Кость из птичьего крыла

Лин Арья хоронили своих мертвых на Башнях молчания, чтобы ветер, солнце и птицы очистили кости от плоти. Лин не знал, что происходило с костями потом — было ли принято их хранить или нет, — но в доме Геларе имелся небольшой деревянный шкаф, а в шкафу лежал череп. Вид этого шкафчика — из дерева, залакированного в разные оттенки, украшенного затейливой резьбой, — не сулил ничего дурного, так что, открыв его в один из тех моментов, когда в гроте никого не было и его одолевало любопытство, Лин сильно удивился, обнаружив там потрепанную мягкую игрушку, маленькие вышитые ботиночки и тот самый череп: дыры глазниц, маленький острый арьянский подбородок. Череп был довольно небольшой. Подросток? Брат, сестра, сын, дочь? Лин так и не решился спросить, но подсчитал: Геларе сейчас было тридцать с чем-то, теоретически у нее мог быть другой ребенок до Каве — дитя, которое почти успело вырасти, а потом… Что потом? Сейчас Лин был практически уверен, что знает ответ на этот вопрос: ребенок Геларе не прошел испытание взросления. Если оно было таким же, как то, которое назначили Лину, неудивительно, что на нем мало кто выживал. Сюда, на место начала испытания, его доставили две женщины. (Куда «сюда», он не знал: ему завязали глаза. Было тяжело дышать и ужасно холодно, так что, значит, они поднялись куда-то в горы — так высоко, как Лин прежде не бывал; одна из сопровождающих владела силой перемещения через Изнанку, так что они могли быть где-то недалеко от Эраншахра, а могли — и за тысячу километров). «Если ты не сможешь выбраться, мы вернемся за тобой на закате», — сказали они ему. Но Лин всерьез опасался, что к закату от него останется только промерзший труп — несмотря на теплую куртку с капюшоном, штаны на меховой подкладке, сапоги из шкуры снежного барса и специальные покрытия для рук, которые арья называли «рукавицы». Мороз пробирался под одежду все беззастенчивее. Руки, связанные за спиной, совсем окоченели даже в рукавицах. Веревка, увы, держалась крепко, без всякого жульничества, как и повязка на глазах. Лин уже не был так уверен, что князь Ардашир каким-то таинственным образом поможет ему пройти это испытание. Если бы все было так просто, он спасал бы и всех этих несчастных погибших подростков, верно? Геларе предупреждала Лина: когда на холоде вдруг кажется, что ты согрелся, и тянет в сон — дела совсем плохи. Слава Богу, до этого пока было далеко, Лин трясся как лист на ветру. Он стучал зубами так сильно, что повязка все-таки сползла с одного глаза, и он хотя бы смог увидеть, где находится. Никогда в жизни он не видел такого завораживающе прекрасного и одновременно явственно враждебного человеку места. Нарсе рассказывал ему, как озера и реки зимой становятся твердыми, как камень, и прозрачными, как стекло, но Лин не очень-то ему верил — он никогда прежде не видел лед в больших количествах. Теперь же вокруг только он и был. Ледник, вот как это называется. Это как пещеры — только тут не было ни травинки, ни клочка земли, ни даже камня, один только только прозрачный зеленоватый лед и жгучий мороз. Он видел облачко пара от своего дыхания. Ледник был похож на фантастический дворец, хоть Лин и догадывался, что эти удивительные формы создала вода, а не какой-то безумный архитектор: сосульки всех форм и размеров — словно полированные колонны, — арки, своды, тонкое снежное кружево на стенах. Сам он, с повязкой на глазах и связанными руками, лежал в центре одного из этих ледяных залов. Помещение было более-менее правильной квадратной формы, и его пронизывали лучи солнца — потолка тут не было, ледяные стены уходили куда-то на недосягаемую высоту и обрывались, в вышине виднелось солнце и синее морозное небо. Вокруг открывались проходы в другие подобные созданные водой помещения, целая вереница залов ледяного дворца. Солнце просвечивало стены, похожие на зеленое стекло, пузырьки воздуха в толще льда вспыхивали на свету, словно жемчужинки. Ну что ж, по крайней мере, он умрет в очень живописном месте. Со сползшей повязкой на глаза удачно вышло, но не то чтобы это как-то поправило его положение. Лучше бы получилось развязать руки — все это время Лин то дергал ими, то пытался извиваться, надеясь выскользнуть из веревок, но ни то, ни другое не помогало. И ради чего это все, спрашивается? Есть куда более простые способы покончить с собой — некоторые он даже испытал на собственной шкуре, пока был Архонтом Мира Сего. Правда, без особого успеха… К счастью. Потому что на самом деле он, конечно, знал, ради чего это все. Он хотел пройти это злосчастное испытание и вернуться к Нарсе. Впервые за двадцать лет своей жизни Лин действительно хотел жить. *** В тот день, когда Нарсе учил его кататься на лыжах и они поцеловались (а потом поцеловались еще раз, а потом еще), Нарсе предложил Лину остаться на ночь у него. — Нет, не в этом смысле, не думай… — сказал он, слегка покраснев. — Просто мне через пару дней снова нужно вернуться в Бизант, хочу провести с тобой побольше времени… У Нарсе в гроте помимо каменной ниши для постели имелась и деревянная кровать, там раньше спал Юстин. Но когда пришло время готовиться ко сну, как-то само собой решилось, что в одной постели теплее, и раз уж они пытаются быть парой, надо постепенно привыкать друг к другу, и вообще… Стоило им оказаться под одеялами, как Нарсе уснул сном младенца, обняв Лина и навалившись на него плечом и грудью; он слегка похрапывал — тихо, словно мурлыкал. Лин подумал, что у него самого всю ночь сердце так и будет колотиться где-то в горле, не давая заснуть, — ну и ворон с ним, он готов всю ночь слушать это милое сопение, — как тут же провалился в сон. Утром они проснулись в обнимку. И первым делом Лин почувствовал даже не возбуждение, а просто радость от уюта такой обыденной, но прежде недоступной ему вещи, как делить сон с… кем-то. С любимым человеком, точнее. Но от возбуждения, конечно, тоже было никуда не деться. Остатки тепла от растопленного на ночь очага все еще согревали грот, но от входа уже ощутимо тянуло холодом, и может, Нарсе просто пытался согреться об него — но, так или иначе, они много где друг к другу прижимались. И он во сне был мягким, податливым, теплым и таким непозволительно милым, что от его вида у Лина в груди что-то заболело. А еще Нарсе, как и он сам, был возбужден, и казалось самой естественной вещью на свете податься вперед, вжимаясь еще теснее… Но вместо этого Лин испуганно застыл, вспомнив момент, когда в таких же обстоятельствах решил заполучить удовольствие украдкой, как вор. Тут Нарсе пошевелился, крепче обнял его, сонно вздохнул и сделал то самое, чего Лин только что так остро и отчаянно желал сам: вжался в него полувозбужденным членом и одновременно принялся медленно целовать ему шею, прихватил зубами краешек уха, явно еще не до конца выплыв из дремотной неги. Лин понятия не имел, что за проблемы у Нарсе с сексом: может, кто-то когда-то сделал ему больно, а может, он сам бывал с кем-то груб и стыдился этого. Не очень-то признание Нарсе его и удивило: Лин ведь и сам, навидавшись в борделе Илифии разного, чуть было не расхотел навсегда что-либо с кем-либо пробовать; в любом случае Лин почти решил, что лучше больше ничего такого не предлагать Нарсе, а остаться друзьями. Ну… друзьями, которые много целуются и ночуют в одной постели?.. Но тут Нарсе пробормотал: — Мой Лин, — и Лина от этого повело так, что все сомнения и страхи тут же вылетели из головы. Он раздвинул коленом ноги Нарсе и несколько раз сбивчиво толкнулся навстречу его бёдрам, — и Нарсе не отшатнулся в ужасе, а еще теснее прижал его к себе и, продолжая горячо и мокро целовать шею и плечи, тоже жадно об него потерся. Черт его знает, что Нарсе думал о происходящем сейчас. Может быть, он считал эти полусонные неуклюжие попытки получить удовольствие, вжимаясь возбужденным членом друг другу в пах, никаким не сексом, а так, невинной дружеской возней. Но ему как будто было хорошо с Лином — и это главное. Его смуглые пальцы нашли руку Лина и лениво потянули ее вниз, втиснули между их телами, прямо поверх красиво вылепленного, довольно крупного члена, очертания которого были прекрасно видны под просвечивающей тканью штанов для сна; прежде чем Лин успел испугаться (что-что там было про отвращение к сексу?), его пальцы оказались решительнее него самого и обхватили чужой член сквозь ткань. Большим пальцем Лин машинально, бездумно — как сделал бы себе — приласкал головку сверху, размазывая по ткани пятнышко смазки. Нарсе подался навстречу прикосновению, толкая обтянутый тонкой тканью член глубже в руку Лину, а затем нетерпеливо дернул за завязку собственных штанов и приспустил их — и потянулся к завязке почти таких же штанов Лина. Лин охнул, когда их горячие напряженные члены соприкоснулись кожа к коже. Нарсе был такой нежный и приятный на ощупь, такой красивый — не только член, конечно, каждый его кусочек, ресничка и морщинка, каждый жест и улыбка, — прежде Лин и не представлял, что в этом мире есть что-то настолько прекрасное, не верил, что такие чувства бывают не выдумкой, что ему доведется их испытать; но он не знал, как выразить это острое, почти невыносимое восхищение словами, его хватило лишь на: — Отличный момент, чтобы сравнить, у кого длиннее, да? Нарсе фыркнул, его руки обвили шею Лина. — Не хочу ничего сравнивать. Ты такой красивый, Лин… Ты лучше всех. Да, вот, точно, Лин именно это и хотел сказать. Нарсе прижался к его губам коротким поцелуем, затем потянулся куда-то к краю кроватной ниши — а когда придвинулся обратно к Лину, в его руке был небольшой пузырек с маслом. Лин оторопел. Что, вот так… прямо сразу? Он не особо понял болтовню Нарсе про верхнюю роль, но вроде как он не против лечь под него, если Лин будет достаточно заботливым? Или он всё-таки хочет наоборот? Лин-то ничегошеньки не умеет, так что если у Нарсе есть хоть какой-то опыт (а он, как теперь знал Лин, есть — и даже в чрезмерном количестве), для первого раза проще всего будет сунуть подушку ему под задницу и, ну, трахнуть его самому, тогда хоть один из них получит удовольствие... С Нарсе он был готов на все, что прежде казалось ему по меньшей мере сомнительным. Это же ничего, что Лин просто будет лежать как бревно? Он надеялся, Нарсе возбуждают бревна. Вот только один день — это всё-таки маловато, чтобы перейти от первого в жизни поцелуя к чужому члену в своей заднице… Нет? — Э-э, у вас каждый держит масло прямо у кровати, — сказал Лин чуть более напряженно, чем ему хотелось бы, — или ты припас это специально, тайно мечтая растлить меня с самого момента нашей встречи? Нарсе взглянул на него с искренним удивлением. — Ты разве не пользуешься маслом, когда… касаешься себя? С ним гораздо комфортнее, лучше скользит. Он плеснул немного масла в ладонь, размазал по обоим членам — и ощущение его пальцев, скользящих вверх-вниз, было таким… таким… словом, Лин бы никогда не подумал, что от простой дрочки может быть так невероятно хорошо, — и вряд ли дело было в масле. Хотя кто знает! По правде говоря, он и понятия не имел, что такие вещи используют не только чтобы, прости Господи, отыметь кого-то в жопу, но и для чего-то еще. Век живи, век учись. Лучше скользит, фу-ты ну-ты! Кто вообще для дрочки пользуется каким-то навороченным маслом, пахнущим цветами? На худой конец, можно плюнуть в ладонь. Да он просто неженка и придира, понял Лин. Вот почему у него затык с сексом — ему, небось, попросту всегда, со всеми всё не то и не так… Нарсе прикоснулся к ладони Лина, оставив щедрое количество масла и на ней, а затем положил его руку поверх обоих членов. — Хочешь, давай ты?.. Он выжидающе уставился на Лина. Лин, чувствуя, как багровеет от смущения, кивнул: само собой, он хотел; если он не кончил в ту же самую секунду, то лишь потому, что занервничал еще больше прежнего. Конечно же, Нарсе с ним не понравится. Наверняка он еще тогда, когда они катались на лыжах, разочаровался в Лине из-за его неопытности… Два члена в руке ощущались странно, но он старался двигать ладонью так, как делал бы себе — сначала мягко и не спеша, потом жестче и быстрее. Они продолжали торопливо, беспорядочно целоваться, но Лин все время искоса поглядывал на лицо Нарсе, ужасно боясь увидеть там недовольство. Даже когда, как штормовая волна, набежало наслаждение (он торопливо вытер руку о простыню и взялся за чужой член), тревога никуда не делась: сейчас Нарсе посмеется над ним, что так быстро… Или, наоборот, у Нарсе долго не получается кончить, потому что Лин делает все не так, как надо?.. А может, он просто так и не осознал до сих пор, все еще сонный и разомлевший, чем они занимаются — а как только осознает, ему станет мерзко?.. Но Нарсе лишь сладко вздыхал, положив руку поверх ладони Лина и переплетя пальцы, и иногда слегка направляя, показывая, как ему хочется — быстрее, резче. Когда он в последний раз с протяжным вздохом толкнулся в его кулак, Лин напрягся: понравилось? Или его сейчас погонят в шею?.. Растрепанный, с припухшими от поцелуев губами, Нарсе выглядел вполне довольным (хотя слово «развратный» описывало его вид более точно). Он даже блаженно прикрыл глаза. Вряд ли он стал бы притворяться из доброты или снисходительности?.. Но тут Нарсе тихонько хихикнул, и Лин снова испугался. — Ну, где я облажался? — спросил он с досадой, приготовившись к насмешкам. Нарсе с каким-то удивлением сказал: — Нет, просто… Я и не думал, что это бывает так приятно. Он немного застенчиво улыбнулся Лину и положил голову ему на грудь, и какое-то время Лин, гладя его тяжелые черные волосы и вслушиваясь в сбившееся после секса дыхание, чувствовал себя самым счастливым человеком на свете («Ему не противно! Я нравлюсь ему!»)... Ровно до того момента, когда Нарсе заявил, что Лину нужна более серьезная физическая активность — и, к большому сожалению Лина, это не был намек на продолжение: Нарсе отправил его стирать испачканное белье и колоть дрова. *** Лежа плашмя на льду, вяло и безнадежно продолжая трепыхаться в веревках, Лин подумал: интересно, наблюдают ли арья за ним? С помощью какой-то магии, может быть... Хотя это живодерство какое-то: смотреть, как человек медленно, мучительно замерзает насмерть. Знает ли вообще Нарсе про его испытание? Тревожится ли за него? Вернулся ли в Эраншахр или все еще в Бизанте? Со стороны Ардашира было немного по-свински даже не дать им увидеться перед тем, как Лин, может быть, умрет. Тело онемело, в какой-то момент показалось, что холод уже не ощущается так резко. Стало страшно: неужели вот оно, преддверие смерти? Или солнце правда пригревает? Пронизывающие ледник лучи в этом царстве стужи казались холодными и режущими, как свет на гранях бриллианта… однако кое-где лед на полу и впрямь подтаял, образовав лужицы. Может быть, в тех местах, где свет солнца проходил сквозь сосульки? В голове Лина всплыло очередное бесполезное околонаучное знание из тех, которыми Илифия набила его, как чучело тряпьем: правильная линза может сфокусировать луч и разжечь огонь. Он подполз к горизонтальному ледяному наросту, который более или менее походил формой на что, что он себе представил, и под которым как раз собралась одна из луж от подтаявшего льда, хоть Лин и не был уверен, что эти лужи связаны с греющим эффектом линзы. Какое-то время — позорно долгое время, если честно: не меньше часа, — он катался и изгибался, словно червяк, подставляя связанные веревкой руки под проходящие через прозрачный лед лучи то так, то эдак. Его догадка оказалась не такой уж безумной — пойманный под правильным углом луч в самом деле был горячим, он чувствовал это даже через кожу рукавиц, но веревка гореть никак не хотела. Тогда он решил действовать иначе: сковырнул одной ногой меховой сапог с другой и подтолкнул его в то же место, под сконцентрированный ледяной линзой луч. Мех должен воспламеняться легче, чем веревка, верно? Особенно если подуть… И в самом деле, после нескольких попыток мех снежного барса задымился, а затем Лин увидел робкий язычок пламени. Вот оно! Он быстро повернулся к огню спиной и подставил веревку. Кажется, он сильно обжег при этом руки — хорошо, что они так закоченели, что он почти не почувствовал боли. Шевелиться руки, правда, тоже уже не особо хотели. Стоило большого труда потушить занимающийся костер, прижав курткой, но если бы он этого не сделал, то с меховым сапогом можно было попрощаться — а мороз уже успел пронзить ногу до костей. Основная часть сапога не пострадала, и Лин с радостью натянул его обратно. Наверняка арья проходили это испытание совершенно не так, ведь сутью было вызвать фраваши и доказать, что ты хорошо умеешь с ним обращаться. Ну что ж, теперь у него был наполовину обгоревший сапог, пятно копоти на некогда красивой куртке и — вот это было уже гораздо лучше — свобода передвижения. Подумав, он решил не выбрасывать ни остатки веревки, ни повязку, которую окончательно стянул с лица: вдруг понадобится еще что-то поджечь или… Да мало ли что! Чем еще он располагал, помимо теплой одежды, с которой, как он успел понять, лучше не расставаться ни на миг? У него был кусок хлеба, довольно маленький. Никто из тех, кто инструктировал его перед испытанием, не смог внятно объяснить, почему с собой дается именно такое количество еды, почему именно хлеб... Похоже, правила испытаний установились в глубокой древности, и с тех пор никто из правителей арья не рискнул их не то что поменять, но даже толком обдумать. Но главное: Лин все еще находился в ледяных пещерах — и следующей задачей, видимо, было найти отсюда выход. Через какое-то время он понял, что с устройством ледяного дворца что-то не так. Конечно, проблема могла быть в том, что Лин, дитя большого города, попросту не ориентировался на природе (что было правдой) и все участки ледника были для него одинаковыми — зеленоватый лед и причудливые блики света, — но это никак не объясняло, почему он раз за разом возвращался в тот самый ярко освещенный солнцем «зал» без потолка, с которого начал путь. Он попытался лучше запомнить комнаты, если их можно было так назвать, через которые проходил. Странным образом помещений оказалось, помимо места начала испытания, всего семь: низкая комната, с потолка которой свисали сосульки; помещение повыше, где острые наросты льда торчали не только сверху, но и из стен со всех сторон, как копья; комната, где сквозь стены и потолок лился яркий зеленоватый свет; зал со льдом более голубого цвета; зал, полный колонн, похожих на заледеневшие деревья; комната, где по стенам текла вода; и комната со стенами из мутного льда, где свет тускнел. И эти проклятые комнаты повторялись. Например, когда он прошел из низкой комнаты в зал с голубым льдом и дальше в следующий проход, то снова оказался в той же низкой комнате с сосульками — хотя этого быть никак не могло — а попытка пройти еще дальше в том же направлении (через, казалось бы, тот же проход, через который он только что попал в зал с голубым льдом) привела вовсе не в него, а в самое первое, освещенное солнцем помещение. Это в самом деле был дворец безумного архитектора, а не просто ледник. То есть, возможно, это когда-то и был просто ледник, но магия какого-то неведомого арья древности сделала из него хитроумный лабиринт. И не такой лабиринт, из которого можно было выбраться, просто не отрывая руку от стены или какие там еще хитрости обычно советуют. Ну что ж… Опять же, арья с их умением видеть какие-то магические нити, или другой слой реальности, или не пойми что еще — словом, то, что они называли словом меног в противоположность обычному физическому миру гетиг, — явно полагалось решить эту задачу иначе. Зато у Лина был математический склад ума — и этот хлеб, от которого можно было отщипывать крошки и отмечать ими проходы… Еще ему очень пригодилась бы бумага и чернила, чтобы рисовать схему лабиринта по мере прохождения комнат, но память у него тоже была неплохая. Его беспокоило лишь одно: не пропадут ли магическим образом драгоценные хлебные крошки, когда он будет попадать заново в комнаты, где уже был. Они никогда не исчезали, если он просто возвращался назад откуда пришел; если же шел дальше — иногда исчезали, а иногда он снова их находил, из чего Лин сделал вывод, что он не обязательно попадает в те же самые комнаты, а просто в точно такие же, но все-таки новые. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что ледяной лабиринт представляет собой повторяющийся набор из восьми комнат, и все это составляет квадрат 8х8, как доска для шахмат — этой игре научил его князь Ардашир. Проходы в каждом помещении (кроме угловых, заканчивающихся тупиками) вели в четырех разных направлениях, но на самом деле в новое помещение приводил только один из них, остальные были обманками, возвращающими в уже посещенную комнату. Комната за комнатой Лин рисовал в голове подобие карты. Он слегка нервничал, попадая раз за разом в помещения, которые выглядели точно как те, сквозь которые он уже прошел — но поскольку в них не было крошек, он верил, что продвигается куда надо. От ломтя хлеба остался кусочек размером с ноготь, когда за очередным проходом вместо пронизанных зеленым свечением ледяных стен Лина наконец-то встретил открытый снежный простор. Ура! Он все понял правильно! Не то чтобы Лин хвастался, но для того, кто полжизни провел в компании цифр, это была пустяковая задача. Хотя он, конечно, понимал, что для других она может быть вовсе не пустяковой. Он помнил шкаф, игрушку, вышитые ботиночки, череп. Какой-нибудь бедный подросток мог плутать по этому завораживающему ледяному дворцу часами — или днями? Лин понятия не имел, сколько времени нужно, чтобы замерзнуть насмерть, и никогда не хотел бы это узнать, — но, наверное, совсем немного, даже с учетом того, что у арья даже подростки физически куда подготовленнее него самого… У Лина было хорошее воображение, он почти видел, как этот бедный мальчишка — или девчонка — садится, прислонившись к одной из этих гладких стен, вовсе не сдавшись, а просто намереваясь чуть-чуть отдохнуть перед тем, как всерьез взяться за поиски выхода — и вот ему уже не холодно, но во всем теле такая слабость и вялость, ему хочется немного вздремнуть… И как потом за телом сюда являются взрослые, молчаливые и скорбные — и родители, должно быть, среди них, — и как потом им годами снится лицо их сына или дочери, спокойное и неподвижное, в игре бликов света и среди ледяных колонн, словно в каком-то драгоценном царском гробу… Ладно, хватит. Как бы самому не оказаться в таком же гробу. Да, из лабиринта он выбрался — но это, должно быть, только первая часть испытания. Ледник остался за спиной, впереди был крутой снежный склон, вокруг распарывали горизонт зубчатой линией горные вершины. Вот это высота! Облака плыли где-то внизу, горы поднимались из них, как острова из белого моря. И всюду был снег, он сверкал на солнце и слепил. Лин впервые увидел так много снега, когда катался на лыжах с Нарсе — и был очарован. Снег мог быть мягким, словно пух, и таинственно приглушать звуки, а мог вдруг превратиться в твердый наст, весело хрустеть и поскрипывать под ногами. То был один из лучших дней жизни Лина. Сейчас снег уже не казался ему таким занятным. Он стал иным — холодным и равнодушным. Как и устрашающе прекрасный ледяной дворец, снег принадлежал какому-то иному миру, не созданному для того, чтобы в нем жили люди. И Лин стоял не на аккуратном гладком склоне, как тот, по которому было так здорово съезжать на лыжах. Это была незнакомая гора, изрезанная оврагами и ущельями, и путь казался непроходимым. Он не видел никакой тропинки, ведущей из выхода из ледяного лабиринта в какое-то новое место. Судя по всему, такой тропинкой служили попросту те участки горы, по которым можно было пройти, или скорее проползти, не сорвавшись в пропасть. Он начал медленно спускаться по склону вниз, цепляясь за камни и наросты льда. Что ноги, что руки шевелились неуклюже, как колоды. Один раз он упал, когда нога застряла между камнями. Лежать на боку не шевелясь оказалось неожиданно приятно. Мысли Лина немного мутились от разреженного воздуха или, может быть, от голода или усталости, но он понял, что это удовольствие — тревожный звоночек, так что, как ему ни хотелось полежать еще, торопливо поднялся на ноги и, прихрамывая, продолжил путь. Мороз тут, на снежных склонах, стоял точно такой же, как и внутри ледяного лабиринта. Можно было бы сказать, что Лин ощутил холод с новой силой, но на самом деле он не забывал о нем ни на миг. Господи, как он мечтал развести костер! Но вряд ли ему снова удастся найти кусок льда подходящей формы, а главное, вокруг не было ни деревьев, ни кустов, ни травы, — ничего, кроме белой пустыни, из которой торчали черные утесы. А как сказочно хорошо было бы погреться у огня, вонзить зубы в шмат жареного мяса, попить горячего бульона или хотя бы кипятка… Он хотел пить. Сильно. Воды у него с собой не было. Ну, хоть жажда не должна стать проблемой, когда вокруг так много замерзшей воды, верно? Но через какое-то время Лин понял, что это проблема, и очень большая. Он запихивал в рот одну горсть снега за другой, но жажду снег почему-то не унимал. Пить хотелось все невыносимее. И от всего этого снега он замерз еще больше — хотя ему казалось, больше уже некуда: все лицо покрылось ледяной коркой. Он с тоской вспоминал подтаявшие лужицы в лабиринте: вода, хоть и зубодробительно холодная, но настоящая вода… Но он не хотел возвращаться туда. Вдруг поддерживающее лабиринт волшебство не предполагает, что испытуемый решит вернуться, и Лин все испортит или вообще погибнет там? К тому же он уже так много прошел… — Бля! — незамысловато выругался он, когда поставил ногу на то, что казалось ровным снежным настом, но под ним вдруг оказалась пустота, и Лин, вцепившись в каменную глыбу рядом, едва удержался на краю; часть наста осыпалась вниз, подняв тучу снежной пыли и открыв черную расщелину, у которой не было видно дна. Палка, чтобы разведывать дорогу впереди. Еще одна вещь в списке тех, которые очень бы пригодились ему здесь, и которых у него не было. Помимо огнива и оружия. Еды тоже не осталось: ту, последнюю крошку хлеба он на радостях закинул в рот, когда выбрался из лабиринта. Зря — пустой желудок тут же заболел, намекая, что ему хотелось бы чего-то посущественнее. Теперь Лин пытался прощупывать путь перед собой руками. Да и вообще он уже больше полз, а не шел. Если арья наблюдали за испытанием, то, небось, надорвали животики от смеха, глядя, как он карабкается на четвереньках, как дурак, там, где сами они наверняка перескакивали бы с одного утеса на другой изящно, как горные козлы… В какой-то момент он просто перестал понимать, куда двигаться дальше — скалы со всех сторон казались неприступными. Кстати о козлах: в нескольких метрах внизу Лин заметил на снегу цепочку следов маленьких копыт. Следы тянулись вдоль заснеженной каменной приступки, более надежной на вид, чем скалы, среди которых он карабкался сейчас, ее можно даже было назвать настоящей тропой. Но как попасть туда? Лина от этой козьей тропы отделяли несколько метров крутой и скользкой каменной глыбы без всяких выступов. Вот тут-то он и вспомнил про остатки веревки. Связав вместе все ее куски, он обмотал получившуюся длинную веревку вокруг одного из утесов, но когда Лин спустил его вниз, оказалось, что до каменной приступки не хватает по меньшей мере трех метров. Подняв веревку назад, он открепил ее от утеса и обвязал вместо этого вокруг небольшого камушка, который установил, как якорь, между двумя другими валунами — так получилось сэкономить немного длины веревки. К ее концу он присоединил и бывшую повязку для глаз (еще метр длины), а затем снова сбросил все это вниз. Веревки все еще немного не хватало, но была не была… Он спустился по веревке вниз, отстраненно удивившись, что негнущиеся руки и мокрые рукавицы еще способны за что-то хвататься и держаться. Повисев несколько мгновений, решился упасть — как учил его Нарсе: сжавшись в комок, прижав локти к бокам — и отчаянно надеясь, что грохнется куда надо, а не скатится с краю тропы в пропасть. И лицо, и тело так окоченели, что Лин даже не почувствовал боли, когда упал, уткнувшись лицом в снег. Поскольку он, по крайней мере, смог встать, то решил, что у него ничего не сломано. Куда идти по тропе? Туда же, куда вели следы козла, или в обратную сторону? Да он вообще понятия не имел, туда ли попал, куда предполагалось по задумке автора испытаний! Он довольно долго брел по направлению следов, но в какой-то момент каменная приступка оборвалась. А вот следы шли дальше, вперед и вверх — почти незаметные на совершенно, с точки зрения Лина, отвесной скале, едва припорошенной снегом. Он сомневался, что даже самый ловкий арья смог бы найти тут, за что уцепиться, и последовать за этим проклятым козлом. Делать нечего — пришлось возвращаться. Он поймал себя на том, что едва ковыляет, да еще и пошатывается, как будто прилично выпил. Вот, наконец, и веревка, которую он оставил свисать с уступа… Наверняка ее можно было как-то снять, забрать с собой, но голова совсем перестала соображать, была мутной и тяжелой. Он продолжил двигаться вдоль козьего следа, но на этот раз в другом направлении. Долго ли он шел? Чувство времени смазалось, как в тот раз, когда Лин попробовал хаому и бродил по пещерам Эраншахра. Тогда горы и пещеры казались ему чужими и враждебными, но на самом деле там было очень хорошо… Вода подземных рек, такая теплая… Вот бы сейчас окунуться в то тепло, выпить пригоршню той воды — да какая там пригоршня, он бы пил, пока не лопнет… Очень хотелось отдохнуть — присесть, а лучше немного полежать… Лин встряхнулся. Нетушки, он так легко не сдастся! …Погодите, а это что еще такое? За те минуты, что он дал сознанию уплыть и блуждал в воспоминаниях (или, может быть, в подступающем бреду), на заснеженной приступке откуда-то появилась еще одна цепочка следов. И уже не козлиных. Это были следы сапог. Свежие, не очень крупные следы, принадлежащие подростку лет четырнадцати-пятнадцати, как раз такому, какой мог проходить испытание взросления. Но как?! Разве двум людям мог выпасть жребий проходить это испытание одновременно, в одном и том же месте? Взволнованный Лин ускорил шаг, хотя только что ему казалось, что он полностью выбился из сил и вот-вот упадет. Свернув на очередном изгибе горы, он увидел вдалеке темную фигурку. Человек не прыгал по скалам, как горный козел, но в самом деле двигался бодро, какой-то особой походкой, быстрыми короткими шагами, плавно перекатываясь с пятки на носок. Лина, который с трудом заставлял себя держаться вертикально, охватила чернейшая зависть. Из-под сапога Лина выкатился камешек, упал в пропасть, по дороге зацепив еще несколько. При звуках камнепада человек оглянулся. Увидев Лина, остановился и стал ждать. Лин ковылял до него безобразно долго. Все это время незнакомец не стоял на месте, а делал легкую зарядку, разминая руки и ноги. Каждое его движение было полно раздражающе продуманной экономии. Приблизившись, Лин увидел, что это в самом деле подросток, девочка, одетая в такую же одежду, как он сам. У нее были черные волосы — каких Лин не видел почти ни у кого в клане Совы, кроме Геларе, — заплетенные в несколько косиц, и серьезные широкие брови. Девочка явно умела выживать лучше Лина. Лицо ее было густо обмазано каким-то белесым жиром, но даже под этой защитой успело слегка покраснеть от солнца. Лин с тревогой коснулся собственного лица: оно давно потеряло всякую чувствительность, но он нащупал что-то подозрительно похожее на лопнувшие волдыри. Похоже, его ждет не только обморожение, но и солнечный ожог впридачу. На поясе у девочки были подвешены две заостренные палки — нет, не палки, понял Лин, вглядевшись, а неровно обломанные кости. На одежде девчонки он увидел несколько кровавых пятен, и вокруг губ тоже. Девочка тем временем во все глаза смотрела на него. Знака Архонта она под капюшоном, наверное, не видела, но отсутствия двойника не могла не заметить. Она коснулась плеча Лина, точно проверяя, настоящий ли он. — Ты — дастур, — сказала она. Лин уже слышал это слово: оно означало «облеченный властью», но не относилось к правителям клана или страны. Этим словом арья называли Архонта. Похоже, некоторые из них видели связь между легендой о своем трагически погибшем Сияваше, представление про которого Лин недавно смотрел, и бизантийским Исой, который тоже летал на птице. Они считали Сияваша Исой — или, если угодно, Ису считали одним из арья, и все его будущие воплощения, Архонтов, тоже. Это объясняло, почему они отнеслись к Лину относительно дружелюбно. Они видели в нем блудного сына, а не только маньяка-убийцу, предшественник которого пачками стирал с лица земли их соотечественников. Лин был готов признать, что в этой идее есть определенный смысл: церковники учили, что Иса отверг искушавшую его Изнанку — но чтобы отречься от нее, он должен был быть с ней связан. Когда Лин однажды спросил князя Ардашира, что он думает об этом, тот туманно ответил, что каждый народ обладает своими кусочками истины, из которых можно сложить более ясную истину, если собрать их побольше. «К сожалению, у арья и у Бизанта эти кусочки прямо противоположны друг другу. Впрочем, истина редко бывает проста, и еще реже приятна. И так или иначе непонятно, что с этой истиной делать дальше... Впрочем, не берите в голову; может, это просто истории, и в них нет никакого смысла», — сказал он. — Меня зовут Лин, — Лин подивился тому, каким чужим оказался его голос — словно хриплый лай. Язык распух и шевелился с трудом. — Я Сетаре. Почему ты здесь? Я что-то сделала не так, раз они прислали тебя? — под сдержанностью девочки чувствовалось огромное внутреннее волнение. — Или ты тоже проходишь испытание? Да, точно, я слышала, твое тоже назначено на сегодня! Но… Я не понимаю. Лин пожал плечами. — Какой дорогой ты шла? Я не видел у ледяного лабиринта твоих следов. — Ледяной лабиринт?.. Ах да. Конечно, ты начал там, ты ведь живешь с кланом Совы. Я из клана Ворона. У нас испытание взросления начинается в одной из каменных клетей на обрыве, где в старину держали пленников. Ты можешь подумать, что это какая-то изощренная жестокость, но на самом деле в этом было своеобразное милосердие, — добавила Сетаре, словно оправдываясь. — Если они совсем отчаивались, то могли броситься в пропасть. Лин вообще перестал что-либо понимать. — Если ты начала где-то в другом поселении, как возможно, что мы встретились? — О… Ты ничего не знаешь об испытании, да? Ты ведь не думал, что оно для всех одинаковое? Тогда все давным-давно разболтали бы друг другу его секреты, как ни запрещай. Для каждого клана испытание начинается в своем месте, но потом ты попадаешь куда-то еще. — В земли другого клана? — Нет, куда угодно. Что с тобой произойдет на испытании — никто не знает. — Так, выходит, это все… как бы ненастоящее? Какая-то иллюзия? — Лин оглянулся по сторонам. Вечерело, солнце коснулось плывущих ниже верхушек гор облаков, расцветив их золотом и янтарем. В другое время он бы ахнул от красоты, но сейчас чувствовал себя слишком слабым и больным. Голова кружилась. — Нет, нет, оно вполне настоящее, просто множество мест, а может, и времен свернуто в клубок. Это очень древняя магия и очень сложная. Затем Сетаре окинула Лина таким внимательным взглядом, что тот ясно понял: девочка оценивает, сколько Лин еще протянет, союзник он или балласт, и сможет ли она съесть его, если совсем припрет. К какому бы выводу она ни пришла, она озабоченно поторопила Лина: — Идем. Скоро начнет темнеть, и тогда все пропало. Лин поплелся следом за ней. Кто бы подумал, что просто перебирать ногами — такой тяжелый труд? Каждый шаг казался последним, но он все-таки делал его. А потом еще и еще. — Ходят слухи, что князь Ардашир мечтает отменить испытание взросления, — заговорила девочка спустя какое-то время. Странно, что она, при всей рациональности, не предпочла молчать, экономя силы. Может, она таким образом хотела не дать Лину свалиться и уснуть. — Он не скрываясь говорит, что это варварский обычай и как будто мало нам смертей на войне. Но мой отец считает, что даже Ардашир не всесилен, чтобы на такое решиться. Каждое его объявление очередного старого обычая вне закона и так вызывает кучу разногласий. А еще ходят слухи, что он хочет отойти от разделения на кланы… — Насчет испытания не знаю, а вот последнее, уверен, и так произойдет само собой, и очень скоро, — язык у Лина едва ворочался. — Моему отцу не понравились бы твои слова. — А кто он, твой отец? — Он говорит с животными. Еще он сейчас шаясья мира клана Ворона. Лин хотел скаламбурить что-то про важную птицу, но обнаружил, что его мысли ползут так медленно и тяжело, что впервые в жизни он неспособен даже придумать шутку. — А мать… — он запнулся, поскольку успел понять, что семьи у арья могли быть устроены весьма причудливо, — …у тебя есть? — Она погибла. На войне. — А, — сказал Лин и зачем-то добавил: — Моя мама тоже умерла. Сетаре какое-то время шла молча. Затем остановилась и достала из-за пазухи какой-то пузырь с водой — Лин успел заметить, что она хранит под одеждой еще как минимум один такой же, а еще что-то, завернутое в кусок окровавленной шкуры. Неприглядный вид пузыря больше всего напомнил Лину изделия из овечьих кишок, которые в борделях его матушки предлагали клиентам для защиты от всяческих неприличных болезней, а также от нежелательной беременности девушек. Сетаре протянула эту кишку с водой Лину. — Вот, возьми. Только не выпивай все сразу, растяни на сколько сможешь. Лин замялся. — Это… нечестно. И что, если кто-то наблюдает за нами? — Не имеет значения. На испытаниях все дозволено, неважно, удача это или смекалка… Или помощь. Я никогда не слышала, чтобы во время испытания двое встретились, но все знают, что на них все происходит именно так, как предопределено. Кишка была слегка измазана кровью, сама вода тоже была красноватой. Лин не почувствовал отвращения. Охоты к питью, впрочем, не почувствовал тоже. Его уже не мучили ни голод, ни жажда, он так устал, что все было безразлично. Но он заставил себя сделать несколько глотков, не ощущая вкуса ни воды, ни крови. Вода была чуть тепловатой, согретая телом. Они продолжили путь. Лин чувствовал, что тропа идет вниз, но почти не смотрел по сторонам — все суставы будто заледенели, выпрямиться казалось чересчур трудной задачей, а еще надо было внимательно глядеть под ноги, каждый новый шаг выходил все более шатким и грозил стать последним. Когда Сетаре резко остановилась, Лин чуть не влетел ей в спину. — Смотри, — сказала девочка. — Кажется, нам туда. Оказалось, они успели спуститься со склона. Перед ними лежала заснеженная долина, которую горы сжимали со всех сторон, словно огромная рука. По ту сторону долины на горе возвышалась башенка. Это было первое увиденное Лином за этот день рукотворное сооружение, так что их путь, похоже, и впрямь лежал к этой башне. Вместо радости Лин ощутил испуг: цель была так далеко, а гора, на которой стояла башня, казалась такой огромной! И Сетаре оказалась права насчет темноты: верхушки гор были облиты всеми оттенками заката, как ягодным соком, но в долине уже сгустилась мгла. Может, они и смогут пересечь долину, но как они будут карабкаться вверх в ночи? — В низинах всегда темнеет резко и очень рано. Уж поверь мне, я из долинников, — добавила Сетаре без особой радости в голосе. Должно быть, она беспокоилась о том же. Она все еще держалась сдержанно и двигалась изящно, но Лин вдруг понял, что девочка тоже очень устала и отчаялась куда сильнее, чем показывала. — Когда улов не шел, моя мама говорила: просто продолжай ловить, — Лин не знал, кого он подбадривает: девочку или самого себя. — Потихонечку, рыбка за рыбкой. — Рыбка за рыбкой, — повторила Сетаре и улыбнулась. — Хорошо. Шажок за шажком, да? Лин надеялся, что по ровной земле идти окажется проще, чем по козьей тропинке, но слой снега в долине оказался таким толстым, что Лин даже не мог понять, какой он глубины, ноги просто проваливались по колено. Слава Богу, Сетаре по-прежнему шла впереди и протаптывала тропинку. Вдруг она застыла. — Подожди. Я что-то вижу. — Где? — спросил Лин, вглядываясь в сгущающиеся сумерки. Кое-где в долине виднелись странные снежные холмики где-то с половину человеческого роста, но никакого движения он не заметил. — Вон там, — показала Сетаре прямо на снег перед собой. — Там, в глубине, что-то есть. Это… — Ее лицо исказилось страхом. Не договорив, она дернула Лина за руку. — Бежим!!! Но было поздно: снег под ними взбурлился, подняв вихрь снежной пыли, и оттуда прямо на них выпрыгнуло снизу вверх какое-то существо. Кажется, оно было белым и размером с медведя, и у этой твари была длинная морда и пасть, полная невероятно острых зубов. Больше Лин ничего не успел разглядеть — они с Сетаре кубарем катились вниз, в какую-то нору.