Кость из птичьего крыла

Лин   Зала для ужинов на вилле патрикия Аквилы из Вениче была полна света, музыки, людей.  Все ели, как и подобает на торжественных приемах, лежа на кушетках, в основном интимно составленных по три. Подавали тиляпию с берегов Нила, лосося, выловленного в Райне, фазанов из Кашмира, журавлей из Галии, сладчайшие груши и инжир из Сугда. Главным блюдом вечера был крокодил, маринованный в вине. Вина вообще предлагалось много, на любой вкус — белое и темное, мервское и балхское, с медом и розами, с фиалками и можжевельником, — и гости явно уже успели приложиться ко многим.  Выступала Феодора — да, та самая, с толстыми ногами. Пела она, оказывается, куда лучше, чем можно было ожидать при такой популярности, массы редко умеют оценить прекрасное. Лин подозревал, куда больше ее глубокого, грудного, по-настоящему красивого голоса внимание гостей притягивает полупрозрачность туники, под которой колыхалась крупная грудь с вполне отчетливо торчащими сосками. Для актрисы это было приемлемо, но и гости гораздо более высокого положения порой тоже были одеты весьма откровенно. Из уст в уста передавалось главное правило приглашения на ужины, что давали Архонт и таинственный патрикий Аквила: отсутствие покрывала на лице у женщин. На самом деле Лин в этом решении был глубоко практичен, он просто не хотел шпионов в своем доме. То есть в доме патрикия Аквилы, конечно же. Но некоторые гости то ли воспринимали слова про Архонта из борделя чересчур буквально, то ли решали, что это какая-то форма протеста против цензоров и зверств церкви. Что это очень смело и круто — приходить на ужин полуголыми и друг друга лапать.  Или не только лапать… Между прочим, поместиться вдвоем на узкой кушетке-клинии не так-то просто, однако выяснилось, нет ничего невозможного для пытливых умов… В другой момент Лин пришел бы в восторг — хотя бы от абсурдности идеи, что на ужинах Архонта Мира Сего гости спариваются, как дворняги в канаве. Но сейчас ему было не до веселья. Потому что…   Нарсе проскользнул в их угол, как синяя тень, поставил на стол между тремя кушетками гигантского лангуста на серебряном блюде, подлил вина во все три кубка на столе. Затем уселся на пол возле кушетки Юстина. Тот ласково положил ему на голову свою новую, искусственную руку — серебряную с великолепной резьбой и инкрустацией перламутром. Нарсе прислонился головой к его бедру. (Лин скрипнул зубами. Конечно, во всем была виновата заполнявшая особняк душная атмосфера разврата — которую он, между прочим, вовсе не планировал создавать, — но даже эти малости показались ему эротичными). — Ваш слуга очень старателен, — заметила женщина, возлежавшая на кушетке слева. Женщина была госпожой Андромахой из Совета, чье ведомство отвечало за государственную казну и налоги. Лин полулежал на третьей кушетке в этом триклинии. Он, как и намеревался, был сегодня таинственной красавицей, но Андромаха не была падка на красавиц. Зато героические ветераны и их слуги ее явно интересовали. — О, он мне не слуга, — возразил Юстин, точнее, патрикий Аквила из Вениче. — Он свободный человек и мой друг. Я обязан ему жизнью. Нарсе взглянул на Юстина кротко, как голубь, и сказал: — А я, в свою очередь, обязан жизнью моему господину. — Не будет ли нескромностью с моей стороны спросить, как это произошло? — оживилась Андромаха. Как это произошло, знал уже весь Великий Город, история даже успела лечь в пару бульварных сочинений. На месте Юстина Лин задолбался бы уже после первых двух-трех повторов, однако Юстин, широкая душа, всегда рассказывал этот нехитрый сюжет с удовольствием. Особенно если собеседницы были помладше и посимпатичней госпожи Андромахи. — Я служил в разведке, — начал Юстин, — в землях арабийя. Я направлялся в город, назначенный мне для моей миссии, о которой я говорить не имею права, но мой проводник утонул в зыбучих песках, и я заблудился. И тут меня окружили разбойники, двадцать человек: нескольких я проткнул мечом, других застрелил в упор из арбалета, но тут их коварный предводитель одним взмахом сабли лишил меня руки, и я уже чувствовал ледяное дыхание смерти, как вдруг вот этот юноша налетел на них, словно вихрь, и порубил злодеев, а предводителю свернул шею собственными руками. После того как он спас меня от душегубов, он спас меня и от ночного холода пустыни, деля со мной ночлег…  Госпожа Андромаха слегка покраснела. — …Он разделил со мной даже свою лошадь, горячую кровь которой мы пили, чтобы согреться. После этого наши дороги разошлись, я проследовал в нужный мне город и вошел в доверие к эмиру. Каково было мое удивление, когда я вскоре встретил там и своего спасителя — его собирались забить палками за то, что он якобы выпил воды не из того колодца! На самом деле эмир был гнуснейшим извращенцем и приказывал своим патрулям задерживать всех красивых юношей. Мой спаситель отверг его домогательства, чем и заслужил свою участь. Я упал перед эмиром на колени и умолял купить у него беднягу, и хотя я предложил все, чем на тот момент располагал, эмир колебался — так ему хотелось убить человека, оскорбившего отказом его гордость; в конце концов он согласился, но с тем условием, чтобы ни его, ни моей ноги больше не было в стране арабийя и всех окрестных землях. Так я оставил службу в разведке и вернулся на родину, в Вениче, это небольшой городок на сваях на западе, а затем решил переселиться в Великий Город… И представьте себе, мой друг согласился сопровождать меня сюда в качестве охранника! Кто бы пожертвовал своей свободной жизнью ради усталого, потрепанного войной незнакомца?  — Не ради незнакомца, – сказал Нарсе, – а ради господина и друга. — Он взял другую, не серебряную руку «господина и друга» и поднес к губам. Между губами и кожей была прослойка голубой ткани, но Лин все равно бессильно прикрыл глаза. Все происходящее было его собственным творением. Но если бы Лин заранее представлял себе это в красках, он бы подумал дважды.   …— А теперь, — ухмыльнулся Лин, — время наконец поделиться с вами моим гениальным планом. Итак, ты, Юстин, — наш благородный ветеран... — Приклеишь мне пару шрамов? — полюбопытствовал Юстин. — Боги, нет! Нам нужен любимец дам, а не ночной кошмар. — Как это нет? А как насчет людей, которые знали меня раньше и легко узнают теперь в твоем Аквиле? — Ты стал старше. — Потеряв руку, Юстин повзрослел резко, одним скачком; он все еще был хорош собой, но теперь его уже никто бы не принял за юношу. — И еще есть такая штука… Если в помещении оказывается человек с горбом, или ну там, бельмом на глазу, никто не запомнит его лица. — Лин помнил, как Нарсе сделал ему внушение не дразнить Юстина насчет руки, но и деликатно молчать об этом вряд ли стоит, лучше ему поскорее научиться принимать реальность. — Все будут смотреть только на руку, я понял, — сказал Юстин без радости, но довольно спокойно. — Угу. Но для пущей уверенности можно надеть какую-то непривычную обувь, либо корсет или просто связать тебе чем-то плечи — изменить осанку и походку. Такие мелочи сразу откладываются на подкорке, тебя даже мать родная не узнает… О, ты будешь блистать. Закажем тебе протез из чистого золота. Нет, лучше из серебра: дорого, но не вульгарно… И, пожалуй, немного седины на висках… Темная одежда, этакий шарм потерь и скорби… Может, легкий намек на форму, это ведь настоящий фетиш, в заведениях моей матушки работники, одетые «солдатиками», трудились без продыху. Ну, а ты, друг мой дикарь, — телохранитель этого ветерана. Странно преданный господину телохранитель со странно красивыми глазами. — И Лин весело подмигнул Нарсе. — Признайся, в этой идее ведь нет вообще никакого смысла, — заметил Юстин скептически, — кроме очередной попытки потешить свои фантазии за наш счет. Какой телохранитель из арья? Их лица ни с кем не перепутаешь. — А за чей еще счет мне их тешить? — резонно ответил Лин. — Имошаг, Юстин. Ты когда-нибудь видел имошаг? — Синих людей? Да, правда всего пару раз, но…  Юстин осекся. Стал рассматривать Нарсе.  — Синих людей любой видел не больше пары раз, и это в них самое лучшее, — сказал Лин весело. — Это правда, ты мог бы быть одним из имошаг, Нарсе, — сказал Юстин наконец. — Те, кого я видел, были смуглее тебя, но голубые глаза у них нередки, а остальное лицо под тканью и не разобрать. — Что это за народ? — спросил Нарсе с живым интересом. — Я никогда о них не слышал. — Они откуда-то с севера Африки, охотники и воины. Про них ходит много всяких странных слухов — что у них верховодят женщины, а мужчины даже не умеют писать и читать, что этот народ происходит от царицы эллинских амазонок… Имошаг носят одежду примерно как у людей народа арабийя, на голове чалма. Ничего такого, что было бы сложно сшить, но все это обязательно синее. И мужчины всегда носят покрывала, а женщины, наоборот, лиц не прячут. Увидевший лицо мужчины-имошаг поплатится за это жизнью… либо тот сам будет вынужден покончить с собой. Покрывало на лице, конечно, тоже должно быть непременно синим… — Как же я счастлив, что все это сказал ты, а не я, — сказал Лин с удовольствием, — потому что я на его месте не поверил бы ни слову.    В голубом одеянии бедуина имошаг, укутывавшем его с ног до макушки, не считая глаз и полоски кожи вокруг них, Нарсе казался в этой зале оплотом целомудрия... Или нет. Покрывало неудержимо хотелось убрать с лица и увидеть, что под ним, — или, наоборот, его оставить и снять все остальное.  И эти глаза, от которых Лин уже не знал, куда сбежать, прозрачно-голубые, как родник. Совсем не холодные, но отстраненные и непостижимые. Лучше бы холодные. Холод можно растопить. А так — было ясно, что Нарсе — просто… что-то другое. Что их с Лином разделяет огромная пропасть. Он всегда так смотрел, что Лину казалось, из него вынули душу и разглядывают, вертят так и этак. Это не было приятно. Это было страшно. Он боялся того, что Нарсе о нем думает. И злился, что ему вдруг стало так важно чье-то мнение о себе.  …— Позволь узнать, добрый юноша, сколько тебе платит твой господин? — вид у Андромахи был такой, словно госпожа налоговый логофет в этот самый момент не только раздевает Нарсе, но и взвешивает его в монетах. — Мой господин и друг не платит мне жалованья, — ответил Нарсе. Он достал откуда-то из глубин своего синего наряда небольшой аккуратный хлыст и протянул его Юстину. Самым невинным голосом сказал: — Если я вздумаю покинуть его, он просто напомнит мне о моем долге. — Что ты такое говоришь, милый мой, — снисходительно сказал Юстин, однако хлыст взял и многозначительно убрал куда-то к себе, — я знаю, ты предан мне до конца.  Похоже, у госпожи Андромахи умишко был почти такой же больной, как у Лина. При виде хлыста она стала присматриваться к кроткому бедуину с еще большей симпатией. — Ваш… друг ведь из народа имошаг? А как имя этого доброго юноши? — спросила она Юстина. Юстин сокрушенно опустил глаза: — Я не хочу оскорблять слух моего друга ужасным произношением слов его родины.  — И я благодарен моему господину за это, — ласково взглянул на него Нарсе. — На вашем языке, добрая госпожа, мое имя означает Черная Пустельга. — Довольно мрачно, — заметила Андромаха, — и в то же время красиво… Но разве пустельги бывают черными?..   — Вы знаете какие-нибудь слова на языке имошаг? — спросил их Нарсе, явно увлеченный проектом. — Мне нужно имя. — Да на нем никто ни слова не знает, — сказал Юстин. — Но ты прав, это ведь не арабийя, человека из их народа не могут звать Али, Абу или какой-нибудь Мохаммед… Нарсе подтвердил, что не хочет быть Али.  — Я мог бы говорить на выдуманном языке и взять имя оттуда, — сказал он мечтательно. — Хотя, наверное, очень сложно одному человеку придумать целый язык… В такие моменты Нарсе казался Лину совершенно не от мира сего, и он заново осознавал всю глубину пропасти между ними. Он сказал куда грубее, чем хотел: — Да не насрать ли? Все уверены, что имошаг — какие-то неграмотные дикари, им положено носить имена типа Сидящий Орел, Фыркающий Олень или Одноглазый Змей.   Лин на этих вечеринках был принцессой из Инда, проданной разбойниками в рабство и купленной все тем же великодушным патрикием Аквилой. Принцесса, невольница и приемная дочь патрикия в одном лице — по мнению Лина, вышел перебор. И образ был такой же — слишком пестрая одежда, слишком много сока грецкого ореха для темноты кожи, золота и подводки для глаз. Но мужчинам нравилось. Может, их интриговало то, что принцесса-невольница была немой (Лин не был уверен, что его голос сойдет за женский). Лин взглянул на Юстина, жестом указал на двери, затем склонил ухо на сложенные вместе ладони, изображая сон. Нарсе явно пришелся Андромахе по вкусу, пора было оставить их наедине. — Да, да, ты права, милая моя Падма, уже поздно. Мне пора, добрая госпожа, — сказал Юстин Андромахе и поднялся с ложа. Лин тоже встал, подошел к нему. Юстин склонился к Лину и поднял его лицо за подбородок.  — Ты такая заботливая… Ты ведь уложишь меня спать, милая?  Лин, глядя ему в глаза, кивнул. Лицо Лина не было приспособлено для нежных невинных улыбок, но он сделал все возможное. — Эта деточка так привязана ко мне. Теперь Падма мне как дочь, но на самом деле я спас ее из рук работорговцев… — сообщил Юстин расстроганно. — Не поверите, как ужасно эти негодяи обращались с ней, они даже отрезали бедной девушке язык. А она ведь из благородного рода… — Да, да, эту историю мне рассказывали, — нетерпеливо сказала Андромаха. Это представление ее ожидаемо не тронуло, принцессу-невольницу, укладывающую отца спать, стоило приберечь для других гостей.  Нарсе, до этого сидевший на полу, тоже встал. Это было одно плавное движение распрямляющейся рукояти лука. Мог бы хоть для приличия запутаться в ногах или хрустнуть коленом, и что там еще делают эти слабые, жалкие людишки... Причина, почему Лин передумал наряжать Нарсе в женский наряд, была до боли проста: как и остальные арья, он даже для ненаметанного глаза двигался не как женщина, а как машина для убийства.  — Ты, конечно, захочешь сопровождать своего господина? — сказала Андромаха, с сожалением глядя на Нарсе.  — Вовсе нет, — приветливо откликнулся тот и улегся на соседнюю кушетку, — я могу побыть с вами, добрая госпожа. Может, вы хотите что-то рассказать о себе?..   В этом, в целом, и была суть плана Лина. Архонт Мира Сего гостил у своего друга, патрикия Аквилы, таинственного гостя из Вениче, недавно купившего в Великом Городе виллу, и слава устраиваемых ими ужинов гремела на весь город. А Совет, который так и не узнал, что же случилось с переговорщиками, терзало любопытство. Так что время от времени кто-нибудь из членов Совета заявлялся на один из этих приемов, надеясь пообщаться там с Архонтом. Но Архонт, увы, на ужинах почти не появлялся — зато гости знакомились с хозяином дома, патрикием Аквилой, и его экзотическими домочадцами. Некоторых привлекал умудренный скорбью ветеран, других — юный телохранитель с чистым взглядом, третьих — девушка с тихими загадочными жестами. Кукольный спектакль в вертепе с персонажами на любой вкус. Пока что из членов Совета приемы успели посетить Константин, Юлий и Деметрий, и вот сегодня еще Андромаха. Константин, глава личной императорской гвардии, был верен императрице, как собака. Лин даже заподозрил, что именно Константин со своими гвардейцами избавился от Красного императора и привел к власти Валерию. Вряд ли это он плел заговор против нее. Юлий был логофетом армии, занимался снабжением и выплатами жалованья солдатам. Он был молод, не скрывал, что получил должность благодаря богатству семьи, и вообще не хватал звезд с неба. Скорее всего, его тоже можно было вычеркнуть. Деметрий был, ни много ни мало, эпархом Великого Города, харизматичным, но скользким типом. Лин решил, что позже стоит присмотреться к нему повнимательнее, но этот человек казался слишком практичным для таких горячих поступков, как сговоры с врагом и подготовка бунта. Ну а госпожа Андромаха для всего этого слишком хорошо умела считать. Хотя, конечно, был шанс, что после сегодняшнего разговора Нарсе узнает о ней что-то подозрительное.  Симпатичнее всех из Совета Лину по тому первому подслушанному им разговору был старик Патрокл — великий логофет; но вот как раз он пока не посетил ни один из ужинов Архонта. Может быть, он просто не любил попойки, может — не хотел лишний раз вспоминать о погибшей Софии, а может… Порой отсутствие неких фактов показательнее их самих. Нежелание членов Совета являться на вечеринки, устраиваемые Архонтом, могло оказаться даже важнее их визитов. Один из этих людей не интересовался Лином просто потому что у него не было никаких вопросов — он и так отлично знал, что произошло в Железном перевале.  Если руководствоваться знаменитым юридическим принципом «Кому выгодно?», то у великого логофета были для заговора и возможности, и мотивы: он, будучи правой рукой императрицы, разбирался в происходящем в стране лучше всех и, возможно, устал опекать девчонку, которая оказалась на троне лишь по капризу своего отца-тирана. Пока что Лин не видел на своих приемах троих: Патрокла, Велизария — логофета дороги, чье ведомство отвечало за почту и разведку, — и Ксенофонта, главу церкви. Впрочем, Ксенофонта Лин вычеркнул из списка подозреваемых уже давно. Хотя встретить его тут было бы истинным удовольствием.   Перед тем как они с Юстином покинули залу для ужинов, оставив Нарсе вытаскивать информацию из госпожи Андромахи, ветеран разведки ласково коснулся щеки своего бедуина поверх голубой ткани на прощание. Тот положил поверх руку и переплел свои пальцы с его. Каждая из таких картинок вонзалась в воспаленный мозг Лина, как нож. Между ними ничего нет — теперь Лин в этом не сомневался. Он-то видел Нарсе с Юстином не только на этих томных, дышащих эротикой ужинах, он видел их целый день, каждый день. Все влюбленные ведут себя одинаково, не заметить эти касания и переглядывания невозможно. Пары, скрывающие свои отношения, Лин тоже успел повидать, — эти были стыдливы и скользки. Нарсе и Юстин… Нет. Им было несложно такое отыгрывать, они всегда запросто облокачивались друг на друга, обнимали… Может, у близких друзей или членов семьи и правда так принято. Лину не с чем было сравнить. Но они просто играли, радостно и невинно, как дети. И это было хуже всего.  Потому что для Лина-то это уже была не игра и не шутка.   Там, в Железном перевале, они без всякой задней мысли предложили ему спать с ними на одной кровати. Делиться теплом, так они это назвали. Лин отважно согласился. Он примерно осознавал, что его ждет, — но что он, не хозяин своему телу?.. Разумеется. Разумеется, он был ему не хозяин.  Хуже всего было, когда он один раз проснулся незадолго до рассвета: Лин лежал на боку, прижимаясь к Нарсе со спины. Лин дышал ему в волосы, рука Лина лежала поперек его голой груди, а полутвердый член прижимался к его ягодицам. К штанам для сна, на самом деле, — но они были такие тонкие, что их считай что и не было. И как только Лин осознал, что происходит, член, этот проклятый предатель, дернулся и затвердел еще больше. Нарсе не храпел, но определенно спал, дышал медленно и ровно. От него пахло дымом очага, какими-то травами, чистой кожей. Лин чувствовал тепло его расслабленного тела во всех местах, где они прижимались друг к другу, слышал, как бьется его сердце. Пару минут Лин лежал не шелохнувшись, затаив дыхание. Ждал, пока попустит. Не попускало.  Тогда он осторожно, очень медленно отстранился, разъединив нижние половины их тел. Но его левая рука все еще продолжала обнимать Нарсе; если Лин хотя бы шевельнет ею, тот проснется и все поймет... Было легко списать все на юность и долгое воздержание. Множество людей считали своим долгом напомнить Лину, что он вырос в борделе. И, будем честны, в последние несколько лет он действительно так изголодался, что раздевал взглядом каждого встречного. Но правда была в том, что ему хотелось сделать это именно с этим человеком, и Лину это — еще до этого позорного пробуждения — было ясно, как день. Он знал это с самого момента их встречи.  Вот конкретно сейчас — очень хотелось: когда Лин боялся шевельнуться и отползти тоже боялся, а его губы практически касались голых смуглых лопаток… В темноте он их, конечно, не видел, но вид этой спины навсегда отпечатался у Лина на сетчатке. У Нарсе не было никаких гор мускулов, но при любом, даже легком движении на теле отчетливо, рельефно проступали группы мышц и тут же скрывались, уступая место другим мышцам, — это было сумасшедше красиво. Невыносимо хотелось погладить эту спину, эти лопатки. Затем неторопливо, с нажимом провести рукой вдоль позвоночника сверху вниз, задержавшись на ямочках на пояснице. Ямочки он, к сожалению, тоже хорошо помнил. Потом — ниже, к ягодицам… Вроде, весь такой тонкий, а задница мускулистая, упругая, сочная — под этими проклятыми штанами же каждый изгиб виден, арья явно придумали свою одежду не для того, чтобы блюсти порядочность… Ненавидя себя, Лин, не меняя позы и не убирая левую руку с груди Нарсе, правую просунул под свой бок, положил на член, двинул сжатыми в кольцо пальцами вниз-вверх… Пожалуйста, только не проснись, не проснись… …Хотелось пропустить сквозь пальцы его прекрасные льющиеся, как вода, волосы, собрать их в горсть, потянуть за них так, чтобы все это смуглое тело выгнулось, как у кошки… Хотелось стянуть его штаны, развести в стороны ягодицы, вставить туда свой член. Чтобы он при этом протяжно, низко вскрикнул. Трахать его медленно, жестко и сладко. Чтобы ему было больно. Чтобы просил не останавливаться… Ох, блядь. Лин напоследок не удержался — скользнул губами по одной из прядок тяжелых черных волос. Это, конечно, было совсем свинство, он был просто жалок. Через какое-то время он все-таки решился отодвинуться, а затем и выбраться из постели, — полузасохшая липкость на ладони и в паху стала просто невыносима. Нарсе, слава всем богам, не проснулся даже тогда. Ни один из этих двоих не проснулся — они лежали расслабленно, безмятежно, по-детски закинув друг на друга руки-ноги... Лин вышел на улицу, кое-как сполоснулся ледяной водой, потом долго смотрел на свои покрасневшие от холода ладони — еще никогда они не казались ему такими чужими. А ведь ему действительно предлагали тепло. И не только физическое: товарищество. Семью. И неправда, что Лин в этом не нуждался. Еще как нуждался.  Когда они покупали этот дом на берегу моря, где-то с краю сознания у него билась мысль: вот бы это было по-настоящему. Вот бы ни один из них не был прикован к какой-то дурацкой цели: Лин — к политике, Нарсе — к тем злосчастным пленникам-арья, Юстин — к своей странной идее про следование судьбе. Вот бы это правда был дом. Дом для них троих. Где можно просто болтать, пытаться смешить их обоих и ни о чем не думать. Но вместо дома он сделал из этого места… натурально, бордель. Душный, вонючий бордель. Почему он портит и вымазывает грязью все, к чему прикасается, даже самое лучшее, что успел встретить? Может, если что-то сломано внутри — начинаешь ломать все снаружи? Но нет, у Лина не было чувства, что с ним что-то не так. Неправильными были обстоятельства, окружение, весь этот сраный Великий Город. Если бы не они, происходящее было самым лучшим и самым правильным, что с ним случалось, даже если он никогда не добьется взаимности.   ***   Императрица Валерия на малопристойные вечеринки не заявлялась. Она приехала к Архонту открыто. Почему бы правительнице страны не нанести визит высшему духовному лицу. Любой бы узнал обитый пурпуром паланкин. Кругловатое юное лицо под тонкой вуалью. Тяжелая золотая, усыпанная драгоценными камнями хризма на груди, прямо поверх императорского наряда. Они расположились в беседке в саду. Многочисленные сопровождающие Валерии держали ее в поле зрения, но находились слишком далеко. Вряд ли кто-то мог подслушать их разговор, кроме разве что пары чирикающих на ветке дерева воробьев и сидящей рядом крупной рыжеватой совы с белой мордой. Надо же, сова, в городе такое нечасто увидишь — все-таки в прекрасном месте они выбрали виллу: природа!  Впрочем, насчет подслушивания никогда нельзя быть уверенным, кто-то в императорской свите мог иметь слух летучей мыши или орлиное зрение и уметь читать по губам. Лин не сомневался, что беседа будет полна околичностей.  И Валерия, действительно, первым делом сказала: — Прекрасно выглядите, уважаемый Архонт. Отдых пошел вам на пользу. Отдых, ну да. В этом Лин даже не сомневался. Никаких переговоров и не было никогда. Не было убитых Софии и Кассиодора, и никто не хоронил сотню убитых в Железном Перевале. Ничего не поменялось для жителей Бизанта, а уж для сытой элиты Великого Города тем более не произошло ничего особенного. Правду знал только Совет… Нет, даже Совет знал лишь часть правды. И это было… хорошее начало беседы. Куда лучше, чем если бы Валерия дала понять, что об уничтоженной крепости объявлено на всю страну. Лин никогда не был сторонником сомнительных максим, что счастье в неведении, ложь бывает во благо и так далее. Но в этой ситуации… Если уж даже великий логофет, этот бедный старик, был готов смириться с тем, что никто не вернет ему любимую внучку, то почему бы и Лину не признать происходящее благом. Все лучше, чем если маховик ненависти начнет раскручиваться снова. — Замечательный был отдых, — сказал Лин. — Я привез с него небольшой подарок для Вашего Величества. — Валерия встрепенулась, вуаль на ее лице качнулась, но прежде чем она успела что-то сказать, Лин спросил: — Прежде чем я вручу его, не хотите ли исповедаться? Не то чтобы он не ценил хождений вокруг да около, но он уже был по горло сыт театром патрикия Аквилы. Либо одно, либо другое, но не все же сразу. Он уже видел, без свидетелей члены Совета способны говорить друг с другом как люди.  Валерия секунду помедлила, потом решительно придвинулась к нему. Они склонились друг к другу, как влюбленные, Лин даже почти разглядел за вуалью ее глаза. Правительница страны признается в грехах Архонту Мира Сего. Почему бы и нет. И вот теперь уж точно никто не подслушает.  — Ответьте сначала, зачем это вам? — тихо сказал он. — Договор о мире не принесет вам популярности у народа. Огромная империя, царствующая над, по крайней мере, западной половиной мира, десятилетиями никак не может покончить с горсткой каких-то неграмотных горцев… Может, стоит просто поднажать? Отлить побольше мечей, подковать побольше лошадей — и наконец выиграть… — Понимаете, Лин… Можно называть вас Лином? — сказала Валерия так же тихо. — Я не в том положении, чтобы выиграть. Мне бы просто не проиграть... И я не про войну сейчас… А война — это прекрасная вещь, когда она длится недолго. Опьяняет и отвлекает от внутренних проблем. Но когда война затягивается на десятилетия — другое дело. Бизант сейчас тратит на армию по двадцать миллионов в год. Мало кто осознает это кроме госпожи Андромахи, но империя почти разорена. Народ не справляется с налогами. А когда приходится питаться похлебкой из кошатины, люди начинают злиться, что кому-то в это время подают крокодилов, маринованных в вине. Что кто-то в это время ходит в шелке, усеянном жемчугами, покупает на рынке ферганских коней и красавиц рабынь… Да, церковь очень старается заставить людей хотя бы скрывать это получше, но выходит так себе… А тут еще вы со своими непотребными вечеринками... И вот, в общем, люди уже не хотят закрывать глаза на то, что пока кто-то ходит в чинском шелке, они умирают от голода. А еще — что все это время их протыкают мечами и черные двойники отрезают им головы на войне. Почти каждый мужчина в Бизанте уже успел там побывать. И вот ненависти становится ужасно много, чересчур много. И победами ее уже не утолить, потому что…  — …Потому что побед нет, — сказал Лин бесстрастно. Вот сейчас, подумал он, она начнет говорить то же, что ее отец: Архонт — наш щит и меч, воинская доблесть, патриотизм, и пошло-поехало… Но Валерия просто повторила, вздохнув: — Побед нет, даже при моем отце давно уже не было… А ненависть есть. И ненависти нужен выход. И есть люди, которые с радостью направят эту ненависть в другое русло. В любое русло... А я — женщина на троне, и без наследника…  Вот, значит, что движет Валерией: страх. Она панически боялась переворота — и предпочла мир войне лишь потому, что считала более вероятным бунт из-за продолжения войны, а не из-за ее прекращения…  — …Нам с вами надо помогать друг другу, вы согласны? — добавила она. — Если мы будем друг другу помогать, — сказал Лин, — сможете ли вы защитить меня, например, от непрошеных охранников, которые пытаются меня убить?  Он осознавал, что сейчас делится довольно важными сведениями. Валерия откровенно призналась, что боится предательства кого-то из сподвижников — и Лин подтвердил, что ее страх не беспочвенен.  Фигура под вуалью замерла. — Вы знаете… кто? — спросила она, едва шевеля губами. — Если бы знал, то уже что-то предпринял бы. — Что-то еще можете рассказать? — сказала она жадно. — Одной маленькой приграничной крепости понадобится новый гарнизон. Великому логофету и логофету налогов придется поискать себе новых помощников. В общем, это все. Вуаль качнулась — то ли с печалью, то ли с недовольством из-за его отказа делиться подробностями. — Понимаю… Смогу ли я вас защитить? Может, и смогу… — без особого тепла сказала девушка под ней. — Но у вас не так много времени, Лин.  — Времени на что? — Времени, чтобы принять сторону. Вы сейчас в очень удачном положении: вы всех заинтриговали, и никто пока не думает, что вы можете быть всерьез опасны... Но это ненадолго. Принять сторону... Почему бы ему не быть только на своей стороне? Это было предупреждение — или угроза? Лин ощутил разочарование. Почему все так любят начинать знакомство с угроз?  Потому что это проще всего, конечно. Он ведь и сам так делал. Самые простые решения редко оказываются правильными, но иногда просто нет времени думать… Он отодвинулся от императрицы. Такая себе исповедь, конечно. Ну, а он что, надеялся услышать что-то про спасенные жизни и милосердие? Бывают мотивы и похуже страха. Лин достал заранее приготовленный ларец. Поставил на стол. Открыл. В ларце были Библия в инкрустированном золотом переплете и двойное дно.  — Какой великолепный подарок, — выдохнула Валерия. Она покрутила в руках книгу, но по дну ее пальцы пробежали с гораздо большим интересом. В секретной части ларца, конечно же, лежал документ о мире, подписанный рукой Ардашира, правителя Арьяны. Договор, спасенный из Железного перевала, даже почти не обагренный кровью, — разве что метафорически.  На договоре пока что не хватало еще одной подписи. Пусть Валерия сама решит, были эти переговоры или не было.  Тут императрица, чьи тонкие пальцы продолжали беспокойно гладить корешок священной книги, сказала что-то вовсе неожиданное: — Вы видели их своими глазами? — Арья? — Лин начал ломать голову, пытается ли Валерия вытащить из него еще что-то о произошедшем, или это теоретический интерес. — Ну, видел. А вы… Вы, что ли, не видели? — Не успев договорить, он понял, что ляпнул глупость: вряд ли императрица хоть раз побывала на поле боя. — В их стране же бывают какие-то купцы, послы… — Нет, и это чушь, Валерия очень молода — почти ровесница Лина: она родилась, когда война уже шла. И все же эта мысль была немного шокирующей: правительница Бизанта даже не видела своими глазами людей, которых ее солдаты пытаются стереть с лица земли уже больше двадцати лет… Валерия издала смешок. — Не наши. Да и вообще, сомневаюсь насчет послов. Арья очень скрытные, особенно горные кланы. Да, через их территорию идет часть великого торгового пути к стране Чин, но это совсем не то, что поселения в сердце страны. Говорят, туда можно попасть только если они сами этого пожелают. — Вы всяко могли увидеть их в пыточных застенках, — неприветливо сказал Лин, — ну и, конечно же, на крестах… — Эти вещи немного портят впечатление от людей, — и снова смешок, неожиданно злой. — Просто интересно, похожи ли арья на перевертышей Бизанта. Наши перевертыши — они, ну… По ним обычно видно, что их суть — нечто порочное и больное. Арья такие же? Что о них думает Архонт Мира Сего? — Она спросила это напряженно, как будто ответ и впрямь был ей важен. Смысл этих вопросов Лин никак не мог взять в толк. Может, от него собираются незамысловато избавиться, обвинив в поклонении старым богам и Изнанке? Легко ли убедить народ, что черное — это белое, а Архонт Мира Сего — еретик? Можно ли использовать в суде разговор, подсмотренный издали каким-то неведомым чтецом по губам? Или Лина снова одолела паранойя, а императрице Валерии по какой-то причине в самом деле важно услышать, что перевертыши — не злобные и проклятые создания? Лин только что убедился, что она в своем стремлении к миру руководствуется только страхом, но мало ли… Выбирая слова, он сказал: — Некоторые из них точно здоровее всех известных мне людей, вместе взятых. — (По крайней мере один…) — Знаете, я только недавно думал о том, что в вещах, которые кажутся порочными и больными, виноваты обстоятельства и окружение. — (Это ведь еще не тянет на ересь, или уже да?) — Дайте угадаю, перевертышей Бизанта вы ведь тоже видели только в пыточных застенках? И правда, странно, что они не показались вам здоровыми и довольными жизнью. Императрица молчала, тонкие пальцы впились в переплет Библии. — Нет, — наконец сказала Валерия. — Я видела их не только там.  — …Болезнь, в конце концов, можно вылечить — если это правда болезнь... — продолжал Лин. — Не всякую, — прошелестел голос из-под вуали. — …И я не так уж много знаю безоговорочно и непоправимо дурных вещей… — Достаточно всего одной — например, смерти, — сказала Валерия резко. — Перевертыши опасны, они убивают людей. Это их природа, основа, самая их суть. Как они с этим живут, вот что меня интересует… Если все это были какие-то намеки, Лин абсолютно их не понимал. Он почти с раздражением сказал:  — Так возьмите да спросите, как им с этим живется. Может, вам даже что-то ответят, если собеседник в этот момент будет не в колодках и на дыбе.  Валерия захлопнула ларец с Библией, она явно была взволнована, или даже в гневе. Неудивительно, Лин переступил через все приличия. — Позвольте задать вам еще один вопрос, личный, — вдруг сказала она. — Ваш друг, потерявший руку на войне, этот загадочный патрикий Аквила, у которого вы гостите… Это ведь вы спасли его? — Вы разве не слышали рассказы? — Теперь Лин недоумевал еще больше. — Патрикия спас его друг, благородный дикарь. — Так это правда? — Да, — и тут Лин был совершенно честен, — это сделал не я. — Вот как, — императрица Валерия встала. От ее резкого движения сова захлопала крыльями и вспорхнула с ветки. — Благодарю за беседу, она была очень увлекательной.   ***   Спустя примерно неделю после того разговора Лин уже не был так уверен в своем ответе Валерии. Он снова вернулся к недавно терзавшему его вопросу: может, c ним что-то не так, раз он ломает все, к чему прикасается? Возможно, вот теперь Лин и правда чувствовал себя немного порочным, больным и проклятым.  И дело было уже не в Нарсе, а в Юстине. Они с Лином поссорились, и вовсе не в шутку. Хотя началось все, как обычно, с шуток. С шуток и грязных разговорчиков.  И ведь это даже не он начал! Это было перед очередным ужином: Юстин закалывал Лину прическу, наряд принцессы-невольницы Падмы — черные косы парика, многослойные покрывала и клубок золотых цепей — был самым сложным из всех трех. Шпилька воткнулась Лину в голову, и он зашипел от боли. — Что такое, милая деточка, я тебя случайно обесчестил? — спросил Юстин весело, но и слегка обеспокоенно. — Ничего-ничего, папочка, я только за, — откликнулся Лин. Нарсе в этот момент пытался справиться со своим костюмом, тоже довольно непростым. Лин спросил его, чувствуя себя змеем-искусителем: — Послушай, тебя не очень смущают все эти шуточки? Как по-твоему, в чем их смысл?  Ну, ладно, это было не особенно тонко. В первое время Лин и правда надеялся смутить Нарсе всякой похабенью, но тот отказывался смущаться: он был простым и чистым, как ручей и дождь, но точно не наивным и вряд ли невинным. Теперь Лин уже успел достаточно узнать его, чтобы быть уверенным, что сейчас получит один из тех нелюдских ответов, всегда напоминавших Лину о пропасти между ними. И Нарсе не подвел: — Ну, это проявление симпатии и юмора, конечно, и еще сигнал от одного мужчине другому, что ты не желаешь с ним сексуальных отношений, так? Что с тобой безопасно. В Бизанте церковь ведь учит, что такая связь — это грех. — Господи Боже, — пробормотал Юстин, — я и не представлял себе, как это неловко, пока не услышал это объяснение. — Бессовестное вранье, — заявил Лин, — или, во всяком случае, правда только для части людей. Многие используют эти шутки именно чтобы продемонстрировать свой интерес. — Лин… — тихо, как-то предостерегающе сказал Юстин. Лин взглянул на него: — Что? Это просто культурологический разговор. Нарсе спросил: — Да? И как же людям отличить, интерес это или просто шутка? — И это мог быть просто очередной вопрос чудака из волшебной страны… если бы в уголках губ у Нарсе не прятался в этот момент призрак улыбки. — Никак, — сообщил ему Лин. — Так гораздо занятнее. — И неверяще покачал головой: — Мда. Чудеса Божьих творений: жирафы, слоны, панголины и народ, которому недоступна концепция флирта. Поразительно, что вы до сих пор не вымерли. Призрак стал настоящей улыбкой. — Не уверен, что для продолжения рода нужен именно флирт, — заметил Нарсе. — Да и от сарказма дети тоже не рождаются. — Полегче, я могу решить, что у тебя есть чувство юмора, — сказал Лин. Нарсе часто предпочитал отмолчаться, показаться слишком серьезным и неловким, чем кого-то задеть (и это, как и остальное в нем, было удивительно и здорово); и все же у него было чувство юмора, тонкое и милое, и оно говорило о хорошем настроении и симпатии, это Лин тоже уже знал… — На самом деле у арья есть флирт, — сказал Нарсе немного застенчиво, — это я с трудом понимаю такие вещи. У Лина сердце подпрыгнуло в груди: то есть у него никого нет? Лин не вынесет, если лучший человек в мире влюблен в какое-нибудь ничтожество.  Но только Лин открыл рот, чтобы прояснить этот вопрос — конечно же, окольным путем, — как Юстин встал, отложил покрывала и шпильки, молча схватил принцессу-невольницу за руку в золотых браслетах, вывел из комнаты и долго тащил за собой через анфиладу других комнат, пока они не оказались далеко. — Я тебе скажу, в чем был смысл этих шуток, — сказал Юстин, остановившись. Прозвучало это прямо-таки сурово. Лин мгновенно вспомнил, что перед ним не просто приятель, с которым можно перебрасываться остротами, но еще и человек значительно старше него, повидавший больше, и — просто между прочим — выше, тяжелее и легко способный начистить Лину морду даже с одной рукой. — Он был именно в том, что это шутки. Флирт, милостивые боги!!! Да ты себя вообще видишь? Если это флирт, то ужор в Сатурналии — легкое похмелье. Тебе напрочь сорвало крышу. Прошу, Лин, остановись. Не порти. — А тебе-то какая печаль? — сказал Лин угрюмо. — Вы же, вроде, не трахаетесь. — Слушай, я говорю тебе это как друг. Просто не хочу, чтобы тебе потом было паршиво. И ему, кстати, тоже. — Что-то я не заметил, чтобы он был сильно против. — Ты ему нравишься, — признал Юстин. — Но Нарсе — он… как бы это сказать… Я не уверен, что он сам понимает, чего хочет. Вот тут Лин, конечно, обозлился. — А ты, значит, все понимаешь лучше всех? Или ты не настолько кристально гетеросексуален, как привык думать? Все-таки хочешь сам ему присунуть? Теперь и Юстин не выдержал — даже не психанул, это было бы не так обидно, а просто отвернулся и ушел, зло сказав напоследок: — Катись ты… И зачем я вообще в это лезу? Разбирайтесь сами. Кто и кому хочет присунуть… И после того разговора они и словом не перекинулись. Кристально гетеросексуален Юстин точно не был. Бабы облепляли его просто с какой-то свирепостью, несмотря на искусственную руку: наверняка из-за якобы военного прошлого, хотя Лин отказывался понимать, что такого возбуждающего в убийстве людей. Но только на днях Лин собственными глазами видел, как Юстин зажимал в углу под лестницей какого-то чумазого круглолицего мальчонку в шапке, с виду — слугу кого-то из гостей. Да еще и целовались так отчаянно, будто это у обоих первый в жизни поцелуй, ну или последний.  И все-таки Лин был уверен, что у них с Нарсе ничего нет. Ну и зачем тогда Юстин, и правда, в это полез? Это было просто по-ублюдски. А ведь Лин правда начал считать его другом. Нарсе, конечно, ему тоже друг, но там все сложнее... А вот Юстин был именно другом, первым настоящим у Лина, и вот… Серьезно, что за фигня? Это жадность или что?