Скелеты в шкафу

      Визит в тюрьму подарил Мирабель новую пищу для ночных кошмаров — ей приснилось, что она потеряла пропуск. Охранники, не слыша ее объяснения, втолкнули ее за решетку, к осатаневшим и воющим, как звери, заключенным, которые тянули к ней руки, пытаясь схватить и подтащить ближе. Tío Бруно, размахивая протезом, отгонял их, и Мирабель, рыдая от страха, цеплялась за его серый спортивный костюм, слыша глумливые, мерзкие выкрики… Она проснулась среди ночи, намертво вцепившись в подушку, с колотящимся в горле сердцем, окончательно запутавшись в одеяле, и ей потребовалось время, чтобы убедиться: это был лишь сон. Просто страшный сон, она дома, с ней ничего не случилось…       Мирабель тихо выпуталась из обернувшегося вокруг тела одеяла, стараясь не разбудить Луизу, и побрела в ванную, чувствуя знакомую тупую боль внизу живота. Умыв заплаканное лицо, чтобы отогнать кошмары, она выключила воду и, вытираясь полотенцем, замерла, услышав тихий звяк откуда-то снизу. Мирабель моментально бросило в жар и в холод, а воображение тут же нарисовало вооруженного до зубов бандита, который прокрался в их дом, и сейчас они все умрут…       «Паникерша и истеричка!» — прошипела Мирабель своему отражению и вышла из ванной, на цыпочках спускаясь вниз. Звяканье донеслось снова, из кухни, и она, прищурившись, уловила слабый свет, совсем как из холодильника.       Холодильника, в котором кто-то копался.       Мирабель, уже не таясь, шагнула в кухню, включая свет с грозным: «Попался!» и Камило, вскрикнув от неожиданности, стукнулся головой о полку.       — Черт! Мира, ты что, сдурела? — прошипел он, всовываясь из холодильника и растирая макушку. — Так и до инфаркта можно довести.       — Ты здоровее всех нас вместе взятых. И куда в тебя столько помещается, у тебя что, черная дыра в животе? — проворчала Мирабель, разглядывая тарелку с нарезкой ветчины и сыра в руках у кузена.       — Я просто расту! Тьфу, до сих пор руки дрожат… Я в последний раз перепугался лет пять назад, когда… — Камило, осекшись, захлопнул холодильник и уселся за стол, великодушно махнув рукой. — Присоединяйся.       Мирабель, помедлив, со вздохом села рядом с ним и взяла ломтик ветчины.       — Так когда ты там пугался? — уточнила она, и Камило тут же засунул в рот кусок ветчины, обернутый сыром, делая вид, что не может отвечать с набитым ртом. — Ты что, всю тарелку слопаешь?       Поняв, что так просто от нее не отделается, Камило перестал притворяться.       — А если и так? Ну, меня пять лет назад точно так же напугал… он, — заметив ее непонимающий взгляд, Камило с легким раздражением пояснил. — Наш tío. Я на кухне рылся, как раз перед Рождеством, думал, стащить парочку… ну, может немного больше бунуэльо, и тут он ка-а-ак выскочит из коридора: «А что это ты тут ищешь, а, племянничек?». Господь свидетель, я думал, я буду заикаться до конца моих дней. — Камило театрально прижал руку к груди, выгибаясь на стуле. — Мое юное сердце чуть не остановилось от ужаса…       — Вот-вот, не зря говорят, что по ночам есть вредно, — философски согласилась Мирабель, и Камило беззлобно ткнул ее локтем.       — А сама уже второй кусок ешь.       — Это твое дурное влияние… Ты скучаешь по нему? — Мирабель вытащила бумажную салфетку и вытерла пальцы, которые теперь пахли специями и соблазняли взять еще и третий кусок. Камило отвернулся, разглядывая стоявший на плите чайник. — Мило? Ты ску…       — Нет, — быстро ответил он, не оборачиваясь, но голос у него был слишком звенящим, для равнодушного. — Не скучаю, не думаю, и тебе советую поступить так же, и перестать, наконец, всех донимать. Дядюшка-наркоман, убийца и сутенер это не то, чем можно гордиться.       Мирабель сердито прищурилась, глядя на кузена.       — А если все это — неправда? — звенящим шепотом спросила она. — Если это… в каком-нибудь гипотетическом случае, если это сеньор Освальдо был таким? И tío Бруно узнал об этом, и в ответ на угрозы защитил…       — Ага. Только, почему-то, во время расследования ничего такого не всплыло про сеньора Освальдо, зато нашего tío отправили на семнадцать лет за решетку. Он признался в убийстве, и даже ни слова, ни полслова не сказал в свою защиту? И его адвокат тоже молчал, и никаких доказательств в его пользу? Бред. — Камило, наконец, обернулся к ней и пренебрежительно махнул рукой. — Хватит уже придумывать себе сказки. Мы не первая, и не последняя семья, в которой одна из овец оказалась паршивой.       — А если доказательства были переданы продажному полицейскому? Который их отдал сеньору Освальдо? — Мирабель стиснула бумажную салфетку, и Камило закатил глаза, раздраженно болтая ногой в воздухе.       — Ага, и вообще у нас сеньор Освальдо — подпольный глава наркокартелей Кали и Медельина, перед которым и братья Орехуэла ходили на цыпочках, и Пабло Эскобар ему в ноги кланялся и кольцо целовал… Мира, не смеши меня! Наш tío же не полный дурак, чтобы про такое молчать.       — А если… — Мирабель ненадолго замолчала, скручивая в пальцах бумажную салфетку в жгутик. — Если было опасно признаваться? Если это могло навлечь опасность на нашу семью?..       — Тогда ему бы стоило не терять голову, — жестко ответил Камило, отодвинув тарелку. — Черт побери, в теленовеллах даже самый распоследний кретин знает, как убрать ненужного или опасного человека, не подставив семью! Вы же с ним постоянно смотрели этот бред по телевизору! Все, хватит.       Ничего не ответив, Мирабель поднялась со стула и, выбросив истерзанную салфетку в мусор, налила себе воды. Слова кузена задели крохотную занозу в ее голове, которая теперь разрослась до размера бревна, обмотанного колючей проволокой, — действительно, почему tío Бруно убил сеньора Ортиса прямо на вечеринке, под носом у всей семьи и гостей?.. Он сказал, что «сорвался», но могла ли ярость действительно настолько затмить его разум? Мирабель бездумно прикусила щеку изнутри, не обращая внимания на Камило, который, вернув изрядно опустевшую тарелку с ветчиной в холодильник, вышел из кухни. Конечно, tío Бруно не был ангелом с безграничным запасом терпения и всепрощения, он мог сердиться и злиться, но мог ли он, зная, с кем связан сеньор Ортис, пойти на такой шаг, да еще и при стольких свидетелях?       Что-то было не так в его словах, что-то не сходилось, и это ощущение фальши ее раздражало, словно какой-то эфемерный клочок паутины, запутавшийся в волосах. Хорошо бы спросить у самого tío, но если сделать это в письме, он может и не ответить. А вот при личной встрече… Но даже так, задать вопрос прямо в лоб: «Как ты мог убить его прямо на вечеринке?!» она бы не смогла.       Когда во вторник Хоакин вручил ей письмо, Мирабель растерялась — tío Бруно никогда не писал ей первым. Он отвечал на ее письма, но не больше, и теперь… что-то изменилось? А вдруг, ему стало плохо? Или ее обман с карточкой раскрылся, и его как-то наказали? Вдруг, ему увеличили срок, или посадили в карцер, или… или сделали что-то такое, про что в газетах писали, обходясь стыдливым эвфемизмом «чудовищная жестокость заключенных в пенитенциарных заведениях нашей страны»?!       Пользуясь тем, что до начала уроков было еще десять минут, Мирабель пристроилась на подоконнике в коридоре, дрожащими руками распечатывая конверт.              «Привет, Мирабель. Как ты?       Я восхищен твоей выдержкой и храбростью (и спасибо за хорошие сигареты, прости меня, Господи, за эти слова), но, малыш, у тебя были слишком перепуганные и грустные глаза. Ты в порядке? Мне жаль, что ты меня видела здесь. Нет, мне жаль, что ты вообще попала сюда, особенно незаконным способом, и я очень, ОЧЕНЬ надеюсь, что этого больше не повторится.       Я очень благодарен тебе за письма. Правда. Мне достаточно уже их, чтобы мой отдых в этом очаровательном месте стал еще приятней. Не приходи сюда больше. Пожалуйста. Пожалей мое бедное сердце, хорошо?       И, малыш, передай этому своему Пендехо, что если он и дальше будет тебя толкать на кривую дорожку, я сбегу из тюрьмы и отгрызу ему оба уха.       Твой tío Бруно»              Мирабель слабо улыбнулась, не обращая внимания на звонок. Даже в этом ужасном месте tío Бруно умудрился сохранить свой сарказм и едкое чувство юмора, и в первую очередь переживал за нее. Сложив письмо, она, очнувшись, вбежала в класс на шаг опережая учителя, и заработала мягкий выговор за нарушение дисциплины.       На перемене она села писать ответ, но перед глазами раз за разом вставал тюремный коридор, наполненный смрадным духом тысяч заключенных, обшарпанные стены, исписанные посланиями, — и лицо tío Бруно, его взгляд, словно он уже умер и теперь лишь существовал.              «Привет, tío Бруно. Я в порядке.       Я не могу выполнить твою просьбу, tío. Прости меня, но… это невозможно. Как только я подкоплю немного денег, я снова приеду к тебе. Пока скажи мне, что тебе привезти (ну, кроме сигарет), чтобы твой отдых стал еще приятней?       Хоакин Перальто никуда меня не толкает, tío. Это мой выбор и мои решения. Я не могу закрыть глаза и притвориться, что ничего не видела, выкинуть тебя из головы. Ты — мой любимый tío, я скучаю по тебе. Ты — моя семья, и пусть некоторые и готовы от этого откреститься, но я — нет.       Я снова приеду, tío. Как только заработаю деньги (легальным и честным путем!) на посещение.       Твоя племянница Мирабель»              Ответ пришел через неделю, когда Мирабель уже извелась в ожидании — впервые с начала их активной переписки tío Бруно молчал так долго.              «Мирабель, ты тоже моя семья. И я волнуюсь за тебя. Малыш, мне больно тебя видеть там, в этом месте и знать, что ты слышала все эти крики из-за решетки. Мне гораздо спокойней, если я буду знать, что ты — дома, в безопасности, рядом с Хульетой и Тином, рядом с сестрой, с Пепитой и Феликсом… Что ты в семье и не одна. Черт возьми, тебе шестнадцать лет! Ты не про посещение тюрьмы и визиты к родственнику-убийце должна думать, а о свиданиях, обычных свиданиях с хорошими и приличными парнями, о прогулках с подружками, об учебе (ну, хоть иногда, я помню, чем у меня голова была забита в твоем возрасте).       Не приезжай. Я прошу тебя. У меня все есть, твоя абуэла привозит необходимые вещи в свои визиты, так что, мне ничего не надо. Но я буду рад писать тебе, если ты действительно хочешь и дальше со мной общаться.       Tío Бруно»              Мирабель стиснула зубы, но даже не подумала сдаваться. Один раз побывав в тюрьме и увидев ее своими глазами, уже нельзя было и дальше прятаться от правды за лицемерными убеждениями в духе: «Наше правительство заботится о заключенных!», и она с упорством, граничившим с маниакальной одержимостью, штудировала газеты, выискивая все упоминания тюрем, заключенных и их проблем, боясь, что однажды письма от tío Бруно прекратятся, и к ним домой придет сухое официальное извещение о его смерти.        Теперь перед ней стояла задача заработать деньги, но выбор был невелик. Продав еще пару игрушек, она заработала только пять долларов, и этого явно было мало. Камило, игравший в местном молодежном театре «Бронзовая стрекоза», куда попал благодаря маминой подруге, предложил ей подработку помощницей костюмера, и Мирабель охотно согласилась. Шить она умела и любила, так что работа получалась из области «совместить приятное с полезным», разве что платили за нее не так много. Зато актрисы в театре, поглядев на ее умения, стали подбрасывать Мирабель «халтуру» — ушить платье по фигуре или наоборот, слегка его расставить, чтобы скрыть пополневшую талию, подвернуть брюки или рукава, починить застежку… И платили за это, разумеется, немного больше.       Луизины старания не прошли даром — она закончила школу с максимальным возможным баллом, и только Мирабель знала, что последние два экзамена ее сестра сдала ценой бессонных ночей и горьких рыданий ей в колени, что она больше не может учить и ничегошеньки не понимает. Даже на торжественной выпускной церемонии Луиза выглядела скорее несчастной, чем довольной, но старательно улыбалась, притворяясь, что ей все по плечу. Абуэла, гордясь своей внучкой, сняла на вечер зал в ресторане, чтобы отметить успехи Луизы, и Мирабель искренне наслаждалась праздником… пока не поняла, что самой виновницы торжества не видно. Встревожившись, Мирабель покружила по залу и, наконец, нашла сестру в туалете, где та стояла, привалившись лбом к стене.       — Лу, ты чего? Съела что-то не то? Что-то болит? — Мирабель, перепугавшись, замерла в дверях, и Луиза покачала головой.       — Я так устала… Господи, я до сих пор закрываю глаза и вижу учебники-учебники-учебники… А еще вступительные экзамены.       — Тебе нужна передышка, — Мирабель потянула Луизу за руку, и сестра послушно зашагала, глядя себе под ноги. — Целая неделя крепкого сна и…       — И что, ничего не делать? — Луиза встряхнулась, расправляя плечи. — Нет, сестренка, ты же знаешь, это не по мне. Пару дней, да, можно и отдохнуть, а потом — снова за учебу. Ты ведь и сама на время каникул от работы не откажешься? Кстати, Мира… — Луиза понизила голос, осторожно отводя ее в угол, к пышным декоративным пальмам. — Пожалуйста, скажи мне, что ты не связалась с… какими-то активистами.       — Что?.. — Мирабель непонимающе взглянула на нее. — О чем ты говоришь?       — Ты знаешь, о чем, — сурово ответила Луиза. — Ты уже давно сама не своя, ищешь подработку, еще этот фильм, после которого тебя как подменили, читаешь про политику, смотришь новости с папой… Мира, я боюсь за тебя. Ты же знаешь, что там с людьми бывает, и чем все заканчивается, а ты же девушка, это еще страшнее…       — Лу, я даю тебе честно слово, я не собираюсь хвататься за оружие и, тем более, не встречаюсь с радикалами, — твердо ответила Мирабель. — Мне просто стало интересно, в каком мире я живу, вся эта шумиха вокруг наркокартелей и полиции, что даже понадобилась помощь гринго… Вот и все.       Луиза пытливо уставилась на нее, и, выдохнув, стиснула в объятиях.       — У меня уговор. Я неделю отдыхаю, только если и ты неделю отдыхаешь. У вас как раз каникулы начинаются. Мы будем ходить по магазинам, в кино, в театр, чтоб кидать помидоры в Камило… хорошо?       — Договорились, — согласилась Мирабель, понимая, что еще легко отделалась. Если бы ее возросший интерес к тюрьмам и политике заметил папа, или, что еще страшнее, мама, ей бы пришлось гораздо тяжелее.       Пару раз они с Хоакином действительно заглянули в видеосалон к другу его кузена, и на ее робкий вопрос, нужно ли там удостоверение личности, Хоакин только расхохотался. Исабела, сетуя на работу, звонила им раз в месяц, и Мирабель на глаза попался журнал, где ее сестра рекламировала колготки. Увидев фото, она только присвистнула: Исабела изображала Цирцею, сидя на троне в окружении трех львов, и выставив напоказ идеальные ноги. «Ваша личная магия. Даже эти когти не оставят зацепку на наших колготках!» — гласил рекламный слоган, и Мирабель, фыркнув, задумалась, что скажет абуэла, если увидит такое непотребство… но абуэла больше переживала, не испугалась ли ее Принцесса этих жутких хищников.       В августе произошло сразу два эпохальных события: рукопись tía Пепы приняло небольшое частное издательство, согласившись, что стране необходима современная литература для детей, чтобы «уберечь их детство от ужасов взрослой жизни», а Камило получил главную роль в спектакле. Tía Пепа извела две катушки пленки, желая сохранить этот вечер для истории, и абуэла, сияя от гордости, повесила самую удачную фотографию Камило на стену, рядом с фотографиями Луизы, Долорес и Исабелы.       — У нас идеальная семья, — с гордостью произнесла абуэла, глядя на фото своих внуков. — Я так горжусь вами… Словно настоящее созвездие на небосводе!       Мирабель молча разглядывала «стену славы» — вот фото мамы с дипломом врача и гордой улыбкой, вот tía Пепа с дипломом журналистки, Исабела на своей первой фотосессии — ее сестра сидела на качелях, увитых цветами, и улыбалась в камеру совершенной улыбкой, Долорес на окончании музыкального колледжа с типле в руках, Луиза с вымученной улыбкой и дипломом об окончании старшей школы, Камило — с букетом цветов в одной руке, вторая прижата к сердцу, на губах широкая и гордая улыбка…       — Ты тоже здесь окажешься, Мирабель, — абуэла повернулась к ней, успокаивающе похлопав по плечу. — Не волнуйся, и ты, и Антонио — однажды вы тоже засияете.       «А tío Бруно? — хотелось спросить Мирабель. — Разве он не сиял? Неужели ты никогда им не гордилась?» Но она ничего не сказала, переводя взгляд на единственное фото, где был Бруно — совсем молодой, лишь на пару лет старше ее самой сейчас.       Ее интерес к газетным статьям о работе полиции и тюрем не думал утихать, и, наверное, только поэтому Мирабель обратила внимание на небольшую заметку в El Tiempo: «Скандал в полиции Боготы».       Зацепившись глазом за знакомую фамилию, Мирабель прочитала ее от начала до конца — в ней сообщалось, что в отношении майора Карлоса Ортеги начато служебное расследование в связи с «многочисленными случаями превышения полномочий и вскрывшей связью с наркокартелями». Она прищурилась, разглядывая нечеткое фото, где майор Ортега забирался в машину, кривя рот в презрительной усмешке, и злорадно хмыкнула. И тут ее молнией пронзила мысль: а что, если это подтолкнет полицию пересмотреть все дела, которые он вел? Ведь tío Бруно говорил, что отнес доказательства вины сеньора Ортиса именно капитану Ортеге, который с того времени успел вырасти до майора. Может, из-за новых обстоятельств суд пересмотрит приговор tío Бруно? Или для этого нужен адвокат, который что-то куда-то отправит? Мирабель рассеянно потерла нос — она понятия не имела, как все это устроено, а самой близкой к теме литературой в их доме было папино собрание сочинений про Перри Мейсона на английском языке.       Абуэла, прочитавшая ту же заметку, в ужасе прижала ладонь к груди.       — Я уверена, это какая-то ошибка, — растеряно произнесла она, покачивая головой. — Капитан… майор Ортега показался мне таким доблестным и честным.       — Неужели? — вырвалось у Мирабель и она быстро прикусила язык. Папа закашлялся, прикрывая рот ладонью, и маскируя кашлем фразу: «А я же говорил».       — Агустин, я смотрю, ты все никак не успокоишься. Еще и Мирабель учишь дурному, — сухо произнесла абуэла, и мама, спасая семейный завтрак, быстро перевела разговор на благотворительный обед, который собирались провести в конце августа.       — Я поняла, мама, что тоже хочу внести свой вклад в это благое дело, — сказала Хульета. — Возьму на себя закуски, что скажешь?       — О, Хулита, это будет чудесно! — просияла абуэла. — Лола уже давно мне помогает, я слышала, она хочет пойти учительницей музыки в сиротский приют. Мария очень ей довольна…       Долорес, смутившись, опустила взгляд в тарелку, и Мирабель мимолетно задумалась: а как часто Мариано помогает донье Гузман с этими обедами?..       Поддавшись маминому энтузиазму, Мирабель достала из шкафа так и не законченную картину к свадьбе tío Бруно, и вышила ее за пару вечеров, чувствуя горькое разочарование при каждом стежке. С другой стороны, если ее кто-нибудь купит, то вырученные деньги пойдут заключенным, а значит, и tío Бруно тоже.       Перед началом обеда Мирабель вызвалась разложить именные карточки по тарелкам, и абуэла благосклонно кивнула ей. Глядя, как Мариано помогает Долорес расставить блюда с закусками на столе, и как ее кузина непринужденно болтает с ним, стреляя глазками, Мирабель только покачала головой. Хорошо, что Иса разорвала помолвку, иначе бы Долорес так и страдала от своей неразделенной любви, зато теперь кузина просто светится… Кто знает, может, семьи Мадригаль и Гузман все-таки породнятся.       К концу сентября Мирабель удалось заработать достаточно денег, чтобы навестить tío Бруно, и она поняла, что в этом году сможет поздравить его с днем рождения. Пусть с опозданием, ведь 17 октября выпадало на понедельник, и до субботы придется ждать бесконечно-долгие пять дней, но… tío Бруно имеет право на праздник! Мирабель прекрасно понимала, как tío Бруно скучает по семье, и, улучив момент, когда дома остались только tía Пепа и Долорес, прильнувшие к экрану с очередной бразильской теленовеллой, прошла в кабинет, где хранились старые пленки.       Открыв коробку из-под магнитофона, Мирабель уселась на пол, по одному доставая футляры с пленкой и просматривая негативы на просвет. Ей хотелось найти совместное — действительно совместное фото, и, наконец, удача ей улыбнулась. В контейнере с педантичной наклейкой «1988 год» она нашла кадр, где tía Пепа вернулась из больницы с Антонио на руках. Мирабель зачарованно разглядывала лица на негативе: пройдет четыре года, и все изменится. Всего лишь четыре года… Передернув плечами, она плотно свернула пленку и положила обратно в контейнер. На следующий день, заглянув в фотосалон, Мирабель вышла оттуда с фотографией их семьи, которую спрятала в учебник по алгебре.       Заручившись разрешением Луизы снова воспользоваться ее карточкой — и поклявшись на Библии, что не будет смотреть фильмы про политику, Пабло Эскобара и нарколаборатории, — Мирабель проснулась в субботу еще до рассвета. На цыпочках прокравшись на кухню, она вытащила миску, муку, яблоки, и принялась готовить пирог. У нее не было особого таланта к кулинарии, как у мамы, и Мирабель лишь помолилась Деве Марии, чтобы тесто пропеклось, и она не обеспечила tío Бруно несварение желудка или приступ аппендицита. Когда пирог испекся, она, приплясывая от нетерпения и поглядывая на часы, старательно обмахивала его полотенцем, чтобы вытащить из формы и нарезать аккуратными квадратами. То и дело обжигая пальцы и глотая набегавшую от умопомрачительного запаха слюну, она завернула три куска в фольгу, надеясь, что они не помнутся в дороге, и побежала наверх, чтобы переодеться и забрать карточку.       Луиза зашевелилась в постели, стоило скрипнуть дверцей шкафа.       — Ты далеко? — сонно спросила она, не открывая глаз, и Мирабель торопливо зашептала:       — Я гулять, пока погода хорошая! Ты спи, спи.       — Угу… — Луиза зевнула и принюхалась. — Это что, пирог?.. Откуда?.. Ты что, сама испекла?!       От удивления сестра окончательно проснулась и села в кровати, пристально глядя на Мирабель.       — Я просто захотела вас порадовать, — Мирабель нервно улыбнулась, надевая бриджи. — Что такого?       — Да нет, абсолютно ничего, — задумчиво отозвалась Луиза. — Просто тебе захотелось приготовить нам яблочный пирог к завтраку… и пойти гулять так рано утром. В субботу. Ничего необычного.       Мирабель замерла, радуясь тому, что блузка закрывает лицо. Справившись с собой, и чувствуя, как ладони снова вспотели, она натянула блузку и расправила складки.       — Луиза…       — Да нет, все нормально, — повторила Луиза и демонстративно зевнула. — Я вообще еще сплю, и ничего не понимаю. Карточка в правом кармане сумки.       Она легла в кровать, накрывшись одеялом с головой, и Мирабель послала ей воздушный поцелуй.       Почему-то казалось, что во второй раз будет легче, но на самом деле ее начало трясти еще за три остановки до тюрьмы. Мирабель стиснула в мокрых пальцах ремешок сумки, чувствуя слабый запах пирога, и, прикусив губу, уставилась в окно, замечая мрачную громаду тюремного блока, медленно поднимающуюся над крышами домов.       Овчарка, почти засунув морду в сумку, тщательно обнюхала сверток с пирогом, который Мирабель пришлось раскрыть, и отошла в сторону. Охранник благосклонно кивнул ей и слегка вздохнул, проводив завистливым взглядом. Мирабель вновь встала в очередь, поглядывая на небо — день обещал быть теплым и ясным, небо радовало глаз безбрежной синевой… и ни единого облачка. На КПП, после того, как ее вновь проверили детектором, охранник — кажется, не тот, что был в ее прошлый визит, — поджал губы, разглядывая карточку Луизы.       — Что-то мне кажется, вы тут не очень на себя похожи, — наконец, заявил он, словно не спрятал только что пятидесятидолларовую банкноту в карман. Мирабель застыла, чувствуя расползающийся в животе ледяной ужас, и заметила его выжидательный взгляд. Сообразив, она трясущейся рукой вытащила из потайного кармана сумки отложенную банкноту, испуганно оглядываясь — наверное, сейчас ее действительно посадят в тюрьму, сообщат родителям, абуэла ее проклянет… Ну, зато, если повезет, ее посадят сюда же, только в женское крыло, и они с tío Бруно будут посылать друг другу почтовых крыс или голубей. Еще двадцать долларов исчезли в руке охранника, и тот кивнул. — Бывает. Наверное, день для фото неудачный выдался.       — Д-да, так и б-было, — пробормотала Мирабель, понимая, что в ушах начинает стучать кровь. Охранник — от испуга она не могла разобрать его фамилию, не то Родригез, не то Рамирез, повелительно махнул рукой, и Мирабель на ватных ногах побрела в комнату для свиданий, борясь с желанием заткнуть уши… и проклиная себя за то, что надела бриджи. Наверное, лучше всего сюда приходить в монашеской рясе и клобуке, может, хоть так на нее не обратят внимания.       — Ожидайте, — буркнул охранник, закрывая дверь, и Мирабель, встряхнувшись, принялась выгружать подарки из сумки — хотя, смешно это называть таким громким словом. Три куска пирога, которые все-таки чуточку помялись в дороге, фотография семьи и пять пачек сигарет. Дверь скрипнула, пропуская tío Бруно, и Мирабель обернулась к нему со слегка нервозной улыбкой.       — Я же просил, больше не… — он осекся, растеряно глядя на стол, и Мирабель дрожащим голосом спела «С Днем Рождения тебя».       — Сumpleaños, tío Бруно, cumpleaños a ti! — закончила она и откашлялась. — Я помню, да, ты против, чтобы я к тебе приезжала, но я хотела тебя поздравить, и… Tío?       Мирабель смолкла, встревоженно глядя на него. Tío Бруно медленно шагнул к столу, и, протянув дрожавшую руку, дотронулся кончиками пальцев до их лиц на фотографии, прижимая ладонь ко рту.       — Господи, как я по вам скучаю, — услышала Мирабель тихий шепот, и быстро шагнула вперед, обнимая его. Она почувствовала, как tío Бруно напрягся, словно хотел вырваться из ее рук, и зажмурилась, убеждая себя, что не расстроится, если он и впрямь это сделает… Но вместо этого почувствовала, как его руки неуверенно легли на плечи, обнимая в ответ. Время застыло — Мирабель слышала голоса из-за двери, но теперь они доносились словно из другой вселенной. Не открывая глаз, она прижалась щекой к его щеке, вдыхая обреченно-горький, едкий запах тюремного мыла и стирального порошка, чувствуя, как гулко стучит его сердце под ее ладонью, как его руки прижимают ее все крепче.       — Мне так вас не хватает, — пробормотал tío Бруно, не отпуская ее, и Мирабель сглотнула комок в горле. — Я стараюсь об этом не думать, я научился об этом не думать, но, малыш, как же я по вам всем скучаю.       — Я тоже скучаю, tío, — Мирабель сморгнула навернувшиеся слезы и осторожно погладила его по спине. Tío Бруно выдохнув, отстранился, с улыбкой глядя на нее, и Мирабель сообразила, что теперь ей уже не нужно привставать на цыпочки, чтобы его обнять. В прошлый раз они сидели за столом, и она этого не заметила, а теперь… Она и правда подросла.       — Извини за такие мелочи, — быстро затараторила Мирабель, пряча неловкость. — Просто… я не знаю, ты говорил, что у тебя все есть, но я подумала, что вряд ли абуэла приносит тебе сигареты, да и фотографии… или зря? И я пирог сделала, в первый раз, я надеюсь, что он пропекся, и да, это вряд ли можно назвать подарками…       — Малыш, ты сама по себе уже лучший подарок в мире, — tío Бруно, разжав руки, сел за стол, бережно поглаживая семейное фото. — Спасибо.       Он еще раз взглянул на фотографию, держа ее на вытянутой руке и, отложив в сторону, кивнул на пирог.       — Присоединишься? Или не будешь рисковать?       Мирабель уселась напротив, чувствуя странное замирание внутри, как на аттракционе, когда вагонетка замирает в самой высокой точке перед падением в бездну.       — Рискну. Если и отравимся, то всей семьей, — решительно заявила Мирабель, и tío Бруно улыбнулся. Для первой попытки пирог получился удачным, совсем как у мамы — воздушное, сладкое тесто оттеняло кислинку яблок, запах ванили и корицы витал в воздухе, вытесняя затхлый дух тюрьмы, и Мирабель, загордившись, расправила плечи.       — Знаешь, это определенно прекрасный день рождения, — заявил tío Бруно, глядя на последний кусок пирога, как на произведение искусства, по сравнению с которым Венера Милосская и Мона Лиза были лишь детскими поделками. — Я бы сказал, лучший в моей жизни.       — Серьезно? — Мирабель улыбнулась, подперев голову ладонью, и с нежностью разглядывая его — по сравнению с тем, что она увидела в первый свой визит, tío Бруно словно ожил, становясь похожим на себя прошлого.       — Ага. По крайней мере, я не валяюсь, как год назад, в тюремном лазарете с… — он прикусил язык, но Мирабель, моментально потеряв все умиленно-расслабленное настроение, с шумом уронила руку на стол.       — Что?!       — Простуда! — быстро ответил tío Бруно. — Я простыл, тут иногда бывает сыро… а, впрочем, неважно. Сейчас все хорошо, я здоров, счастлив тебя видеть, наслаждаюсь лучшим пирогом в мире, жизнь просто великолепна!       — Насколько серьезной была эта простуда? — Мирабель нахмурилась, и tío Бруно мягко улыбнулся ей.       — Малыш, это пустяки. Со мной все хорошо. Не бери в голову.       — Ты смеешься? — расстроено спросила Мирабель, глядя на него. — Я и так все время боюсь, что у вас тут либо бунт начнется, либо что-то еще жуткое, газеты от первой до последней страницы читаю… Ой, кстати! — она приободрилась. — Ты знаешь, что Карлоса Ортегу, который уже стал майором, обвиняют в коррупции и связях с картелями?       — Серьезно? — tío Бруно, оживившись, негромко рассмеялся. — Ох, какая неудача для бедного честного майора…       — Ага, там… — Мирабель нахмурилась, вспоминая заметку. — Пишут, что начинают служебное расследование, и я подумала… Tío, а если они твое дело тоже пересмотрят? Ведь Пабло Эскобар уже мертв, если принести доказательства, то, может, приговор как-то смягчат…       Она смолкла, глядя на tío Бруно: огонек в его глазах погас, и он опустил голову, рассматривая стол.       — Там нечего пересматривать, — тусклым голосом ответил Бруно. — Я убил человека на глазах у свидетелей, наказание справедливо. Даже если в суде докажут, что сеньор Ортис поедал новорожденных младенцев на завтрак, на мой приговор это никак не повлияет. Но, на самом деле, все нормально. Я работаю, получаю второе образование, не ввязываюсь в драки и всякие сомнительные дела, так что… если мне повезет, то пару-тройку лет срока мне могут убавить.       Мирабель рассеянно потерла подбородок. В голове снова зашевелились прежние мысли, и она неуверенно произнесла:       — Но… tío, ведь не было никаких свидетелей. Я видела только… — она осеклась, передернувшись — разбитое в кровь лицо сеньора Ортиса и кусочки костей на рубашке вновь встали перед ее взглядом, как будто это было только вчера.       — Не вспоминай! — быстро сказал Бруно, накрывая ее ладонь своей и тут же отдергивая руку. — Не надо, малыш, не…       — Я видела тебя над телом сеньора Ортиса, — медленно произнесла Мирабель, глядя в стену. — Ты снял пиджак… но рубашка была чистой. И на брюках была земля, словно ты стоял на коленях… И кровь на ладони.       Она медленно подняла руку в воздух, разворачивая ладонью кверху.       — Меня не допрашивали, — Мирабель зачарованно уставилась на свою руку, чувствуя себя так, словно очнулась ото сна. — Да, может, потому что я несовершеннолетняя, но даже в присутствии мамы меня не спрашивали, что я видела, хотя я была первой, кто там оказался. И я не видела, как ты его убил!       — Мирабель, оставь это в прошлом, — напряженным голосом произнес tío Бруно, наклоняясь вперед и строго глядя на нее. — Не вороши былое. Я его убил…       — Зная, с кем он связан? На вечеринке, где собралась вся семья? — Мирабель прищурилась, подаваясь вперед.       — Я сорвался.       — И ты его убил? — Мирабель вцепилась в столешницу скользкими от пота пальцами. Они с tío Бруно смотрели в глаза друг другу, не моргая, как в детстве, когда играли в гляделки. — Ты действительно убил его?       — Да, — его взгляд дернулся в сторону лишь на мгновение, но дернулся! Мирабель наклонилась еще ближе, краем глаза замечая, как он напрягся.       — Ты взял в руки цветочный горшок… и ударил его в лицо… и сеньор Ортис просто стоял, не двигаясь?       — Он повернулся спиной ко мне.       — Но если так, то почему ты не ударил его по затылку? Почему у него было разбито лицо? Ты его окликнул, чтобы он обернулся? Но тогда бы сеньор Ортис упал на живот, — Мирабель говорила все быстрее, а перед глазами мелькали то обезображенное лицо сеньора Ортиса, то все просмотренные детективные фильмы и теленовеллы.       — Хватит, Мирабель. Остановись.       — Ты правда его убил?       — Да…       — Ты его убил?       — Я этого не делал! — выкрикнул Бруно и в ужасе отшатнулся, закрывая лицо ладонями. — ¡Mierda! Хватит, Мирабель. Хватит!       — Почему?! — Мирабель потрясенно вскочила на ноги, упираясь ладонями в стол, и чувствуя, как начинает кружиться голова. — Почему, почему ты сказал, что это ты — убийца?!       — Потому что нужен был тот, на кого повесят это убийство и бросят, как кость, Эскобару! — tío Бруно, грохнув кулаком по столу, отвернулся. — После того, как эта папка прошлась по рукам и вернулась к Ортису, что, ты думаешь, они бы поверили, что я тут ни при чем, и нужно искать одноногого и однорукого лысого бандита?! Черт. Тебе бы идти в прокуроры… или следователи.       Мирабель бессильно плюхнулась обратно на стул, чувствуя, как ее начинает трясти.       — Ты знаешь, кто…       — Не знаю. Когда я пришел, он уже был таким. Никого рядом не было, — быстро произнес tío Бруно, не глядя на нее. — Прекрати. Мирабель… прекрати, или я… я отзову разрешение на посещение. Не лезь в это дело, пожалуйста, просто забудь обо всем!       — Но ты невиновен, — прошептала Мирабель, часто дыша и смаргивая навернувшиеся слезы. — Tío, ты же невиновен. Ты сидишь в тюрьме ни за что!       — Это неважно.       — Рената удрала в США из-за этого твоего «неважно»! — Мирабель ударила себя кулаком в бедро и зашипела от боли.       — И очень хорошо, я боялся, что мне еще и перед ней придется изображать мудака с каменным сердцем, как перед матерью!       Дверь распахнулась, и Мирабель бросила на охранника сердитый взгляд. Черт, ей было слишком мало одного только часа!       — Tío, я приду к тебе в следующий раз, — пообещала Мирабель, с неохотой поднимаясь со стула, и tío Бруно покачал головой, глядя в пол.       — Не надо. На этот раз я говорю серьезно. Не вздумай.       Мирабель отдала временный пропуск на КПП, и побрела к воротам. Впереди раздался лязгающий шум, и она вскинула голову, с удивлением глядя на подъезжающую к КПП ярко-синюю машинку, которая казалась игрушечной. Остановившись, из передней дверцы вышел мужчина в костюме, который, подойдя к задней двери, почтительно распахнул ее, подавая руку пассажиру… точнее, пассажирке. Мирабель вскинула брови, глядя на элегантно вышедшую женщину: на вид ей было столько же, сколько маме и tía Пепе, изящную фигуру выгодно облегало темно-синее шелковое платье, на шее виднелась нить жемчуга, темно-рыжие волосы были собраны в аккуратный узел на затылке, заколотый двумя гребнями… Мирабель прищурилась, разглядывая ее платье: благодаря швейной «халтуре», она уже научилась определять вещь, купленную в магазине, от сшитой на заказ, да и в их семье тоже некоторую одежду абуэла предпочитала заказывать у проверенных мастеров. И платье на этой сеньоре было именно пошито на заказ, с учетом всех особенностей фигуры, подчеркивая достоинства и мастерски скрывая недостатки… Не глядя по сторонам, сеньора прошла на КПП с таким видом, будто возвращалась в родной дом после долгой поездки, вежливо кивнув охраннику.       Справившись с удивлением, Мирабель сдвинулась с места, возвращаясь к горьким размышлениям. Теперь ситуация была еще хуже, чем раньше: она знала, что tío Бруно не просто защищал их семью, но и невиновен, что он сидит в тюрьме вместо настоящего убийцы, окончательно разрушив свою жизнь… Даже если ему убавят срок на пару лет, это не решит проблему.       Она должна была очистить честное имя tío Бруно и вернуть его в семью.