Кость из птичьего крыла

Лин Лин брел по коридорам политической тюрьмы Великого Города Бизанта, которую обыкновенно называли просто Нескучной башней. Его ноги заплетались, иногда приходилось хвататься за стены, — которые, впрочем, оказывались не очень надежной опорой, норовили ускользнуть прямо из-под рук или как-то коварно изогнуться. От стен исходил ехидный шепоток, адресованный, конечно, именно Лину. Надо сказать, предметы обращались к нему нечасто, но сегодня он как раз дошел до этой кондиции. А ведь он был уверен, что бросил пить. Но это было до того, как Лин прочитал записку от этого тупого кретина. Кретина, которого Лин начал считать другом. Ему даже казалось, что между ними начинается что-то большее (Лин опускал ту мелочь, что сам он выражал симпатию в основном через поток непристойностей). Не то чтобы он вообще много знал о дружбе. Но с друзьями точно не молчат, как рыба, и не сбегают внезапно в ночь, оставив кретинскую записку. А Юстин как будто даже не особо удивился — как будто чего-то подобного и ждал. «Что делать-то будем?» — спросил он обреченно. Лин озвучил несколько самых грубых и неоригинальных ответов, которые пришли в голову: Юстина в это вмешивать он уж точно не хотел. Примерно тогда он и откупорил первую бутылку. («Это что, вино двойной перегонки? Его используют только для обеззараживания ран, Лин, пить его очень вредно», — с искренним участием сказал в его голове хорошо знакомый голос). Но, конечно же, он сможет остановиться, сделав всего глоток или два. Пара глотков — и не останется ни лихорадочных рассуждений, ни выматывающих душу сомнений, ни тоски. Мир прояснится, и Лин поймет, что делать дальше. Но мир не стал ясным и четким ни к концу первой бутылки, ни ко второй. Наоборот, он становился все более расплывчатым месивом, состоявшим из ненависти к себе, слащавых сюжетов, как он спасает Нарсе, и не столь приятных, как Лина казнят за государственную измену. Также бутылка с удовольствием нарисовала ему, какие неаппетитные зрелища ждут в Нескучной башне, которая не просто так получила свое прозвище. Вся его рассудительность, похоже, осталась в третьей бутылке, потому что после нее в голове застряла одна-единственная мысль, не очень логичная: если Нарсе... если с ним что-то... Лин его тогда своими руками прикончит. Попасть в тюрьму — плёвая задача. Лин мог сделать это хоть в самый первый день, как только оказался в Великом Городе, если бы не так страшился последствий этого решения. К чьему спрятанному лицу никогда, ни у кого, ни в одной стране мира не возникнет никаких вопросов, даже если ты мужчина? И не нужны никакие слюнявые истории про героических ветеранов и верных охранников. Подсказка: это тот же человек, которому пройти в Нескучную башню проще всего. Палач, конечно же. Это было так очевидно. Стены Нескучной башни отказывались стоять ровно и явно презирали Лина, зато заключенные оказались доброжелательны, даже те, которые уже покинули бренный мир или были к тому близки. Мужчина со странно растянутыми и распухшими ногами, где в рытвинах копошились белые личинки, приветливо помахал ему. Другой, у которого нижняя половина лица была содрана клочьями так, что в дырах в щеках виднелись зубы, широко улыбнулся. Женщина с отрезанной правой грудью и выжженной дырой на месте соска левой подмигнула Лину и сказала: — Что-то ты приуныл, а, Архонт? И даже дознаватель на колченогом табурете в почти таком же, как у самого Лина, наряде с закрытым лицом кивнул ему, как коллега коллеге, когда он плелся мимо допросной. Погодите, так это все происходит на самом деле? Ну, по крайней мере, какая-то часть увиденного ему, похоже, не примерещилась. Слухи про пытки в Нескучной башне — не вранье, и пытают тут, насколько Лин успел увидеть, не арья, вытаскивая какие-нибудь военные секреты (что еще как-то можно было понять), а вот таких же, как он сам, обычных бизантийцев… «Крылатые и зрячие дети мои! — вспомнились Лину кровавые надписи на стенах, столь частые в кварталах победнее. — Объединяйтесь и убивайте наших мучителей без жалости…» Неужели Совет считает, что эти перевертыши, или те, кто их укрывает, — не просто горстка мучеников, а настоящее подполье, у которого есть какие-то серьезные планы, стоящие всех вот этих истязаний? Может, кто-то даже боится, что эти бедолаги готовят бунт?.. Логика проснулась — и от темы бунтовщиков тут же перешла к тому, что Лин намеревался сделать сейчас, начав задавать неуместные вопросы и выдвигать возражения. Но Лин предвидел это и подготовился: у него с собой была еще одна бутылка. Несколько глотков — и мысли улетучились, а мир стал чуть теплей и приветливей. Перед этим остатки разума успели подсказать ему, что если он в своих поисках будет обходить все камеры Нескучной башни, его вскоре попросту вырвет от увиденного, — а расставшись со всем, что он успел сегодня выпить, Лин не сможет тут находиться ни минуты, и миссия будет провалена. Так что Лин решил поскорее найти самое важное место в тюрьме: комнату счетоводов. Как были бы разочарованы все остроумцы, шутившие про бордель, узнав, чем он занимался там в действительности! Он мог допиться до состояния, когда с ним беседуют стены и мертвецы — но если он разучится считать, можно тащить его на кладбище. У искомой комнаты даже не было охраны, потому что с полной тюрьмой еретиков кому вообще интересны какие-то отчетности из кладовых? Лин проверил приходные записи, затем расходные. Машинально отметил, что даже в тюрьме прилично подворовывают, — что, впрочем, свежим открытием считаться никак не могло. Цифры были добрыми. Они не растягивали друг друга на дыбе и не сдирали друг с друга кожу полосками. Какое-то время Лин, рассеянно улыбаясь, смотрел на столбики с цифрами, растворяясь в них, как в ласковом океане, и думал, что не хочет выплывать из этого океана никогда. Особенно ему нравилась девятка, еще с детства. Так зачем он сюда пришел-то? Ах, да. Если эта сотня пленников и правда существует (в чем Лин сомневался), им надо чем-то питаться, и это отражено в документах. А ведь действительно: вот секция, куда рацион поставляется непрерывно и в нужных количествах, — и, что особенно озадачивало, уже больше года, хотя в Нескучной башне узники обычно надолго не задерживались. Значит, узники, которых почему-то не казнят, а держат в определенном месте, и давненько… А кормежка в этой секции, к слову, неплохая: не голые сухари, как у большинства заключенных, — тут и рыба, и мед, и яблоки… Этих арья — если это, конечно, они, — кормят как на убой… А люди все-таки не свиньи, и если кажется, что людей кормят как на убой, то, скорее всего, их кормят вовсе не… Нет, это рассуждение оказалось для Лина слишком запутанным, и он потерял нить мысли. Зато номер секции он запомнил без труда: шесть. Жаль, что не девять. — Мне в девятую, — сказал Лин одному из часовых на дверях и непритворно пошатнулся. — Девятая… Девятка. Три на три… Ты когда-нибудь размышлял, какого цвета цифры? Как по мне, девятка… девятка, она такая темно-синяя, не голубая, как тройка, а скорее, ну… — Он попытался выбраться из трясины собственного сознания. — Так, погоди… А, девятой тут у вас нет. Тогда шестая. Шестая секция. Точно. Знаешь такую, мужик? — Шестая секция? На самом нижнем этаже, в южной части башни. Примыкает к Магистерию. Но там свои порядки, тебе не сказали? Ладно, разберешься. Новенький? — Стражник смотрел с сочувствием. — Понимаю, я тоже поначалу спасался выпивкой. Можно сбить запах, если жевать петрушку или лавровый лист. Хотя тебе, если честно, это вряд ли поможет. Лин спустился на самый нижний этаж, как ему сказали. Удачно, что зрение достаточно расфокусировалось и можно было просто идти по коридорам, не отвлекаясь по сторонам, как лошадь в шорах, но слух отключить отказалось труднее. Кто-то невдалеке стонал под розгами или кнутом, а потом вдруг громким, ясным, срывающимся голосом начал читать стихи. Наверное, опять мерещится — но если правда бывают такие двинутые, это даже по-своему впечатляет. Про себя Лин уже по опыту знал, что недолго способен изображать безразличие к собственной шкуре. Кто-то вроде Нарсе, может, и смог бы… Хотя тот, наверное, просто бы молчал… Лин торопливо сделал еще несколько глотков, чтобы прогнать неприятные картинки, что подкидывало воображение. Бутылка пустела, и это тревожило. Шестая секция оказалась… намного лучше всего, что он успел увидеть в Нескучной башне до этого. Тут не было изуродованных раздутых мертвецов и не раздавались крики из пыточных. Тут даже не было запахов, которые до этого сопровождали его всюду и точно не были галлюцинациями, потому что воображение Лина обычно просто не работало в эту сторону. По правде говоря, эти чистенькие, светлые камеры выглядели лучше, чем иные дома, особенно если бы не решетки, все-таки напоминавшие, что это тюрьма. За решетками были арья. Те самые: обворожительные, тонкокостные, как будто устремленные вверх, волшебные — и ужасные. Никто не выколол им глаза и не раздробил руки, они были в полном здравии и бросались на прутья с хриплыми криками, пытаясь дотянуться до Лина. Беспрерывно что-то бормотали — или, скорее, шипели и выплевывали, — и хоть Лин и не понимал слов, там была одна ненависть и готовность стать убийцей. Их изысканно прекрасные лица стали отвратительными, чудные миндалевидные глаза — бессмысленными. Лин обозлился. Это уже ни в какие ворота! Или сородичи Нарсе все до одного ёбаные психопаты, или это Лину как утопленнику везет. Вот так вот: всю жизнь из кожи лезешь, пытаясь не стать злодеем, пока тебе ездят по мозгам насчет воинской чести, шантажируют, одурманивают, выбивают из тебя дерьмо в подвалах, — и зачем, ради чего? Да эти арья же просто маньяки, не люди. Они заслуживают всего, что с ними делают, и даже больше. Твари… Он уже вскинул было руку, зная, что стоит шевельнуть пальцами, и все эти душевнобольные уроды, скалящиеся из-за решеток, просто прекратят существовать, — но почему-то медлил. У Лина вдруг возникло чувство, что еще недавно он бы так не поступил. Нет, правда, а что не так? Сейчас он прикончит этих тварей и найдет Нарсе, и можно будет спокойно забрать его отсюда. Это ведь самый очевидный способ уладить загвоздку с узниками, которая, очевидно, так гнетет Нарсе, — убить их, не так ли? Нет людей — нет проблемы… В этом рассуждении точно был какой-то изъян. Лин потер лоб. Было бы гораздо проще думать, если бы пол под его ногами не ходил ходуном, как море в шторм. Ах да, точно, он же раньше верил, что в мире не должно быть смерти. Ни смерти, ни насилия. Он был искренне убежден, что если другой порядок вещей кажется людям невозможным, то у них просто туго с воображением. Верил, что это абсолютно невозможное стремление должно быть — при всей своей невозможности — фундаментом любого разумного существа… Это случилось, когда Лин однажды — пользуясь тем, что понятие рабочего дня было для него, в отличие от множества менее везучих людей, довольно условным и добровольным, — пошел погулять к морю, проветрить голову. Он редко уставал от цифр, но все-таки устал. А еще многие вещи казались ему все более неправильными. Но он уже узнал, что его мнение по этому поводу Илифии не очень интересно: как раз недавно случился тот разговор в банях Ксенона... Он шел маршрутом, которым уже очень долго не ходил: от Холма Нимф ко дворцу Буколеон, по безлюдной прибрежной полосе, где не было ни утлых суденышек простых рыбаков, ни роскошных белых корабликов людей позначительнее. Дно тут — как он хорошо знал — не годилось для мореходства, раз в несколько недель какой-нибудь незадачливый молодой богач расставался тут со свежекупленной лодкой, насадившись на скалы — на радость мальчишкам, вылавливавшим все, что останется. Простым купальщикам непредсказуемость дна не мешала, в другие сезоны их тут было много, но сейчас стояла зима, так что вокруг не было ни души. День выдался на редкость холодный — дождь мешался с мокрым снегом, хотя последний в Великом Городе вообще не так часто можно было увидеть. Снежинки ложились на воду, казавшуюся черной, и все чаще не таяли, а слипались в уродливую серую пленку. Он довольно скоро замерз, хоть и оделся очень тепло, да и вообще пожалел, что пошел сюда. Море не успокаивало и не ободряло. У Лина было подозрение, что даже будь оно летним, лазурным и теплым, оно уже не служило бы, как когда-то прежде, лекарством от его сомнений. И вот тогда-то и появилась птица. Лин в общих чертах знал легенду. В конце концов, у него была эта загогулина на лбу. Птица серебряного пера, с золотыми глазами, размером с повозку. Она прилетает к Архонту и преклоняет перед ним голову, и народ видит, что этот человек — Божий бич, карающий меч, новое воплощение Исы, повелевающий этим миром, отделяющий правое от неправого, воздающий каждому по делам его. Наверняка встреча с птицей происходит очень торжественно, на ступенях красивого особняка Архонта (на который Лин иногда задумчиво смотрел издалека), или главного императорского дворца, под крики ликующей толпы. То, что он увидел сейчас… Лин даже и не понял сначала, что это птица. Этот слипшийся кровавый комок вообще не мог быть живым существом. Однако он выполз из щели между камнями и замер перед Лином, вздрагивая. Раненых зверушек домой притаскивают только благополучные дети. Мальчик из рыбацкого квартала с самого рождения видит вещи и похуже. Но, выходит, при всех сомнениях Лина — хороший человек его приемная мать или не очень, — с Илифией он успел стать достаточно благополучным ребенком, потому что он остановился. И уже не смог сдвинуться с места. Правда, в тот момент он подумал не про Илифию, а про свою родную мать. Что она бы не прошла мимо… Лин понял, что у окровавленного комка есть крылья. Или были когда-то раньше. Сейчас там было… что-то… Вглядываться не хотелось. А вот глаз не было. Но, может, они появятся, если убрать вот эти комья гноя вокруг клюва… Но ради чего? Просто чтобы успокоить свою совесть мыслью «Я сделал все, что мог»? Это создание явно уже не было способно ни летать, ни жить. Размером оно было вовсе не с повозку — так, с крупную чайку. Это потом птица будет становиться все крупнее и крупнее. Это потом он будет протирать гноящиеся глаза и каждый раз замирать от этого золотистого взгляда: от него будет то радостно, как будто сдал какой-то экзамен, то страшно, будто осталось всего ничего до разгадки самой большой и важной тайны. Это потом он, подчиняясь кивку и этому лукавому взгляду, робко перекинет ногу через оперенную серебристую шею, — почти в шутку, не ожидая, что птица в самом деле, пробежав несколько шагов по песку, подпрыгнет, тяжело взмахнет крыльями и опишет круг над бухтой, а Лин, вцепившись в перья побелевшими пальцами, будет вопить от ужаса так, что распугает всех чаек. Впрочем, и от восторга немного тоже. Это потом птица вырастет такой огромной, что прятать ее станет уже невозможно… Но в тот момент Лин еще ничего не понял. Он просто решал моральное уравнение — где заканчиваются добрые поступки и начинается идиотизм… Ценность жизни. Любой разумной жизни. Сейчас Лин не мог вызвать в себе это чувство. Но остатки рациональности подсказывали ему, что это странно — просто вот так взять и забыть про кусок собственной личности. Творилось что-то… Но он отвлекся от этой мысли. Потому что увидел этого… Этого тупого кретина. Этот тупой кретин сидел на полу коридора, отрешенно уставившись в пустоту, прислонившись к стене, возле одной из камер, внутри которой бесновался очередной смазливый ублюдок. В Лине снова поднялась волна ярости. Он шагнул к Нарсе, схватил его за грудки, дернул вверх, хорошенько встряхнул. — Ты! — зашипел он, даже не особо боясь, что его услышит какая-нибудь охрана. — Какого хера! Я чуть не поседел, пока тебя искал! Попробуй хоть раз подумать, прежде чем творить дичь! Я убью тебя, просто убью, слы… Лин осекся. С грязного, расчерченного дорожками слез и покрытого царапинами лица в окружении спутанных волос, на которых висела паутина, на него смотрели те самые глаза, которые теперь преследовали его везде: все понимающие и чистые, как горный ручей, — и в них сейчас была какая-то совсем детская открытость и покорность всему, и еще — такая тусклая безнадега, что сама смерть не показалась бы горше… Почему он не сопротивляется? Нарсе ведь куда сильнее него физически. Зачем он так. Почему просто не отшвырнет Лина одним щелчком… А еще Лин увидел в этих глазах свое отражение, и в мире не было ничего отвратительнее. Оно было ужасно похоже на того человека… На человека, который был его отцом. Он был грубый, злой, от него всегда пахло дешевым крепким вином. С мамой они постоянно ругались. В основном о деньгах. И еще о нем, Лине. …— Ты дурак — верить в эти сказки про святого? — Чего? Думай, на кого рот разеваешь. Люди из церкви, может, дадут за него хоть пару денариев. Мы все равно не сможем его прокормить. — Сможем, если ты бросишь пить. — Если бы не эта штука на лбу, можно было бы продать его в бордель, некоторые любят помладше. — Я не дам тебе продать моего ребенка! — Дура, да кто тебя спрашивает? — Не дам, и делай со мной что хочешь… — Сама напросилась… — Лин, малыш, посиди в комнате, прошу, не выходи… — Чтоб ты сдохла! Бесполезная дура! — Ненавижу, ненавижу тебя! …Некоторые маленькие дети верят, что взглядом или мыслью способны погасить лампу или поднять в воздух камень. Или убить человека. Когда они опытным путем узнают, что на самом деле не могут этого, то обычно чувствуют легкое разочарование, но гораздо больше — облегчение. Быть Архонтом Мира Сего — это когда тебе достаточно очень сильно пожелать, чтобы человека не существовало, и он правда перестанет существовать. Насовсем. Не понарошку. И вот у тебя на руках два безнадежно мертвых человека, одного из которых ты не успел спасти, а другого убил своими руками, — и его смерть ровно ничего не исправила. И ты хватаешь холодеющие руки и смотришь в стеклянные глаза, и тебе хочется проклясть, трижды проклясть этот мир, но ты с леденящей душу ясностью понимаешь, что если сделаешь это, все так и будет — по слову твоему. Мир, в котором смерть и насилие представляются естественным порядком вещей, можно только ненавидеть. Мир, в котором ты так одинок и беспомощен, ужасает, — но ты точно хочешь, чтобы этого мира не стало?.. Его замутило. Он разжал пальцы. Нарсе, по-прежнему безвольный, как кукла, почти что упал, опершись спиной на стену. — Безнадежно, — тихо сказал он. — Все безнадежно, Лин… Я никогда не смогу вернуться. Возвращаться некуда… У меня больше нет дома… Царапины покрывали не только его лицо — правая кисть была рассажена в кровь, а одежда была именно в том состоянии, которое именуют «как из жопы вытащили», и пахла соответствующе. Но во всем этом не было ничего такого уж странного. А вот что действительно озадачивало, так это то, что неподалеку, прямо посреди коридора, валялось тело стражника, которого Нарсе оглушил (он никогда не убьет человека, пока находится в здравом рассудке, это Лин точно знал), но не потрудился куда-то спрятать, хотя здесь в любой момент мог пройти кто-то еще. Каким бы тупым кретином Нарсе ни был — не настолько же тупым… — Бля, тут точно что-то не так… — вырвалось у Лина. К несчастью, мысли опять начали расплываться, хотя в момент злости он чуть-чуть было протрезвел. — Их не спасти… Они совсем ожесточились… — Нарсе чем-то звякнул — вложил Лину в руку связку ключей, снятую, видимо, со стражника. — Я нашел ключи, но этих людей нельзя освобождать. Они уже ничего не понимают, вообще меня не слушают… Даже вот он, — Нарсе кивнул в сторону камеры. — Я знаю этого человека. Его зовут Ануш, он иногда бывал у нас в Эраншахре. Он такой добрый, любознательный, так интересно рассказывал о своих странствиях… Не то чтобы у него часто находилось время на путешествия, фарн прыжков через Изнанку редкий и очень нужен в бою, и если уж он тебе дарован — надо воевать… Лин покосился на человека за решеткой. Арья не выглядел ни добрым, ни любознательным, это был точно такой же отморозок, как и его собратья. Фарн прыжков через Изнанку — это Лин уже знал, что такое: не просто ёбаная жуть, а ёбаная жуть, которая в любой момент может оказаться у тебя за спиной и отрезать голову. Миленько. Он сфокусировал взгляд на Нарсе и попытался поделиться идеей, которая казалась ему очень здравой. Вот бы еще слова не разбредались, как непослушное стадо… — Слушай, — сказал он. — Я хотел… Что я хотел. Я сейчас хотел тебя убить. Вот. Прям вот измордовать тебя… Нарсе деликатно заметил: — Лин, ты, кажется, немного пьян. — Тебе не кажется, — заверил Лин. — Я накидался как никогда в жизни. Чтобы только сюда не идти… и все равно… Он отхлебнул еще пару глотков, не то чтобы всерьез надеясь, что это поможет ему сосредоточиться, но надо было прикончить бутылку. — Короче… Творится какая-то дичь. Я хотел тебя убить, — продолжил он развивать свою мысль. — А я ведь в тебя влюбился. Бля, я не собирался этого говорить… Нарсе напряженно улыбнулся. — Я… это уже понял, Лин. Не то чтобы ты что-то скрывал хоть минуту. Давай поговорим об этом потом. Если останемся живы. — Нет, послушай. Я говорю… — Лин сосредоточился и, хоть и не без труда, вспомнил, о чем он говорил. — Я говорю. Я только что мечтал тебя убить. И это, — он взмахнул рукой, — стремно. Ну, то есть, да, я злился. Но я даже поколотить тебя никогда не хотел… Лучше бы кое-что другое… и чтобы было больно, да… ну, немножко больно, просто кайфовей же, когда пожестче, нет? Так вот, о чем я… Это чушь собачья. Собачья… почему именно собачья?.. В общем... Я ни за что бы не сделал тебе по-настоящему больно. Я хочу тебя целовать, пока не наступит конец света. И это нифига не сопливо. Это круто. Охуенно. Прикинь, кровавое море, и озеро огня, и что-то там с язвами, ангелы вострубят, выходят звери Апокалипсиса — и все, ух ты, исполнены очей, — и что там еще, а, да, поскачут четыре всадника, пиздец, в общем, и мы целуемся. И… — Как же тяжело было собраться с мыслями. — Короче. Я ни за что бы тебя не убил. Я лучше сам себе голову о камень разобью, чем причиню тебе вред. Типа, такие вещи не должны приходить в голову всерьез. А они пришли. А до этого я чуть не хлопнул твоих приятелей. В общем… Я залипаю на самых дурных своих мыслях. И они раскручиваются. Раскручиваются, раскручиваются. И еще раскручиваются. До полного пиздеца. Так, что вообще перестают быть моими… Нарсе смотрел на Лина с явной тревогой, как будто он окончательно свихнулся. Однако внимательно слушал, хотя мог бы и отмахнуться. Он все-таки такой добрый... С трудом поборов пьяное умиление, Лин попробовал зайти с другой стороны: — Тебе вот случалось… случалось наебениться так, что имени своего не помнишь? Хотя о чем я. Конечно нет. Короче… Тут, конечно, сложновато что-то держать под контролем, но стараешься помнить, что стены не шепчут, в пыточных не читают стихов, и бабы с отрезанными сиськами не пытаются тебя подколоть с того света. В нормальном мире такого, типа, не бывает. Но я не то… Я говорю... Они ни при чем. Стены, стихи… Насрать. Мысли, вот в чем суть. Мысли, которые раскручиваются. Кто-то крутит… крутит… Искажения. Искажения этого, как его... мышления. Но я в них как в воде. Как рыба в воде. Так вот, в нормальном мире… В нормальном мире я не хочу тебя убить. И твоих сородичей тоже. А ты в нормальном мире не сидишь вялый как прошлогодняя морковка и не ноешь, как все плохо. Как будто кто-то лезет в голову и крутит нам мозги. Вот о чем я говорю. Вот о чем. Нарсе еще пару мгновений смотрел на него непонимающе — а потом моргнул и весь как как-то встряхнулся. — Лин! — Нарсе схватил его за руки. — Лин, ты и правда ужасно умный. Конечно! Это не настоящие мысли, не наши. Это какая-то магия, какое-то устройство… Рядом Магистерий, там как раз делают такие вещи… Он быстро, невесомо поцеловал Лина через дырку для рта в капюшоне палача — просто на миг прижался губами к губам. — Мне надо идти, — сказал он, отстранившись. — Я попробую найти, что создает этот эффект, и тогда, может, мы сможем вернуть этим людям рассудок. Я скоро вернусь. А ты пока спрячься. Магистерий — это просто ужасное место, Лин, тебе туда нельзя. Именно тебе — вот совсем нельзя... И там даже ночью были люди, а сейчас день, теперь их там гораздо больше, — а ты, прости, ну совсем не в том состоянии… Лин машинально кивнул. Нарсе исчез, как тень, так быстро, что Лин даже не успел предложить ему свой костюм палача — тот, конечно, ни до какой маскировки не додумался. Этот тупой кретин. Теперь эта мысль вызвала нежность. Лин потрогал губы. Тоже привиделось или Нарсе правда это сделал? Если правда, то, наверное, просто чтобы утешить, — так-то было видно, что признание Лина его, мягко говоря, озадачило. Может быть не стоило упоминать зверей Апокалипсиса. Но Лин все равно чуть не умер от счастья, это как-никак поцелуй. Жаль, он не пожевал перед этим петрушку или лавровый лист, но где ж их тут взять. Хотя не насрать ли, от Нарсе-то тоже как от выгребной ямы несло. Оставшись в одиночестве, он затащил тело несчастного стражника в проем между двумя камерами. Вроде бы теплый. Отдохни, друг, тебя тут никто не найдет. Потянулись минуты. Затем — часы. Иногда коридоры обходила охрана — Лин не особенно талантливо в своем нынешнем состоянии, но все же прятался за угол. Пару раз кто-то менял факелы. В основном Лин просто кидал камушки в стену. В конце концов это стало невыносимо. Нарсе не было слишком долго. Лин должен что-то сделать. Хоть что-нибудь. И, похоже, подкрадывалось похмелье. Его уже начало потряхивать. А если есть что-то хуже алкогольного бреда — так это похмельная жуть, когда сознание висит на волоске над бездной небытия. Лин подошел к камере человека, которого Нарсе назвал Анушем. Тот с готовностью бросился грудью на решетку со злобным рычанием. Подумав, Лин снял капюшон, чтобы сумасшедший гад уж точно понял, кто перед ним. Если арья пользуется своим «вторым зрением» — должен и так видеть, но скорее всего тюрьма отрезана от Изнанки. Как-то несерьезно — пытаться откусить врагу лицо самому, если можешь вызвать двойника, который сделает это гораздо эффективнее. Лину показалось, при виде знака Архонта на его лбу в глазах узника мелькнул страх. Страх — это супер. Куда лучше затмевающей все ярости. Благослови Бог трусов. Если бы больше солдат дезертировали и бунтовали, потому что не хотят умирать, эта война не продлилась бы так долго. Когда-нибудь трусы положат конец всем войнам мира. — Ты. Да, ты. Ануш или похер, кто. Жить хочешь, ублюдок? — поинтересовался Лин. Чуда не произошло. Коммуникация — основа цивилизации, то, что понимают даже кошки, — этому доброму и любознательному исследователю дальних стран была недоступна. Он смотрел на Лина молча, тупо и злобно. Лин нечасто всерьез задумывался о патриотизме, но сейчас как раз настал один из этих моментов. Единственный разговор на эту тему с Илифией, который помнил Лин, был коротким и не особо содержательным. — Что вы думаете о любви к своей стране, матушка? Ну, типа, правда ли есть люди, которые готовы погибнуть на войне не ради грошового жалованья, чтобы построить дом чуть выше, чем у соседа, и не из страха, что его вздернут за дезертирство, а вот реально помереть за сраный кусок сраной почвы? Может, в тот момент Лин сформулировал вопрос чуть иначе, он уже не помнил. Ему было лет одиннадцать или двенадцать, он еще не научился выражаться, как Архонт, Получивший От Жизни По Носу, и, конечно, Илифия ненавидела ругань. — О чем ты, дорогой мой? Не разочаровывай меня. Конечно же они есть. Ты ведь прекрасно знаешь, патриотизм — это просто другое название для ненависти к чужакам, а она — инстинкт, который вшит людям на подкорку с пещерных времен. Все благородные слова, придуманные людьми, — это самые отвратительные наши побуждения, которые те, кто чуть-чуть поумнее других, заворачивают в красивую упаковку, чтобы дрессировать тех, вторых. В целом, Лин был согласен с этим утверждением. Но каким бы шатким ни было его понятие любви к родине, люди Великого Города вряд ли заслуживали сдохнуть от рук сумасшедших ублюдков, которых Лину вздумалось выпустить на свободу просто потому, что у одного из этих ублюдков слишком красивые глаза и жопа. Он снова попытался наладить общение: — У тебя есть дом? Дом. Четыре стены, кровать, чтобы пролеживать бока, дырка в полу. Хочешь домой? Ануш даже не моргнул. А вдруг он и эллинского не знает. Хоть пару слов-то должен был освоить, раз побывал на войне, но скорее всего не очень приличных. — Жена есть? Или как там у вас это называют. Муж? Друзья с привилегиями? Боевой брат как в Спарте? Надеюсь, не все вместе, а то жирно будет. Молчание. Пожалуй, Лин был слишком мягким. Надо надавить. Он подтолкнул ногой к решетке сброшенный капюшон палача. — Взял вот это и надел. Повторять не буду. Ты знаешь, что я могу с тобой сделать. Арья, похоже, знал. Не отрывая от Лина напряженный, озлобленный взгляд, он медленно потянулся к капюшону. Надел на голову. У Лина гора упала с плеч: коммуникация не то чтобы удалась, но и не безнадежно провалилась. Он стянул с себя остальную часть наряда, оставшись в простой черной тунике без рукавов, и пихнул все туда же за решетку. — Это тоже надевай. Сейчас я открою твою клетку, и почапаешь наверх, к выходу. И вали на все четыре стороны. Теперь Ануш сквозь пелену общей кровожадности показался ему немного шокированным. Если у него сохранились какие-то зачатки логики, они явно сломались. У Лина они, видно, тоже сломались. Но если он был прав в догадке, что сознание узников мутится из-за какого-то воздействия извне, то вне тюрьмы этот Ануш превратится в нормального человека, додумается переместиться домой, и… что дальше? Не хотелось признаваться, но Лин надеялся на какую-то помощь. От кого — думать тоже не хотелось. Но Лин осознавал, что он сам сейчас в очень плачевном состоянии, и был абсолютно уверен, что во второй раз в Нескучной башне его не заставит оказаться даже целый океан алкоголя, и… И Нарсе не было просто ужасно, ужасно, ужасно долго. Лин решил дилемму заключенного. Он протянул руку мира. Да. Напоследок он предупредил этого Ануша или как там его: — Если по твоей вине с головы хоть одного жителя Бизанта хоть волосинка упадет, я сделаю из вот этой бутылки «розочку» и прямо в жопу тебе вгоню так, что все дерьмо из кишок через башку вылетит. И буду удерживать твоего двойника, чтобы не дать тебе окочуриться, и ты будешь подыхать и подыхать и подыхать всю ебаную вечность. Про двойника, конечно, было вранье, вряд ли Лин на такое способен. У холодного и холёного Архонта В Кровавом Наряде угрозы выходили лучше, но от Архонта, Упившегося До Полусмерти, нельзя было требовать слишком многого. Впрочем, страх Ануша казался достаточно реальным. Снова потянулось ожидание. Лин скорчился у стены, дрожа всем телом и обхватив руками колени, ему уже было совсем худо. Его вдруг посетила ужасная мысль: отпустив Ануша, он открыл арья проход в эту тюрьму — а может, в этом и был их план! Они ведь сговаривались с кем-то из Совета. И кто-то держал тут этих узников все это время, кормил их… чтобы что? Да чтобы, объединив этих озлобленных арья с перевертышами Бизанта, уничтожить тут все — это же ясно, как день! Устроить революцию. Ту самую революцию, которой панически боялась императрица Валерия. Это могла быть одна из «мыслей, которые раскручиваются». А скорее всего, это была обычная похмельная тревожность, но ужас просто вдавил Лина в стену, сердце выпрыгивало из груди. Стало трудно дышать, Лин просто вдруг забыл, как это делать. Что же он натворил? Он не протянул руку мира. Он вверг свой город в геенну огненную… Огненную… Ебучие факелы. Почему свет такой яркий. Почему так гудит голова. Его согнуло в порыве рвоты. От процесса Лина отвлекли какие-то звуки. Стражник. Он все-таки оказался живой (и это было чудесно), но он, чтоб его, пришел в себя и выбрался из той щели, куда Лин его отволок. Он смотрел на Лина. И смотрел довольно агрессивно. Нет, ну он же не посмеет арестовать Архонта Мира Сего? А тем более убить. Зачем он к нему идет? Эй, мужик, полегче… Лин сейчас что-нибудь придумает. Что-нибудь… К сожалению, именно в этот момент он снова начал блевать. Нет, ну это просто нечестно! Он не хотел встретить смерть на четвереньках. Когда Лин сумел разогнуться, то обнаружил, что голова раскалывается еще сильнее, а свет просто убивает. И еще — что на него сверху вниз смотрит паренек в белом. У него были мягкие золотисто-русые волосы, заплетенные в короткую косичку. Лина не обманула ни простота его костюма — без всяких украшений и знаков отличия, из некрашеного светлого льна, даже слегка поношенного — ни пятна от чернил на его руках, ни совсем молодое лицо. Это был человек, привыкший командовать. Нет, не просто командовать — повелевать. А если бы даже не это, Лин бы все равно сразу понял, кто это, — потому что первым, что сказал незнакомец, не размениваясь на приветствия, было: — Где Нарсе? — Да блядь, — сказал Лин и зажмурился. — Я по-настоящему свихнулся, что ли. Какого хуя. Вас тут не может быть. Эти ваши фарны тут не работают. — Фарны работают, — терпеливо сказал незнакомец, — потому что неприятные эффекты этой тюрьмы обеспечиваются как раз за счет фарна. Не работают мозги, это вы, возможно, заметили и сами. В своем нынешнем состоянии Лин не смог определить, оскорбление это или комплимент. Щурясь от света, который с каждой секундой все больше резал глаза, он попытался сориентироваться. С незнакомцем — который, конечно, был Ардаширом и которого Лин решил называть правитель ёбаной волшебной страны, — было два спутника, парень и девушка, похожие на брата и сестру, оба с пепельными волосами до плеч. Парень и девушка прижимали к полу того самого стражника, который чуть не арестовал Лина. Может, Лину все это и не мерещилось — похмелье обычно приносило ему много бед, но не галлюцинации. — Ключи, — распорядился Ардашир, и Лин протянул ему связку ключей от камер раньше, чем осознал, что делает. — Нарсе… — сказал он, немного растерявшись от собственной послушности, — Нарсе пошел в Магистерий. Искать эту штуку, что крутит мозги… чем бы она ни была. Но он… С тех пор прошло уже несколько… — Лин замолк, поняв, что если скажет еще хоть слово, то впадет в полное отчаяние. Как будто сверлящего голову и выкручивающего тело похмелья недостаточно. Глаза все-таки начало жечь, Лин торопливо вытер слезы рукой. Слава богу, правитель ёбаной волшебной страны даже не взглянул на Лина снова: он направился к лежащему на полу стражнику, присел рядом на одно колено, склонился над лицом. — Расположение помещений Магистерия? — сказал он. Девица в это время зажимала стражнику рот, и только Лин хотел было заметить, что если они намереваются допросить беднягу, это довольно странное решение, как Ардашир добавил: — Ты ведь знаешь, мы слышим твои мысли. Лину стало нехорошо. Возможно, уже не только из-за похмелья. Идея чтения мыслей всегда его напрягала. И зачем об этом предупреждать, это какая-то болезненная честность или?.. Тут же понял, зачем: очень трудно пытаться не думать об определенных вещах. Он подполз немного поближе, чтобы лучше видеть происходящее. Вроде бы даже удалось не вляпаться в лужу желчи, но стоять на двух ногах казалось сверхчеловеческим мастерством. — Расположение помещений? Где комнаты твоего хозяина? — повторил Ардашир. Стражник глядел на мучителей с ненавистью. — Пятьсот девяносто девять, пятьсот девяносто восемь, пятьсот девяносто семь, пятьсот девяносто шесть, пятьсот девяносто пять, — проговорил Ардашир размеренно. — Ты можешь слушать, что я говорю, или не слушать, это неважно. Какой рукой ты держишь меч и какой перо? Путь Левой Руки — мужской, короткий, простой; путь Правой Руки — женский, длинный, сложный. Путь Правой Руки ведёт к единству с Богом, Левый путь — шаг за пределы Бога. Пятьсот девяносто четыре, пятьсот девяносто три, пятьсот девяносто два, пятьсот девяносто один… — И другим тоном, резко, будто вспарывая покрывало гипноза: — Комнаты твоего хозяина? Лин понял, это какая-то техника для рассредоточения мыслей, хотя звучало как полная околесица. Стражник дернулся в бессильном гневе. — Восемьсот восемьдесят восемь, восемьсот восемьдесят семь, восемьсот восемьдесят шесть, восемьсот восемьдесят пять… Левая Рука – это анализ, а Правая – это синтез. Правая Рука – это благодать, Левая Рука – это могущество. Как часто меняется караул? Какие слова для прохода? Лину становилось все больше не по себе. Может быть, он все-таки вверг свой город в геенну огненную. Словно услышав его, Ардашир, получив последний ответ, надавил коленом стражнику на грудь, положил руки на его шею и с жутко громким хрустом — как вообще человеческое тело, мать его, способно издавать такие звуки, — крутанул ее так, что лицо уткнулось в пол. Человек больше не двигался. Девушка с юношей отпустили тело, встали. У девушки был сосредоточенный вид, словно она старалась как следует запомнить сломавшее шейные позвонки движение. Юноша отвел глаза и сказал что-то сокрушенно на своем языке. «Что ж вы белы рученьки пачкаете, Ваше Величество…» — мысленно перевел Лин. Ардашир что-то ответил ему, ласково улыбнувшись и коснувшись его руки. «Не печалься, дружочек, мне только в радость…» Ну, по крайней мере, Лин не сказал бы, что князь похож на того, который скорбит о только что свернутой шее. У него был вид человека, который хорошо высыпается, вкусно завтракает и, в общем, вполне собой доволен. Лина вырвало в третий раз. Теперь у него хотя бы был серьезный повод. После этого он беспомощно спросил: — Вы теперь тут всех перережете, как кур? Ардашир поднял бровь. Красиво, вот прям так, как Лин всегда сам хотел уметь. — Конечно, ведь пароли для прохода узнают именно чтобы перерезать всех как кур. Успокойтесь, Лин, я просто заберу оттуда Нарсе. Я за мирные решения. Лин разозлился: легко быть умным, когда трезвый! — Хватит пиздеть. Какие мирные решения? Вы только что человека кокнули, глазом не моргнув. — Он собирался вас задержать, — вполне резонно заметил Ардашир, — а мне нужны были сведения, и вы бы что, предпочли, чтобы он доложил обо всем, что тут видел? — Все равно, — сказал Лин с угрюмым пьяным упрямством. — Можно как-то иначе. Ни одно разумное существо не заслуживает… А еще и вот так впереться кому-то в голову… — Вы правы, — вдруг признал Ардашир, — это ошибка. Я знаю, вы считаете, что можно найти способ, чтобы никто не пострадал, надо только подумать как следует. — Он коснулся плеча Лина — как бы сочувственно, но сам Лин (если бы он вообще имел эту раздражающую привычку часто трогать людей) сделал бы так, если бы хотел смутить собеседника и дать ему почувствовать собственное превосходство. Впрочем, на лице и в голосе Ардашира было искреннее участие. — И я тоже так считаю. Но иногда надо действовать быстро, и просто нет времени думать. С этим он отвернулся, и все трое явно собрались уйти. — Подождите! — воскликнул Лин. — А я? Вообще-то он отдал свою страну на растерзание чудовищ. Чудовища могли бы хоть спасибо сказать. Или попытаться убить его. Он Архонт Мира Сего, в конце концов. Не пустое место! Ардашир остановился, обернулся, спросил: — А чего вы хотите? Как бы плохо ни работала сейчас у Лина голова, он понял, что его не подначивают, над ним не насмехаются… Ему давали выбор. Кажется, Ардашира даже искренне интересовал ответ. Чего хочет Архонт Мира Сего? Ну, конкретно сейчас он хотел спасти Нарсе, но, поглядим правде в глаза… м-да. И еще, пожалуй, чтобы голову сверлило чуть меньше, и к горлу не подступала желчь, и что-то сделать с вонючей пустыней во рту. Но это мелочи. — Хочу узнать, вот что, — сказал Лин. Для начала — про заговор: ну просто чтобы люди не погибли, а в остальном хер бы с ним, Лину особо не было дела до этой возни жаб и гадюк. Еще узнать бы, почему Архонт — враг арья и почему он умеет управлять их двойниками. И можно ли от этого избавиться, как-нибудь вылечиться как от гриппа. И… действительно ли жить среди арья лучше, чем среди привычных ему людей Великого Города. Или, хотя бы, бывает ли вообще где-то в мире как-то иначе. Юстин ведь прожил среди них несколько лет и вовсе не мучился от осознания, что он перебежчик. Он был счастлив. Может, и Лин… Ардашир с интересом смотрел на него. — Хотите посмотреть, как у нас все устроено? — уточнил он. — Вот еще, — вскинул голову Лин. Он же не рассчитывает, что Лин будет просить?.. — Уверен, там и смотреть-то не на что… Уголки губ Ардашира дрогнули, будто он старался не улыбнуться. — Каким дураком надо быть, чтобы пригласить Архонта Мира Сего в края арья? Должно быть, таким, как человек, который освобождает из тюрьмы солдата враждебной страны. Просто несусветным дураком. — Зачем так много слов, можно было просто сказать «Пошел нахер», — обиделся Лин. — А вот взяли бы меня с собой, я бы вас паре шуток про жопы научил. — Идет, — неожиданно согласился Ардашир, без особого, впрочем, энтузиазма в голосе. — Давайте, принесите нам свет цивилизации. Тонкие пальцы стиснули Лину руку с силой, которую трудно было в них предположить, дернули вверх, к себе — лицом к лицу. Не такой уж он, оказывается, и юный: просто изящный, где-то на полголовы ниже Лина, и лицо совсем мальчишеское из-за тонких черт; но если рассматривать вблизи — ровесник Юстина, а может, и старше. Когда он улыбался — а улыбался он часто и охотно — от уголков глаз разбегались морщинки. Через мгновение Лина оттолкнули в сторону, к спутникам. — Соруш, Сорайя! — позвал их князь. Добавил еще что-то, кивнув на Лина. А Лину сказал, улыбнувшись слегка насмешливо, но вместе с тем тепло: — Видно, вы не один тут такой несусветный дурак. А теперь мне, извините, пора. И растворился в воздухе — просто исчез, только его и видели. Что? Так это было приглашение, а не посыл нахер?.. Допился, вот как это называется. И дошутился. Лин искренне надеялся, что слова на чужом языке — хотя бы не приказ сбросить его в яму с волками или что-то в этом роде.