Кость из птичьего крыла

Лин   Переговоры провалились с эпическим размахом. Когда забрезжил тусклый пасмурный рассвет, Лин окончательно убедился: в Железном перевале не осталось ни одного живого человека, за исключением того перевертыша, что сражался со своими, и рыжего парня по имени Юстин, который, по правде говоря, лучше бы был мертв. Но нет, у него не хватило совести даже потерять сознание. Он выл так страшно, что Лин первым делом пошел к трупу одного из своих «охранников», наполовину придавленному лошадью, тоже мертвой, нашел в седельной сумке склянку с той мерзостью, которую недавно хотели скормить ему самому, и влил рыжему в глотку все, что было в склянке.  Выпив снотворное, рыжий отрубился, хотя дышал по-прежнему тяжело и хрипло — ну а как еще ему дышать, он был совсем плох. Нос сворочен — видимо, кто-то пнул его в лицо со всей дури; глаза, вроде, целы, но Лин не был уверен, все лицо было в крови. Руки… На руки Лин старался не смотреть. С руками придется что-то сделать. «Что-то? Да скажи это уже хотя бы мысленно, соплежуй ты несчастный, отрубить, их придется отрубить». Выше локтя? Или ниже? А рубят-то вообще как и чем? Это ж какая силища нужна, чтобы срезать кисть с одного удара, а не елозить тесаком туда-сюда, как старый импотент на шлюхе… Лин бросил быстрый взгляд на одну из раздутых, багрово-фиолетовых ладоней с торчащими во все стороны пальцами, и тут же отвел глаза. Надо хотя бы перетащить его в помещения, а то парень так и лежал на земле во дворе, где случилась вся эта бойня… Лин подхватил рыжего под мышки, доволок до ближайшей жилой комнаты, которую он помнил (ну и тяжеленный!), кое-как втащил на кровать. Тут же подумал: зря, если придется рубить — так лучше было сделать это сразу там, на плитах двора… Так, а если получится отрубить кисти — то, наверное, сразу как-то тряпками замотать надо… ну… концы?.. Господи Единый Боже, или Афина Премудрая, или кто там, дай мне сил… Где-то на краю сознания всплыло запоздалое понимание, что это комната Софии. Софии, которая сейчас лежала посреди двора вместе со своим красавцем телохранителем. И их же прекрасная широченная кровать. — Прости, в свою постель не приглашаю, — сказал Лин вслух. И попытался усмехнуться, но вместо смешка вырвался какой-то всхлип. Он понял, что если еще хоть раз взглянет на рыжего или подумает про Софию и остальных, то его либо стошнит, либо он разревётся, и поспешно вышел на улицу. Тут он вспомнил про перевертыша. Лин уселся на землю рядом с ним просто потому что это был единственный живой человек вокруг. Перевертыш лежал как будто без сознания. Лин наконец смог его рассмотреть как следует. Высокий, довольно тонкий, смугловатый; ровесник Лина или чуть старше. Обычная арьянская одежда: штаны, перехваченная поясом длинная рубаха, белая меховая жилетка. Все кроме жилетки было черным, и украшено черной же вышивкой и узорами. И волосы тоже черные, до плеч, прямые и очень блестящие, подрезанные ровно, как по линейке. Лицо было несколько неправильное, скуластое, с чуть раскосыми глазами и бровями вразлет — словно все черты пригладили вверх, к вискам. Лин поймал себя на желании потрогать это странное лицо, провести по нему рукой так же вверх; обозлился на себя — более неуместную мысль в их ситуации трудно было себе вообразить. Красивый. Ну а кто из них не красивый. Всех больных и увечных у этих арья небось сбрасывают в пропасть как в Спарте, Лин после увиденного ночью вообще бы не удивился. Парень шевельнулся, открыл глаза. Глаза, прозрачно-голубые, сделали это лицо окончательно неправдоподобным. Арья пробормотал что-то вопросительное на своем языке, словно не понимая, кто он и где. Потом его лицо исказил панический ужас, он зашарил рукой в карманах, стал доставать оттуда одно за другим какие-то кольца из темного металла, спешно натянул их — по три на каждую руку. Только после этого он посмотрел на Лина так, как будто наконец увидел его. — Что ты будешь со мной делать? — спросил он тихо на вполне неплохом эллинском. — Я вам не враг, я желал мира. Я лекарь. — Ага, конечно. — Лин покосился на гору трупов. — Не завидую твоим пациентам. Я бы пошутил про клятву Гиппократа, но ты о ней вряд ли слышал. Он обхватил колени руками и попытался поразмышлять. Так, что вообще произошло? Кто-то решил сорвать переговоры и успешно это сделал. Лин помнил, как Совет обсуждал, что послы неизбежно подвергнутся опасности. «...И среди ромеев, и среди арья немало противников мира… Какое счастье, что хотя бы среди присутствующих их нет», — сказал великий логофет, возможно намекая на кого-то из Совета… Если сейчас все думают, что Лин погиб, возможно, ему будет удобнее остаться мертвым? К тому же это было самое близкое к свободе, что он видел за последние несколько лет… — Про Гиппократа я знаю. Почему ты меня не убил? — спросил арья. — Помолчи. Я думаю. Незнакомец с некоторой робостью поинтересовался: — Скажешь, о чем? Для меня случившееся тоже загадка. Я знаю, как говорят у вас в Бизанте: «Одна голова хорошо…» — …А две — слишком громко, — оборвал его Лин. А ведь была и такая возможность: кто-то хотел не просто расстроить переговоры, а убить лично его, Архонта Мира Сего, — чудовищный поступок, который, тем не менее, был предельно логичен именно за счет своей чудовищности, если кто-то имел целью вызвать народный гнев, и даже странно, что это случилось только сейчас… Чего могли добиваться эти люди? Ну, войны, например. Наверняка не все считали, что война с нечестивцами — слишком дорогое дело. Церковь?.. Ладно, это стоит обдумать потом; пока ясно, что чтобы большая война не грянула тотчас же, Лину все-таки лучше оказаться живым, то есть найти способ вернуться в Бизант, да поскорее. Да, надо вернуться, как бы Лину ни хотелось сбежать из Бизанта подальше, и рассказать все кому-то из Совета. Но вот кому?.. — Так почему ты меня не убил? — настойчиво спросил арья. — Ты ведь Архонт Мира Сего? Лин помолчал, потом с неохотой признался: — Видно, моя сила не всегда убивает. Я не знаю точно, как это работает. Арья моргнул, взгляд стал заинтересованным: — Вот как… Ты проводил какие-нибудь эксперименты? — Ты вроде сказал, что врач, а теперь еще и ученым заделался? — Ожидал, что я буду варваром? — Нет, что ты, ведь твои приятели арья были такими интеллигентными и тонкими людьми, — холодно сказал Лин. — Наверняка они тоже проводили какие-то эксперименты. Парень заткнулся и какое-то время сидел тихо. Потом снова начал свою шарманку: — Убей меня. Я не хочу в плен. — Да что ты заладил — убей, убей! Откуда вообще эта идея, что если кто-то погиб, надо перебить еще больше народу? Кому-то от этого станет лучше? Это как если б дом горел, а ты предложил еще дровишек подкинуть! Ведь наверняка поможет! Или ты думаешь, если я тебя сейчас убью — мертвые воскреснут? Незнакомец взглянул на него с удивлением и заметил: — Значит, ты никогда никого не терял, раз тебе незнакомо желание отомстить. И вот тут Лин не выдержал. — Конечно, куда уж мне! Один ты терял! К твоему сведению, мститель ты несчастный — проку от этого ноль! Ты никого этим не спасаешь, ты просто получаешь еще одного мертвого человека! Человека, который был не так уж и ужасен, по крайней мере не всегда, потому что никто не может быть ужасным постоянно! Может, он просто ошибся — человеку что, нельзя один раз ошибиться?! — Слова лились и лились из него как кровь из вскрытого горла, давно стоило замолчать, но Лин почему-то не мог. Воздуха отчаянно не хватало. — Он просто ошибся, а ты решил все за него, решил, что ему просто надо не быть на этом свете и все, но на самом деле ты просто поленился подумать как следует, наверняка было какое-то решение, чтобы никому не пришлось умирать… Чтобы все жили… Всегда есть такое решение, если ты достаточно умен… — Его всего трясло, руки и лоб покрылись холодным липким потом. И внезапно накатил страх, даже ужас: беспричинный, но оттого ничуть не менее противный. — Но если ты недостаточно умен, то вот так оно и происходит: хлоп — и у тебя на руках уже не один мертвый человек, а два… Или сто… Сто человек погибли, и все потому что я оказался слишком туп и никого не спас… и они уже никогда… Он задыхался. Сердце, казалось, выпрыгивает из груди, а еще его начало подташнивать. Мир перед глазами плыл почище, чем после пары бутылок самого скверного пойла. Лин вдруг подумал, что сейчас умрет. Теперь арья смотрел на него с настоящим беспокойством. — Дыши медленно. Можно мне измерить твой пульс? — Нет! Не трогай меня. Это пройдет. Это всегда… рано или поздно… проходит. Просто… отвали. — Пожалуйста. Я действительно врач. Я видел людей с такими приступами, как у тебя. Лин неуклюже дернул головой, вроде как кивнул, просто потому, что чувство паники стало таким огромным, что он вообще перестал что-либо соображать. Незнакомец взял его за запястье. — Просто дыши. Вдох… Выдох… Закрой глаза. Дыши. Все хорошо. Слушай мой голос. Ничего страшного не происходит, это обычное нервное недомогание. Приступ скоро пройдет, да ты и сам это знаешь. Вдох… Выдох… Постарайся представить себе какое-нибудь место, где тебе уютно и спокойно… Лин хотел было сказать, куда ему стоит отправиться со своим вдохом-выдохом, но внезапно понял, что размеренный голос действительно немного успокаивает. Так, чуть-чуть. Пальцы на запястье были прохладными, твердыми и нежными. Про уютное место, конечно, совсем дичь. Не было у Лина никогда такого места, и что теперь? Он попытался представить себе дом у моря, в котором они могли бы жить с Илифией и еще несколькими домочадцами, если бы матушка продала свои злополучные лупанарии. Это было несложно, он ведь столько раз уже его представлял. Белая штукатурка, терракотовая крыша, по стенам дома бегают юркие ящерки. Сад. Ветки тычутся цветами прямо в окна, роняют лепестки на балконы, и все постоянно говорят: «Завтра точно надо подстричь», но этого так никто и не делает. Библиотека… Гомер, Аристотель и Плиний Старший. Пыль кружится в лучах солнца, падающих на стеллажи… Матушка читает в плетеном кресле, поджав ноги... Воздух всегда соленый и свежий, в шторм даже слышно иногда, как шумят волны, до моря можно дойти пешком всего за пару минут. Соберешь пару десятков мидий, прилепившихся к камням — и, если поджарить с вином и травами, хватит на целый ужин, главное — не уколоться об морских ежей… И никто, совершенно никто не пытается разрушить эту тихую жизнь, самое тревожное, что в ней происходит — это завывания бродячих котов, дерущихся в саду по ночам… — Голова еще кружится? — деловито спросил арья.  — Нет. Ну… почти, — буркнул Лин. По крайней мере, его руки больше не тряслись, как у паралитика. — Хорошо. Приступ проходит. Он отпустил запястье Лина, и Лин вдруг понял, что не хотел, чтобы он убирал руку. — Ты прав. Месть никого не спасает, — тихо сказал арья. — Ты мудрее меня: я не всегда это понимал. Послушай… То, что здесь произошло — я тоже виню в этом себя. Люди так устроены, корят себя за то, что от них почти или совсем не зависит. Но на самом деле мы не виноваты — ни ты, ни я. А те, кто виноват, уже поплатились за это. И… не знаю, кого еще ты не спас, в чьих смертях себя винишь… Но в этот раз ты спас хотя бы меня. Вернул с Изнанки. Конечно, это не очень много, и ты меня совсем не знаешь, и в будущем мы можем оказаться врагами. И все же. У вас в Бизанте ведь любят счет. Один человек — это, по крайней мере, больше, чем ноль. Лин к этому моменту успел более-менее взять себя в руки, и теперь его накрыло стыдом. Он позволил кому-то увидеть себя в самом жалком состоянии из всех возможных — вот это класс! — Обойдусь без твоих утешений. Я проебался по полной и не хочу слышать сладкое вранье, что это не так, — хмуро сказал он. — Ты действительно врач? Тогда придумай, что делать с твоим рыжим приятелем. Ему куда хуже, чем мне. В следующий миг Лин впервые в жизни до конца понял значение избитой фразы «лицо осветилось надеждой». Потому что мрачноватое остроскулое лицо арья действительно совершенно переменилось, будто какая-то лампа засияла изнутри; нет, не лампа — как будто целое солнце взошло, не меньше. Интересно, подумал Лин с каким-то неприятным чувством, было ли (и будет ли?) хоть у кого-нибудь в этом мире такое лицо при мысли о нем самом. — Он жив?! — воскликнул арья. Мертвых в крепости была тьма. Про сотню человек Лин ляпнул наобум, но, похоже, угадал: сотня наберется точно, а может, и больше.  В одном из подсобных помещений он нашел лопату. Переоделся из наряда Архонта в одежду попроще и поудобнее. Потом выбрал место возле частокола, что заменял Железному перевалу крепостную стену, оперся на лопату, взглянул на тела... Наверное, лучше было бы их не трогать. И вообще не делать ничего. Просто подождать несколько дней. Тот, кто все это организовал, рано или поздно явится сюда, чтобы посмотреть на труды своих рук, и сразу все станет ясно — кто, что, зачем… Ну а если одновременно планируется какой-нибудь переворот в столице, например?.. Казалось бы — ну, очередная смена власти, Лину-то что за печаль? — вот только это будет такая же резня, и еще во много раз больше. Нет, ждать нет времени… Одно из тел — бледный худой паренек без головы — было слегка похоже на Лина. Головы нигде поблизости не нашлось, видимо, откусил кто-то из черных двойников. Переодеть труп в красный наряд, надеть на палец кольцо-печатку Архонта — никто и не отличит. А сам Лин наконец сможет сбежать… Нет, чтобы не началась война, Бизанту сейчас нужен живой Архонт, Лин ведь уже недавно думал об этом… Надо было как-то остановить эту мыслемешалку. Вечная проблема Лина, когда он не мог справиться с чувствами: будто бы пытался заткнуть их мыслями, слишком уж большим количеством мыслей, и ладно бы полезных — нет, в основном одних и тех же по кругу.  Размахнувшись, он воткнул лезвие лопаты в землю и стал рыть яму. Он копал и копал. Земля была холодной и твердой, поддавалась плохо. Лин не знал, сколько времени прошло — казалось, год, не меньше, — а выкопанной им могилы пока что едва хватало для тех немногих, кого он успел узнать: Софии с ее мужиком, Кассиодора, командира крепости, «охранников» — они, конечно, гады проклятые, но надо похоронить и их. И всех этих арья тоже, глаза бы их не видели. Потом он закопает вообще всех, не сразу, но закопает, даже если это займет не один день. Всех, кого найдет. Руки просто отваливались, спина ныла так, как будто ее несколько раз огрели бревном, по шее бежал пот. Зато согрелся вот, подумал Лин и криво усмехнулся. Пока над своим положением можно позубоскалить хотя бы вот так тухленько, хотя бы самую малость, — значит, это еще не конец света. В какой-то момент — когда лопата просто выпала у Лина из негнущихся пальцев и он понял, что если наклонится, чтобы ее поднять, то выпрямиться уже не сможет — он решил проверить, как там дела у тех, кто еще жив. Или, по крайней мере, на грани между жизнью и смертью. Рыжий Юстин все еще смотрел дурманные сны в кровати Софии. К удивлению Лина, одна из рук Юстина, обернутая теперь в холщовые бинты с пятнами какой-то мази, приняла более или менее нормальную форму. На столе лежали хирургические инструменты, довольно ржавые и тупые даже с виду, но хорошо хоть такие нашлись; рядом стояли две миски: одна с водой, другая с совершенно отвратительной мешаниной — кровь, слизь, крошечные обломки раздробленных костей; стол и кровать тоже были закапаны кровью и сукровицей.  Вторая рука не изменилась, разве что стала еще более раздутой, бесформенной и фиолетовой. Черноволосый арья лежал в обнимку со своим дружком, прижимая его к себе, как ребенок — самую любимую игрушку. Про богопротивные нравы перевертышей (полная распущенность, отсутствие нормальных семей, наркотические вакханалии со свальным грехом и чуть ли не питьем человеческой крови) Лин знал даже больше, чем его реально интересовало: церковь любила припугнуть народ ужасной жизнью, что ждет принявших Изнанку. Впрочем, осуждать Лин точно никого не собирался. Сначала даже почти умилился — ишь ты, ну хоть у кого-то личная жизнь сложилась… Потом он понял, что черноволосый не спит. Он лежал неестественно ровно, так неподвижно, как будто окаменел под взглядом горгоны Медузы. И кстати о взгляде — глаза у него были раскрыты, и… Что это вообще нахер такое?! Глаза были целиком, от уголка до уголка, залиты черным. А, ясно, это опять лезет та тварь с Изнанки. — Пошел в жопу! — шикнул на черную тварь Лин.  Тварь подчинилась. Это было ужасно странно, но они его слушались. И тогда, ночью… (Лин изо всех сил старался не вспоминать произошедшее, выкинуть из головы весь этот неправдоподобный, бессмысленный ужас)... и продолжали слушаться сейчас. Было общеизвестно, что миссия Архонтов — уничтожать черных двойников (и попутно людей, с этими двойниками связанных), но Лин никогда не слышал, чтобы кто-то из его предшественников мог ими управлять. Впрочем, никто, наверное, и не пытался. Чернота ушла из глаз арья, но он лежал все так же оцепенело, уставившись своими чистыми голубыми глазами в пустоту, не моргая, — и холодный был, как лед. Лин уже испугался было, что парень окочурился, но, коснувшись шеи, все же почувствовал слабое, очень медленное подобие пульса. Потом черноволосый прикрыл глаза — даже это далось ему с явственным усилием, — и шевельнул губами. — Что? — не понял Лин. — Меч, — едва слышно повторил арья, не размыкая век. — Самый острый… что найдешь… и самый тяжелый — чтобы просто… сам упал… Раскали на огне… Руби на полпальца выше первого перелома… Потом — закрутить жгутом… Зашить… И обезболивающее… на много… дней… вперед… — А ты что? — сказал Лин, мертвея от ужаса: от работы палача все-таки не сбежать, стало быть. — А я больше ничего не могу… и не смогу… еще очень долго… Он произнес это и замер — то ли провалился в обморок, то ли мгновенно уснул.   Лина всегда интересовал психологический механизм, что заставляет людей лицемерно оправдывать свое бездействие некой моралью, — даже если они прекрасно понимают, что потянуть время ничем не поможет, а только усугубит проблему.  Оказавшись сам в такой ситуации, он, ну… Нельзя сказать, что он не колебался. Для начала Лин попробовал именно что потянуть время — отправился искать лазарет (где-то же черноволосый взял это ржавое, затупившееся говно, что лежало на столе; может, там же найдется и что-то еще полезное). Армейский лазарет Железного Перевала был таким же паршивым, как и все остальное в этой богом забытой крепости. Но обезболивающее там все же нашлось. И еще Лин увидел книгу по медицине, ровным счетом одну, и пробежал глазами то немногое, что нашел там про хирургические операции, хоть и понимал, что теория — это не совсем то, что может помочь ему в данном случае. Потом он подождал несколько часов. Нет, к сожалению, черноволосый лекарь и не думал просыпаться. Убедившись, что на помощь ему никто не придет, Лин сделал то, что требовалось. Без слез, без тошноты, без панических приступов. Он совсем ничего не чувствовал, смотрел на себя как будто со стороны.  Найти меч, раскалить на огне, рубить на полпальца выше первого перелома, закрутить жгутом, зашить. Не так уж сложно. После этого Лин перетащил подушку и кучу одеял в комнату Софии, к этим двоим, в эту импровизированную операционную. Потому что в других помещениях было — чего уж себе-то врать — еще противнее и страшнее. Соорудил на полу подобие постели и отключился, едва тело приняло горизонтальное положение.   Проснулся он от неуловимого, но четкого ощущения, что кто-то на него смотрит. И действительно, рыжий Юстин пришел в сознание и изучал Лина. Лин ответил ему максимально недружелюбным взглядом, встал и начал одеваться. Покосился на обрубок руки: все ли Лин правильно сделал, все ли в порядке? Да хер знает. А как должно быть? Если вся кровь сразу не выплеснулась наружу — наверное, уже неплохо. Дальше тело как-нибудь само, нет?.. Обрубком руки Юстин обнимал черноволосого, который по-прежнему спал (?), даже не сменив свою неестественную, каменно-неподвижную позу. Рыжий еще и уткнулся губами ему в волосы. Блядская романтика. — Вижу, тебя не очень смущает, что его сородичи чуть не распяли тебя как Ису… — вырвалось у Лина. — Как тебе теперь твои прекраснодушные арья, не способные на хитрость и подлость? Все еще ненавидишь прогнивший Бизант? Рыжий какое-то время молчал, тихо, очень неуклюже гладя второй своей рукой черноволосого по голове. Лин вдруг осознал, что это — помимо того, что до отвращения слащаво — попросту невозможно. То, что рука вообще двигалась, хотя от костей, мышц, сосудов должна была остаться одна каша и осколки. Черноволосый что-то сделал с ней, не только раскромсал вдоль и поперек. Что-то совершенно за пределами человеческих сил. Кстати, и свернутый нос рыжего вернулся на место. — Слушай, я видел войну и до этого, — наконец ответил Юстин. — Слава богам, я был там очень недолго, но успел понять, что чудовищами бывают все, вообще все, это не зависит от культуры, веры, языка и связи с Изнанкой. Любой на такое способен — и ты, и я, если нащупать спусковой крючок. И все-таки Нарсе лучше всех, кого я знаю. Он помолчал, потом добавил с болью: — Но… Да… Я и правда не знаю, как теперь глядеть им в глаза, жить с ними бок о бок… Хорошо, что мне и не придется. Вряд ли я вернусь в Арьяну. Мне напророчили скорую смерть. — Че-го?.. — сказал Лин. — Такая у меня судьба. Сплетатели Нитей, это старики у арья, они могут видеть будущее, — одна из них сказала… — Заткнись. Заткнись, заткнись, заткнись. Какая еще, нахер, судьба?! И ты еще мне говорил что-то про жертвоприношение… Нет, знаешь, я даже промолчу про то, что ты сам покорно лег на блюдо и нафаршировал себя как утку, как бы глупо это ни было. Ой, нет, не промолчал... Но это твое дело, и конце концов, я тоже провалил не одну попытку себя прикончить. Но после всех наших усилий!.. После того, как твой приятель чуть не сыграл в ящик, спасая тебе руку… каким бы чудом он это ни сделал. После того, как я едва не поехал крышей, отрезая и зашивая вторую… И ты говоришь, что все равно скоро сдохнешь? Ты просто неблагодарный ублюдок, вот что. Да как ты вообще смеешь?.. Рыжий смотрел на Лина со странной напряженностью: с сомнением, но как будто и с надеждой. — Легко спорить с судьбой, когда тебя защищает Бог… — протянул он. — Бог никого не защищает! — рявкнул Лин, окончательно выйдя из себя. — Только ты сам можешь себя спасти! Я даже не верю ни в какого Бога! Мне не нужно верить в Бога, чтобы верить в себя! Юстин вдруг улыбнулся. — Ну и ну. Вот уж не думал, что мне доведется услышать настоящую проповедь Архонта из борделя. — Очень, очень смешно. Через пару часов выпьешь то, что в кувшине на столе, — хмуро велел Лин. — Ну или не пей, если любишь боль. А у меня дела. Он направился к выходу, у двери взял прислоненную к стене лопату, которую принес с собой в комнату. — Ты там похоронные молитвы, что ли, читаешь? Как примерный святой? — спросил Юстин. Вообще он после отповеди Лина как-то присмирел. — Я что, больной? Просто закапываю людей, чтобы они не валялись как мусор. — И Лин не удержался: — Потому что я, типа, пока жив и могу хотя бы это. А ты лежи, лежи, хорони себя дальше. Надеюсь, когда ты сдохнешь, твой красавчик найдет себе кого-нибудь с двумя руками, а то, ну, неудобно все-таки. Юстин пораженно покачал головой. — Какой же у тебя грязный рот! Мы не любовники. Нарсе мой лучший друг, почти что брат. По-твоему, все в мире только и делают, что трахаются? У тебя что, никогда не было ни родных, ни одного друга?  — Как ты сам постоянно напоминаешь, я вырос в борделе, — ответил Лин с самым гнусным смешком, какой смог из себя выжать, — какой у меня еще может быть рот? Чистый, как наряд невесты? — Слова Юстина сделали ему неожиданно больно. Но новость о том, что они с черноволосым не любовники, почему-то обрадовала. Выходя, Лин украдкой взглянул на него еще раз. Нарсе, его зовут Нарсе. И он, должно быть, и правда лучший человек в мире, если дважды за одни сутки чуть не сдох, спасая того, с кем он, оказывается, даже не спит. При первом разговоре его лицо показалось Лину чересчур серьезным и мрачным, но сейчас оно разгладилось и казалось скорее грустным. И странно уязвимым, почти детским. Лежащие на щеке ресницы, длинные, густые и темные, слегка подрагивали.   Нарсе не проснулся ни в этот день, ни в следующий, и Лин забеспокоился. Юстин утверждал, что раз фраваши Нарсе (та черная тварь) не сожрал его сразу, когда тот занимался исцелением, то все более или менее нормально. Но ответить, как долго может длиться это жутко странное состояние, он не смог. Да и вообще, слова человека, который и сам-то недалеко отполз от могилы, стоило делить на два. Как ни удивительно, Юстин был более или менее бодр, что-то ел, то есть, наверное, шел на поправку. Его раны не гноились, но кому-то все еще требовалось их перевязывать. У Лина после случившегося были две возможности — и оба стремительно уплывали прочь. Первой возможностью было: ничего не трогать в Железном перевале, обрядить кого-нибудь в свой наряд, следить за преступником, ждать, пока тот сам загонит себя в ловушку. Эту возможность Лин уже с треском провалил, начав хоронить погибших из какого-то извращенного, никому не нужного благородства, и продолжая это делать. Второй путь действия был такой: дойти пешком до Клавдиевого тракта — живых лошадей в крепости не осталось, Лин был не бог весть какой ходок, но часов за десять, наверное, добрался бы, — а там подсесть в какую-нибудь повозку тихо, неузнанным, или, может, со всем пафосом Архонта Мира Сего потребовать транспорт и сопровождение, без разницы; рвануть в Великий Город и обсудить случившееся с императрицей Валерией («Только одной Валерии этот мир и нужен, — сказала ему София, — все остальные в Совете — под вопросом»). Но вместо этого Лин продолжал торчать тут, в Железном перевале, и драгоценное время убегало. Все, что он сейчас делал, было абсолютно нелогично и неправильно. Он должен был бросить этих двоих. Кто они ему? Кто он им? Никто. Лин был по горло сыт необходимостью кого-то защищать. Когда-то, в детстве, у него было то, что он хотел защитить. Потеряв это, он почувствовал себя слабым, тупым и никчемным. Он даже Илифию защитить не смог, она не пострадала только потому что Красному императору было лень с ней возиться. И Лин уже успел чересчур хорошо понять, чем для других чревата дружба с человеком со знаком Архонта на лбу. Больше он не хотел ни к кому привязываться. Или, может, хотел привязаться к кому-то, кого защищать не придется. И вот, пожалуйста: два совершенно бесполезных создания, один остался без руки, да и раньше был не самым, мягко говоря, острым ножом в буфете, а второй спит сутками напролет, как Эндимион.   …— Недурно, — сказал Юстин, вгрызаясь в жареного окуня. — Не знал, что в борделе учат ловить рыбу. Он исхудал и зарос щетиной, и Лин подозревал, что потеря руки, да и остальное пережитое дались Юстину вовсе не так легко, как тот пытался показать, но к воронам это все — Лин не лекарь душевных травм, у него самого их даже слишком дофига. Так что он был рад обманываться, принимая эти шутки и бодрость за чистую монету. Провиант в Железном перевале — бобы и сухари — его вконец достал, и тогда Лин вспомнил про «ручей в часе пути отсюда». Вылазка к ручью немного разнообразила его рутину (менять повязки и копать ямы), и ему действительно удалось поймать руками несколько рыбин на ужин. — Мои настоящие родители были рыбаками, — Лин уже устал закатывать глаза. — Про это мало кто знает, потому что это далеко не так увлекательно смаковать, как историю про бордель. — Серьезно? То есть, в теории, ты бы мог рыбачить, смолить лодки, вязать узлы на канатах, штопать паруса и… что там еще делают рыбаки. Вместо того, чтобы… — Юстин не договорил. «...чтобы быть массовым убийцей», — мысленно закончил Лин за него.  — И что там еще делают рыбаки, ага, — вяло согласился он. — Точно. Как же я сам не догадался? Вот бы еще меня в лицо не знал весь Бизант… — Знаешь, у большинства людей не особо живое воображение, — возразил Юстин. — Не всякий додумается сравнивать с портретом Архонта любого бледного блондина из захолустной рыбацкой деревеньки на десять домов… Лин мысленно возразил: да, додумается не всякий, но достаточно, если додумается хоть один. К тому же он ведь уже решил, что Архонту сейчас стоит оказаться живым, чтобы не стряслось что-нибудь еще более скверное. Может, уже стряслось. Может, на трон Бизанта уже успел сесть кто-то пострашнее Красного императора. Сколько дней прошло? Они ведь понятия не имели, что происходило в остальном мире, запертые в этой крошечной обезлюдевшей приграничной крепости, как в каком-то чистилище, созданном специально для них троих. — Ты уверен, что ваш князь хочет мира? — в очередной раз спросил Лин Юстина, снова прокручивая в уме возможные сценарии действия. — Абсолютно, — сказал тот, тоже не в первый раз. — Ты можешь мне не верить, я ведь перебежчик и вообще не бог весть кто, но Нарсе один из его советников… был. Они… были… очень близки. Да и трудно скрыть желание развязать войну, когда все вокруг умеют читать твои мысли. Лин побарабанил пальцами по столу. — Честно говоря, факт, что буквально все, кто плели против вашего князя заговор, собрались на этих переговорах вместе и погибли, кажется мне очень подозрительным. Просто невероятно удачное стечение обстоятельств. Но если это какая-то многоходовка, то она слишком хитра и слишком цинична даже для меня. Так что, допустим, ты прав… — Он вздохнул. — Значит, в первую очередь мне надо разобраться с тем, что происходит в Бизанте… — Нам надо, — сказал Юстин. Лин вскинул на него глаза. До этого момента он делился с Юстином своими соображениями в основном потому, что тот был идеальным слушателем — терпеливым и молчаливым (по крайней мере, когда дело касалось политики), — и, по правде, Лин не ждал, что тот решит встрять в его рассуждения. — Какое еще «нам»? Да ты даже до тракта не доковыляешь… — безжалостно сказал он. — У меня нет руки, но ноги пока на месте, — возразил Юстин. — К тому же, что бы ты ни говорил про судьбу, я продолжаю в нее верить. Раз ты возвращаешься в Бизант, то… Не знаю. Мне показалось, может, судьба ведет туда и меня. — Все, здравый смысл покинул помещение и помахал ручкой, — вздохнул Лин. — Ну, ты еще ладно. Но твой друг-засоня что там забыл? Ты о нем подумал? — Вообще-то, — сказал Нарсе, — я бы тоже хотел туда отправиться. Он стоял в дверях столовой, опираясь о косяк. За эти несколько дней он осунулся и побледнел. Правда, от этого он каким-то образом стал только красивее и круче. — Да ты что? — фыркнул Лин. — В тюрячку или сразу на крест? Решил, что у тебя многовато рук и глаз? Лицо Нарсе исказилось, во взгляде промелькнула боль, и в этом не было ничего приятного. Он опустил глаза, но сказал довольно твердо: — Я не могу вернуться в Арьяну. Князь Ардашир запретил мне ехать на эти переговоры, а я…  — Ты же не специально! — возмутился Лин. — Ну и что? Я нарушил запрет. Да еще и клятву не снимать кольца не сдержал. Испортил бы все безвозвратно, если бы не ты.  — Если ты вернешься, он тебя что — казнит?  — Нет! Конечно, нет! Он не такой! — сказал Нарсе быстро и горячо. — Но лучше бы казнил…  — А что тогда? Выпорет?  Лицо Нарсе приняло очень сложное выражение.  — У нас так не делают. — Так в чем тогда проблема? — недоумевал Лин.  — Неужели не понимаешь? — сказал Нарсе с отчаянием. — Я ему теперь в глаза никогда не смогу смотреть!.. Но если бы я смог попасть в Великий город и узнать, что произошло с пленниками, про которых писала ваша императрица… Если они правда живы… Если их можно спасти… Лин за секунду успел придумать не только пару смешных ответов, но и несколько довольно веских возражений по делу. Например: Юстина можно подстричь, переодеть в бизантийскую одежду, выдать за своего слугу, но — переться в Великий Город в компании с арья, который, как его ни стриги, все равно останется арья… Нет, Лин еще не выжил из ума. Или вот всплыли в голове слова Софии: «Каждый из этих пленников — боевой маг, который вдобавок своими глазами видел Великий Город. И ненавидит этот город так, как вы и представить не можете. Вы же неглупый человек, должны понимать, что это значит?» Или... Нарсе улыбнулся ему. Смущенно, как-то неумело, словно не так уж часто в своей жизни это делал. Его улыбка светилась трогательной надеждой.  Лин забыл, что за шутки только что вертелись у него на языке, его ход мыслей отклонился в сторону и потерпел позорнейшее крушение.