***
Тэхён устал и раздражён. Они уже давно в пути, но он не может нести Хосока всё время на себе, иначе быстро выбьется из сил, а потому приходится большую часть дороги преодолевать пешим ходом. Он уже обильно вспотел от жара приближающейся пустыни. Хоуп ведёт его чуть глубже, чем начинаются пески, и выводит к оазису с глубоким прохладным водоёмом. С той поры, как Тэ последний раз купался, он уже успел стать чумазым. Потому, как только видит воду, расстёгивает тёмную ткань рубашки, с прорезями и застёжками у крыльев возится, а от переживаний и усталости пальцы сразу не ловят мелкие противные пуговицы. Хоуп оказывается сзади, его грудь едва ощутимо прикасается к перьям Тэхёна, отчего по телу идёт нестерпимый, горячий импульс. Фэйри помогает ему быстрыми движениями пальцев, снимает рубашку до конца, оставляя по пояс обнажённым. Оба замирают. Не в первый раз оба могут увидеть друг друга без одежды, но почему-то именно сейчас Хосок застывает позади и не двигается, словно обводит глазами крутой разворот плеч Тэхёна, выступающие косточки и красивую, сильную шею. Тэ оборачивается и действительно сталкивается с ним взглядом. Хоуп застыл, словно в нерешительности и смущении. Его губы сжаты плотно, глаза широко распахнуты, а Тэхён смущается ещё больше, потому, взмахнув крыльями и чуть не задевая Песчаного, идёт к оазису. Он старается не выдавать чувств, без стеснения сбрасывает брюки и, оголившись, с брызгами залезает в воду. Она приятно холодит кожу, смывая пот и усталость. Обернувшись, замечает, как Хосок пьёт из фонтанчика на берегу, а сам обмывает грудь и плоский живот. И совсем не ожидает услышать бренчание пряжки ремня. Крылатый вздёргивает голову и видит, как Хосок стягивает с себя светлую, уже потрёпанную от похода тунику, обнажает поджарое и крепкое тело. Он на Тэхёна не глядит, а тот судорожно сглатывает. Знает, что следует отвести глаза, не пялиться на Хоупа так откровенно. И он ощущает направленное в свою сторону внимание, дёргает рыжим рысьим ухом с кисточкой, но ничего Тэ не говорит. Справляется с брюками, а Тэхён всё ещё не может отвернуться. Он голодно смотрит, как песочного цвета лёгкая ткань брюк падает к ногам, как Хосок перешагивает её и избавляется от плотной обуви. Очерчивает взором узкий таз Хосока, стоящего к нему боком, крепкие, мускулистые ноги и ягодицы. От копчика — грани кожи и шерсти — взметается в воздух гибких хвост, кисточка на самом конце подрагивает. Тэхён плотно сжимает челюсть и молится беззвучно, просит сам себя отвернуться, но не получается. Хосок красив. Его золотая смуглая кожа кажется вылитой из драгоценного металла, рельефный живот привлекает внимание, когда он оборачивается к Тэхёну лицом. Тэ скользит глазами дальше, не в силах оторваться от него, прослеживает дорожку рыжеватых волос, тянущихся от низа живота к паху. И моргает, избавляясь от наваждения. Ему приходится нырнуть, чтобы охладить рассудок. Нельзя так его разглядывать, он не имеет права. Не стоит. Тэхён выныривает и совсем не ожидает увидеть Хосока рядом. — Сейчас вся вода будет в твоих перьях, аккуратнее, — фыркает на него песчаный. Он стоит почти по грудь, совсем рядом с Тэ, а кисточка хвоста плавает на поверхности близко с его боком. Тэхён отплёвывается от струй воды, льющихся с волос по лицу, не может снова отвести взгляда от выступающих ключиц, тонкой шеи и завитков волос у ушей. Он принимается рьяно умываться и сильно тереть ладонями лицо, но близкое соседство Хоупа не оставляет путей для капитуляции. Тэхён не в состоянии прекратить думать о том, что они оба обнажены и стоят так близко друг к другу. Хоуп на мгновение поворачивается к нему спиной и ныряет, охлаждаясь, а когда снова появляется на поверхности, то агрессивно встряхивает головой, разбрызгивая воду. Тэхён охает и возмущается на него, брызжет прямо в лицо водой, а потом плечо сводит ужасной болью — крыло ещё не до конца реабилитировалось, оно долго заживает после вывиха, а тут же и несколько раз за последние недели Тэ его слишком сильно перенапряг. Он охает и хватается за травмированную сторону, а Хоуп тут же обращает внимание. — Ты перенапряг крыло, — вздыхает обеспокоенно он и протягивает руку, от которой Тэ тут же отшатывается. Если Хосок ещё и прикоснётся к нему, не удастся скрыть ничего из того, что хотелось бы. — Тэ, я просто помогу. Разомну чуть-чуть, как после тренировок. Он повторяет попытку приблизиться, и на этот раз Тэхён не отстраняется. Позволяет Хоупу встать так неприлично рядом, что можно ощутить его дыхание на собственной влажной коже. С кончиков волос и кисточек на ушах срываются капли воды, ресницы Хосока тоже влажные, но в глаза Крылатому тот не смотрит. Прикасается тёплыми, контрастными по сравнению с температурой воды ладонями к пострадавшему плечу и проводит кончиками пальцев по светлой коже. Ведёт дальше, словно прощупывает, где болит больше всего, мягко нажимает и слышит, когда Тэ тихо шипит от неприятных ощущений. — Знаешь, давай искупаемся. У меня в сумке где-то было масло кактуса, — тихо выговаривает Хоуп, опустив глаза. — Как только закончим, я натру твоё плечо, а после отдохнёшь, пока я буду тебя везти по песку. Хосок старается улыбнуться, но выходит плохо. Губы от нервов подрагивают, уши дёргаются, а взгляд кажется бегающим, направленным куда угодно, только не на Крылатого. Он отстраняется от Тэхёна, задержав дыхание, а тот странно оглядывает его. Он не сможет сдержаться, если Хоуп будет позволять ему приблизиться. Не сумеет обуздать разгорающееся лавинное чувство в груди. Хосок быстро моется, отвернувшись от Тэ и пряча подёрнутые румянцем щёки, и тот старается не отставать. Фэйри и правда достаёт бутылёк из сумки с вязкой оранжевой жидкостью, просит Тэ повернуться к нему спиной и сесть на песок. — Сложи как-нибудь крылья, — тихо просит он, и Тэ пробует их подобрать, но так неудобно. У Хоупа не получается подобраться так, чтобы не наступить на перья или не тронуть болящее крыло. Он нервничает и сопит. — Попробуй спереди приблизиться, — прокашлявшись, предлагает Тэхён. Фэйри рядом насупливается, раздумывает несколько минут, но всё же обходит его и останавливается уже одетый напротив, пока Тэ сидит на песке без верха. Тэхён позволяет ему нависнуть над собой, но обоим сразу же становится понятно: так будет неудобно. Чтобы натереть ему плечо, Хоуп присаживается на корточки, а после, смущаясь, опускается на бёдра. Его щёки горят алым, как и лицо Тэ, который старается смотреть чуть в сторону, но когда перед ним маячит лицо Хосока, выходит отвратительно. Тот протягивает ладони к пострадавшему плечу и робко прикасается к тёплой коже. Тэ вздрагивает, а следом за ним вздрагивает и Хоуп. Хвост фэйри нервно мечется позади и лупит Крылатого по голеням, и без того повышая градус напряжения между ними. Хосок начинает разминать плечо Тэхёна, мнёт его пальцами, трёт ладонями, а сам напряжённо сжимает губы и ёрзает на коленях. Тэхён же молится, чтобы он прекратил, естественно, только мысленно, потому что вслух попросить не может. Хоуп же продолжает своё дело, только изредка пыхтит, пока не тянется за бутыльком с маслом. Выливает оранжевую жидкость на свои ладони, растирает между них, разогревая, а после принимается мазать покрасневшую кожу Крылатого, разминать дальше. Тэ жмурится от боли и ощущений, которые дарят эти руки, старается концентрироваться на болезненных ощущениях, нежели на перечном запахе Песчаного, на его заднице, придавливающей весом к песку оазиса. Но не получается, потому распахивает глаза, встречаясь с напряжённым взглядом Хоупа. Тот замирает, останавливается, а после, вздрогнув, принимается тереть плечо снова. А Тэ больше не может отвести от него глаз. Они пялятся друг на друга, и грудь Хосока едва вздымается, словно он периодически задерживает дыхание. — Прекрати, — выдыхает шёпотом он, вынуждая Тэхёна моргнуть. — Что? — спрашивает осипше Тэ. — Смотреть так прекрати. Ты постоянно смотришь на меня. А когда близко это делаешь… напрягает. Крылатому бы отвести глаза, но он не в состоянии. Он давно не видел друга настолько близко, что мог бы рассмотреть жёлтые крапинки в его янтарных радужках, кошачий зрачок и густые тёмные ресницы. Хоуп взгляда избегает, но массаж не прекращает, а переходит на второе плечо. То тоже тянет, но не настолько сильно. Он судорожно выдыхает, усаживается на коленях Тэхёна удобнее, а тот втягивает носом воздух, зажмуриваясь. Сходит медленно с ума, ощущая его так близко, что можно дотронуться, но не полагается. Не должен. Не по совести делать так. А после, закончив, Хосок замирает, и оба понимают — это должно вот-вот прекратиться. Их контакт. Они расцепятся, Хоуп встанет с колен Тэхёна, оставляя в холодном одиночестве, но оба не двигаются. Тэхён снова уставляется на него сверкающими ночными звёздами при свете дня глазами, и Хосок прижимает взволнованно уши к рыжеватым волосам. — Снова пялишься, — выдыхает он, а рук с плеч не убирает. И Тэхён готов отдать всё, что угодно, чтобы эти минуты продлились хоть ещё немного. — Угу, — кивает он, вынуждая Хосока снова залиться румянцем, а глаза прищуриться. — Перестань, — шипит, как настоящая кошка и слегка впивается ногтями в кожу, словно может так заставить Крылатого. А у того дыхание спирает, сводит все мышцы в теле. Руки сами собой тянутся к чужому поясу и смело прикасаются. Хосок не двигается, не дышит, не моргает, буравит его глазами, а сам… не уходит. Почему? Почему не остановит? Он может его уложить на лопатки особо не стараясь, но сейчас продолжает сидеть сверху, глядеть зло и недовольно, пока Тэхён так близко, так откровенно обхватывает его руками и прижимает к груди. Из горла Хоупа вырывается несдержанный вздох, когда их тела соприкасаются, а и без того испачканная в траве рубашка пропитывается маслом кактуса. И снова он Тэхёна не отталкивает, глядит в лицо, стискивая крепко челюсть. Зрительный контакт, кажется, скоро создаст всполохи искр между ними, они так близко, что почти соприкасаются носами. Молчат, не двигаются, дышат через раз. — Почему не отталкиваешь? — решается шёпотом спросить Тэ, понимая, что лишний звук может спугнуть фэйри, но тот только вздрагивает в его руках, а на шее можно разглядеть мелкие мурашки. — Наглая курица, — рычит Хосок, хватая Тэхёна за тёмные волосы на затылке и больно сжимая пальцами. Тэ не реагирует, не шипит, продолжает смотреть за Хоупом, словно что-то решающим для себя, заодно для Крылатого тоже. — Ну курицей ты меня ещё не называл, — посмеивается Тэ, зажмуривая один глаз. Хоуп жмёт уши к голове и почему-то напряжённо, неглубоко дышит. Переводит взгляд с глубоких волшебных глаз на нос, а после — ещё ниже. Он первым подаётся вперёд, собирает смешки Тэхёна вздохом, чтобы прижаться к губам. Он горячий, от соприкосновения дрожь проходит по всему телу, а Тэ не знает, что ему сделать — умереть от счастья, взлететь. Что? Что он должен делать? Но тело само отвечает за него: губы приоткрываются, ладони ещё сильнее впиваются в чужие бока, притискивая Хоупа ближе. Он не помнит вкус его губ, который случайно достался сотню лет назад, зато сейчас может ощутить, что они такие же обжигающие, как и раскалённый пустынным солнцем песок. Чуть шершавые, настойчивые, но Тэ им уступать не собирается. Он и сам целует в ответ, дрожа всем телом, пока Хоуп обвивает за шею руками и прижимается ещё теснее, словно хочет слиться. Рубашка липнет из-за масла к коже Крылатого, а Хосок не останавливается. Он только углубляет поцелуй, пробирается между губ Тэхёна языком и рвано, дрожаще выдыхает. Сильные пальцы держат Крылатого за волосы, а тот и не против. Всё, что угодно, лишь бы Хоуп продолжал. Ладони Тэ скользят по его спине, поглаживая, комкают ткань туники на друге, а рот призывно приоткрывается, прося большего. Хосок судорожно выдыхает, но всё же идёт на риск и проталкивает в рот Тэ язык глубже. Покусывает губы, обводит контур нижних зубов и вдруг неосознанно трётся о Крылатого, отчего между ними едва ли не искрит. Тэ ощущает его желание, оно вспыхивает и в нём самом — большое, горячее. Он хочет ближе, хочет контакта кожи, но Хоуп отстраняется так же резко, как и начал. Часто дышит, опустив голову, словно стыдится. А потом и вовсе поднимается на ноги рывком, и даже горячий пустынный воздух кажется обжигающе холодным без него. Тэ глядит на друга, а тот, прижав ко рту ладонь, пятится. — Я… сейчас вернусь, — высоко проговаривает Хоуп и срывается, только кисточка хвоста мелькает за пределами оазиса. Поцеловал и сбежал от страха и смущения — понимает Тэ. Чары не обманули его. Хосок не просто так проснулся, не из праздного любопытства близок к нему, не из-за момента поцеловал. Тэхён глупо улыбается, прижимает колени к груди и дотрагивается подушечками пальцев к своим губам. Слизывает кончиком языка чуть пряный вкус чужого поцелуя и глупо смеётся без единого звука. Он, словно сумасшедший, потерял на мгновения рассудок, и ни капли о том не жалеет, если у него в душе останется воспоминание о том, как Хоуп страстно его терзал. И тело, и душу.***
Чонгук чувствует себя мешком с костями, если честно. Он едва переставляет ноги, но его словно что-то гонит дальше, заставляет двигаться почти без остановки. Он больше не может соображать здраво. Еда закончилась, даже фрукты, которые тайком ему в сумку положил Зази, благо, что он нашёл яблоневый сад по дороге. Прекрасно зная карты и пользуясь силой Авьеринос, Чон движется вперёд. Осталось немного. Он почти добрался. Ещё несколько десятков лиг и Чонгук окажется у границы Пропасти. Там темнота властвует даже солнечным днём, и по мере приближения к границе погода становится всё мрачней. На деревьях почти нет листвы, облака серыми и громоздкими кажутся с высоты небосвода, они давят Чонгуку на голову, вынуждая портиться настрой. Ему единожды мерещится, что он видит чёрные перья, и пугается до ужаса — вдруг Вион его почуял и нашёл. Но это оказываются его галлюцинации. И вообще, если честно, ему уже до дурноты тяжело сознавать, где реальность, а где — мираж. Изредка Чонгук забывает, куда идёт, словно находится в прострации или даже в трансе, а ноги сами двигаются дальше. От усталости мозг почти не соображает, зато тело работает на износ. Когда он проходит ещё несколько километров, то чувствует, что дальше просто не сможет двинуться. Падает на землю, сползая по стволу погибшего, серого дерева, в котором давно нет жизни. По мере отдаления от Эль и приближения к Пропасти он ощущает себя всё болезненнее, словно то место намеренно высасывает из него силы. Дурно. Хочется пить, всё тело в поту и словно бы в горячке. Чонгук решается, когда слышит вдруг шелест воды. Ему удаётся на едва передвигающихся ногах добраться до маленькой речушки. Не раздумывая ни секунды, он скидывает рубаху и прямо в брюках заходит в воду, чтобы ополоснуться, только потом замечает странность: его метка увеличилась. Он до того не купался, потому что единственной мыслью в голове было: дойти до Пропасти и Чимина. Соответственно, не раздевался и не видел. Чёрные узоры, точки, звёзды и руны тянутся до самого плеча, пересекают мышцы и близятся к шее, уже почти заходя на неё. И боли ведь не ощущал, как было впервые, когда рисунки появились на коже. Чонгук касается пальцами татуировки и ему чудится, будто кожа на этой руке гораздо бледнее, чем на той, которой руны не коснулись. Жар одолевает организм, и Чонгук начинает ополаскиваться, зачёрпывает ладонями бешено бегущую по склону воду и пьёт прямо так. Ему дурно. Но в голове, будто в набат, бьётся только одно: «Иди дальше. Ты должен идти!». Это уже кажется навязчивой мыслью, бредом, но тело отвечает вместо него и вынуждает уставшего Чонгука выбраться из маленькой речки, чтобы пойти вперёд. Он позволяет себе передышку, только когда окончательно не выдерживает и падает прямо под деревом от бессилия. Ему уже не хочется ни есть, ни пить. Только хоть немного отдохнуть, ослабить нарастающую боль в черепе и заткнуть проклятый голос внутри сознания, всё твердящий, чтобы Чонгук шёл. «Иди! Двигайся!» — почти кричит на него голос, и кажется засыпающему от изнеможения Чонгуку до одури знакомым.***
Он снова здесь. Это место выглядит даже иначе. Пепел приходит в движение, облепляет его, но Чонгук двигается вперёд, несмотря ни на что. Проходит помещения замка, даже не разглядывая, потому что знает почти наизусть. Он ощущает, как его ноги шевелятся против воли, как руки кем-то ведомы, когда прикасаются к дверям, нетерпеливо распахивая те. Вспышка света и ласковый, знакомый голос, зовущий его и просящий остановиться, словно кто-то пытается пробиться через кружащий вокруг него пепел, но не получается. Он знает голос, узнаёт золотистые волосы, но не может осознать. Его головой управляют, его руками и ногами двигают, как марионеткой, а сознание направляют в необходимое кому-то русло, и Чонгук продолжает шагать по пустынному, мёртвому дворцу, приближаясь к давно знакомой комнате без света и окон. Только пепел, только чёрное, пожирающее сияние, исходящее от него, зеркало. Туман взволнованно вздрагивает, когда Чон приближается ещё, словно ждал нетерпеливо его появления, а Чонгук хочет притормозить. Чьи-то ладони будто бы обхватывают его рассудок, направляя всё внимание на зеркало, напротив которого стоит Чон. Заставляет смотреть. К нему тянутся бледные, худые руки, в глубинах тумана виднеются серебристые глаза. Чонгук ощущает, что его ноги болят, что их саднит, словно он сбивает их в кровь, хотя в это время стоит на месте. Судорожно вздыхает. Новая вспышка света, и Чонгук видит себя со стороны. Он в Эль. Падает прямо в бездну, споткнувшись, должен разбиться о ступеньки и умереть, погибнуть, разбиться, словно хрупкий хрусталь. Но нет. Из ладоней вырывается свет, он материализуется, защищая, оберегая и укутывая. Чонгук ощущает себя духом, наблюдающим с безразличным интересом за происходящим. За тем, как щит из света тормозит падение. Глаза того, другого Чонгука, которым он словно не является, сияют жёлтым, они недвижимы, рот плотно сомкнут, а кожа озаряется призрачным серебристым сиянием. Щит останавливает падение и неторопливо опускает его в самый низ, освещая заброшенные ступени и недра горы. Он валится на пыльный камень, но тут же, неестественно вздрогнув, оказывается на ногах. Он и правда похож в этот момент на марионетку: некто выпрямляет ему ноги, вынуждая стоять, устанавливает руки по бокам от туловища, а слепые, словно не принадлежащие ему жёлтые глаза, обращаются к заложенному, зачарованному выходу из Эль. Тот, другой Чонгук, который сейчас кем-то управляем, шаркающе шагает к заваленному ходу. И одного взмаха руки достаточно, чтобы печать отступила, чтобы камни отлетели в стороны и выпустили его. И как только оказывается снаружи, всё возвращается к исходному. Он этого не делал, он этого не помнит, не было… но дыра в памяти постепенно оказывается заполненной. Чонгук чудом не погиб, сорвавшись с лестницы, потому что таинственный кукловод, дёргающий за нитки, а ведь иного и быть не может, потому что Чон этого не совершал, спас его. Чонгук не умеет обращаться с силой Чимина, а тут — свободно ею пользуется, словно всегда мог. Его вышвыривает обратно в комнату полную пепла и темноты. Шаркающий шаг подталкивает вперёд, и теперь Чон замечает на своих руках, ногах и поясе — тёмные, сотканные из мрака ленты. Даже сейчас он идёт не сам. Им управляют. Пробует сопротивляться, упирается пятками в пол, а руки из зеркала тянутся к нему, почти вырываясь из плена обсидиана. Тонкие длинные пальцы вдруг, словно через чёрную воду, проникают наружу, ближе к Чонгуку, которому остаётся лишь несколько шагов до зеркала. Тот сопротивляется, но нитки, привязанные к его телу, оказываются сильнее, и правая нога движется, делая ещё один, пусть и доставшийся с трудом шаг. Снова вспышка. Вот он — со слепыми жёлтыми глазами двигается следом за Авьеринос через горы, достигая границы с песками Дома Яркого Света. Он идёт без остановки. Падает, карябает щёку о песок, тот набивается в рот и нос, но Чон, ведомый теперь виднеющимися лентами, встаёт на ноги снова. Даже не отряхивается, а продолжает идти. Видно, что тело на последнем издыхании. Гук снова падает, замирает на несколько секунд, а после кукловод вновь вынуждает его подняться. Потом Чонгук видит, как ослабевает его хватка, и ему удаётся проснуться. Он идёт, стонет и снова валится на песок, на этот раз не просыпаясь. Его выгибает, он вскрикивает и словно кому-то сопротивляется. Жёлтые глаза распахиваются и сияют, а вокруг фигуры блуждают Тени, они клубятся и вырываются из рук Чонгука. Его это пугает. Он никогда не трогал Тени, не имел к ним доступа. Те выглядят паразитами, они вьются вокруг Чонгука, а после обвивают его тело, проникая снова под кожу. И вот — зеркало вновь перед ним. Чонгук сопротивляется, но ощущает чьё-то присутствие позади. Кукловод рядом. Вион? Крыльев нет, но Чон ощутимо напрягается, когда его хватают и подволакивают к зеркалу вплотную, а тонкие руки снова исчезают, будто испугавшись, за стеклом. Чонгук кричит, упирается ногами и руками в раму, не позволяя затолкать его в обсидиан. Ему там не место, он чует оттуда холод и смерть. Чонгуку нельзя прикасаться к тому, кто там запечатан. Но не может остановиться, кукловод позади уже давит изо всех сил. — Разбей, — доносится из-за преграды просяще. — Разбей его, Чонгук. Отпусти меня, я сделаю для тебя всё, что пожелаешь. Но Чон сопротивляется. В голове — гудение и боль, руку с меткой жжёт с силой, словно к коже прикасаются раскалённым клеймом. Он сопротивляется изо всех сил, ощущает давление призрачных рук кукловода, захватившего его тело и всё это время толкающего к пути, который необходим ему. — Освободи меня, Чонгук, — прижимаются ладони, увитые всполохами чернильного тумана, к стеклу, молящий голос пронзает ужасающей болью виски, так что Чонгук от неё кричит не своим голосом. Нельзя. Он должен сопротивляться. — Иди ко мне. Серебристые глаза показываются из темноты, оттуда же выныривает до безобразия прекрасное лицо: тёмные волосы падают на него рваными прядями, лисий разрез влечёт внимание, а душа вдруг вздрагивает. Где он видел его? Где?.. Заострённые кончики ушей показываются между прядок волос, губы — бледные, почти бескровные — приоткрываются, а глубокий голос разрывает виски просьбой, повторяющейся из раза в раз. Выпустить. Разбить. Приблизиться. Но Чонгук знает, что не может. Позади на его затылок давит сильная рука, и Чонгук ожидает столкновения с зеркалом, но вместо этого словно погружается в ледяную, колкую и абсолютно тёмную воду. Тот, кто находится на той стороне, в клубах тумана, тянет к нему ладони и обхватывает за щёки. Чон кричит, сопротивляется, но его изо всех сил, разрывая сопротивление, вталкивают дальше, позволяя утащить на самое дно. Он может разглядеть красивое тело, лицо, просящий взгляд, он тонет, захлёбывается темнотой вокруг этого человека. Рука с меткой не просто болит и жжёт — она полыхает, как пламя, Гук буквально ощущает, как та ползёт своим рисунком дальше, касается плоской груди и вьётся по шее. Существо, состоящее из темноты и серебристых глаз, тянет его на себя, чтобы прижаться к губам. Он холодный, абсолютно ледяной, но льнёт к пока тёплому Чонгуку. А тот слышит, как нечто разбивается вокруг, трещит, испещряется вьющимися лозами трещин. Ему дурно, больно, всё тело пронзает иглами и разрядами тока, когда из него едва не высасывают душу. Больно, больно, плохо. Чонгук упирается и старается оттолкнуть существо, но только глотает больше плещущейся вокруг тёмной воды. И внезапно оказывается снаружи. Зеркало летит в стороны осколками. Туман заполняет своей махиной всё, окружающее Чонгука: комнаты, залы, полы и потолки. Его поглощает мрак, дышать совершенно нечем и перед глазами меркнет всё, пока Он поднимается из темноты, глядя на Чона серебристыми глазами.***
Сокджин переходит в нападение, но совсем не ожидает, что тренировочный зал оглушит вскриком Намджуна. Ухён тут же бросается к отцу, как и Джин, отшвырнув водяной, испещрённый молниями меч. Джун пошатывается, прижимает руку к груди, как раз там, где висит обычно ожерелье из осколка обсидиана, в котором заключён Тёмный. Ухён успевает поймать отца под грудь и не дать удариться о пол. Сокджин падает перед ним на колени и заглядывает в лицо. То неестественно бледно, чёрные глаза расширены, словно от ужаса, когда они пересекаются взглядами. Намджун судорожно выдыхает, всё же опускаясь на колени, поддерживаемый сыном и Джином, а эти двое совершенно ничего не понимают. — Джун, — зовёт его фэйри, а Ухён трясёт за плечи, призывая ответить, что с ним такое. Намджун вдруг начинает крупно дрожать, вода в помещении неконтролируемо замерзает. Покрывается толстой коркой пол, едва позволяя Ухёну и Сокджину избежать заморозки. Стены вьются морозными узорами, а окна замерзают до такой степени, что лопаются и усеивают оледенелыми осколками пространство. Лёд замирает в воздухе и так и повисает, а Ухён уже кричит на отца. Что-то ужасное оглушает Джина, будто предчувствие плохого, сердце бьётся в самых ушах, отражая бешеный, ненормальный темп биения. А после он видит, как Намджун отводит ладонь, прижатую до того к груди. Между пальцев, ужасая всех троих, рассыпается труха, которой раньше был осколок обсидиана. Ключ, ведущий в потустороннюю тюрьму, в ту самую, где был заперт Тёмный. Они сталкиваются с Намджуном взглядом, и Сокджин, слыша буквально, как пепел высыпается из его ладони, замечает океан жути и ужаса в чёрных зрачках Правителя. Прежде контролирующий себя всегда Намджун приоткрывает рот и со страхом выдыхает раскалённый воздух, а стены трещат и лопаются от всплеска его силы. Ключ уничтожен. Тюрьма тоже.***
Тэхён буквально кубарем катится, когда они с Хосоком рассекают пустыню на сумасшедшей скорости верхом на бархане. Магия Хосока вздрагивает и идёт импульсами. Тэ едва успевает подхватить Хоупа, чтобы тот, падая, не свернул себе шею, и взмыть в воздух, подальше от земли. Но и это не спасает: волна ужасающей, мрачной и ледяной энергии обдаёт их ветром, а подземные толчки продолжаются, вынуждая идти поверхность песка буграми и ёжиться. Хосок обхватывает руками Тэхёна, боясь рухнуть с высоты, а Крылатый прижимает его к себе, с ужасом глядя вперёд. Даже отсюда это заметно слишком явственно. Они близко к границе Дома Соли, отсюда видно, как из-за дальности кажущийся маленьким, в самое небо устремляется столб черноты. Хосок испуганно выдыхает, впивается пальцами в плечи Тэхёна, окаменевшего и на автомате взмахивающего крыльями. Они оба не сошли с ума и видят происходящее. Стена пепла, вьющаяся в небеса, от чего те начинают темнеть с такой скоростью, хотя едва ли близится ночь, ведь только недавно было едва за полдень. — Тэ… — дрожащим голосом зовёт Хосок на ухо, но Крылатый не отвечает. Тревога внутри разрастается до ужасного далеко, обволакивает его внутренности и сжимает алчными когтями сердце. Это его вина. Где-то там Чонгук, и почему-то Тэ не сомневается, что это произошло что-то с сосудом. Пепел вдруг принимается падать вокруг них, усеивая песок тонким слоем, а Тэхён боится с ним даже соприкоснуться, он пугает холодом и чернотой. Хоуп почти не дышит от ужаса, пока они зависли в воздухе и только и могут смотреть на ужасы, разворачивающиеся перед ними. Столб темноты рассеивается чёрным пеплом повсюду, Тэ летит вперёд, набирает неимоверную скорость с Хоупом в руках и пересекает границу между территориями фэйри. Дом Соли и Волн ужасающ. Ветки и листья покрыты слоем хлопьев серо-чёрного пепла, трава словно умирает от его прикосновения, но делать нечего — крылья и плечи болят ужасающе, и Тэхёну приходится опуститься. Но Хоупа он не ставит на ноги, пока не убеждается: ковёр из пепла не ядовит. Только тогда позволяет другу встать на траву, побеспокоив сразу же взлетающие в воздух хлопья и лохмотья. — Тэ, что… — почти отчаянно оглядывается Хосок и переводит испуганный взгляд на него. — Тёмный, — вдруг свободно выговаривает Крылатый, а после понимает — чары Намджуна спали. А это может значить только одно. — Тёмный на свободе, Хосок. Глаза Хоупа почти слезятся от ужаса, хвост беспомощно жмётся к ноге, а уши прижаты к голове. Он поджимает губы и оборачивается в ту сторону, где находится Пропасть. Точнее, находилась, а что там сейчас происходит — никому из них неизвестно. Тэхёна трясёт от страха и он падает на задницу. Это его вина. Он упустил Чонгука, если бы он смог уберечь человечка, если бы только не дал ему сбежать из Эль… Хосок что-то говорит, но Тэхён не слышит. Он вспоминает ужас на лице отца, одно упоминание его о Катаклизме, о Тёмном, которого даже по имени звать запрещалось, вызывало в облике Правителя Дома Заката и Высоты неподдельный, почти животный ужас. Тэхён проникается им, оказывается поглощён страхом целиком — с костями и перьями, и не слышит, как Хосок уже кричит ему, встряхивая за плечи и прося обратить на него взор. Их мир на грани уничтожения — это Тэхён понимает сразу. Если тюрьма Тёмного разрушена, если Чонгук мёртв, то их может ожидать нечто даже страшнее, нежели произошло две тысячи лет назад. Теперь Тёмного не удастся заключить и победить теми же выходками. Что им делать? Что же… Тэхён безысходно глядит звёздными глазами на Хосока, и губы Хоупа кажутся бледными и дрожащими. Он обхватывает Крылатого за щёки и просит о чём-то, но тот не слышит. Может лишь смотреть на всё сильнее оседающий пепел.***
Чонгук кашляет, приходя в себя. Рука болит просто ужасающе, почти не пошевелить. Кашляет потому, что пепел и труха забиваются в глотку, в глаза и ноздри. Он отфыркивается и пока попросту не ориентируется в пространстве. А когда поднимает глаза, понимает — снова далеко от того места, где уснул. Этих мест Чонгук не знает, он здесь не бывал. Всё в округе покрыто невероятно толстым слоем пепла, всё кажется серым и бесцветным, и Чонгук едва может от затхлости дышать. Он и был здесь, и никогда не появлялся, странное ощущение слабости и догадки его гнетут. Пытается подняться на ноги, но не выходит. А после слышит смешок и тут же оборачивается, замирая от шока. — Долго же ты сюда добирался, а я так старался тебя дотащить побыстрее, пока твои друзья не смогли бы тебя догнать и уволочь в Эль, куда мне почти не пробраться, — выдаёт знакомый голос, и тело Чона пронзает ужасом. Он глядит на фарфоровую маску, скрывающую половину лица, на высокую фигуру и смоляные волосы Лариэля, стоящего и смотрящегося гармонично посреди абсолютно серого мира, состоящего из пепла. — Что… — пытается проговорить Чонгук, а тот движется к нему, шагая и беспокоя хлопья. — Я — твой кукловод, Чонгук, — усмехается снова фэйри и дёргает нервно, почти предвкушающе руками. — Сколько жизненных сил мне пришлось потратить, чтобы вести тебя к Нему. Сколько магии, кровной и тяжёлой, пришлось применить, чтобы привязать к тебе совсем слабые Тени. Будь они сильнее, могли бы даже в призрачной тюрьме выломать тебе все кости и раскрошить в пыль. — Ты обманывал меня, — хрипит Чонгук. Он вдруг вспоминает всё: как добирался сюда, о кошмарах, которые мучили его, но после, словно по мановению руки, исчезали из разума, скрываясь за тёмной туманной дымкой. Лариэль. Это был он. Фэйри разливается звонким смехом, он бы даже показался Чонгуку красивым, если бы при этом Правитель не выглядел полоумным. — Конечно обманывал, глупец! — вскрикивает он, придерживая трескающуюся маску. — Я послал к Чимину в дом Теней, чтобы ты, найдя у него Тиару, увидел их и поставил первую трещину в защите. Твоя сила колоссальна, она бы продолжала разрушать тебя и тюрьму Тёмного, стоило только запустить механизм. И я смог протиснуться в твоё сознание, особенно, когда ты был на моих землях. И Чон вспоминает, что кошмары начались именно в Мэйве. Когда они с Тэ были у Сокджина. Тогда Лариэль привязал к нему нитки. — Сперва ты не понимал, а после Искра всё почуяла и хотела тебя уберечь, но не вышло, — усмехается зло Лариэль. — Мне не стоило трудностей управлять твоим мозгом на моих землях, проникшие мелкие тени прекрасно продвигали тебя к Нему, — глаз фэйри сверкает. — А когда ты прикоснулся к Книге, то я сумел проникнуть глубже. Будучи в Доме Яркого Света, я смог укрепить влияние, глупец. Чонгука начинает трясти, конечности кажутся слабыми, бессильными. Он неотрывно и испуганно глядит на выглядящего сумасшедшим Правителя. А тот продолжает: — А потом тебя увезли в Эль, и там влияние магии не было, — горько выплёвывает он. — Ты ведь и сам должен был заметить, что чувствуешь себя лучше в городе Крылатых. И мне стоило постараться, чтобы найти причину проникнуть в Эль. — Вион… — выдыхает Чонгук. — Это всё неправда. Виона там не было, — почти плачет Чонгук. — Не было, — усмехается Лариэль. — Я наслал ложное видение тебе. Наполовину ложное. Чтобы ты захотел рвануть к Чимину. Все твои мысли — мои плоды. Все твои решения — мои движения, — плотоядно улыбается Лариэль. — Я вёл тебя, я заставлял сосуд трескаться. — Что? — моргает Чонгук, сжимая рассыпающиеся на земле хлопья пепла в кулаке. — Ты — сосуд, Чонгук, — посмеивается фэйри. — Я заставил твою силу проснуться. Сосуд не выдерживает и трескается, потому что я начал его повреждать. Ваша связь — не просто канат. Она — трещина твоего существования. Чонгука словно обухом по голове бьют. — Ты умираешь, Чонгук, — тихо и хищно шепчет фэйри, но его Гук всё равно слышит, даже если глаза застилает слезами. Что же он натворил. — И как только издохнешь, Искра вернётся к Чимину. Тогда Тёмный завершит то, что хотел изначально. — Зачем тебе это? Ты боролся против него, — плачет Чонгук, сам того не замечая, — ты столько сил приложил, чтобы запечатать его. — Эти отбросы даже не заметили, что произошло! — вскрикивает Лариэль, почти сгибаясь пополам от боли. — Все думали о Светлячке, который пожертвовал силой. Но никто из них не заметил того, что меня ранила Тень. Я думал с запечатыванием процесс иссякнет, но он лишь оказался заторможен. Фэйри выпрямляется и вдруг резким движением сбрасывает маску с половины лица, ужасая Чонгука. Там просто нет ничего фэйского, ничего человеческого — лишь темнота. Морда, которую Чонгук уже единожды видел: тёмные сгустки мрака, всё время движущиеся, впадина вместо глаза и провал там, где должен быть рот. Лариэль… превращается в Тень — прислужника Тёмного. Это не его решения, по крайней мере, не все. Просто тварь захотела внутри Лариэля, пока тот ещё может что-то сделать в этом мире, освободить своего создателя. Чон с ужасом глядит на то, как исходит трещинами светлая кожа Правителя, как темнота поглощает медленно всё больше его сути. — Они сделали это со мной, — ненавидяще произносит он. — Я даже сказать побоялся, потому что убили бы без промедления, — горько тянет уцелевшую половину лица в улыбке он, глядя на Чона. — Довольно разговоров. Мы идём знакомиться с Правителями Света и Тьмы. Лариэаль быстро оказывается рядом и цепляет Чонгука за шиворот. Тот даже от слабости сопротивляться ужасающей хватке не в состоянии, лишь хрипит, исчезая вместе с Лариэлем в потоках темноты.***
Софи всё же помогла ему найти выход из камеры, и они оба оказались наверху в момент толчка. Софи кричала от боли, хваталась за голову и упала на землю, смешавшись со всполохами темноты, словно бы обходящими Чимина стороной. Тот испуганно жмурился, ничего не понимая, а после ощутил первый толчок. Невероятной мощи сила откуда-то вырвалась, сотрясая полотна разных пространств и миров, и Чимин сам свалился на пол, усеянный пеплом и сажей. Скукожился, переживая буйство хлопьев и теней, его оглушало криками, исходящими отовсюду, а после, когда всё ненадолго затихло, через вертящийся в воздухе пепел и густые, тяжёлые облака стали пробиваться тусклые здесь солнечные лучи. Чимин опасливо поднимается и даже не пытается стряхнуть хлопья со светлых волос. Его взгляд прикован к иному: к сгустку плотной, непроницаемой для света темноты. Глаза широко распахиваются, когда она двигается, а после, пугая Чимина до крика, так и не сорвавшегося с губ из-за шока. Сначала показывается поясница, после позвонки, натягивающие светлую, почти бумажного цвета кожу спины. И только потом обнажённые лопатки и темноволосая голова. Чимин застывает, словно истукан, только через секунды принимается пятиться, весь изгвазданный в грязи и копоти, он старается сбежать, пока его не заметили, но Он слышит каждый шорох и оборачивается. Чимин не хотел больше видеть этих глаз. Потому что любит и ненавидит до умопомрачения, потому что так и не сумел забыть за две тысячи лет их серебристый блеск. Лисий изгиб, густые ресницы и внимательные зрачки, словно исследующие Пака. Юнги, тот самый Юнги, которого так давно похоронил под грудой пепла Чимин своими руками, помог победить и запереть в обсидиановой тюрьме. Его Юнги. Живой. Он удивлённо смотрит на Пака, а вокруг его бледной фигуры вьётся мрак. Чимин рискованно пытается сорваться с места, но Юнги достаточно взмахнуть рукой, чтобы щупальца тени метнулись следом за ослабшим от голода и обезвоживания Паком. Чимин ужасающе слаб, в нём нет ни крупицы сил — физических, магических, теперь с воскрешением когда-то любимого мужчины, ещё и моральных. Тени настигают его быстро, обволакивают всего целиком, погружая в густой, лишённый кислорода мрак. Чимин вскрикивает, брыкается, но вырваться не удаётся. А после всё пропадает и фэйри с грохотом валится у ног обнажённого, воскресшего и объятого сгустками тумана из тьмы Юнги. — Ну здравствуй, Луна моя, — произносит до жути знакомый, ледяной голос, вынуждая дрожащего Пака поднять глаза.Конец первой части.