Вместе

      Должен ли он был сказать ему? О том, как он мил и очарователен был? Как хотелось к себе прижать и долго-долго в объятиях держать? Наверное должен был. Да язык не поворачивался: крутился, вертелся, иногда замирал, но слово заветное он так и не сказал. Он знал, что ему даром это не пройдёт, что Бакуго такое сразу пресечет. Но что сейчас думать? Ведь уже поздно. Лишь только мечтать ему можно, о том, как прекрасен парень был с торчащими ушками, пушистым хвостиком, из-за которого часто юлил. Его это смущало, но многие думали, что раздражало. Изуку видел как тот касается кончиками пальцев своих ушек, которые дергались от его касаний. Как после этого на щеках расползался румянец. Изуку запоминал каждую деталь, а потом таил надежду о том, что сможет и сам это опробовать: провести по пушистому хвосту, почесать за ушком, наблюдать за очаровательным румянцем, который бы Кацуки скрывал, и Изуку уверен в этом, что всё бы так и было, перед его смертью. Кацуки бы не оставил свидетелей. А потом бы убил и себя. Но опять же. Изуку не успел. Не успел сказать о том, как ему шли кошачьи черты, пушистые конечности и долбанный/шикарный румянец, что сводил его с ума. Сегодня срок причуды, поразившей Кацуки, прошёл, и тот в своём обычном образе пришёл. Просто Кацуки. Просто Бакуго. Без ушей, хвоста и урчания от касаний