Кость из птичьего крыла

Нарсе Когда кто-нибудь из юных арья, которых князь Ардашир учил обращаться с мечом, признавался, краснея или бледнея, что недоволен своим телосложением или отсутствием сильного фарна — ну, понятно, о каком даре мечтали все подростки, — Ардашир приободрял его примерно так: — Все, что можно сделать фарном, можно сделать и без него — просто это потребует гораздо больше времени и изобретательности. То же и с телом: какие угодно особенности можно обратить себе на пользу. Требуха и немного магии, честное слово, не заслуживают того, чтобы так о них переживать. Самое интересное — здесь, — говорил он, касаясь лба собеседника, — и здесь, — и он клал ладонь на его грудь, где билось сердце. И он не лукавил: Ардашир в самом деле был из тех людей, что считают тело простой оболочкой для чего-то куда более ценного. Из тех, что легко забывают о сне и еде, увлеченные какими-то малопонятными идеями, пока не сунешь им тарелку в руки. Нарсе был из другой породы людей. В отличие от чувств и мыслей, только тело всегда и было с ним заодно.  Не то чтобы он не полагался на разум… Но ему нередко приходилось попетлять, чтобы одолеть путь, который для кого-то другого был коротким и прямым. А чувств всегда было чересчур много и они были слишком режущими. А теперь, если Лин в своем предположении — что что-то в Магистерии искажает чувства и мысли — был прав, нельзя было доверять ничему из этого. Совсем нельзя. Поэтому Нарсе решил вести себя так, как будто у него есть только тело. Физический мир понятный и надежный, он не обманывает, не предает. Не чувствовать, не думать, быть куклой. Как туша забитого животного. Может, это не только способ уклониться от искажений мышления, которые недавно ввергли Нарсе в бездну отчаяния, но и возможность осмотреть Магистерий. Днем это место — как он уже успел убедиться — кишело людьми, и уже никак нельзя было полагаться на ловкость и незаметность. Тело тоже нужно было убедить, что оно принадлежит безвольной кукле. Смазанные движения, как будто весь состоишь из мягкого, податливого теста. Расслабить каждую мышцу. Как… ну, как делаешь на играх полнолуния, когда тебя берет кто-нибудь, настолько опьяненный страстью, что не думает о твоем удобстве. Кажется, вышло хорошо. Первый человек, на которого Нарсе наткнулся в коридоре, ничуть не обеспокоился его присутствием в Магистерии. Это была женщина, и она с деловито-безразличным видом спросила: — Откуда ты тут, птенчик? — Тот человек… вел меня в комнату… где много приборов. Потом другой человек позвал его… и они быстро ушли… — сказал Нарсе. Смотреть в одну точку, говорить помедленнее. Он старался подражать манере речи той девочки, лишенной двойника. Может, женщина решит, что с ним случилось то же самое. Или придумает какое-то свое объяснение, это должно быть несложно, если они тут ставят много опытов с людьми. А он будет просто куклой, просто пустой оболочкой. Очевидно, что кто-то в таком состоянии абсолютно безопасен. — Пойдем со мной, птенчик. Повезло, что господин сегодня здесь, он разберется, куда тебе. Они пошли по коридорам. Встречавшиеся им люди смотрели на них абсолютно невозмутимо. Те бедные дети без двойников в подвале были из Бизанта, но арья, очевидно, в Магистерии тоже бывали нередко. Женщина открыла одну из дверей по сторонам от коридора. В комнате были шкаф со склянками — лекарствами? — по крайней мере Нарсе почувствовал тонкую струйку запаха макового молока: снотворное или обезболивающее, — деревянная колода вместо табурета и голая, жесткая даже с виду кушетка. А еще — огромная лохань с водой и таз с мыльной стружкой. — Перед беседой с господином давай-ка помоемся и переоденемся в чистое, — сказала ему женщина. Вода в лохани была сероватой, затянутой мыльной пленкой. Нарсе едва не передернуло. Он вполне осознавал, что после ночи в подземельях водостоков его собственный вид и запах оставляют желать лучшего, но по доброй воле он бы никогда не стал мыться в такой воде. Даже пол был осклизлым. Стоило ему разуться, как ступни буквально прилипли к плитке. В такие моменты ему хотелось бы быть Лином: тот точно не полез бы за словом в карман. Дайте угадаю, у вас тут и уборщик, наверное, со вшами, дизентерией и сифилисом? Вроде как обязательное требование при приеме на работу? — что-нибудь такое. Жаль, у куклы нет права шутить, да это и в другие моменты давалось Нарсе не так легко. — Раздевайся, раздевайся, — подтолкнула его женщина. — Давай я помогу. Арья обычно не стыдились наготы (она могла быть разве что неудобной), но от пристального взгляда женщины ему внезапно стало неловко. Он отогнал смущение — не усилием воли, а чем-то ровно обратным: у него ведь и вовсе нет никакой воли… Быть молчаливым и послушным, совсем тупым… Намылив банную рукавицу, он понял, что вода не только грязная, но и ледяная. Иногда он любил такое — например, когда, весь вспотевший от бега или упражнений, ныряешь в горную речку, и она выстуживает до костей. Но для обстоятельного мытья куда лучше годилась теплая вода, и он осознал, насколько же привык в Эраншахре именно к такой воде. И на играх полнолуния эта чистая, теплая вода сглаживала все, что без нее было бы неприятно торопливым и небрежным… (Почему он опять думает об играх? Там не было места стыду, чувству унижения и брезгливости. Его тело радовалось им, требовало их, — а если не доверять телу, то чему же еще доверять?..) Весь покрытый мурашками, с посиневшими от холода кончиками пальцев, он кое-как вытерся серым, скверно пахнущим полотенцем. Женщина протянула ему что-то вроде халата, тоже выцветшего, застиранного. Нарсе постарался не думать, что произошло с предыдущим владельцем этой вещи. Его старая одежда лежала на полу, куда ее бросила эта женщина, рядом на плитке чернел комок чьих-то волос в мыльной слизи. Одежда была почти неотъемлемой частью него. Было просто невыносимо, что часть него остаётся в этой комнате. — А теперь осмотрим тебя, птенчик, удостоверимся, что ты ничем не болен.  И она в самом деле осмотрела Нарсе: глаза, уши, зубы — приоткрыв ему рот пальцами, как будто он был какой-то игрушкой. Если бы он не отключил чувства и мысли, то постарался бы найти в этой женщине что-то хорошее, как находил в каждом: она была старательна, на свой лад заботилась о подопытных... Но от Нарсе осталось только тело, и телу было тошно. Тело чувствовало только ее руки в заусенцах, с мясистыми ладонями, видело только водянистые безразличные глаза. После этого женщина снова повела его куда-то длинными коридорами. В конце концов они оказались в библиотеке с еретическими книгами и эллинской статуей, где он уже побывал ночью. Здесь была боковая дверь, на которую Нарсе тогда не обратил внимания: красивая, тяжелая, из резного дерева. Женщина постучала в нее. Человек, открывший дверь, был высок, худ, его темные волосы не были коротко подстрижены по моде Бизанта, а свободно растекались по плечам. Кисти рук, торчавшие из закрытого черного одеяния, были бледными, как у Лина. «Когда мне будет лет пятьдесят, я буду ходить во всем черном, отпущу зловещую маленькую бородку, займу свое кресло в Совете…» — почему-то вспомнилось Нарсе. — Прошу прощения за беспокойство, господин, но, кажется, юношу вели к вам… — сказала женщина угодливо. — Похоже, по дороге врача отвлекло что-то срочное. Мужчина взглянул Нарсе прямо в глаза. Его взгляд был пронизывающим и ледяным. — Что-то отвлекло. Да. Наверняка так и было, — спокойно подтвердил он. Страх захлестнул Нарсе, как удавка: этот человек, это было совершенно очевидно, не купился на его притворство. — Благодарю, — сказал он женщине, — а теперь оставь нас. — Если я могу быть еще чем-то полезна господину… — Женщина явно рассчитывала на какую-то награду или благодарность. — Обязательно будешь. А сейчас я тебя больше не задерживаю, — сказал мужчина уже не просто равнодушно, а холодно. После того как она скрылась, мужчина взял со стола тяжелый золотой колокольчик и позвонил в него. На звук появился слуга. — Подай нам ужин на двоих, горячий, с вином, — бросил ему мужчина. А Нарсе сказал: — Подойди. Сейчас Нарсе окончательно осознал глупость своего поступка. Но что ему было делать? Продолжая притворяться безвольным и ничего не понимающим, он шагнул к незнакомцу ближе.  Тот взял его за подобородок жесткими, ужасно холодными пальцами, унизанными кольцами с режуще-яркими бриллиантами, повернул лицо так и этак. Нарсе не дернул ни одной мышцей. — Просто фантастика. Моторика, координация... Я думал, так разгладить мышцы лица попросту невозможно, — отметил мужчина, но даже одобрение его было каким-то безразличным. — Ты провел бы любого. Как жаль, что не повезло наткнуться именно на меня. — Нарсе застыл, уставившись перед собой ничего не выражающим взглядом — взглядом, подделывать который уже не было никакого смысла. Он знает! Все пропало! — Видно, ты совсем отчаялся, раз решил сюда сунуться? Что, главный умник вашей чудной маленькой команды вконец залил себе мозги? Этот человек не просто понимал, что Нарсе не кукла — он все знал про них, следил за ними!  Что делать?! Сражаться? Может, получится оглушить этого человека и… Правда, на поясе у незнакомца висели ножны, и двигался он как тот, кто умеет пользоваться тем, что в этих ножнах. Взгляд Нарсе не укрылся от незнакомца, тот усмехнулся: — Можешь попытаться. Но, чтобы не тратить время, сразу скажу, что у меня есть защита как от двойников, так и от физического вреда. — Он немного приподнял черные рукава, и Нарсе увидел какие-то письмена на непонятном языке, охватывающие оба запястья, как диковинные браслеты. — Почему у каждого солдата Бизанта еще нет таких татуировок, спросишь ты? — (Нет, это Лину, может, пришел бы в голову такой вопрос, а Нарсе думал совсем не об этом). — Потому что ритуал довольно сложен и так мучителен, что многие его просто не переживут. А еще — тот, на ком его проводят, должен быть связан с Изнанкой, конечно же. Нарсе потрясенно уставился на человека. Так это — перевертыш? Первый перевертыш Бизанта, которого он видит своими глазами! Или же все сказанное могло быть враньем… Будет совсем глупо, если Нарсе просто примет это все на веру.  Он (как он думал, незаметно) снял свои кольца, кроме последней пары. Изучил человека напротив — да, Нарсе и правда увидел у него тень двойника, — и само помещение. На том плане реальности, где арья обычно видели пронизывающие все живое тонкие связи, Магистерий был сложным узором накладывающихся друг на друга, колышущихся защит и других, не понятных с первого взгляда эффектов. В некоторых местах, как опорные точки этого лабиринта, светились наборы символов. Помещение вовсе не было отрезано от Изнанки; насколько он видел, внутри Магистерия нельзя было вызвать фраваши, но в остальном магия тут действовала. Конструкция работала ступенчато. Ступенчато, как… Нарсе поймал взгляд человека в черном — тот смотрел на его руки с оставшимися двумя кольцами. — Отличная работа, — заметил он. — Не буду спрашивать, чья. Воистину, великие люди мыслят одинаково. Зачем полностью от чего-то отказываться или полностью принимать, если все самое интересное всегда лежит между крайностями?.. Дверь скрипнула; слуга поставил на низкий столик кувшин, пару кубков и две дымящиеся тарелки, разложил приборы для еды. На присутствие арья в покоях хозяина он не обращал никакого внимания, как будто это было привычным делом. Ароматы еды безжалостно били по ноздрям. Это было мясо в сливках, по запаху похоже на жареную птицу.... Рот наполнился слюной так стремительно, что Нарсе показалось, она вот-вот потечет на пол. Он сглотнул. — Присядь, угостись, — сказал человек в черном как будто дружелюбно. — Не бойся, мальчик. Я просто хочу поговорить. Терять было нечего, и Нарсе, хоть и в некотором смятении, но опустился в кресло и взялся за столовые приборы. Не так уж скверно хотя бы поесть перед смертью, разве нет? Вино было местное, бизантийское — кисловатое, сдобренное фруктовым сиропом. — Тебе интересно, как я понял, кто ты? — продолжал незнакомец. — А это очень занимательная история. Представь: сначала на постоялом дворе недалеко от Железного перевала останавливаются трое путников, и один из этих путников, хоть и прячет лицо под капюшоном, подозрительно похож на портреты Архонта. Затем Архонт появляется на дорожной заставе возле столицы — без документов, в сопровождении уже не двух, а одного спутника… подождите-ка, и еще у него в повозке труп арья… И не слишком добросовестный стражник, к сожалению, пропускает всю эту компанию. А потом Архонту удается сбежать из-под опеки церкви, и он, почуяв вкус вседозволенности, начинает закатывать громкие вечеринки в компании своих друзей… Так дерзко, что почти хорошо. Это могло бы сработать — если бы я не следил за историей с самого начала. Но что же нас ждет в конце? А вот что: в Магистерий попадает арья, очень похожий на описание того трупа на дорожной заставе… Как ни вкусна была еда, но кусок буквально застрял у Нарсе в горле. Он понял, кто перед ним.  Нарсе в общих чертах знал ход расследования Лина. И Лин все это время подозревал совсем не того человека. Кому докладывают о нарушениях стражники на дорожных заставах? Кому владельцы постоялых дворов присылают отчеты о подозрительных гостях? Это человек, отвечающий в стране за все дороги, почту и разведку. И именно этому человеку проще всего сговориться с теми людьми в соседней стране, что недовольны разворотом к миру. Отвечая за разведку, ты знаешь о врагах государства больше всех — и чем дальше, тем больше кажется, что вы вовсе и не враги… Почему, когда оглядываешься назад и смотришь на произошедшее будто бы издали или сверху — как с птичьего полета, — все кажется таким очевидным?.. — Вы — Велизарий, — выдавил Нарсе. — Логофет дороги. — Оказывается, ты все-таки немного умеешь думать, — усмехнулся тот. — Да, мое имя Велизарий. А как зовут тебя, скажи? Нарсе промолчал. Он сам толком не знал почему. Он не хотел отдавать свое имя непонятно кому, вот и все. Иначе будет как с одеждой, которая была частью него, и все же осталась лежать в той ужасной комнате на липком полу рядом с комком волос в слизи. — Послушай, я приказал подать тебе ужин не потому что хочу как-то изощренно над тобой поиздеваться или позлорадствовать, что я оказался умнее пары безбородых юнцов. Вовсе нет! Я готовлю людей для нового, лучшего мира. Мне нужны такие, как ты: молодые, полные рвения… Этот человек совсем не нравился Нарсе, пугал его, он вовсе не хотел с ним беседовать. Но это был шанс что-то узнать, и он спросил:  — Вы хотите свергнуть императрицу Бизанта? Тонкие губы Велизария растянулись в недоброй улыбке. — О, я хочу гораздо большего, мальчик! Я, видишь ли, один из редких людей, что имеют смелость мечтать масштабно… Я не преувеличиваю, говоря о новом мире. Ты ведь видел эту страну, этот город. Они ужасают, не так ли? Здесь правят трусость и мелкая жадность. Спесь, раболепие, нищета, тупость. Пышные речи о Боге соседствуют с полнейшей беспринципностью. Семь смертных грехов состязаются друг с другом как на Олимпиаде… И все же в этом мире находятся люди, которые не боятся задаваться вопросами, сомневаться, мечтать о странном. Как это прекрасно – люди, которые задаются вопросами! И этих людей, конечно, боятся. Их бросают за решетку, калечат, пытают, распинают на крестах. Да ты же сам видел все это, ты был в не меньшем ужасе! Ты понимаешь меня как никто другой! Ты ведь настоящий арья, ты — не то что наши перевертыши, эти замызганные, помоечные городские пташки… Ты — свободный, прекрасный… — В ледяных глазах собеседника наконец мелькнуло что-то помимо равнодушия. Что-то неприятное. Какой-то… голод? — Подобные тебе или мне — те, кто живет ради более высоких целей, — мучаются здесь, как в клетке. О, какой мир мы могли бы создать! Мы, живущие ради свободы, истины и красоты… Скажи, ты со мной согласен? — Я в этом не особенно понимаю, — сконфуженно признался Нарсе. — Не надо себя недооценивать, — сказал Велизарий строго. — Дар обращаться к Изнанке не спускается с неба. Те, в ком нет достаточного ума и дисциплины, не выдерживают этого дара, так что магия расцветает лишь в редких душах. Но что мы видим? Люди с магией сильнее тех, у кого ее нет, зато вторых намного, намного больше, и они гораздо безжалостнее. Нет предела подлости, на которую способен маленький человек против сильного и великодушного. Ты видел ужасы, что происходят в этой тюрьме? В других секциях, кроме моей, шестой. За них отвечает другое ведомство, ведомство Патрокла, это он занимается судами и тюрьмами. О, какое удовольствие — прямо под носом у старого идиота вербовать людей, которые в один прекрасный день разорвут его на кусочки!.. Подумай об этом. О пытках, о казнях. Подумай о политиках, которые хотят показать свою силу — а для этого нужны жертвы. И жертв проще сделать не из арья, а из нас, перевертышей Бизанта. И толпа рукоплещет нашим мукам и унижениям, она ведь всегда инстинктивно на стороне победителя. Подумай о сброде, который приходит поглазеть на казни перевертышей, словно на праздник… Нарсе вдруг понял, что эта льющаяся, как вода, речь что-то делает с его разумом. Если бы Лин не сказал ему про искажения мышления, ее размеренное течение, быть может, увлекло бы его за собой, как корягу, но теперь он заметил это: слова давили, будто толкая на глубину. Топили, пока не найдется что-то, что ухватит его за горло — какая-нибудь его настоящая, сокровенная мысль, как то отчаяние, что он испытал в подвале, среди детей, лишенных двойника, — и потащит на самое дно.  Он-то искал какое-то устройство, магическую печать, набор символов — а источником гипноза был человек. Какой ужасный фарн! Неужели все перевертыши Бизанта — такие чудовища? Только знание, что это не его мысли, не позволяло полностью уйти под воду, было как глотки воздуха. Он возразил, хотя даже речь давалась с усилием: — Это неправда… Люди любопытны, только и всего… А смерть завораживает как ничто другое. Они храбрятся и пытаются быть циничными, но это совсем не значит, что им это нравится. На самом деле они в ужасе, что такое вообще происходит с кем-то в мире. Велизарий, вряд ли ожидавший какого-то сопротивления, нахмурился. — Думаешь, многих заботит, что кому-то причиняют боль? Должно быть, у тебя было безоблачное детство, раз ты веришь в это. Но пора взрослеть, мальчик. Поверь, людям совершенно наплевать. До тех пор, пока ничто не сулит страдания им самим, жестокость людей не знает предела. Какое право люди без магии имеют так обращаться с подобными нам? Подумай об этом. Подумай о тех, кто отдает эти приказы. О тех, кто их выполняет, — как изобретательно они находят оправдания собственной трусости и подлости… Скажи, разве тебе никогда не хотелось выстроить в ряд всех не-арья, людей, не связанных с Изнанкой, и вспороть им брюхо? Хоть раз-то тебе точно пришло это в голову. Просто уничтожить этих тупых, злорадствующих, безнаказанно творящих любые гнусности тварей — всех этих чужаков… Просто стереть с лица земли. Да?.. (Чужаки. Нелюди. Твари, которых не должно существовать на свете.  Мокрая черная земля, руины сгоревшего дома) Конечно. Конечно, эта огромная, всепоглощающая, слепая ненависть была знакома Нарсе, и даже слишком хорошо.  Но потом князь Ардашир попросил его — ту пустую форму, тень человека, которой в тот момент был Нарсе, — присматривать за Юстином. И оказалось, что когда у чужака есть имя, широкая хитрая ухмылка, добрые карие глаза и дурацкие шутки — ненавидеть его становится гораздо сложнее… Теперь думать о Юстине как о чужаке было не просто гнусно — а невозможно. Нарсе поручили опекать его, но Юстин заботился о Нарсе на свой лад даже больше — как настоящий старший брат, помогал разобраться со множеством непонятных вещей, хотя ему никто этого не поручал... Он ни разу не обидел Нарсе ни словом, ни делом… Он держался за мысль о Юстине как за доску в кораблекрушение. Велизарий подобрался к его слабости совсем близко: то, что он говорил о чужаках, было почти что собственными мыслями Нарсе, но все-таки — не его. Уже нет.  Конечно, не все люди, которым Ардашир разрешил жить в землях арья, были такими же обаятельными, как Юстин. Порой они говорили и делали что-то глупое или недостойное, но что с них взять! Как можно сердиться всерьез на того, кто просто неотесан? — Нет, — сказал Нарсе. — Я не хочу думать о людях без магии хуже, чем о себе. Да, некоторые… Некоторых из них научили ужасно неправильным вещам. Или же они делают их от отчаяния. Но это не значит, что люди внутри безнадежно злые. Если показать, в чем они ошибаются, они…  У Велизария вырвался явственно раздраженный вздох. — Удивительная твердолобость. Мальчик, ты так легко готов прощать мерзавцев и глупцов просто потому, что тебе самому еще не причиняли серьёзную боль. Как только придется заплатить за их подлость и идиотизм чем-то дорогим для тебя, ты станешь куда менее добр… Ты правда веришь, что покажешь людям, в чем они неправы — и они тут же поменяются, как по щелчку? Нет, никто никогда не перевоспитает бездельников и рабов. Тоже мне, воспитатели! Вот пока вы так рассуждаете, твоих сородичей и распинают на крестах… Нет, увы, нельзя уничтожить эту тупость и жестокость, не уничтожив при этом тех, в ком они живут, как болезнь… Улицы этого города можно отмыть только реками крови. Этот мир принадлежит сильным, мальчик, а сильный становится сильным, пожирая слабых. Пока мы смиряемся с господством этих тварей, мы кролики. Но близится час, когда мы укажем им их место, и они вспомнят, кто тут на самом деле большой злой волк. Это просто естественный порядок вещей. Или ты, или тебя. — Это уж точно неправда, — возмутился Нарсе. — Арья живут совсем иначе. — Тогда вы занимаетесь самообманом, — коротко сказал Велизарий. — И хотя я не был у вас, готов поклясться, что там не все так идеально. В мире нет равенства, а чужак никогда не станет тебе братом. — Знаете, вы правы. Правы в том, что это болезнь… И ненависть к чужакам, и ваша убежденность в том, что «или ты, или тебя» — это одна и та же болезнь, детская болезнь, как корь. Рано или поздно человечество вырастет из нее. И те, кто связан с Изнанкой, и те, кто нет. Все мы люди, под нашими ногами одна и та же земля, над головой одни и те же звезды. Вы правы и в том, что у арья далеко не все идеально. Но нет ничего невозможного — есть только то, что невозможно пока. Стремиться к этому, вот что важно. И передавать свой опыт другим.  Нарсе нечасто произносил такие длинные речи, но этот человек всерьез его рассердил. — Я понял, ты все еще живешь в детской сказке. — Велизарий издал смешок, очень холодный и несколько искусственный. — Поэтому и смотришь так на меня, как будто я какой-то злодей. Но в настоящем мире нет зла и добра, мальчик. Между прочим, все это время я заботился о твоих сородичах. Уберегал их от казни, кормил их, одевал и лечил, — прямо под боком у великого логофета, рискуя быть обвиненным в государственной измене… — Это не делает вас хорошим. Вы просто хотели их использовать. — Любому, кто хочет чего-то добиться, приходится использовать других людей. — Скажите, — вырвалось у Нарсе, — Рокшана, Хосров, остальные, с кем вы сговаривались… Вы применяли к ним свой фарн?  Ему в самом деле было важно это узнать. — Я лишь чуть-чуть раздул искру, что и так в них полыхала, — ответил Велизарий. — Жаль, что они погибли, да еще так бесполезно, так дешево. Но я готов тебе это простить. У меня есть сотня других. Горячих, готовых на все… — Вы как будто всерьез этим гордитесь. Велизарий сузил глаза.  — Конечно, горжусь. Это моя победа. Верность этих людей теперь принадлежит мне.  — Просто подчинить кого-то своей воле — это не победа, — сказал Нарсе. — Настоящая победа — это когда человек сам отдает тебе свою верность. Когда понимает, почему правда — за тобой. Запутать его, заманить на свою сторону ложью — тоже победа, ладно, хоть и кривая и подлая. Но вот так… Нет. Тут нечем гордиться. Сделать из человека куклу — в этом нет никакого интереса, никакой сложности. К фарну прибегают, когда бессильны обойтись без него, когда ничего нет ни в голове, ни в сердце. Сам Нарсе считал это утверждение как минимум спорным, но если Велизарий из хорошо знакомой ему породы людей, любящих вызовы и считающих себя самыми умными на свете (а было похоже, что он из них), это его проймет. Нарсе довольно редко хотелось кого-то задеть, но сейчас был именно такой случай.  В следующий миг он пожалел о своей браваде: в его разум словно вонзилась тысячи ледяных игл. Вместо радости от соприкосновения мыслями с кем-то, связанным с Изнанкой, его накрыло болью. Болью, которая существовала только в голове, была только понятием о боли, призраком, — и все-таки выламывала тело не хуже настоящей… По правде говоря, до этого момента Нарсе не был уверен, что его собеседник неправ: многое из сказанного Велизарием казалось довольно разумным. Да и Нарсе действительно не особенно много понимал в этом всем. Может быть, он даже сознательно избегал размышлений о таких вещах, как свобода и истина и другие высокие идеалы, потому что подозревал, что именно ради таких идеалов и совершается величайшее зло в этом мире. Нарсе уже случалось видеть людей, которые творили ужасные вещи и вовсе не думали о себе как о зле — у каждого была своя правда, все считали себя героями или жертвами.  Но в некоторые моменты он убеждался, что в мире существует и вполне конкретное и однозначное зло. С ним очень сложно бороться, потому что оно рассеяно практически повсюду, во всех и каждом, как пыль (и он точно знал, что уничтожать тех, в ком оно живет, не помогает — именно так эта болезнь и перекидывается с одного человека на другого). И таким вот однозначным злом было, например, желание причинить другому боль: не из необходимости, а потому что человеку просто нравилось ее причинять, как Нарсе нравилось жареное мясо в сливках. — Вы ни из кого не сделали людей нового мира, — выдавил он, понимая, что сейчас его накроет очередная волна боли. Губы дрожали, в уголках глаз выступили слезы, но промолчать он никак не мог. — Вы сделали безумцев, которым все равно, кого и за что убивать. Тех самых чужаков, которых так ненавидите. Новые ледяные иглы не воткнулись ему в мозг. Вместо этого холодные глаза будто впились ему в самую душу. Как если бы до того, слушая разглагольствования Велизария, Нарсе кое-как барахтался в волнах чужой воли, сопротивляясь, а теперь его сжали какие-то ледяные оковы и потащили на самое дно. Велизарий процедил: — Таким красивым мальчикам не идет много говорить. Ты гораздо больше нравился мне таким, каким вошел в эту комнату. Нарсе понял, что не может ни возразить, ни пошевелиться. Даже малейшие движения, как дыхание, давались с трудом. — Встань и подойди сюда, — велел Велизарий, и ноги сами понесли Нарсе к его креслу. Велизарий, откинувшись на спинку, с удовольствием наблюдал за ним.  — Так-то лучше. Уверен, в следующий раз я найду, за что тебя зацепить. Мы с тобой еще будем разговаривать, и не раз… А пока помолчи. Тебе это очень к лицу.  Нарсе вдруг понял, что мелькнуло в глазах этого человека, кажущегося таким холодным и бесстрастным, когда он говорил: «Ты не то, что эти замызганные городские пташки…» Этот неуверенный голод, который как будто боялся сам себя.  Лучше бы было не понимать. Велизарий похлопал по своим коленям в черной мантии: — Садись сюда. Честное слово, ты просто очарователен, когда такой послушный. Нарсе выполнил команду — как он мог не выполнить? Все, что ему оставалось — стараться отвлечься. Думать о чем угодно кроме того, что даже сквозь одежду в ложбинку меж его ягодиц вжимается нечто, недвусмысленно твёрдое.  Еще недавно он старался стать телом без чувств и мыслей, теперь оставалось лишь представить, что у него тела и вовсе нет.  Велизарий издал короткий смешок. — Говоришь, в том, чтобы превратить человека в куклу, нет никакого интереса? Да ты и впрямь дурачок. Человек в полной твоей власти, мальчик, вот в чем интерес, — тихо сказал он на ухо Нарсе, отодвинув в сторону его волосы, щекоча шею дыханием. Его руки расстегнули ворот его одежды, скользнули внутрь. — И он будет ненавидеть тебя за это всей душой, ненавидеть так, что ноют кости, и все равно никак, никак не сможет этому помешать. Это лучше всего, что есть на земле, пьянее убийства, слаще секса. Каждая частичка тела Нарсе умоляла отшатнуться, но вместо этого ладони Велизария стиснули его ягодицы, вжимая в собственные бедра еще теснее. …Опять вспомнились игры полнолуния, его самые первые: Нарсе выплывает из сонного полузабытья и видит мужчину, которого час назад любил как никого другого во всем этом мире — как же его звали? — а тот, хотя опьянение игр уже должно было пройти, почему-то все еще смотрит на Нарсе с жадностью. «Ты просто чудо, такой чувствительный... Может, повторим?» — Мужчина проводит большим пальцем по его губам, касается груди; Нарсе передергивает. Мужчина с видимым разочарованием говорит: «Понял, извини…» — и неловко смеется… В отличие от того партнера по играм, Велизария отсутствие отклика ничуть не беспокоило. Его холодные пальцы скользили по шее, по груди Нарсе, обрисовывая ключицы, задевая соски. Прикосновения ощущались так остро, что почти причиняли боль. — Мне нравятся мальчики с характером, — шепнул Велизарий. — Нравится наказывать их, чтобы они становились послушными… Ты был очень непослушным мальчиком, я буду наказывать тебя долго… «Это просто тело. Это не я. Меня здесь нет». Но, к сожалению, он отлично чувствовал как собственное тело, так и холодный пот на жадно хватающих его ладонях, тяжелое нечистое дыхание, видел каждую пору на бледной, как рыбье брюхо, коже Велизария. — Надеюсь, ты хорошо вымылся? — спросил тот. Конечно же нет, Нарсе после той лохани чувствовал себя настолько грязным, что сам даже за руку бы себя не взял. Нарсе посетила ужасная мысль: предыдущих гостей Велизария тоже заставляли мыться для этого? Замызганные городские пташки. Это ведь не про тех детей в подвале. Это просто не может быть про них.  Если бы он был хозяином своему телу, его бы сейчас стошнило.  Велизарий игриво добавил:  — Или, может, покажешь, какой ты послушный и старательный мальчик, встав на колени? Скажи, чего хочешь. — Я хочу… чтобы вы умерли, — сказал Нарсе и сам замер от оглушительной честности этих слов. (Выходит, у него все-таки осталась какая-то свобода воли. Свобода трепыхаться, как жертва сорокопута, насаженная на колючку). Дыхание Велизария тоже на миг прервалось, но явно по иной причине, стояк стал каменно-твердым. — Сейчас я научу тебя, как мне дерзить, — прошептал его мучитель. — Вижу, ты жаждешь самого сурового наказания. Придется преподать тебе урок… Раздвинь немного ножки, мой мальчик, и выгни спину… Вот молодец, вот умница…  Он выдержит. В конце концов, это не смертельно. Будет очень больно, но игры полнолуния тоже никогда не были цивилизованными и деликатными… «Больные выродки. Привыкли ебать кого попало в своих блевотных групповушках…» Эти слова Юстина до сих пор звучали у него в голове, и от них было больно. Он знал, что это одна из тех сторон жизни арья, которые его друг никогда не поймет. Юстин явно именно так и воспринимал это — как… изнасилование, где любой участник был и мучителем, и жертвой. И, конечно, у него были причины так думать, на играх сбрасывали не только сексуальное напряжение, но и агрессию, чтобы в жизни ее было меньше… Но при всем этом сутью игр была любовь: слепая, животная, безличная — и все же именно любовь. Принимая в свои объятия Соруша, ты был влюблен в него на веки вечные, потом твой рот прижимала к своей промежности Сайе и ты понимал, что на самом деле любишь Сайе, пока к вам не присоединялась Махса или кто-нибудь еще. Ты любил их всех и, сливаясь с ними в майнью, знал, что и они любят тебя; ты был частью единого многорукого и многоголового существа — древнего, вечного, горячего, как живое сердце, качающее кровь. Вряд ли это хоть чем-то похоже на то, когда тебе раздвигает ноги какая-то мразь… Тело, тело… Был какой-то разлад между его телом и всем остальным. И уже давно. Как лекарь Нарсе осознавал, что с ним что-то не так, хоть и не понимал природу этого разлада. Может, и не стоило пытаться понять. Его все устраивало как есть: игры играми, а в жизни странно хотеть таких диких, животных вещей с людьми, которые тебе дороги.  Сейчас, вздрагивая от того, как Велизарий торопливо шарил между их телами, расстегивая свою мантию, Нарсе безучастно, отрешенно уточнил эту мысль: это не просто странно, это неправильно. Это мерзко, что одни люди используют других для удовлетворения своих потребностей. Это расчеловечивает. Его тело почти кричало от ужаса перед тем, что должно было произойти. Тело, просто тело… Не голова, не сердце. Не высокие идеи, не благородные чувства. Тело не имело отношения ни к свободе, ни к истине. Просто требуха. И все-таки тело всегда было самым верным его союзником — вот это самое тело, которое он сейчас предавал тем, что никак не сумел защитить.  А еще тело — механизм, на котором держится вся эта вселенная чувств и идей. И механизм этот — он вообще-то ужасно хрупкий. Сломать его — что пальцами щелкнуть. Один умелый колющий удар меча, точный выстрел, капля яда — и все. Как будто и не было вовсе на свете того непостижимого чуда, что называется человеком, и никто не узнает, мечтал ли он построить новый мир или залить свой город реками крови.  А что, если…  Может ли он хоть немного шевелить руками? Да, может. Совсем чуть-чуть, но много и не нужно. «У меня есть защита как от двойников, так и от физического вреда», — сказал Велизарий. Защищают ли его эти магические печати от фарна? Сам он ведь использует фарн беспрепятственно. Нарсе ведь только недавно думал о том, что у любой монеты две стороны. Фарн перемещения через Изнанку только безумцу может показаться предназначенным для убийства — на самом деле это дар путешественника, исследователя, ученого. А целительский дар… Конечно, даже у него есть оборотная сторона, и Нарсе давно и хорошо знал, какая. Нет! Это нарушение всего уклада арья, это… кощунство, оскорбление Аши… Никто никогда не применял целительский фарн таким образом… Но, в конце концов, все, что с ним происходило после Можжевелового Края, вся эта подаренная ему жизнь — нарушение уклада и кощунство… Он крошечными движениями, мучительно медленно перемещал свои ладони к обнаженным бедрам Велизария и наконец положил их поверх кожи. Тот, должно быть, решил, что непослушный мальчик наконец начал получать удовольствие от происходящего.  Нарсе потянул за тонкие светящиеся магические нити, пронизывающие тело. За те, что вели к сердцу. Почему-то он верил, что Велизарий потеряет сознание мгновенно. Но нет. Нарсе ощутил, как его мучитель дернулся всем телом и судорожно вздохнул — ему ли не знать, человек не умирает так быстро. А затем в мозг Нарсе вонзилась уже знакомая тысяча ледяных игл.  Для Велизария с его фарном боль была иллюзией мозга. Для Нарсе боль была вполне физической вещью: сигналами, которые распространяются по нервам. И он, в отчаянии вцепившись пальцами в это ненавистное ему тело, послал нужную команду в нити нервов, пронизывающие человека точно так же, как магические связи. Следующие двадцать секунд были самыми болезненными в его жизни — Нарсе казалось, ледяные иглы живьем выворачивают его наизнанку, — но он был готов поклясться, что конец Велизария был ничуть не менее мучительным. После того как Велизарий осел в кресле — с расширенными, переставшими реагировать на свет зрачками и стремительно синеющей кожей, — Нарсе просто свалился рядом на пол набок, как сломанная кукла, все еще не в силах двигаться. Через несколько минут сковывавшая его волю ледяная хватка разжалась. Его мучитель был бесповоротно мертв. Нарсе поднялся, отступил на несколько шагов. Кое-как поправил ту мерзкую тряпку, что заменила ему одежду. Руки тряслись.  То, что он сделал, отличалось от самозащиты в бою. Нарсе не просто убийца, он убил человека намеренно, убил мучительно. И, возможно, в какой-то миг даже был этому рад. «Ты просто получаешь еще одного мертвого человека, — вспомнил он слова Лина, — человека, который был не так уж и ужасен, потому что никто не может быть ужасным постоянно…»  В голове была одна пустота и неразбериха. Нужно… нужно… Он не мог ничего сообразить. Сердце колотилось как сумасшедшее. Он просто хотел оказаться подальше отсюда.  Нарсе открыл дверь. Пошатываясь, вышел в коридор; побрел в ту сторону, откуда привела его та женщина, — к той комнате с лоханью. Одежда... его одежда… Нельзя бросать ее тут, это часть него.  Нет, он делает что-то не то… Ах да, точно, нужно найти дорогу назад в тюрьму, к Лину, к тем обезумевшим арья. Может, удастся снова притвориться безвольной куклой… Нет, только не куклой — больше никогда, ни за что…  Кто-то схватил его за плечо. Мужчина в одежде ученого напряженно смотрел на него. — Что ты тут делаешь? Ты из тех… Нет, погоди, я тебя никогда раньше не видел. Охрана! К ним устремились несколько человек. Взгляд Нарсе заметался. Он знал, тело не подведет его, он сможет защититься даже без оружия и без двойника. От этих нескольких, да, — но вряд ли от всего Магистерия… — Милые, — сказал чей-то спокойный веселый голос, — все хорошо, этот юноша никому не угрожает. Я заберу его у вас. Он мне нужен. Посреди коридора стояла женщина в тунике из сливочного цвета парчи, на плечи была наброшена накидка, тоже светлая. Узкая талия была перехвачена поясом из нескольких металлических обручей — кокетливо до дерзости по нынешним временам, насколько Нарсе успел понять. Однако лицо женщины было согласно приличиям прикрыто полупрозрачной тканью.  — Насчет этого надо узнать у господина,  — возразил ученый, который попытался задержать Нарсе.  — Ну так узнай, — сказала женщина приветливо. — Он сегодня здесь, у себя. Был. Разрез на подоле туники открывал ногу женщины до колена. Взгляд Нарсе почему-то намертво прилип к этой загорелой ноге в высокой кожаной сандалии. Высокий свод стопы, косточка узкой щиколотки, округлая мускулистая икра. Он уже видел эту ногу, и не раз. Больше того, он касался ее совсем недавно… Он хорошо запомнил, как стаскивал сапоги с этих ног, таких изящных. Но увидеть их — здесь? В Бизанте? В Магистерии? Нет, невозможно… Его взгляд снова метнулся к талии. К рукам с тонкими запястьями. К груди — которая под свободной туникой, конечно, могла быть какой угодно, но Нарсе был уже абсолютно уверен, что она не женская. К закрытому тканью лицу; шелк покрывал и голову, но из-под него выбивалось несколько крупных медово-русых локонов. — Но, добрая госпожа, при всем уважении… — Мысли мужчины легко читались без всякой магии: кто она вообще? Но, должно быть, у этой женщины есть право тут находиться, она держится так уверенно! Идти к Велизарию и что-то выяснять ему явно не хотелось. — Очень подозрительно, что арья просто шастает тут без всякого сопровождения… — Уверяю, ничего подозрительного в нем нет.  — Про такие случаи господин специально предупреждал, что нельзя...  — Вот пусть он придет и сам об этом скажет. А пока что не смею вас задерживать.  — Ладно, ладно, раз он ваш, забирайте его, — раздраженно сказал ученый. — Не знаю, кто вы, но мне в любом случае придется доложить…  — Конечно, милый, докладывай, — под вуалью явственно обозначилась улыбка.  Женщина протянула Нарсе руку. Он сжал тонкие пальцы, словно в каком-то тягучем дурманном сне. Они быстро пошли по коридору. Беспрепятственно вышли во внутренний двор, миновали ворота Магистерия. Позади послышались встревоженные голоса, и тогда они побежали. Нарсе спотыкался, но не отпускал руку. Наконец они свернули в безлюдный переулок и остановились. Его рука все еще лежала в руке незнакомки.  Мир сложился и развернулся, как свиток.  Вместо зданий Великого Города их теперь окружали стены грота, который Нарсе знал почти как свой собственный. Женщина откинула с лица вуаль и оказалась князем Ардаширом. — Тюрьма… — сказал Нарсе. Голова перестала быть пустой, как барабан, но сумятица никуда не делась. — Лин… Заговор! Это был Велизарий, логофет дороги… Он хотел объединить недовольных мирным соглашением арья с перевертышами Бизанта и… — Я знаю, — мягко сказал Ардашир. — Лин сейчас у Геларе, надеюсь, он спит, для его же блага; Юстину я послал записку с Афиной, чтобы он не беспокоился за вас обоих. Ни о чем не думай.  Все те догадки, что терзали Нарсе в подвале Магистерия, снова обрушились на него, как каменная плита. Точно ли те страхи и то беспросветное отчаяние были навязаны ему извне? Все это время Нарсе и правда использовали. Он был просто фигурой… — Значит… Значит, вы все знали с самого начала. На это Ардашир ничего не ответил.  Нарсе не поднимал глаз от пола. Еще никогда он так отчаянно не желал одновременно оттолкнуть человека и обнять изо всех сил. — Скажите мне, что делать, — тихо сказал он. — Прогоните меня. Или прикажите остаться. Или скажите верить вам, и я поверю. Какое-то время Ардашир молчал, потом сказал: — Посмотри на меня. Я никогда не хотел говорить тебе, что делать, Нарсе. Я хочу, чтобы ты сам это решил. Нарсе несмело взглянул в золотистые глаза, затем дальше — за них, вглубь… Вот оно — то, что он когда-то назвал картой будущего. Паутина событий: случившееся и неслучившееся. То, что осталось в прошлом, было ясно видимой, единой линией, самой яркой из всех, побочные линии и будущее — множеством разветвляющихся, смутно видимых вариантов. Так запутанно. У Нарсе, наверное, сразу заболела бы голова, если бы пришлось держать в ней столько всего. Во все эти будущие было слишком тяжело всматриваться, и он сосредоточился на том, что уже случилось. …Князь знал про заговор Рокшаны и Велизария, знал довольно давно… Что в Железном Перевале ждет Юстина — он не знал… Впрочем, понимал, что ничего хорошего. Нарсе поразило, сколько было в Ардашире злой, бессильной боли из-за случившегося; но Ардашир знал, что Юстин не умрет, в этом он не соврал... Он никогда не врал Нарсе. Не всегда говорил всю правду, но лишь когда правда была опасна или когда он был уверен, что знание причинит больше горя, чем незнание. Нарсе только сейчас осознал: если бы он остался в Эраншахре, Юстина спас бы Лин. Пришлось внимательно присмотреться к этой линии событий, более бледной и тонкой, чем основная: Ардашир явно считал ее самой предпочтительной из всех, но все это так и осталось несбывшимся. Нарсе никогда не должен был оказываться в Железном перевале. Лин остановил бы Рокшану и ее сообщников. Он бы спас Юстина, и они двое подружились бы точно так же, как в известной Нарсе версии случившегося. Юстин потерял бы обе руки, а не одну, но бывают вещи и хуже. Лин, а не Нарсе, встретился бы с Велизарием.  Дальше эта линия событий шла параллельно с тем, что успело произойти на самом деле: ясная нить вела Юстина дальше в будущее…  …И еще дальше — где в конце его все же ждала смерть…  …Но она была вовсе не напрасной — там была спасенная жизнь, и так много других жизней, не оборвавшихся благодаря этой: не одна, не две, а тысячи…  Теперь он понял. Понял, в чем был выбор Ардашира — тот, о котором он сейчас ждал, что скажет Нарсе, как приговора. Допустимо ли платить жизнью одного человека за тысячи других? А если это друг твоего советника и ученика, да и твой друг тоже? А если это решение совпадает с решением самого Юстина?  Подведение математики человеческих душ всегда было неблагодарным делом. Это было как с убийством Велизария: то, что сделал Нарсе, не было правильно. Но это не было и неправильно. Оставалось смириться, что у него нет ответов на некоторые вопросы. Он знал одно: если бы решение послать Юстина в Бизант далось Ардаширу легко, значит, принял его уже совсем не тот человек, которого Нарсе любил. Но оно не было легким. Ни одно из его решений никогда таким не было. Повинуясь какому-то порыву, он взял руку Ардашира и прижал к губам. Правда, не ладонь или запястье, как ему хотелось, а всего лишь тыльную сторону кисти — как в спектакле, что они разыгрывали с Юстином… Там это было весело и забавно — а сейчас… Сейчас это явно было что-то другое; что-то дернулось в солнечном сплетении. Поцелуй лег на костяшки, сухие и теплые, Нарсе почувствовал вкус, почувствовал запах, под кожей бился пульс, и губы отрывать совсем не хотелось… Они все еще были соединены майнью, и Нарсе увидел, как из-под карты будущего мгновенно проступил другой слой мыслей, словно разум Ардашира был множеством полупрозрачных стекол, накладывающихся друг на друга. На этом слое были чувства от поцелуя: сначала удивление, даже испуг, — потом понимание порыва, заставившего Нарсе это сделать; и много других чувств — облегчение, что Нарсе простил его, радость от их встречи, тоска от долгой разлуки… Нарсе тихо, счастливо вздохнул. Все эти чувства были отражением его собственных. Никто из них не предавал другого, и он уже не мог понять, как то темное наваждение могло затмить ему разум там, в подвале Магистерия. Князь еще ни разу не открывал ему мысли так откровенно, и на миг Нарсе, завороженному сложностью этих слоев, стало интересно, что там есть еще; там не было никаких туманных пятен, но, несмотря на их прозрачность, в них было слишком много всего — разные идеи и планы, мысли о прочитанных книгах, повседневные заботы и тревоги, — поэтому чем дальше, тем больше они затемнялись, и на глубине уже ничего нельзя было рассмотреть. Нарсе снова перебрал в памяти их прошлые разговоры, все эти предостережения, которые в недавнем помрачении разума казались ему подлыми манипуляциями. — Мне так стыдно. Вы правда пытались предостеречь меня от поездки, а не подтолкнуть к этому… Ардашир расхохотался, так подкупающе и заразительно, что Нарсе тоже невольно улыбнулся. — Нарсе, ты меня с ума сведешь. Это был первый раз, когда я попытался что-то всерьез тебе запретить, и ты сделал все ровно наоборот. Да еще и думал, что я… О, боги… Нарсе сердито покраснел. — Может, это в следующий раз побудит вас говорить со мной честно, — сказал он все еще немного обвиняюще. — Я пытаюсь, как видишь. — Смех прекратился, Ардашир из-под ресниц взглянул на Нарсе, неприкрыто оценивающе: правда ли он способен делать дело, а не устраивать ссоры и истерики на пустом месте? — Но если бы я рассказал все с самого начала, в тот момент ты бы это не принял. Это была правда, и Нарсе смутился еще больше. Он не был каким-то орудием или фигурой, он был просто глупым и горячим ребенком, вклинившимся в события, в которые не должен был вмешиваться… А еще он теперь знал, что в варианте, к которому Ардашир стремился изначально, Велизарий не должен был сегодня погибнуть. — Я… не должен был это делать, да? — подавленно сказал он.  — Не глупи, ты все сделал правильно. На свой лад это очень удачное развитие событий. Ты, наверное, единственный человек в мире, который вообще был способен сопротивляться этому подонку. — А вы? — растерялся Нарсе. — Нет, в прямом противостоянии воли он бы меня одолел, — просто сказал Ардашир. — К сожалению, именно люди, которые явно неправы, обычно больше всех убеждены в своей правоте. А у меня нет таких твердых принципов, как у тебя. Я слишком часто сомневаюсь в том, что делаю. Конечно, Ардашир преувеличивал, он всегда казался таким… невозмутимым и решительным. Мысль, что под этой оболочкой одна только усталость и смятение, была слишком ошарашивающей, Нарсе тут же отбросил ее. До этого они не обсуждали приставания Велизария и факт, что Нарсе сделался убийцей, ни словами, ни в майнью; но вот наконец его разума коснулась осторожная мысль: «Мне очень жаль того, что сегодня случилось, но совсем не из-за того, что события пошли не по тому пути. Мне бы хотелось, чтобы ты никогда не взрослел». — Грусть и чувство вины расходились в майнью, как круги по воде. Ардашир все это время оберегал Нарсе от всех опасностей, как будто он был сделан из чинского фарфора. Но нельзя же всю жизнь провести хрупким, прозрачным, подернутым трещинами… Такой человек просто не сможет встретиться с миром лицом к лицу. Он попытался выразить эту мысль в майнью, как умел. Но вместе с тем Нарсе посетило чувство какой-то нехватки, желание чего-то более вещественного. Вот бы обнять. Нет, это слишком: хоть Ардашир и называет его другом, они все-таки совсем не ровня… Тогда он осмелился приоткрыть кусочек того одиночества, что глодало его в Магистерии: желание почувствовать в своих волосах теплую, родную руку, хоть это и было совсем по-детски. Ответная мысль оставила чувство тихого смеха, но не веселья: «Конечно, я посижу с тобой. Ложись». Было немного странно располагаться в постели в чужом гроте (и особенно в этом гроте, хоть Нарсе и не смог бы ответить, что тут не так); но он ведь не особенно помешает, если приляжет на несколько минут? Он осторожно примостился поверх покрывал, прямо в одежде. Искоса следил, как Ардашир расстегивает свои сандалии, один ремешок за другим. В другое время Нарсе подумал бы: «Какая неудобная обувь». Сейчас у него в голове всплыл случайно почерпнутый где-то осколок знания, что в качестве выражения почтения правителю иногда целуют не только руки, но и ноги. Неужели люди правда делают это? А докуда прилично целовать — голень еще можно или это уже немного странно? А колено? Наконец Ардашир покончил с обувью и уселся с ногами на кровать рядом, взяв какую-то книгу; отвел со лба Нарсе спадающую туда прядь, ласково взъерошил волосы, потом медленно, с нажимом провел пальцами по голове, как расческой. Знакомое электрическое чувство пробежало по позвоночнику (Нарсе счастливо зажмурился), но утонуло в усталости.  Пламя от резных светильников рисовало узоры на потолке и стенах, лицо Ардашира в этом свете казалось отлитым из латуни, волосы — окруженными солнечным гало. Рука поглаживала его по макушке, рассеянно перебирая волосы. Тепло тела рядом,  ровный и спокойный уют мысленной связи, убеждающий Нарсе, что он не отвлекает от важных дел, что его присутствие действительно желанно, — все это погружало в состояние расслабленного блаженства. Не прошло и минуты, как он понял, что глаза слипаются. Конечности были свинцовыми, а голова ни в какую не хотела отрываться от подушки. Нет, он, конечно, не заснет, он ведь не у себя дома; это всего на минуточку… «Ты, конечно, не помнишь, но ты как-то заплетал мне косу, когда мне было пятнадцать… Это было лучше всего на свете…» — подумал он сонно. «На самом деле я помню это, и довольно хорошо. У тебя всегда были очень красивые волосы». «Правда? Жаль, сейчас они уже не такие». «Сейчас еще лучше. Спи, Нарсе». Он не был уверен, правда ли Ардашир склонился над ним и поцеловал в уголки глаз — сначала один, потом другой, — или его в этот момент уже одолела дрема. Нарсе был дома, и все в мире было правильным, на своем месте.