Скелеты в шкафу

      Мирабель понимала, как ей невообразимо повезло, что письма от Бруно не попались на глаза семье. Зная, что везение не может длиться вечно, перед тем, как отправить свое четвертое письмо, она робко поинтересовалась у Хоакина, не согласится ли он поработать «почтальоном» — чтобы ответы от tío Бруно приходили к нему. Хоакин, разумеется, пришел в восторг и клятвенно пообещал доставлять письма невскрытыми лично ей в руки, и даже не просвечивая над лампой, чтобы не оскорбить «дона Бруно». Мирабель, повеселев, с чистым сердцем дописала в конце письма его адрес, и, когда через неделю Хоакин вручил ей нераспечатанный конверт перед уроками, заговорщицки подмигнув, она даже обняла его в порыве благодарности и счастья.       Весь май они переписывались. Мирабель писала tío Бруно о школе, об их семье — об Антонио и его котенке Парсе, который стал своеобразной дланью судьбы, о первых ученических ролях Камило в местном театре, о том, что tía Пепа решила написать детскую книгу сказок о приключениях Тучки и Солнечного Зайчика, о фильмах в кинотеатрах, теленовеллах, которые показывали по телевизору, о новых песнях… Tío Бруно присылал в ответ рассказы о жизни в Ла-Пикоте, и Мирабель была уверена — он специально, как и всегда, сглаживал все острые углы, либо попросту сочинял сказки. На все вопросы, как он себя чувствует, Бруно неизменно отвечал, что у него все хорошо, он всем доволен и чувствует себя просто отлично… Словно он отдыхал на курорте Сан-Андреса! Мирабель подозревала — во многом благодаря репортажам, газетным статьям и рассказам Хоакина, — что в тюрьме все не так чудесно и беззаботно, как писал tío Бруно, но правды от него было не добиться. Разве что встретиться лицом к лицу, но до совершеннолетия Мирабель не могла навестить его в тюрьме. Не с абуэлой же ей приходить!       Пару раз письма tío Бруно приходили в пятницу, и Хоакин, чтобы не держать их у себя целых два дня, забегал к ней «в гости», что совершенно не радовало ни родителей, ни абуэлу, и в начале июня их недовольство, наконец, прорвалось наружу.       — Мирабу, я надеюсь, этот парень не собирается спускать на тебя всех собак? — сурово поинтересовался Агустин, слегка театральным жестом разминая руки. — Потому что если да, то я вспомню молодость и…       — Папа! — Мирабель закатила глаза, борясь с желанием рассмеяться. — Он просто мой одноклассник, и… я ему помогаю с математикой.       — У него на лице написано, что он — бандит, и свои дни закончит за решеткой, — безапелляционным тоном заявила абуэла, строго поджав губы. — Я надеюсь, Мирабель, помощь с математикой он найдет в другом месте, подальше от нашего дома. Хватит с нас… сомнительных личностей.       Мирабель резко выпрямилась, сердито глядя на абуэлу.       — А я считаю, что его ждет отличная и долгая жизнь, — звенящим от злости голосом сказала она, машинально сжимая кулаки. — И я буду помогать ему с математикой, и с химией, и с физикой…       — Вот чего нам только не хватало, так это химических экспериментов! — мама всплеснула руками. — Мирабель, будь добра…       — Не буду! — она тряхнула головой, чувствуя себя так, словно прыгнула с обрыва — Мирабель редко когда спорила с родителями, и уж точно не Хоакин Перальто был причиной ее злости. — Хоако — отличный парень и друг…       — Его кузен сидит в тюрьме!       — О, и это, конечно, бросает тень на всю семью, да, абуэла? Что уж про нас говорить, ведь tío Бруно…       — Перестань говорить о нем! — Альма стукнула кулаком по столу и, покачнувшись, осела в кресле. Мирабель застыла, тяжело дыша и чувствуя, как приступ злости улетучивается без следа. Она растерянно смотрела, как мама и tía Пепа бросились к абуэле, обмахивая ее ладонями, папа побежал в ванную за каплями, резко запахло лекарством… Мирабель захотелось саму себя стукнуть — причем, не сдерживаясь.       — Абуэла… прости меня, — выдавила она, опустив голову. На мгновение захотелось броситься к креслу и все-все рассказать, облегчив душу: и что они с tío Бруно переписываются, и что он не делал ничего того, в чем его обвиняют… кроме убийства сеньора Ортиса, конечно, и что сеньор Ортис вовсе не был невинным пухлым церковным служкой, как до сих пор вспоминала абуэла, его бы дальше входа и не пустили… Но вместо этого Мирабель просто поднялась в комнату и, не раздеваясь, легла на кровать, отвернувшись к стене. В лучшем случае, ее слова будут считать наивным бредом, а в худшем решат, что tío Бруно задурил ей голову, и снова обвинят его во всех грехах.       С абуэлой она помирилась на следующий же день, но вместо того, чтобы скромно сидеть дома под бдительным родительским оком, в пятницу после уроков Мирабель вместе с друзьями отправилась в кафе. И когда Хоакин предложил всем выпить «чего погорячее», она не стала уходить домой.       — Хоако, ты un completo tonto, — заявила Моника, наморщив носик. — Нам шестнадцать, никто алкоголь не продаст.       — Ай, я бы так не спешил, — Хоакин подмигнул, выпятив грудь. — Нам-то по шестнадцать, но моему брату Хесусу, к счастью, уже девятнадцать. И мы похожи, настолько, что я беру его карточку и… дамы, кто желает выпить агуардиенте за мой счет?       Он вытащил удостоверение личности из нагрудного кармана, покрутив его в пальцах, и Мирабель хлопнула себя по лбу.       — Хоакин, ты — гений! — вырвалось у нее.       — Конечно! А почему? — тут же заинтересовался он, и Мирабель покачала головой, глядя на коричневую ламинированную карточку.       — Я теперь знаю, как мне попасть в тюрьму.       Моника шарахнулась в сторону, отводя глаза, Мигель подавился воздухом, а Хоакин уставился на нее, как монах на Деву Марию.       — Мирабель, ты абсолютно чокнутая, — с восхищением протянул он. — Пойдем завтра в кино?       — Наверное, да. Не знаю, потом решим, — отмахнулась Мирабель, лихорадочно соображая: они с Луизой хоть и не были близнецами, но, все-таки, семейное сходство было налицо, и если удастся уговорить сестру… Мирабель машинально отпила из своего стакана и, поперхнувшись, с отвращением уставилась на него. — Что за дрянь?       — Агуардиенте, — Мигель, сдавленно хихикая, забрал ее стакан себе. — Ты смотри, Хоако не сегодня завтра пойдет к твоим родителям свататься.       — Папа пообещал вспомнить молодость в ELN, если увидит его на пороге, — Мирабель поморщилась, все еще чувствуя терпкий и противный вкус на губах. Хоакин плюхнулся рядом, не сводя с нее горящих глаз.       — Хоако, а как вообще навещают родственников в тюрьме? — спросила Мирабель, мысленно составляя план — уговорить Луизу казалось самым сложным и невыполнимым пунктом.       — Ну, тот, кто за решеткой должен согласиться на посещение, потом… — Хоакин почесал в затылке. — Ну, моя tía Мече, все-таки, как мать, могла приходить без этой муры с бумажками, попробовали бы ее остановить и не пропустить к Роберто, она бы всю тюрьму по камушку разнесла… Ну, нельзя приносить наркоту и выпивку, зато сигареты разрешают, там без курева тяжко…       — А можно мы поговорим о чем-то нормальном? — напряженным тоном попросила Моника.       — А что тут ненормального? — искренне удивился Хоакин, оглядываясь на нее. — Ты разве своего папу не навещаешь?       — Он против, чтобы я приходила в тюрьму, этим занимаются мама и абуэла, и пожалуйста, давайте, действительно, поговорим о чем-нибудь еще! — Моника стиснула челюсти, глядя на грязный столик, за которым они сидели, и Мирабель, откашлявшись, быстро перевела разговор на последнюю серию «La potra Zaina».       Дома она села за письмо, пытаясь убедить tío Бруно подписать разрешение на посещение на имя Луизы Мадригаль, и через пару дней получила в ответ послание с прыгающими и налезавшими друг на друга буквами.              «Мирабель, НЕ ВЗДУМАЙ!       Как тебе это вообще в голову пришло, нет, даже не надейся, ЭТО ИСКЛЮЧЕНО, выброси эти мысли из головы немедленно, Господи, Дева Мария и все ангелы ее, ты что, совсем сошла с ума?! Нет, нет и еще раз НЕТ!!!»              Мирабель сердито уставилась на письмо, понимая, что вовсе не уговоры Луизы будут самой трудновыполнимой частью плана.       Спустя еще два письма, наполненных мольбами, манипуляциями и гнусным шантажом в духе «я украду меч Боливара и устрою государственный переворот, и тогда меня посадят в Ла-Модело, а ты же знаешь, что там гораздо хуже!», в своем новом письме, пришедшем в четверг, tío Бруно сообщил, что подписал разрешение, но уже себя за это ненавидит и раскаивается. Опасаясь, что через пару дней он изменит решение, Мирабель торопливо затолкала письмо в задний карман джинсов, и вышла из ванной, которая в последнее время стала ее личным убежищем — потому что в настолько большой семье было чертовски сложно найти хоть каплю уединения! Зайдя в спальню, Мирабель уставилась на Луизу, медитировавшую над учебниками — ее экзамены были уже через две недели, и, порой, у сестры дергался глаз от непомерной нагрузки, которую она на себя взвалила, решив добиться максимального балла и поступить на стипендию.       — Лу, я говорила, что ты моя самая-самая любимая сестра? — заискивающим тоном начала Мирабель, и Луиза бросила на нее измученный взгляд.       — Учитывая, что вы с Исой постоянно грызлись, пока она жила тут, я не очень удивлена. Что тебе надо?       — Разве я не могу…       — Можешь, но вот этот тон говорит сам за себя. Итак? Только, умоляю, быстро, мне еще две главы повторить надо.       Мирабель набрала воздух в грудь и выпалила:       — Мошьоджитьсвюкртчку?!       — Чего?! — Луиза отложила учебник и потрясла головой. Мирабель откашлялась и повторила, только уже не на одном дыхании:       — Можешь одолжить мне в субботу свою гражданскую карточку… пожалуйста? — добавила она, умоляюще сложив руки на груди. Луиза, крякнув, полностью повернулась к ней, не сводя испытующего и очень тяжелого взгляда.       — Так. И зачем?       — Ну, я, то есть, мы с… одним мальчиком хотим пойти к его приятелю в видеосалон, но там сеанс для взрослых, «восемнадцать плюс», а фильм, вроде, интересный… — Мирабель сбилась и поежилась. Луиза, несмотря на свой миролюбивый и покладистый нрав, могла быть грозной, а когда вот так хмурилась, то становилась пугающе похожей на абуэлу.       — С «мальчиком», — повторила Луиза, постукивая себя пальцами по предплечью. — Хоакин?       — Ну… да.       — Так. Он мне, конечно, не нравится, но раз уж у вас такие чувства, то… У меня два условия.       — Все, что угодно! — торопливо заверила Мирабель, и Луиза махнула рукой, останавливая ее.       — Первое: только днем, ясно? Никаких вечерних сеансов, потому что я не собираюсь прикрывать твою задницу, ага? И второе — сейчас ты выслушаешь от меня лекцию о парнях. И ни слова не скажешь. Если он к тебе полезет, и тебе не понравится — бей по морде или по яйцам, и ори во весь голос. Если он к тебе полезет, и тебе понравится… то, умоляю, купите презервативы! Последнее, что нам надо — это чтоб ты осталась с ребенком на руках до того, как окончишь школу. Все.       Мирабель, растерянно хлопая ресницами, издала невразумительный звук. Луиза испытующе приподняла бровь, и она кивнула, пытаясь как-то уложить услышанное в голове. Нет, о сексе она знала, как и о презервативах, но… Мирабель потрясла головой. Обсуждать предохранение с сестрой, пусть даже и теоретически, было чем-то новым и шокирующим.       — Я поняла, — наконец, кротко ответила она, решив не развивать тему. Луиза, вздохнув, кивнула на свою сумку.       — Имей в виду, в понедельник она мне будет нужна.       — Да, конечно же! Я в субботу верну, сразу после… фильма. Спасибо, Луиза, и ты же не…       — Родителям не скажу, но клянусь, если он тебя хоть как-то обидит, я ему оторву…       — Спасибо! — торопливо пискнула Мирабель, вылетая из комнаты и снова сбегая в ванную. Еще немного, и она просто переселится жить сюда.       Ранним субботним утром, надев юбку до колен и закрытую блузку с длинным рукавом, Мирабель вышла из дома, чувствуя себя шпионом из плохого фильма. Потому что у шпионов в хорошем фильме не тряслись бы так руки, пока они впервые покупали сигареты и неловко заталкивали их в сумку. Нужный автобус, теоретически, ходил каждые пятнадцать минут, а на практике она простояла почти полчаса, да еще и под накрапывающим дождем, окончательно испортившим настроение. Мирабель поежилась, переступая с ноги на ногу, и вытащила из сумки куртку с капюшоном, быстро натягивая ее. Мысль о том, что она делает, билась в голове насмерть перепуганной белкой, но… Ей нужно было увидеть tío Бруно.       Выйдя на нужной остановке, Мирабель растерянно огляделась, натягивая капюшон поглубже — дождь зарядил уже всерьез. Район, где располагалась тюрьма, отличался от того, где они жили. Мешки с мусором, в которых рылись бродячие собаки, разрисованные неприличными надписями и граффити стены, мелкие бумажки на траве, и мрачная громада тюремного корпуса, притягивающая взгляд, словно магнитом…       Мирабель почему-то думала, что окажется тут в гордом одиночестве, наивно считая, что только их семью коснулась эта проблема, но ее окружали и другие посетители. В основном, конечно, женщины, но встречались и мужчины, пришедшие навестить сыновей или братьев, и целые семьи… Мирабель в упор уставилась на беременную девушку, едва ли старше ее самой, идущую к воротам тюрьмы рядом с матерью, и потрясла головой. Она никогда раньше не задумывалась о том, что почти у всех заключенных есть семьи, друзья, любовницы… Абуэла пресекала любые разговоры на эту тему, мама и tía Пепа, после всех этих гнусных слухов, даже слышать о своем брате не желали, а младшее поколение не роптало против воли старших.       У ворот тюрьмы уже успели рассесться местные торговцы, предлагая посетителям газировку в пластиковых бутылках и чипсы, чтобы скрасить ожидание и будни заключенных. Мирабель на мгновение показалось, что она все еще спит, и видит во сне какую-то фантасмагорию: охранники даже не думали гонять торговцев, а один и вовсе купил газировку, перебросившись парой слов с продавцом — тот расхохотался и показал большой палец. Посетители проходили через отдельную калитку у больших ворот, показывая удостоверения охраннику в будочке, и Мирабель, передернув плечами, зашагала вперед, искоса поглядывая на вышки с охранниками. От страха у нее снова вспотели ладони, и она торопливо вытерла их о куртку. Охранник вяло мазнул взглядом по фотографии Луизы и по самой Мирабель — сегодня она постаралась собрать свои волосы в такую же прическу, как у сестры — и кивнул, нетерпеливо шевельнув рукой. Во внутреннем периметре ее тщательно обнюхала немецкая овчарка в полицейской попоне, и Мирабель отстраненно подумала, что будь на ее месте Луиза — она бы точно обчихалась и заумилялась.       Овчарки вместе с охраной тюрьмы патрулировали внутренний двор, огороженный от улицы сеткой Рабица, и Мирабель задержала взгляд на колючей проволоке, оплетавшей забор сверху. По широкой дороге она, вместе с другими посетителями, прошла к следующему пункту охраны, уже возле бетонного забора, и один его вид вызывал тянущее чувство в животе, словно она оказалась на краю пропасти. Стоя в очереди, которая двигалась просто невыносимо медленно, Мирабель казалось, что все на нее смотрят и шепчутся, видя в ней нарушительницу режима посещений, и ее начало немного трясти. На КПП, после того, как ее обыскали металлодетектором и проверили содержимое сумки (пять пачек сигарет в нетронутой упаковке), охранник уставился на нее очень тяжелым взглядом, и Мирабель, выдавив кривую улыбку, протянула гражданскую карточку со свернутой пятидесятидолларовой купюрой.       — Распишитесь здесь и здесь. Отпечаток пальца ставить здесь, — банкнота исчезла, как по волшебству, и она послушно расписалась, старательно копируя подпись Луизы. Охранник протянул ей временный пропуск на листочке картона. — Сохраняйте до конца, иначе мы вас не выпустим, и вы окажетесь в женском крыле.       Мирабель стиснула в ладони картонный листочек со своим (точнее, не своим) именем и отпечатком пальца, испытывая жгучее желание сбежать куда подальше. До нее медленно доходило, почему tío Бруно был так категорически против ее визита, да и… нарушение закона ощутимо било по карману — брать родительские деньги она не захотела, решив обойтись личными, и теперь осталась почти без накоплений.       — В комнату для свиданий, — охранник кивнул своему коллеге, и тот вяло махнул ей рукой. Гнетущее ощущение стало только сильнее, стоило услышать чьи-то крики — кто-то кого-то в чем-то обвинял, обещая содрать шкуру живьем, и Мирабель сглотнула, сжимаясь и боясь даже дышать. Мимо прошел еще один охранник, держа человеческую ногу — Мирабель споткнулась на ровном месте, с ужасом глядя на него, и лишь спустя пару секунд поняла, что это был протез: следом за охранником на костылях бодро скакал заключенный, который громко свистнул, увидев посетителей.       — Почтенные доньи, молитесь за Пабло Хуана Рамиреса! — крикнул он, подмигнув пожилым женщинами, и щелкнул языком, разглядывая чьих-то жен и сестер. — Девочки, я скоро выйду и буду весь ваш!       Мирабель поежилась, невольно поднимая голову и глядя на стоявших по ту сторону решетки заключенных.       — ¡Еs una chimba!Так бы и укусил! — услышала она и быстро отвернулась, идя следом за охранником. Мимо провели одного заключенного, — тот присвистнул и подмигнул ей, проводя языком по внутренней стороне щеки, так, что она выпятилась, и Мирабель с гадливым чувством внутри отвернулась, ускоряя шаг и почти упираясь в спину охраннику. Комната для свиданий была светлой и просторной, с изображением Христа на стене, зарешеченным окном с чахлым папоротником на подоконнике, и столом с двумя стульями. На столе она заметила бутылку воды и пластиковые стаканы и сглотнула враз пересохшим горлом. Охранник кивнул на стул и вышел из комнаты, оставляя ее в одиночестве. Мирабель вытерла о юбку вспотевшие ладони и глубоко вдохнула — зря. Здешний воздух, пропитанный тяжелым, тошнотворным запахом тысяч заключенных, камнем осел в груди. Она плюхнулась за стол, понимая, что руки начинают трястись.       Это место было отвратительным и мерзким, и мысль о том, что tío Бруно здесь уже больше года, вызывала горькое и жгучее чувство безысходности. Мирабель росла с убеждениями, что преступнику место за решеткой, и вот ее tío оказался здесь. Это было невероятно, это было тошнотворно-неправильно, настолько, что ей хотелось плакать и кричать от обиды на судьбу. Дверь распахнулась, пропуская охранника и… Мирабель выпрямилась: она не сразу узнала tío Бруно. Эти полтора года прошлись по нему, как паровой каток, и она с оглушительной ясностью окончательно осознала, что он не уехал куда-то по делам, не просто отдалился от семьи, а оказался в тюрьме. Коротко стриженые волосы даже не прикрывали уши, полностью меняя его лицо, на котором ярко выделялись первые морщины. В сером спортивном костюме, он и сам казался каким-то бледным, словно выцветшим, и его глаза, такие яркие, искрящиеся весельем и любовью раньше, теперь казались холодными и мертвыми, словно осколки темно-зеленого стекла.       — Один час, — буркнул охранник, закрывая дверь, и оставляя их вдвоем. Мирабель пыталась заставить себя встать, или сказать хоть слово, но ее словно парализовало. Tío Бруно молча смотрел на нее, и она видела, как сквозь тусклое стекло его взгляда медленно пробивается что-то прошлое, что-то живое и теплое.       — Господи, — наконец, выдохнул он, медленно подходя и садясь за стол. — Мой худший ночной кошмар — моя племянница сидит в тюрьме из-за меня. Привет, Мирабель. Точнее, Луиза. Ты так… изменилась.       По его губам скользнула слабая улыбка — призрачная тень из прошлого, и Мирабель полу-всхлипнула, полу-рассмеялась.       — Привет, tío Бруно. Ты… как ты? — она тут же прикусила язык — более тупой вопрос было сложно придумать, но tío Бруно чуть пожал плечами.       — Да… нормально все. В порядке. А у… вас всех?       — В порядке, — торопливо ответила Мирабель и, рассердившись, встряхнула головой. — То есть… да ничерта мы не в порядке! В семье про тебя вообще не говорят, эти слухи мерзкие…       — Ну, это хорошо. Я серьезно, это очень хорошо, что все знали, что вы от меня отреклись, — tío Бруно кивнул ей, медленно переводя дух. — Да уж. Малыш, ради всего святого, пообещай мне, что это первый и последний раз, когда ты сюда приходишь.       — Нет, — Мирабель сложила руки на груди и упрямо вздернула подбородок. — Tío, почему ты говоришь, что это хорошо?       — По разным причинам, — уклончиво пробормотал он, и Мирабель прищурилась, наклоняясь вперед. Случайно скользнув взглядом ниже, она заметила уже поджившие сбитые костяшки, и tío Бруно быстро спрятал руку, накрыв ее ладонью. Мирабель сглотнула, понимая, что ее начинает колотить — внешне она старалась казаться невозмутимой, но под всей этой напускной бравадой ей хотелось скорчиться на полу и расплакаться.       — Я тут, кстати, тебе сигареты привезла, — она торопливо наклонилась к сумке, вытаскивая пачки, которые норовили высыпаться из трясущихся рук.       — Вот еще чего не хватало, чтобы ты покупала мне сигареты в тюрьму! — возмутился tío Бруно. — Да еще и на родительские деньги…       — Нет, не переживай, это мои личные, я сама заработала, — отозвалась Мирабель, и Бруно, переменившись в лице, резко подался вперед:       — Откуда?! Как?!       — Я… игрушки на заказ шила, — растерянно отозвалась Мирабель. — На рождественскую вечеринку Антонио принес своего ягуара, помнишь, я его сшила?.. Вот, он понравился детям, у тех есть родители, я и согласилась… Tío, с тобой все хорошо? — обеспокоенно уточнила она, потому что Бруно, побледнев еще больше, обмяк на стуле, закрывая лицо ладонями.       — Ты меня в гроб вгонишь, Мирабель, — выдохнул он, трясущимися руками наливая себе воду в одноразовый стаканчик. — Сначала своими письмами, теперь вот этим… Как тебе вообще в голову пришло выдать себя за Луизу?!       — Ну, Хоакин Перальто, тот, на чей адрес ты отправляешь письма, пользуется карточкой своего старшего брата, чтобы покупать алкоголь, — начала, было, Мирабель и тут же осеклась. — Я не пила.       Tío Бруно смотрел на нее с видом великомученика на казни.       — Голову оторвать этому пендехо надо, — наконец, произнес он, и Мирабель робко улыбнулась.       — Он Перальто…       — Пендехо, — отрезал tío Бруно и потер глаза. — Надеюсь, Луиза знает?..       — Ну, частично. Я ей сказала, что иду в видеосалон, на кино для взрослых, — Мирабель смущенно ковырнула пальцем юбку на колене, и tío Бруно со стоном уронил голову на стол.       — Ты точно станешь причиной моей смерти, — глухо пробормотал он, и Мирабель неуверенно улыбнулась чуть шире. — Малыш, я серьезно, больше не навещай меня. Пойми правильно, я… очень рад тебя видеть. Действительно рад, но это место не для детей…       — Я не ребенок! — возмутилась Мирабель и прикусила язык — Бруно поднял голову, строго глядя на нее.       — Нет. Но пользуешься карточкой сестры. Мирабель… Да, ты уже не ребенок, но все еще и не взрослая. Здесь — мерзко и грязно, здесь сидят убийцы, насильники, воры и наркоманы, которые на каждую женщину моложе шестидесяти бросаются, как голодные псы на кость. Я не хочу видеть тебя в этом месте. Я не хочу, чтобы ты слышала их крики, видела всю это мерзость… Это неправильно!       Tío Бруно отвернулся, бездумно растирая предплечье, и Мирабель притихла, понимая, что он чувствует. Ее тоже раздирало ощущение неправильности — он не должен быть здесь, он не должен был никого убивать, все должно было быть совсем не так! Tío Бруно должен был жениться на tía Ренате, у них бы родились дети, и Мирабель им вышивала бы салфетки, шила игрушки, фотографии tío Бруно остались бы на полках и стенах, абуэла бы гордилась своим сыном, всей своей семьей… Мирабель зажмурилась, борясь со слезами, и услышала обеспокоенный голос Бруно:       — Малыш?       — Ничего. Соринка в глаз попала, — сипло сказала она, быстро моргая и натянуто улыбаясь. — Tío, пока я тут… Почему эти фото оказались у абуэлы, а не в полиции? Я все понимаю… наверное, но не это.       Tío Бруно кривовато улыбнулся, барабаня пальцами по столу.       — О, я их и отнес в полицию, как полный идиот. Капитан Карлос Ортега их принял, поблагодарил за содействие… А потом эти фото оказались у Ортиса.       — Он их украл? — наивно ляпнула Мирабель, и tío Бруно чуть изогнул бровь. До нее дошло, и Мирабель еле слышно охнула. — Ему их… отдали?!       — Конечно. Наше самое честное правосудие и полиция на страже порядка, — от яда в голосе tío Бруно столик должен был расплавиться. — Я вышел из себя, когда ты рассказала о его предложении, позвал Ортиса… на разговор, и он мне показал всю папку. И намекнул, что мне остается только молиться, причем, не за себя, потому что сеньоры из Медельина будут весьма недовольны.       Tío Бруно смолк, и, глядя на папоротник, равнодушно закончил:       — И я его убил.       Мирабель неподвижно застыла, не сводя глаз с tío Бруно, снова вспоминая тот вечер, свои собственные слова…       — Это из-за меня? — шепотом спросила она, и Бруно, очнувшись, замотал головой.       — Нет, нет, малыш! Я просто… сорвался. Ты тут ни при чем, я тебе клянусь.       — А что было потом? — Мирабель с трудом разлепила губы, стискивая стаканчик с водой в потных ладонях, и стараясь, чтобы голос не дрожал.       — Потом меня засунули в следственный изолятор, и, честное слово, тюрьма по сравнению с тем местом — настоящий рай! Кормят три раза в день, во двор можно выйти погулять, а там в футбол играть можно, даже телевизор включают перед отбоем... Так что, у меня все хорошо, — торопливо закончил tío Бруно, встревоженно глядя на нее. — Я серьезно. Тут пять человек в камере, а там было сорок, и выйти нельзя. Спасибо бисабуэле Соледад, уберегла, я там всего лишь месяц до суда просидел.       Он машинально дотронулся до висевшего под одеждой розария, и Мирабель в ужасе уставилась на него. Уберегла?!       — Почему… почему ты не сказал абуэле? — выдавила Мирабель. — Она бы простила, ты ведь защищал нашу семью, ты ведь…       — Малыш, ты что, не поняла? — тихо спросил tío Бруно, и она покачала головой. — Я… ну, не наступил на хвост ягуара, а просто залез на его территорию. Пока я сидел в участке, мне прямо сказали, что дон Пабло очень огорчен смертью старого приятеля, и хочет использовать мою голову в качестве футбольного мяча. Ты не все знаешь, Мирабель, о многом тогда молчали или передавали шепотом, на ухо, но я же читал новости, черт, я видел сводки, перед тем как очень обтекаемо пустить их в эфир. Я знаю, что творили парни Эскобара с семьями тех, кто ему не нравился. Что они делали с женщинами и мужчинами, какими потом находили их тела. Мне нужно было, чтобы вас не тронули. Мне нужно было, чтобы вы забыли про меня. Я боялся за вас.       Мирабель стиснула челюсти, чтобы не сорваться на позорную истерику. Так… что, tío Бруно сам про себя это наговорил? И абуэла поверила?! Даже увидев фотографии с сеньором — будь он проклят! — Ортисом?!       — Время вышло, — дверь с шумом распахнулась, и tío Бруно моментально заложил руки за голову. — Сеньорита, на выход. Ты, сидеть.       — Tío… — Мирабель растерянно поднялась со стула, понимая, что у нее трясутся ноги. Бруно улыбнулся ей и взглядом указал на охранника.       — Сразу карточку достань… Лусита, — посоветовал он, и Мирабель, ойкнув, с трудом вытащила ее из нагрудного кармана блузки непослушными пальцами. Обратный путь она почти не заметила — да, что-то кричали заключенные, выли и изображали собачий лай, щелкали языками, пытаясь ее привлечь, но Мирабель шагала за охранником, словно в коконе. «Терпи, терпи, терпи» — мысленно твердила она сама себе, отдавая карточку и расписываясь в журнале. Выйдя за ворота тюрьмы, Мирабель зашагала к остановке, но ноги подкосились, и она, разрыдавшись, упала на низенькую, разрисованную скамейку. То, каким теперь был tío Бруно, о чем он рассказал, причиняло почти физическую боль, раздирая ее изнутри. Мирабель вцепилась зубами в рукав куртки, вытирая лицо капюшоном, свернув очки набок — дура безмозглая, какого черта она тогда заверещала? Нет, грешно так думать, ведь преступник должен сидеть в тюрьме, а tío Бруно — убийца… Она завыла, впиваясь ногтями в кожу головы и заходясь в плаче. Почему, Господи, за что?!       — Ай, девочка, ну будет, будет, выйдет твой жених на волю, все хорошо у вас станет, — услышала она старческий голос. Кто-то обнял ее, гладя по плечам и спине, и Мирабель слепо ткнулась вперед, роняя голову на плечо, обтянутое вязаной кофтой. — Ну что ты, девочка? В первый раз, да?       Мирабель кивнула, пытаясь успокоиться, но проклятые слезы градом катились из глаз, размывая и без того плохое зрение.       — Ничего, милая, оно в первый раз всегда больно сюда приходить, я-то знаю… Ну все, все. Господь простит, срок выйдет, и будете вместе… — незнакомая женщина продолжала ее успокаивать, словно они были давно знакомы, и Мирабель, шмыгнув носом, выпрямилась, стирая слезы ладонью и поправляя очки. Ее утешительница выглядела ровесницей абуэлы, вот только одета была гораздо проще. Глаза пожилой доньи были грустными и всепрощающими, словно у Девы Марии, заранее оплакавшей своего сына, и Мирабель стало стыдно за свой вид.       — Извините, — осипшим от слез голосом пробормотала она, и женщина покачала головой, в последний раз погладив ее по руке. Поднявшись со скамейки, ее безымянная утешительница зашагала по дороге к видневшимся вдалеке домикам, придерживая сумку, из которой торчала ручка кастрюльки — Мирабель бы не удивилась, если бы она вознеслась на небо, но женщина лишь скрылась за поворотом.       Дождь прекратился, но небо было все еще хмурым, и Мирабель зябко поежилась, натягивая проплаканную куртку, и злясь на саму себя. И она еще про Исабелу говорила, что та истеричка, ха! Сама ничуть не лучше… Когда подошел автобус, Мирабель торопливо втиснулась внутрь вместе с другими женщинами, которые старались глядеть только себе под ноги. Уперевшись лбом в стекло, она бездумно смотрела на проплывавшие мимо дома и деревья, видя перед собой tío Бруно. Только сейчас она сообразила, что та женщина посчитала, будто она так убивается из-за жениха, и жалко улыбнулась. На ее месте должна была быть Рената, вот уж кому бы tío Бруно действительно обрадовался, но она улетела в США, опасаясь… чего? Что tío Бруно будет мстить, что он правда наркоторговец и сутенер? Разозлившись, Мирабель саданула себя кулаком по колену, и зашипела сквозь зубы от боли.       Вернувшись домой, Мирабель, даже не поднимаясь в комнату, сразу залезла в душ, швырнув одежду в корзину для грязных вещей. Отмываясь от запаха тюрьмы, она почти до крови растерла кожу мочалкой, пытаясь одной болью вытравить другую. Замотав волосы полотенцем и завернувшись в махровый голубой халат, Мирабель вышла из ванной, сталкиваясь с мамой, которая чуть изогнула бровь.       — Это что-то, о чем я должна знать? — настороженно спросила она, и Мирабель помотала головой.       — Под дождь попала, замерзла, — пробормотала Мирабель, глядя в пол. Мама качнулась вперед и положила теплые, пахнущие свежим тестом, ладони на плечи.       — Mija, что случилось? — мягко спросила она. — Ты же сама не своя… Тебя кто-то обидел? Тебе… сделали больно?       — Нет, мама, — Мирабель обняла ее, понимая, что еще немного, и снова разревется. — Просто… настроение плохое, дождь всю прогулку испортил. А так, я в порядке.       Постояв так немного, впитывая мамино тепло, Мирабель натянула жизнерадостную — как ей хотелось верить — улыбку, и поднялась в их с Луизой комнату. Сестра смерила ее задумчивым взглядом, постукивая ногтями по столу.       — Мне ему что-то отрывать?       — Нет. Просто фильм был очень… тяжелый. И грустный, — Мирабель, переодевшись в домашнее платье, бессильно упала на кровать. — Лу… я ведь смогу взять твою карточку еще раз?..       — А ты уверена, что это кино тебе подходит по возрасту? — жестко спросила Луиза, пересаживаясь к ней. — Ведь не зря на него не всех пускают. Взрослые вещи — для взрослых, и черт побери, Мира… Я искренне надеюсь, что вы там смотрели фильмы не про то, как в наших джунглях производят наркотики! И не про партизан. С нас и папы хватит с его идеями…       Мирабель вяло покачала головой, и, свернувшись калачиком, пристроила голову на колени к Луизе, которая, вздохнув, принялась гладить ее по мокрым волосам. У нее была семья, которая за нее волновалась, которая была готова ее согреть и утешить, а tío Бруно остался там один. Хоть и в камере на пятерых.