажным лоскутом и от всей души благодарит Зази за еду. Он и правда не боится. Ни того, что может погибнуть, ни опасности. Иначе бы не сбежал из Эль, отправляясь в столь опасный путь. Он и не думал, что сумеет самостоятельно его пройти, потому безумно благодарен Зази за спасение, за его доброту. — Не за что, малыш, — смеётся фэйри. — Ты мне понравился, я помогу тебе добраться до границы Дома Яркого Света и преодолеть пустыню. Чонгук вскидывает голову и выдыхает, глядя на него, пока Зази поднимается на ноги. Фэйри стряхивает крохотные песчинки с коричневых брюк по щиколотку, взмахивает хвостом и оборачивается на Чонгука, когда тот задаёт вопрос, так сильно волнующий его: — Почему? — спрашивает Гук, не понимая, что такого мог сделать или сказать, что Зази вдруг решил помочь. Зази ненадолго задумывается и даже прикасается в раздумьях к своему подбородку, почёсывая его. И только потом улыбчиво переводит внимание на Чона, чтобы ответить. — Я люблю саму мысль о любви, — жмёт плечами тот. — Нет ничего одновременно светлее и чище, чем она, и темнее, глубиннее тоже не существует. Зази взмахивает ладонью, и перед Чонгуком вырастает огромной высоты песчаный бархан. Гук поражённо на него глядит, прежде не встречавший такой мощи магии. Его рот приоткрывается, когда бархан возвышается над их головами, отбрасывая густую чёрную тень на территории зелёного оазиса. Он поднимается на ноги, пока Зази оглядывает его с весельем, словно развлекается, доводя Чонгука до удивлённого восхищения, посмеивается, когда Чон протяжно произносит на выдохе: «Вау», а после манит к себе рукой. — Поехали кататься! — хлопает в ладоши Зази, подхватывает Чонгука подмышки и утаскивает к песочной горе, куда с трудом приходится взбираться. Ветер холодит зажарившееся тело, Чон морщится, слушая от Зази рассказы о когда-то повстречавшихся ему путниках, а после замечает, как песок становится чуть темнее, виднеются засохшие деревья. Рыхлая поверхность бархана под пальцами кажется шершавым ковром, Чонгук наслаждается жарким солнцем и прохладными потоками ветра, его слух концентрируется на рассказах Зази, а сознание о чём-то тревожно стучит в дверцы разума, словно предостерегая Чонгука. А ещё есть новое ощущение того, что он что-то знает в Зази, замечает нечто знакомое, но это вертится вокруг его разума и не позволяет поймать за хвост. Чонгук от этого только устало щурится и оставляет размышления на потом. Его душа и тело слишком сильно устали, и усталость эта ощущается давящим к земле грузом. А тут, на бархане, кажется, будто он отдыхает. И нет тёмного тумана в душе, нет скрежещущей боли в области груди. Гук может выдохнуть. Зази ведает ему о песчанках из легенд, которые могли спасти умирающего путника, являясь добрыми душами пустыни. Теми, кто перерождается из заблудших среди песков душ, погибшие в таких же ситуациях, а потому неспособных отказать в помощи тем, кто так похож на них. Рассказывает о больших каменных монстрах, в существование которых трудно поверить, ведь разве могут оживать глыбы и тяжело шагать сквозь ночную мглу по пескам, разыскивая бандитов и мародёров? А ещё о Границе, которую, как помнит Чонгук из книг, установил Правитель Зимы — нетающая, огромная глыба льда, которая, по легендам, является неким порталом. Вот только куда он ведёт, не знает никто. Солнце клонится к закату, когда Зази тормозит бархан. Чонгук же видит почти чёткую границу вдалеке с зелёной травой и серой землей конца Дома Песчаных. Он с воодушевлением разглядывает полоску чуть пожухлой от сухости климата травы, голой коричневой земли и выдыхает от облегчения. Ему удалось с помощью Зази добраться до Дома Соли, где останется всего несколько дней пути, чтобы добраться до Пропасти. К тому же тут будет гораздо проще добыть воды, ведь Дом фэйри Соли и Волн изобилует источниками, речушками и озёрами. Гук замирает и перебирает плотный песок их «транспорта», глядя перед собой, когда слышит голос своего проводника: — Ну, что же, Чонгук, — тянет тонкие губы в улыбке фэйри. — Пора прощаться. Спасибо, что составил компанию и послушал истории старика. Чонгук даже не успевает опешить, как фэйри опускает бархан, позволяя им мягко встать на ноги, а самому крутому и сбитому песку раствориться в ему подобных кучках, словно и не было. Зази вдруг крепко обхватывает Гука руками и прижимает к себе. Тело у него подозрительно холодное и рыхлое, но Чон так восторжен от того, что не погиб в пустыне среди уничтожающей жары, что не обращает внимания. Зази лучисто ему улыбается, а потом подталкивает к границе. Чонгук несколько раз оборачивается к фэйри, окрылённый удачей и благополучным путём, а после выдыхает. Он добрался живым. Добрался! Даже не верится! И радость заслоняет ненадолго тревогу от провалов в памяти, от бессилия и трудностей, которые ему ещё предстоит преодолеть на пути к Пропасти, куда он стремится. Отдохнувший Чон торопится к зелёному краю Дома Соли, откуда он доберётся уже быстрее до Пропасти. Он, войдя в пески, не надеялся выйти оттуда живым, но Зази спас ему жизнь. Остановившись у границы, он хочет было обернуться и снова поблагодарить фэйри за спасение, но никого не находит. И вдруг его поражает осознанием. Он ведь читал легенды! Столько раз перечитывал одну и ту же сказку о Песчаных демонах-лисах, пугающих и пожирающих одиноких странников! Кицунэ — обманщики и хитрецы, как же Чонгук не признал в Зази именно его? Однако кицунэ ничего не способны сделать против чистых и невинных душ, с ними демоны разговаривают, а порой даже выводят из пустыни. «Ты мне понравился», — Зази мог поглотить его, но чистота души Чонгука позволила ему выбраться из лап кицунэ живым. Чонгук сжимает кулак и шепчет тихое «Спасибо» в сторону пустыни, а ответом ему служит только одинокое перекати-поле, промелькнувшее вдалеке. Отведя взгляд от песков, Чон вздыхает и делает первый шаг, переступая границу Дома Яркого Света, он становится на территории Лариэля и молится, чтобы добраться до Пропасти как можно скорее. Ещё чуть-чуть, Чимин. Подожди ещё немного.