Скелеты в шкафу

      Мирабель пыталась поверить в то, что tío Бруно убил сеньора Ортиса, но у нее это никак не получалось. Голова гудела от бесконечных мыслей, которые бегали друг за другом, как безумные крысы в лабиринте, возвращаясь к ней в кошмарах, где она раз за разом, снова и снова входила ту проклятую беседку и видела окровавленные руки tío Бруно. Он — убийца. Эти два образа никак не хотели вместе сосуществовать в ее голове: tío Бруно, убивший сеньора Освальдо, и tío Бруно, сидевший за общим столом на пасхальном обеде, с веселой улыбкой на губах. Кровь на руках tío Бруно — и то, как tío Бруно помогал ей раскрашивать платья для бумажных кукол, умудряясь заляпаться краской по уши. Они смотрят детские теленовеллы после ее уроков, наперегонки поедая чуррос, он дарит ей новый альбом и краски «для будущих великолепных проектов» — все эти воспоминания детства, светлые и беззаботные, теперь словно оказались перечеркнуты двумя простыми словами: он — убийца. Это было настолько дико, настолько невероятно, что Мирабель до последнего надеялась, что на самом деле сеньора Освальдо убил кто-нибудь еще, какой-нибудь случайный бандит, пробравшийся на их вечеринку с улицы — ведь были такие случаи! Но когда абуэла вернулась из полицейского участка и, не проронив ни слова, принялась убирать все фотографии tío Бруно, у нее внутри что-то лопнуло и рассыпалось на кусочки.       Отчаянно цепляясь за мысль, что это все-таки какая-то ошибка, Мирабель робко дотронулась до локтя Альмы и вздрогнула, увидев пустой, абсолютно непроницаемый взгляд абуэлы.       — Абуэла, а может… может быть такое, что полиция ошибается?       — Никогда, — сухо отчеканила Альма, и Мирабель прикусила язык, вспомнив, что абуэло Педро был полицейским. — Они знают, кто действительно виновен и кому нет прощения. Он сам в этом признался. Мирабель, я хочу спросить тебя кое о чем… Твой… tío, он не предлагал тебе встретиться с его друзьями? Не звал куда-нибудь?       — Нет, — Мирабель растерянно помотала головой, и Альма ненадолго прикрыла глаза, беззвучно вознося хвалу Деве Марии. — А в чем дело?       — Ни в чем, — слишком быстро ответила абуэла. — Забудь об этом и… забудь о своем tío. Он мертв для нас.       Эти слова больно ударили по ушам, но Мирабель только кивнула. Спорить с абуэлой никто не мог… кроме, разве что, tía Пепы, уж больно взрывной был у нее характер, но даже та, после споров, признавала материнский авторитет.       Вернувшись в их с Луизой спальню, Мирабель плюхнулась на кровать, искоса поглядывая на сестру: хоть сейчас все еще были каникулы, Луиза уже читала справочник, готовясь к учебе — в этом году она записалась на подготовительные курсы в университет, готовясь к поступлению в следующем году.       — Лу, ты веришь, что наш tío Бруно и правда… это сделал? — шепотом спросила Мирабель, и Луиза дернула плечом.       — Не знаю. Полиции виднее. Мира, пожалуйста, не мешай.       Мирабель перекатилась на кровати, подворачивая ноги и сгребая подушку в объятия. Она уставилась на Луизу, которая теперь просто сверлила страницу неподвижным взглядом, и нахмурилась.       — Луиза… все хорошо?       — Да, все просто прекрасно! — Луиза с шумом захлопнула справочник. — Не считая того, что наш tío Бруно убил сеньора Ортиса, мне предстоит последний год в старшей школе, выпускные и вступительные экзамены, подготовка к университету, и я должна получать максимальный балл по всем предметам! И я была бы очень рада, если бы ты перестала меня отвлекать!       — Сейчас каникулы, можно и отдохнуть! — Мирабель всплеснула руками, и Луиза наградила ее мрачным фырканьем. — Я серьезно, Лу… неужели тебе все равно?!       — Нет. Я не могу в это поверить, это… тупость какая-то. Это же tío Бруно! Он мне косичку в детстве на ночь заплетал, когда мама и папа уходили в кино! — Луиза села на кровати, невольно копируя позу самой Мирабель. — Еще и абуэла меня спросила, не знакомил ли меня tío Бруно со своими друзьями… А зачем бы ему это делать? Я не хочу идти в журналистику, я планирую в экономический, и он это знал.       — Меня она тоже об этом спросила, — Мирабель растерянно потерла переносицу под очками. Сестры переглянулись и непонимающе пожали плечами. Все это было слишком странным, непонятным и пугающим, словно их мир, такой привычный и надежный, пошел трещинами, рассыпаясь на кусочки.       Из дома пропали все фото с tío Бруно, его вещи, которые он не перевез в свою квартиру — словно абуэла действительно стерла его из жизни всей семьи. Осталось лишь одно фото, где тройняшки вместе с абуэлой стояли в парке Боливара, сделанное на окончание школы. Мирабель тайком рассматривала снимок, пытаясь поверить, что вот этот хохочущий парень, стоявший в обнимку с ее мамой и абуэлой, стал убийцей. Все чаще она ловила себя на том, что злится: на Бруно, на саму себя, что полезла в эту чертову беседку, на абуэлу, которая ничего толком не рассказывала… Почему tío сделал это? Этот вопрос не давал ей покоя, стучась в голове, словно птичка о прутья клетки. Может, может, сеньор Ортис как-то оскорбил абуэлу или маму, или tía Пепу, и tío Бруно просто заступился за семью? Не то, чтобы Мирабель верила, что сеньор Освальдо с его веселым характером и улыбчивым лицом мог сказать или сделать что-то плохое, но хотелось найти хоть какое-то оправдание для tío Бруно. Но если бы tío защищал честь семьи, абуэла бы дневала и ночевала возле тюрьмы в ожидании суда, принося Бруно еще горячие домашние обеды, а она делает вид, словно его никогда не существовало!       На похороны сеньора Освальдо, выпавшие ровно на 31 декабря, абуэла отправилась вместе с Исабелой, и в доме воцарилась тягостная вязкая тишина. Мама не готовила новогодние бунуэльо с заварным кремом, никто не суетился с виноградом, чтобы все успели загадать свои желания в полночь. Вернувшись с похорон, Исабела заперлась в ванной на целый час, и лишь Долорес удалось убедить ее открыть дверь. Проскользнув в ванную, Лола вновь закрыла дверь, и, как бы Мирабель с Камило ни старались подслушать их разговор, из-за шума воды ни слова было не разобрать. Спустя еще полчаса кузины вышли, обнимая друг друга — под глазами Исабелы виднелись потеки туши, и сеньорита Совершенство выглядела пугающе несовершенной, уходя в свою комнату.       Суд был назначен на конец января, и когда tía Рената, побывавшая там вместо абуэлы, сообщила, что Бруно приговорили к 17 годам, Мирабель показалось, что ей на голову вылили ведро ледяной воды. Семнадцать лет — это было дольше, чем она прожила на свете, это целая вечность!..       — А может, все-таки произошла какая-то ошибка? Вдруг это не он? — жалобно спросила Мирабель, с надеждой глядя на маму.       — Ошибкой может быть только слишком короткий срок, который потребовал адвокат, — процедила Хульета и, прикрыв глаза на пару секунд, медленно выдохнула через нос. — Мира, mi vida, не говори, пожалуйста, о Бруно. Никогда больше.       Мирабель испуганно замолчала, вспомнив, как мама смотрела на tío Бруно в тот вечер. Значит, он сделал что-то еще, что-то настолько ужасное, что даже родная сестра и мать от него отвернулись.       В школе, конечно же, все знали о случившемся, и Мирабель даже не удивилась, когда одноклассники облепили ее между уроками, окружив парту.       — А правда, что твой tío Бруно застрелил того парня?       — Моя абуэла слышала — задушил…       — Да нет, зарезал! Зарезал же, да?! — Мирабель недоверчиво оглядела знакомые лица. В семье об этом вечере не говорили и не вспоминали, зато в классе, кажется, это обещало стать самой животрепещущей темой для разговоров. — Ну, так что, он изрешетил его пулями? Задушил? Зарезал?       — Забил горшком, керамическим! — не выдержав, огрызнулась Мирабель, и ее передернуло от одного воспоминания об окровавленном лице сеньора Ортиса. Хоакин Перальто уважительно кивнул.        — Вот это — настоящий мужчина, не побоялся руки замарать! А мой кузен — тот еще сutre, сел за вооруженное ограбление. И к кому полез, к начальнику полиции! Ну полный кретин, быстрых денег захотелось, чтоб девку свою порадовать… Зато у твоего tío реально большие cojones, раз он порешил того парня прямо на вечеринке. А за что?       — Моя абуэла слышала, что сеньора Фернанда и сеньора Вирхиния слышали, что он наркоту толкал, может, в цене не сошлись…       — А кто кому? Твой tío этому толстяку Ортису, или наоборот?       — Сеньор Мадригаль же на радио работал, да? Там ведь много разных уважаемых людей бывает, и местных, и… из других городов, — осторожно произнес Мигель Энао. — Он был знаком с сеньорами из Медельина?..       — Или из Кали? — с горящими глазами перебил его Хоакин, и Мирабель непонимающе уставилась на них.       — Что?..       — Тю, ты что, даже не знаешь, за что он его убил?! — удивился Хоакин. — Так спросила бы, твоя абуэла же к нему ходит по субботам? Вот моя tía Мече к кузену каждую неделю приходит. Сначала, конечно, за уши его оттягала, потому что нельзя быть таким idiota de los cojones, а теперь обеды приносит…       Мирабель растерянно переводила взгляд с Мигеля на Хоакина. Наркотики? Tío Бруно продавал или покупал эту отраву?! Она потрясла головой. Если в то, что он мог убить сеньора Ортиса, она еще могла поверить, хоть и с трудом, то в это — точно нет! Самым большим грехом tío Бруно было курение… Или просто она снова не знает всей правды? Девочки шептались о чем-то и вовсе невообразимом, и Мирабель даже разговаривать с ними отказалась, задыхаясь от возмущения.       Из школы ее забрала tía Пепа, как раз перед Рождеством вернувшая права, и всю дорогу сетовавшая, что у Камило и Мирабель занятия заканчиваются в разное время.       — Tía Пепа, — осторожно произнесла Мирабель, теребя синюю форменную юбку в пальцах. — А… Почему в школе говорят, что tío Бру…       — Мирабель. Мы не говорим о Бруно, — tía Пепа перебила ее, поджимая губы и становясь поразительно похожей на абуэлу.       — Да, точно. А почему говорят, что он… — Мирабель запнулась, чувствуя, как температура в салоне стремительно падает, приближаясь к абсолютному нулю. Сглотнув, она все-таки закончила предложение. — Продавал… наркотики?       — Продавал… ха! Скорее, покупал! Да-да, не смотри на меня так, ты совсем не знаешь моего брата. Он с детства вечно влипает в неприятности, общался со всякой шпаной, продавал контрабандные сигареты, эти его статейки, Господи, помилуй, вечеринки, все эти низкопробные девицы… — tía Пепа резко замолчала, и Мирабель уставилась на дорогу, чувствуя, как начинает болеть голова. И это — tío Бруно?! Ее tío Бруно?!       Камило, которого сегодня тоже весь день расспрашивали в школе, реагировал совсем иначе.       — Мира, ну почему он не мог подарить Освальдо «колумбийский галстук» на Рождество? Или «сицилийские ботинки», ну хоть что-то более крутое, чем просто разбить голову горшком?! Это же отстой! Как мне про такое рассказывать?! — Камило плюхнулся на кровать Луизы, схватившись за волосы, и Мирабель оторопело вытаращилась на него.       — Ты что, сдурел?! Как ты вообще можешь про такое говорить?       — А наш tío что, не сдурел?! Зачем ему понадобилось убивать сеньора Ортиса в разгар вечеринки? Да еще и так тупо! Мне перед одноклассниками стыдно теперь — как же, наш tío так глупо подставился… и почему?       — Вот именно, почему? — Мирабель переглянулась с ним и, решившись, поделилась бродящими в ее школе слухами. — Говорят, он, ну, наркотики у Освальдо покупал…       — И что, не сошлись в цене, и он его по голове горшком шарахнул? Ты сама вдумайся, это даже звучит по-идиотски, а tío Бруно вроде не дурак. Вроде, — с сомнением повторил Камило и вздохнул. — Не мог, что ли, до января подождать…       Мирабель, не выдержав, швырнула в него подушку.       — Я вообще в это не верю, — мрачно заявила, сложив руки на груди. — Он ведь уже жил с tía… то есть, с сеньоритой Ренатой. Она бы точно заметила, если бы он подсел на эту дрянь. И про… все прочее.       — То-то она так быстро укатила в США, — пробормотал Камило и приободрился. — А может, наоборот, это сеньор Ортис у него покупал? А что, он же вечно веселый такой… был.       Они оба примолкли, сообразив, что невежливо так говорить о недавно почившем. Камило суетливо перекрестился и вполголоса попросил прощения у души сеньора Ортиса за грубость.       Мирабель попыталась расспросить об этих слухах маму и абуэлу, но те молчали, словно каменные истуканы, цедя, что это ей знать необязательно. Наконец, терпение абуэлы лопнуло, и она строго отчитала Мирабель за то, что та причиняет боль семье. «Как будто Господь и так послал нам мало испытаний!» — закончила она свою речь, и Мирабель прекратила расспросы. В конце февраля отца ее одноклассницы, Моники Ромеро, президента банка «Гранада», обвинили в отмывании денег и финансировании партизан, и «рождественское убийство» перестало всех интересовать, сменившись более интересной темой.       Чем ближе было 6 марта, тем мрачнее становилось на душе у Мирабель — никакого желания праздновать свою кинсеаньеру у нее не было, но… Родители и абуэла запланировали этот день еще в прошлом году, когда все казалось нормальным, простым и понятным, и она не могла подвести их. Ее платье уже было готово, зал в ресторане был арендован на их имя на целый день, еда и напитки, заказанные на праздник, не должны были пропасть зря…       Мирабель старательно улыбалась с самого утра, осторожно забираясь в машину и стараясь не помять пышное платье, в котором она сама себе напоминала трехъярусный торт, пока душу скребли непрошеные воспоминания о кинсеаньере Луизы. Тогда tío Бруно, зная о любви племянницы к животным, и особенно собакам и лошадям, договорился с одним конезаводчиком, и в ресторан Луиза ехала верхом на белоснежной смирной кобылке, сияя от счастья. И как было поверить в то, что он был не просто убийцей, но и кем-то гораздо худшим? Она не знала, во что верить, кому верить, и оттого злилась на себя, на весь мир, на tío Бруно… и все равно скучала по нему, и дело было даже не в проклятой лошади, на которую Мирабель бы все равно не залезла.       Выходя с папой на первый танец (и молясь, чтобы он не наступил на подол платья) Мирабель держалась, улыбаясь так ясно и широко, как только могла. Поздравления, шампанское, бенгальские огни и воздушные шарики — в прошлом году она грезила этим днем, представляла себе платье и украшения, но теперь, когда ее пятнадцатилетие наступило, она не чувствовала ничего, кроме горечи. Сбежав в туалет — на самом деле, в таком платье было чертовски сложно забраться в кабинку, и Мирабель уже трижды прокляла себя за выбор фасона — она наконец-то разжала сведенные судорогой челюсти и слегка помассировала щеки, сердито глядя на себя в зеркало.       «Радуйся, черт бы тебя побрал, радуйся!» — прошипела она своему отражению. Подержав руки вод водой и вытерев их бумажным полотенцем, Мирабель снова улыбнулась, чувствуя, как начинает болеть лицо, и выскользнула из туалета. Пробираясь к своему почетному месту, она краем глаза заметила Мариано и, остановившись, взглянула на него внимательнее — он сидел с таким потерянным и ошарашенным видом, что она не смогла остаться в стороне.       — Мариано? Что случилось? — Мирабель осторожно тронула его за плечо, и он, подпрыгнув от неожиданности, натянуто улыбнулся.       — О, н-ничего. Все норм… — осекшись, Мариано потер лоб. — Исабела сказала, что у нее болит голова, и твоя мама повезла ее домой.       — Ты за нее переживаешь? — Мирабель уселась на пустовавший стул, уже не заботясь о платье. Мариано кашлянул, разглядывая украшенные золотой фольгой бокалы для шампанского.       — Ну… она вернула мне кольцо, сказав, что у нас ничего не получится. Я спросил: неужели это потому, что ваш tío… ну, сделал это, а она просто молча отвернулась и потом сеньора Хульета ее увезла.       Мирабель невольно закатила глаза. Ну разумеется, спасибо, Иса — не могла подождать с таким жестом и не рвать помолвку на ее кинсеаньере?!       — Ну, tío Бруно все-таки ее крестный, — осторожно сказала Мирабель. — Ей очень тяжело сейчас. И всем нам тоже, — добавила она вполголоса.       — Я понимаю, — Мариано вздохнул и слабо улыбнулся. — Потанцуем, именинница? Извини, что испортили праздник.       Мирабель кивнула: Мариано был неплохим парнем. Может, и не блистал умом, но был вежливым, добродушным, внимательным… и танцевал хорошо, ни разу не наступив ей на ноги. Ее сестра, наверное, точно с ума сошла, разорвав помолвку. На церемонии 15 свечей Мирабель чуть не расплакалась: tío Бруно был одним из тех, кого она хотела пригласить зажечь для нее свечу, и она застыла, боясь даже моргнуть, чтобы из глаз не покатились слезы, смывая идеальный макияж.       — Время фото! — папа вытащил фотоаппарат из чехла, и Мирабель отсалютовала ему бокалом шампанского. В груди опять шевельнулось горькое, тоскливое чувство: в их семье самые лучшие фото получались у tío Бруно, словно у него был какой-то дар поймать нужный момент времени, сохраняя его на память… Мирабель с трудом отогнала мысли о нем, пока папа, бормоча себе под нос, пытался настроить фотоаппарат.       — Сеньор Агустин, давайте я? — предложил Мариано, и, дождавшись, когда вся семья соберется рядом с Мирабель, нажал на кнопку, на мгновение ослепляя всех вспышкой.       — Тин, опять я буду с красными глазами! — tía Пепа, ошалело моргая, рассмеялась, шутливо толкнув его в плечо.       — Да я вроде убирал вспышку… ай, ладно! Будем как семья Аддамс, — Агустин, посмеявшись, сделал еще несколько фото, уже без вспышки, которую ему помог отключить Мариано.       Закончился праздник ближе к полуночи, и домой Мирабель приехала засыпая на ходу: сил хватило только на то, чтобы с маминой помощью вылезти из неудобного платья и рухнуть в кровать, даже не смыв макияж. Утром она вышла из спальни с растекшейся тушью и смазанной помадой, и папа, от души смеясь, сделал еще два снимка — исключительно для семейного архива, как он пообещал. Ну и следовало добить уже пленку, чтобы отнести ее в салон на проявку.       Получив фотографии, Мирабель тут же достала из шкафа свой альбом и замерла, глядя на фотографию с самой первой страницы, где ее, запеленатую и обвязанную розовым бантом, держал на руках tío Бруно. Рядом с ним стояли мама и папа, улыбающиеся, молодые, глядевшие в камеру — наверное, фото сделала абуэла, или tío Феликс. Мирабель перелистнула толстые страницы, чувствуя, как задрожали руки. Абуэла убрала все фото из дома, но не из ее альбома. Вот ее пятилетие: она в бумажной короне перед тортом, счастливо улыбается в камеру сидя между родителями — это фото сделал tío Бруно. Вот они всей семьей в парке на отдыхе в День независимости Колумбии: Исабела с цветочной короной на голове, Мирабель и Луиза в венках из ромашек, все трое сидят возле мамы и хохочут… Мирабель вспомнила этот день, на редкость теплый и солнечный, запах травы и земли, вспомнила, как от ромашек свербело в носу, и она потом чесалась весь оставшийся день. Это ведь tío Бруно их сфотографировал, потому что за неделю до праздника папа ухитрился сломать ногу, споткнувшись на ровном месте. Бруно не было на самих фотографиях, но он был за ними. Был частью ее жизни, жизни всей семьи — и ставший теперь темным пятном, постыдной тайной, о которой не стоит говорить… Настроение моментально испортилось, и, кое-как запихнув фотографии в альбом, Мирабель резко захлопнула его и засунула обратно в шкаф, чувствуя ком в горле.       В мае, едва только сняли военное положение, Исабела сразу улетела в Картахену, и мама просидела у телефона три часа, бормоча молитвы, пока Иса не позвонила из аэропорта, что добралась целой и невредимой. В доме стало еще тише, и пятый день рождения Антонио справляли в узком семейном кругу.       — Жалко, что tío Бруно нету, — искренне расстроился Антонио, закончив разбирать подарки, и над столом пронеслась эпидемия кашля. — А он привезет мне белого медвежонка?       Tía Пепа строго следила, чтобы ее младший сыночек оставался в блаженном неведении относительно своего родственника, и Антонио искренне верил в туманные объяснения, что tío Бруно пришлось срочно уехать по работе на Аляску, и поэтому ему нельзя позвонить и написать письмо.       — Главное, чтоб «снежок» не прислал, — пробормотал Камило, и tía Пепа прочистила горло, испепелив его взглядом.       — Нет, снег ведь растает, у нас жарко, — возразил Антонио.       — Для медвежонка тоже жарко, мой милый, — проворковала tía Пепа.       — А для тюленчика?       — И для тюленчика у нас жарко, и совсем нет воды, — tío Феликс похлопал его по спине. — Думаю, северных зверей лучше оставить на Севере.       — Ну ладно, — Антонио, моментально повеселев, принялся за кокосовый торт, забыв про tío Бруно, и в этот момент Мирабель ему от души позавидовала.       Семья постепенно привыкала к новой жизни, делая вид, что никакого Бруно никогда не было, и даже Камило на любые попытки Мирабель обсудить то злосчастное Рождество лишь раздраженно цыкал зубом и советовал выкинуть прошлое из головы. Исабела исправно звонила домой каждые две недели, а рекламный баннер духов «Las Flores del Mal» висел по всему городу, и Мирабель почти каждый день проходила мимо застывшего в своем совершенстве лица Исабелы в окружении черных орхидей.       День рождения тройняшек — теперь уже двойняшек — Мадригаль прошел в тягостной атмосфере, которую все старались сгладить вином и агуардиенте. Глядя на блеклые, словно выцветшие улыбки мамы и tía Пепы, согбенную спину абуэлы, Мирабель снова ощутила жуткое, сосущее чувство пустоты в душе. Это было неправильно. Неправильно было притворяться, что tío Бруно умер, или вовсе не рождался. Падре Рафаэль в своей программе часто повторял, что даже самый отпетый грешник может раскаяться, и что поддержка семьи поможет ему получить прощение если не в глазах закона, то в глазах Всевышнего… В конце концов, он самого Эскобара смог уговорить сдаться властям в 91 году!.. Правда, учитывая, что La Catedral построили по проекту Эскобара, то выглядела она не тюрьмой, а пятизвездочным отелем, и сбежал он оттуда через год, слова падре вызывали некоторые сомнения. Но не для нее.       Ночью, дождавшись, когда все уснут, Мирабель прокралась на кухню и, вырвав из школьной тетради лист, принялась писать в свете уличного фонаря.              «Feliz cumpleaños, tío Бруно. Прости, я не знаю, когда к тебе дойдет это письмо, и не знаю, захочешь ли ты мне ответить. Я пойму, если не ответишь.       Как твои дела?.. Наверное, это глупый вопрос, но я никогда раньше не писала таких писем и не знаю, как правильно.       Tío, я очень по тебе скучаю. В семье про тебя не говорят, словно забыли, tía Пепа сказала Антонио, что ты улетел на Аляску, делать программу о белых медведях (кстати, он теперь мечтает о медвежонке), а я не хочу притворяться, будто тебя никогда не было из-за этого страшного вечера. Tío, почему так случилось? Я хочу понять, просто… Столько слухов ходит, и про наркотики, и про другое тоже, но я в это не верю. Я не могу в это поверить. Tío Бруно, пожалуйста, расскажи мне, что произошло на самом деле. Я все время вспоминаю про то, что случилось, и я уже сама не знаю, что именно видела. Помоги мне понять, пожалуйста.       Жаль, что тебя не было на моей кинсеаньере. Ты знаешь, я очень хотела, чтобы ты зажег для меня свечу, я написала для тебя такое длинное послание, что даже испугалась, что ты устанешь его слушать. Фотографии пришлось делать папе, и мы все там с красными глазами… Мне нужно было выбрать стиль вечеринки в духе ужастиков про живых мертвецов!.. Прости, это было глупо. В общем, когда проявили пленку, я достала свой альбом, и я поняла, что почти все фото — они от тебя. Мой день рождения, все праздники. Тебя почти нет на фотографиях, ты всегда был по ту сторону камеры, сохраняя самые веселые и лучшие моменты в нашей памяти. Я теперь очень об этом жалею. Не о том, что ты был нашим фотографом, а о том, что тебя на этих фото нет.       Tío, я правда скучаю. Мне тебя не хватает.       С днем рождения.       Мирабель.»              Пробежав глазами по буквам, скачущим от волнения, Мирабель вздохнула. Может, это неправильно. Может, нужно поступить так же, как и остальные члены ее семьи: запереть воспоминания о tío Бруно, стереть их и притвориться, что его нет, и никогда не было, но внутри что-то протестовало против такого решения. Несмотря на все прошедшие с Рождества месяцы, она все еще думала о Бруно. Все еще пыталась найти ответы, чтобы сложить картинку из разрозненных кусочков: кем был ее tío Бруно на самом деле? Был ли он хладнокровным убийцей, запутавшейся жертвой обстоятельств или благородным мстителем?..       Вскочив раньше всех, чтобы успеть отправить письмо перед школой, Мирабель мысленно поблагодарила Хоакина, который, благодаря своему неудачливому кузену, был настоящим экспертом в том, как переписываться с заключенными. Она немного опасалась, что сотрудник почты как-то прокомментирует адрес, или просто косо посмотрит на нее, но никому словно до этого не было дела. О том, что скажет абуэла, если от tío Бруно придет ответ, Мирабель боялась даже думать. Мысленно она уже нашла себе оправдание: она просто… просто заботилась о душе tío Бруно (и, может быть, совсем немного, о собственной), и оставалось надеяться, что абуэлу такое объяснение устроит.       Каждое утро она, затаив дыхание, проверяла почтовый ящик, но ответа от tío Бруно не было ни через неделю, ни через месяц. Мирабель даже в мусорное ведро заглядывала, полагая, что абуэла могла выбросить его письмо, порвав на мелкие кусочки, но к началу декабря пришлось смириться с тем, что tío Бруно не захотел ей отвечать. Словно не только семья Мадригаль вычеркнула его, но и он стер их из памяти и из сердца. Хотя, конечно, все еще оставалась слабая надежда на то, что письмо просто не дошло до адресата.       2 декабря 1993 года вся страна, затаив дыхание, приникла к экранам и радиоприемникам, пытаясь поверить в то, что Пабло Эскобар, El Patron, кокаиновый король и убийца, терроризировавший Колумбию, наконец-то мертв.       — Слава тебе, Господи, наконец-то, — прошептала абуэла перекрестившись. — И от этих гринго есть польза.       — А я считаю, что это позор! — неожиданно сурово заявил Агустин. — До чего мы довели нашу страну, что для поимки этого убл… убийцы, — он виновато покосился на сидевшую рядом Мирабель, — нам понадобилась помощь других! Наша власть и наша полиция коррумпированы сверху донизу…       — Агустин! — абуэла повысила голос, сердито глядя на него. — Ты опять за старое?       — А вы считаете иначе? Альма, я скажу так: почти все честные полицейские этой страны оказались или в могилах, или на больничных койках…       — Не все, — абуэла сурово нахмурилась. — Я слышала, капитан Ортега получил повышение и теперь стал майором, а он — образец порядочного полицейского!       — В таком случае, он — единственное светлое исключение из правил, — Агустин сложил руки на груди, ворча себе под нос, что власть давно пора перетряхнуть сверху донизу.       Мирабель молча смотрела на экран телевизора, чувствуя тошнотворную слабость внутри. Была тому виной дрожащая камера оператора или игра света и тени, но труп Эскобара на носилках напомнил ей труп сеньора Ортиса, и ее передернуло от омерзения. В уголке экрана промелькнула плачущая женщина, бросившаяся к телу, и Мирабель запоздало сообразила, что это была мать Пабло Эскобара. Даже у этого монстра, чудовища, с руками, обагренными кровью тысяч невинных жертв, была мать, которая сейчас скорбела о нем. А tío Бруно был лишен даже этого.