Скелеты в шкафу

      Чтобы не сойти с ума в ожидании результатов экзаменов, Мирабель с головой ухнула в работу — тем более что начался новый театральный сезон, и спектакли шли не только вечером, но и днем. Актеры, переодеваясь между сценами, торопились и не слишком осторожничали с костюмами, больше опасаясь за грим, и Мирабель не выпускала из рук иголку с ниткой. К концу дня у нее уже рябило в глазах от усталости, а пальцы отказывались разгибаться, и домой она возвращалась с ощущением, что у нее вместо головы утыканный колючками свинцовый шар, норовящий скатиться с плеч.       Восьмой день рождения Антонио отпраздновали семейным походом в зоопарк. Мирабель впервые за долгое время не думала об экзаменах и поступлении, умиляясь игривым коати и флегматичным капибарам, жующим морковку и безропотно позволяющим себя гладить и тискать всем желающим, а Антонио, которому разрешили покормить тапира, был и вовсе на седьмом небе от счастья.       — Мира, Мира! — громким шепотом позвал он, и Мирабель отошла вместе с ним к вольеру с павлинами. — Слушай, а как ты думаешь, можно написать tío Бруно еще одно письмо? Я просто хочу ему рассказать про зоопарк, и про капибар, и вот про тапиров!..       — Я думаю, Бруно будет счастлив, если ты ему напишешь, mi gatito, — согласилась Мирабель и ахнула от неожиданности: в вольере, павлин, пытаясь привлечь внимание самочки, развернул свой великолепный хвост, издавая пронзительные визги. Павлиниха, однако, красоту не оценила, сосредоточенно разгребая сухую траву в поисках зернышек, и павлин, издав очередной вопль, свернул хвост, величественно уходя прочь.       — Вот бы их сфотографировать, и tío Бруно отправить… — вздохнул Антонио и, погрустнев, взглянул на Мирабель. — Как ты думаешь, скоро он к нам вернется?       — Я не знаю, Тонито, — помрачнев, ответила Мирабель. Мысли о поступлении и поиске адвоката снова навалились на нее со всей тяжестью. Антонио, заметив это, обнял ее за талию и ткнулся лбом в живот, и Мирабель, приободрившись, поцеловала его в макушку.       На следующий день Антонио и правда написал письмо для tío Бруно, где в подробностях рассказал и про капибар, и про тапира. Мирабель пообещала передать письмо в полицейский участок, мысленно скрестив пальцы, и в субботу отвезла его tío Бруно. Визит получился на редкость мирным и семейным, только tío Бруно почему-то не выпускал из рук свой розарий, перебирая бусины завораживающе неторопливыми движениями, и Мирабель не могла отвести глаз от его пальцев, чувствуя, как с каждой секундой ей все тяжелее дышать.       С началом июня Мирабель начала зачеркивать дни в календаре, с ужасом глядя на обведенные красным даты с 17 по 21. Результаты будут уже через две недели…       Через неделю…       И если Камило, на удивление, был спокойным, как буддистский монах, достигший просветления, и на все расспросы своих родителей лишь беспечно улыбался, отвечая, что все в порядке, то Мирабель окончательно потеряла сон.       В субботу, 15 июня, за два дня до объявления результатов, она приехала к tío Бруно в состоянии, близком к истерике. Не в силах успокоиться, Мирабель металась по комнатке для свиданий, размахивая руками и вслух перечисляя все те ошибки, которые она, разумеется, допустила, и tío Бруно пришлось ее чуть ли не силком усадить на стул и крепко обнять. Затем он целый час травил байки из своей студенческой жизни, так, что к концу визита Мирабель просто икала от смеха.       — Тебе полегче, малыш? — спросил он, когда Мирабель сняла очки, чтобы вытереть катившиеся слезы.       — Гораздо. Боже, tío… Вот кому надо было в театральный идти, — Мирабель выдохнула и обмахнула ладонью горевшее лицо. — Камило тебе в подметки не годится.       — Не обижай кузена, я уверен, он еще себя покажет, — со смехом отозвался Бруно, выпуская ее из объятий. — И все будет хорошо, помнишь?       — Помню, — Мирабель снова надела очки, чувствуя, как начала гореть ладонь от воспоминания о «гадании». — Ты извини, что я сегодня в таком состоянии, просто…       — Малыш, я тебе рад в любом твоем состоянии, — не задумываясь, ответил Бруно и, осекшись, тут же добавил. — Но это не значит, что ты должна сюда приезжать больной или уставшей! То есть, я и так буду тебе рад, но лучше побереги себя, моя будущая сеньорита авокадо.       — Ради ваших прекрасных глаз, о мой будущий подзащитный, поберегу, — проворковала Мирабель, томно захлопав ресницами, и тут же, опомнившись, отвесила себе мысленную оплеуху. Это что, она сейчас с ним пыталась флиртовать, да еще и так топорно?! Судя по выражению лица tío Бруно, он находился на грани обморока от ее выходки, но как исправить ситуацию, она понятия не имела.       Мирабель была готова причислить охранника, объявившего о конце визита, к лику святых. Попрощавшись с tío Бруно, она торопливо выскочила из комнаты для свиданий, успокаивая себя, что это просто истерика из-за поступления.        Утро в понедельник, 17 июня, выдалось туманным и зябким, и Мирабель куталась в ветровку, не зная, от чего же ее трясет — от утренней прохлады, или от нервов. В ворота университета она почти вбежала, и еще полчаса торчала во дворике под статуей Основателя, ожидая, когда вывесят результаты. Ладони были мокрыми, словно она их держала под водой, а зубы отчетливо отстукивали гимн Колумбии, и когда появился секретарь, державший стопку листов с результатами, Мирабель испугалась, что упадет в обморок. Секретарь с почти что иезуитской жестокостью неторопливо развешивал листы на стенде, и Мирабель сгрызла себе все ногти на руках, как в детстве, пока он добрался до буквы «Р». Наконец, когда был закреплен последний лист, она метнулась к стенду и разочарованно застонала — сегодня вывесили результаты другого факультета. Уточнив у секретаря, когда будут их результаты, Мирабель побрела на остановку, с огорчением поглядывая на свои обкусанные ногти.       Дома Мирабель первой встретила абуэлу. В строгом пиджаке цвета бордо и длинной юбке в тон, она сидела в кресле, придерживая на коленях плоский черный портфель, и Мирабель запоздало вспомнила, что еще вчера абуэла предупреждала, что отправится в Кали по делам и вернется к субботе.       — Ну что? Поступила? — поинтересовалась у нее абуэла, поглядывая на часы.       — Сказали, результаты моего факультета вывесят послезавтра, — осторожно ответила Мирабель, меньше всего желая нарваться на очередное колючее «если». Абуэла кивнула, и ее взгляд слегка потеплел.       — Ты совсем как Хульета. Она тоже с самого утра караулила, — с улицы раздался сигнал водителя, и абуэла поднялась с кресла, перекрестившись и, поколебавшись мгновение, перекрестив саму Мирабель.       В папин день рождения, 19 июня, Мирабель изо всех сил пыталась сделать вид, что она спокойна. Подарив сияющему от гордости Агустину шикарнейший галстук с узором из крошечных нот, идущий в комплекте с серебряной булавкой в виде скрипичного ключа, и собственноручно вышитый носовой платок, Мирабель, шепотом попросив у него разрешения, сорвалась из дома и снова поехала в университет. На этот раз, так как время уже шло к полудню, дворик был забит людьми, и она безуспешно пыталась пробиться к стенду.       — О! Сеньорита с карточкой! — услышала она веселый голос Педро Моледо и обернулась. Он снова начал отращивать бороду, и вид имел слегка бандитский, но Мирабель с удовольствием пожала его крепкую руку со следами шариковой ручки на пальцах. — Ну что, поступила?       — Не вижу, — жалобно улыбнулась Мирабель, и Педро, кивнув, протащил ее вперед сквозь толпу абитуриентов и студентов, как ледокол «Арктика» из документального фильма по National Geographic.       — Так, ты у нас Рохас Мадригаль… Кстати, фамилия-то у тебя для юристки знаковая! — Педро весело подмигнул ей и, заметив непонимание, пояснил. — Розита Рохас Кастро, вам точно на курсах должны были рассказывать! Она стала первой jueza и abogada в Колумбии.       — Ой, точно же! — ей на мгновение стало стыдно. На курсах им и правда говорили про донью Розу Рохас, и Мирабель еще тогда подумала, как ей было нелегко учиться в месте, где были только мужчины, в те времена и при тех нравах. Но она не сдалась и не опустила руки, и смогла протоптать тропинку, на которую ступила и сама Мирабель…       — Эй, сеньорита Рохас Мадригаль! — окликнул ее Педро и ткнул пальцем в таблицу с результатами. — Поздравляю, росариста!       — Покажи! — Мирабель прыгнула вперед и уставилась на свою фамилию, недоверчиво разглядывая результат — 378 баллов из 400. Чертов английский с его временами…       — Ты молодчина. У меня было 370, — Педро хлопнул ее по плечу и Мирабель, отмерев, издала победный вопль, вскинув руки над головой.       Домой она вернулась, во весь голос распевая гимн университета Росарио, и с порога рухнула в папины объятия.       — Я поступила, папа! Я поступила! 378 баллов! — выдохнула Мирабель, и папа, расцеловав ее, засиял ярче солнца. Разжав руки, он гордо заявил, что его дочери — это его самые лучшие и главные подарки, за которые он денно и нощно благодарит свою жену, свою вечную любовь и чудо всей своей жизни Хульету.       — Ай, Агустин, льстец, — рассмеялась мама, прикрыв лицо ладонью в притворном смущении, и папа обернулся к ней с хитрой улыбкой.       — Я готов хоть сию секунду подтвердить эти слова, mi amor, — негромко сказал он, одаряя ее многозначительным взглядом, и сердце Мирабель ухнуло куда-то под пол. Она вспомнила, почему взгляд tío Бруно тогда показался ей таким знакомым — да это же папа так иногда на маму смотрел! Но, это ведь ничего не значит, просто… Он ведь актер, даже лучше, чем ее кузен, вот случайно и вошел в роль загадочного предсказателя, и взгляд этот — лишь актерское притворство, не больше, и нет смысла думать иначе. Наверное, Бруно часто так развлекался, гадая всяким там девушкам-однокурсницам и симпатичным коллегам. Интересно, а Ренате он тоже?.. На секунду Мирабель захлестнула такая жгучая ненависть к Ренате, что она даже испугалась.       — Фу-фу-фу, tía Хульета, tío Агустин, не при детях! — застонал Камило, прикрыв глаза себе и Антонио, который возмущенно зафыркал. — Просто ужас, что мои родители, что твои, Мира — ну никаких приличий!       — Камилито, а когда ты нас порадуешь результатами своих экзаменов? — поинтересовался tío Феликс, и Камило махнул рукой:       — Скоро, папи! Все нормально!       — Ну-ну, — с явным скепсисом протянул tío Феликс, но углубляться в тему не стал.       Абуэла позвонила ближе к вечеру, и, поздравив Агустина с днем рождения, скорбно сообщила, что документы все еще не готовы, и ей придется задержаться в Кали до следующей недели, и извинилась, что не побывает на банкете. Так как день рождения папы было решено праздновать в субботу, в ресторане вместе с многочисленными родственниками и коллегами, навестить tío Бруно у нее не получилось, и Мирабель пришлось, как и раньше, написать письмо, которое состояло полностью из восклицательных знаков и бессвязных воплей, что она все-таки смогла поступить.       В понедельник с утра Мирабель вместе с родителями отправилась в университет Росарио, заключать контракт на обучение. Сердце радостно и испуганно ёкало в груди, когда она зашла в деканат, крепко держа маму и папу за руки.       — Так как сеньорита Рохас набрала высокое количество баллов, вам положены льготы при поступлении, — с улыбкой сообщила кудрявая темнокожая секретарша в деканате, щелкнув мышкой. Экран громоздкого квадратного монитора на столе неприятно мерцал, пока ее пальцы быстро порхали над клавиатурой. Мирабель невольно пожалела бедную женщину — наверное, к концу дня у нее от этого мерцания голова раскалывается. — Сейчас посчитаем…       Секретарша — Мирабель не могла разобрать имя на бейдже, приколотом к кармашку белоснежной блузки, потому что у нее в глазах все расплывалось от волнения, — защелкала клавишами калькулятора и вновь улыбнулась:       — Ваши льготы — скидка в 16% от общей суммы, а также стипендия в десять тысяч песо. Срок обучения по программе бакалавриата — пять лет, еще два года — это уже для получения магистерской степени. Наш университет предлагает программу лояльной оплаты — при оплате суммы за пять лет бакалавриата, вам положена дополнительная скидка в 11% от общей суммы, но вы также имеете право платить ежегодно, за каждый курс.       — Лучше за каждый курс, — тихо сказала Мирабель, мысленно подсчитывая — если она хорошо сдаст сессию и не вылетит со льготной программы, то сумма оплаты выходит вполне подъемной, только, Господи, как ей собрать деньги и на университет, и на адвоката?!       — Тогда подпишите здесь и здесь, — секретарша достала из ящика два уже заранее подписанных договора, и Мирабель, обмирая, ухватила ручку непослушными пальцами. Роспись получилась корявой и неуклюжей, и секретарша, ободряюще подмигнув ей, поставила печати на оба экземпляра. Пока на противно-скрипевшем принтере распечатывались платежные документы для банка, мама наклонилась к Мирабель и негромко сказала:       — Мира, не переживай. Мы с папой договорились, если что — поможем и с оплатой остальных курсов.       — Мама… мамочка, папуля, как же я вас люблю, — Мирабель, заморгав, поцеловала родителей, чувствуя, как отступает паника.       Выйдя за тяжелые, деревянные двери университета, Мирабель пришлось пару минут постоять в тени, успокаивая колотившееся в самом горле сердце. Папка с договором, казалось, одновременно тянула ее в небеса и впечатывала в землю, и вообще Мирабель удивлялась, что бумаги не сияют неземным светом — ведь это было чудом!       Они забрались в машину, и, спустя полчаса поездки по забитым дорогам, добрались до Национального Банка. В этом здании, похожем на собор, приемный покой больницы и музей одновременно, Мирабель, окончательно ошалев от переизбытка чувств, молча стояла в обнимку с мамой, которая утешительно гладила ее по голове, как в детстве.       — Точно будешь в кампусе жить? — тихо спросила мама, и Мирабель закивала.       — Ты же знаешь наши дороги и автобусы… Но я к вам на выходных буду приезжать, и на каникулах!       — Ну естественно будешь! — мама шутливо подергала ее за кудрявую прядку. — Как же ты без домашней еды?!       — Ну что, едем домой, девушки? — спросил папа, подходя к ним и заключая в объятия, и Мирабель кивнула, понимая, как же ей невообразимо повезло с родителями.       У входа в дом мама ненадолго задержалась, забирая из почтового ящика пачку писем, квитанции и парочку ярких рекламных буклетов. Все втроем они прошли в столовую, где абуэла, смерив ее долгим взглядом и выдержав истинно-театральную паузу, величественно произнесла, что гордится ее успехами. Мама и папа обменялись красноречивыми взглядами, и Мирабель, улыбнувшись, поблагодарила абуэлу.       — Я надеюсь, Камило тоже нас порадует. Когда ты наконец-то сообщишь, какие у тебя баллы? — с явным намеком добавила абуэла, строго глянув на своего старшего внука, и Камило закивал, подарив ей сияющую улыбку:       — Уже совсем скоро, абуэлита! Там столько студентов, что списки еще готовят…       — Надеюсь, ты не собираешься из этого делать тайны, — заметила абуэла. — Сам ведь знаешь, к чему приводят секреты…       Извинившись перед семьей, Мирабель поднялась к себе и плюхнулась на кровать, тупо глядя в стену. Неужели… все? То есть, конечно, это только начало ее пути, но она смогла преодолеть вступительные экзамены, договор подписан — она испуганно уставилась на папку в своих руках, словно опасаясь, что та сейчас растает в воздухе, ее первый курс оплачен, и она теперь росариста!       — Как ты и обещал, Бруно, — прошептала она, еле шевеля губами, и чувствуя, как в груди разливается тепло от одного упоминания его имени.       Занятия начинались с 12 августа, и, несмотря на то, что впереди еще было полтора месяца, Мирабель все равно казалось, что она попала в торнадо. Нужно было подготовить вещи, купить дополнительную литературу, список которой ей выдали в университете вместе с ее копией договора, закупить канцелярию… И, конечно, не стоило забывать и о чисто семейных делах — хоть, увы, и не таких, как ей бы хотелось.       В субботу с самого утра к ним заглянула Долорес, уже заметно округлившаяся, но все такая же сияющая от счастья, и Мирабель скрепя сердце решила отложить визит к tío Бруно до следующей недели — слишком невежливым было бы по отношению к кузине так сразу сбегать из дома. Папа и tío Феликс, переглянувшись, забрали Камило и Антонио на прогулку, оставив «женский клуб» развлекаться дома.       Развлечением посиделки в гостиной с чашками горячего сантаференьо и кофе вряд ли можно было назвать, но Мирабель не могла не признать, что такой островок отдыха был кстати. Даже Луиза не стала сбегать на прогулку — взяв радиотелефон, она на пару минут поднялась к себе и вернулась, с улыбкой сообщив, что предупредила «девочек», что сегодня она дома. Мирабель спрятала улыбку в ладонь, заметив, как хитро переглянулись мама и tía Пепа. Парс, побродив вокруг журнального столика в ожидании, когда наконец-то появится ветчина, разочарованно дернул хвостом и запрыгнул на диван, старательно «утоптав» его перед тем, как лечь. Мирабель краем уха слушала воркование своей мамы и tía Пепы с Долорес, пользуясь возможностью разгрузить гудевшую от мыслей голову. Абуэла рассеянно просматривала скопившуюся за неделю ее отсутствия корреспонденцию, изредка включаясь в беседу.       — Я боюсь пока одежду покупать, ну… заранее, — призналась Лола, зябко передернув плечами, и tía Пепа заботливо обняла ее:       — Ничего, ничего mija, это и правильно, никогда не угадаешь, какими дети родятся.       — Да, я как вспомню — мы для Луизы купили такие хорошенькие костюмчики, а она их ни разу и не надела, зато сразу подошли Мирабель, — с улыбкой вспомнила мама, и Мирабель с Луизой, переглянувшись, издали одинаковый стон:       — Мама! — Парс настороженно приоткрыл один глаз, и кончик его хвоста недовольно дернулся.       — А вам в свое время одежду шила абуэла Соледад, и Педро ей помогал, — неожиданно вспомнила абуэла, отвлекаясь от писем, и с улыбкой глядя на своих дочерей. — А я только пинетки и связала, так вы их и не надели ни разу. Пепита вообще их пыталась жевать.       — Мама! — теперь уже настала очередь краснеть tía Пепе и маме, и абуэла негромко рассмеялась.       — Ой, а я как раз про них думала, — печально вздохнула Долорес. — Видела в магазине, такие хорошенькие, беленькие, вот такусенькие…       — Ну, так купи, в чем беда? — предложила Луиза, и Лола трагически помотала головой.       — А давай, я свяжу? Это же не покупка, а подарок получится? — быстро предложила Мирабель, заметив проступившие на глазах кузины слезы и гадая, все ли беременные женщины такие эмоциональные. Долорес моментально просияла:       — Да! Мира, если тебе не трудно, то, пожалуйста! Такие миленькие, крохотные… Это будет так прекрасно: первый подарок от tía Мирабель моим девочкам… — Долорес часто заморгала и шмыгнула носом, и Хульета, понимающе улыбнувшись, протянула ей пачку салфеток.       — Мамита, тебе помочь со счетами? — спросила tía Пепа, заметив, что абуэла растирает глаза. — Ты пока посиди, выпей сантаференьо…       — Да, будь любезна. Там я счета уже разобрала, осталась всякая ерунда, рекламные проспекты и прочие «выгодные предложения», — с облегчением согласилась абуэла, пересаживаясь на мягкий диван. — Долита, mi corazón, а кроватку вы сейчас возьмете, или уже потом? От вас осталась такая славная и крепкая колыбелька, в ней и ты, и Камилито, и Тонито спали…       Мирабель украдкой зевнула, прикрыв рот ладонью, мысленно добавляя в завтрашний список дел покупку пряжи для Долорес, и рассеянно почесала Парса за ухом. Tía Пепа, нацепив на нос очки и, слегка красуясь, повертела головой. Мама со смехом заявила, что теперь точно знает, в кого удалась ее старшая дочь со своей страстью к модельному бизнесу.       — Уж кто бы говорил, сеньорита «я люблю позировать перед зеркалом», — парировала tía Пепа, не глядя открывая очередной конверт. — Все детство вертелась перед витринами!       — Что, правда? — развеселилась Луиза, и tía Пепа закивала, машинально разворачивая письмо.       — Да не было такого! — со смехом возмутилась мама. — Выдумки и поклеп!..       — Ага, как будто я не… ой, — tía Пепа замолчала, глядя на письмо в своих руках.       — Что такое? — абуэла обернулась к ней. — Очередное «не упустите свой шанс» от банка?       — Н-нет, это… — tía Пепа подняла голову, виновато глядя на Мирабель. — Это для Миры.       Мирабель показалось, что ей на голову кто-то уронил пустое ведро — это из тюрьмы? Что-то с Бруно?! Он заболел, его ранили, его убили?! И tía Пепа это прочитала?! Она невольно стиснула пальцы в кулак, и Парс, проснувшийся от резкого движения, поднял голову, поставив уши торчком и встопорщив усы.       — Что-то из университета? — встревожилась мама, выпрямляясь на диване, и Лола напряженно обхватила себя за плечи.       — Нет, это… — tía Пепа с каким-то ошарашенным видом покачала головой, машинально передав письмо своей сестре. — Это из Национального Банка.       Мама, вздрогнув, быстро пробежала глазами строчки и, обернувшись к Мирабель, дрожащей рукой протянула письмо уже ей.       Мирабель непонимающе уставилась на официальное уведомление, что на ее имя 21 октября 1993 года был открыт счет в Национальном Банке, к которому ей теперь, по случаю совершеннолетия, предоставлен доступ. Мирабель прочитала имя вносителя, чувствуя, как земля уходит из-под ног.       Какой-то Эрнандо Паскуале Бланко по доверенности от имени сеньора Бруно Мадригаля, перевел деньги с его счета на открытый на ее имя трастовый счет?..       — Что? — переспросила Мирабель, чувствуя себя на редкость глупой. Что это все вообще значит?       — Я могу взглянуть? — с неожиданной кротостью поинтересовалась абуэла, и Мирабель, растерянно кивнув, протянула ей извещение, пока мама и tía Пепа вполголоса обсуждали, почему их брат открыл счет на имя Мирабель.       — И все равно, я ничего не понимаю, — резко произнесла мама, поднимаясь с дивана. — Мира, mi vida, твой tío точно ни с кем тебя не знакомил?       Абуэла подняла голову от письма и молча вернула его Мирабель. Мама встревоженно обернулась к ней:       — Мама? Что это значит?       — Это значит, что у вашего брата хотя бы на смертном одре совесть проснулась… пусть и таким странным образом.       Долорес, резко посерев, прижала ладонь ко рту и метнулась в гостевую ванную. Tía Пепа бросилась за ней следом, и абуэла взмахнула рукой:       — Все, Хулита, мы потом об этом поговорим! Сейчас нельзя волновать Долорес… — бросила она на ходу, и мама, опомнившись, поспешила вместе с ней к ванной комнате. Парс пятнистой молнией порскнул следом за ними, путаясь под ногами.       Мирабель бессильно плюхнулась на диван, а в голове все еще набатом гремели слова абуэлы: «на смертном одре». Луиза, негромко кашлянув, придвинулась к ней.       — Мира? Ты как? — негромко спросила она, заключив сестру в теплые и уютные объятия.       — Он… был при смерти? — пробормотала Мирабель, глядя перед собой.       — Может, абуэла что-то другое имела в виду? Если бы было что-то серьезное, то, наверное, семье сообщили бы, — предположила Луиза, и в ее голосе Мирабель уловила легкую напряженность. — И в любом случае счет ведь открыли три года назад, а наш tío до сих пор жив и здоров. Абуэла ведь не стала бы привозить вещи на кладбище, верно?       Луиза покосилась на нее, и Мирабель кивнула. Да, Бруно был жив, она это точно знала, но…       Через пару минут плачущую и все еще бледноватую Долорес привели обратно в гостиную, усадили на диван, и мама вручила ей большую кружку успокаивающего чая.       — Сейчас придет Мариано, ты чуть-чуть полежишь у себя, и все будет хорошо, — успокаивала свою дочь tía Пепа, ласково гладя ее по голове. — Лола, милая, это все гормоны, ты бы видела, как меня штормило…       — Да и меня тоже, — подтвердила мама, садясь с другой стороны. — Все, не думай о плохом, лучше о хорошем и приятном…       Через пятнадцать минут к ним ворвался насмерть перепуганный Мариано, которому позвонила абуэла, и, нежно обняв свою жену, повел ее наверх, бережно поддерживая под локоть. Когда их шаги стихли на лестнице, и донесся легкий стук закрывшейся двери, tía Пепа резко обернулась к абуэле:       — Мама! А теперь скажи, пожалуйста, что значили твои слова? Наш брат, что… заболел?       — Да, объясни, пожалуйста, — поддержала ее Хульета, нервно комкая в пальцах подол домашнего платья, и абуэла, вздохнув, бросила косой взгляд на Луизу и Мирабель:       — Это уже дело прошлое… Он влез в драку и его ранили. Ножом. Достаточно серьезно, чтобы мне позвонил Хулио Мартинес — Хульета, помнишь его? Вы с ним на одном курсе учились, он теперь в тюрьме врачом устроился… — мама и tía Пепа нервно закивали, без слов умоляя их мать продолжать. — Состояние было удовлетворительным, но, видимо, не настолько, раз уж ваш брат впервые задумался о душе и решил хоть как-то искупить грехи.       — Почему… ты нам не сказала? — растерянно спросила tía Пепа и, осекшись, взглянула на своих племянниц. Абуэла величественно повела в воздухе ладонью и обернулась к Мирабель, строго глядя на нее.       — Мирабель. Пусть источник этих денег и запятнан, я искренне надеюсь, что ты их используешь во благо, хотя бы ради спасения грешной души моего заблудшего сына, — помедлив, она с горечью добавила. — И если ты сомневаешься, или растеряна — спроси совета у своих родителей или у меня. Я… знаю, к чему может привести свалившееся с неба богатство, доставшееся не честным трудом.       Мирабель кивнула, боясь открыть рот — изнутри ее разрывали новые, горькие знания. Вот, значит, о какой «простуде» говорил tío Бруно с этим веселым и пренебрежительным смешком.       От входной двери послышались голоса и в дом зашли посмеивающиеся папа и tío Феликс, у которого на плечах сидел веселый Антонио.       — Боже, что такое, кто-то умер? — испуганно спросил папа, заметив выражения лиц.       — Слава Богу, нет, — странным голосом отозвалась мама, и Мирабель передернуло.       Ночью, лежа без сна в постели, Мирабель сверлила стену неподвижным взглядом. Получается, она, сама того не зная, написала ему свое первое письмо, когда он был на пороге смерти? А если бы Бруно умер тогда? Если бы… Ее пробрало морозом, и Мирабель завернулась в одеяло, как гусеница в кокон.       Если бы он умер — она бы так и жила дальше, мучаясь вопросами без ответа, или все-таки забыла, смирившись с тем, что ее tío — убийца? Если бы он умер — нашла бы она ту папку, или абуэла бы ее сожгла, а все его вещи окончательно выбросила, чтобы ничто не напоминало о покойном сыне? Мертвецам прощают все грехи, они бы наверняка ездили на кладбище всей семьей… Или нет? Или Бруно так и остался бы чем-то вроде постыдной тайны, черного пятна на безупречном семейном гобелене? А она, Мирабель, никогда бы не посещала тюрьму, не поступила бы в университет Росарио, и просто… плыла по течению? Ни о чем не думая, ни о чем не тревожась, поступила бы туда, куда скажут родители, без споров, без недомолвок и тайн…       Мирабель слабо всхлипнула, наконец-то закрывая уже горевшие от невыплаканных слез глаза.       Она бы никогда не узнала, что он сделал для них. Не узнала, что он мечтает поехать в Чили, что он знает наизусть «Сияние и смерть Хоакина Мурьеты», что он обнимает так, что все беды кажутся ерундой, что от его смеха может загораться солнце в груди, что он в молодости носил чертовы брюки-клеш и платформу… Она вздрогнула, крепко обнимая подушку, и тихо расплакалась.       Мир без tío Бруно стал бы слишком пустым и холодным.       В понедельник она отправилась в Национальный банк, и, узнав сумму, которую ей перевел tío Бруно, медленно сползла по креслу, глядя на картину с каким-то умиротворяющим пейзажем за спиной у сотрудника банка, чувствуя, как под ней разверзлась пропасть. Конечно, это были не пропавшие миллиарды Эскобара, но… Этих денег хватило бы на оплату всего обучения на бакалавра в университете Росарио, или на адвоката. Хорошего адвоката для tío Бруно.       И только две мысли вертелись у нее в голове, не давая упасть в обморок.       Почему он ей ничего не сказал?       Почему он это сделал?!       За неделю, которая Мирабель казалась просто бесконечной, она успела пройти весь путь от ужаса к злости: на tío Бруно, на саму себя, на Национальный банк, который не торопился присылать ей извещение, на почту… В субботу она выскочила из дома спозаранку, не забыв, однако, прихватить горячие арепы, завернутые в фольгу. Небо, на рассвете радовавшее глаз яркой голубизной, за те полчаса, которые она проторчала на остановке, ожидая автобус, успело сменить цвет на тусклый белесо-серый, а к моменту, когда автобус остановился возле тюрьмы, его уже заволокли низкие, рыхлые тучи.       Мирабель не успела миновать ворота во внутренний дворик, когда с небес обрушилась стена дождя — словно кто-то взял и перевернул наполненное доверху ведро с водой. Легкая ветровка моментально промокла, с мокрых, прилипших к шее и лбу, волос за шиворот текла вода — Мирабель от души ругнулась, заслужив понимающий взгляд охранника у ворот, сидевшего под защитой своей будочки. К счастью, через две минуты стена дождя превратилась в обычный ливень, а когда Мирабель прошла на КПП, хлюпая водой в насквозь промокших теннисках, его сменил слабый дождик.       — Не повезло с погодкой, да? — сочувственно поинтересовался охранник, глядя на капли, падающие с ее кудряшек. Мирабель сердито шмыгнула носом, протягивая скользкое от дождя ламинированное удостоверение.       — Наше любимое лето в Боготе, — буркнула она, нервным жестом отжимая волосы на пол. И, по закону подлости, когда она выйдет отсюда — небо снова будет чистым, и только лужи под солнцем напомнят про ливень! Вот чего ей стоило немного подождать и поехать попозже? А теперь еще и арепы наверняка размокли…       В комнате для свиданий она, поставив сумку на стол, торопливо сняла ветровку и развесила ее на спинке стула — с подола закапала вода, собираясь в небольшие лужицы на полу. Одежда неприятно липла к телу, ее начал бить озноб, и Мирабель торопливо растерла покрывшиеся пупырышками руки ледяными ладонями. Кипящая внутри злость притихла — сложно ругаться, когда чувствуешь себя мокрой курицей в холодильнике. Ее удача сегодня явно была в отпуске.       — Иисус, Мария и все ангелы господни! — вырвалось у tío Бруно, когда он шагнул в комнату для свиданий. Мирабель неуверенно помахала рукой, и он торопливо расстегнул спортивную куртку. — Быстро надевай!       Он набросил на ее плечи куртку, помог продеть руки в рукава и, застегнув молнию, чуть не прищемив ей подбородок, прижал к себе, с силой растирая спину и руки, чтобы согреть.       — Разувайся! — бросил он, плюхнувшись на стул и торопливо стаскивая с себя кроссовки. — Носки чистые, только сегодня из упаковки…       Мирабель послушно сбила с ног мокрые тенниски и стащила носки, клацая зубами — ниже колен ее джинсы выглядели так, словно она решила пройтись по реке не раздеваясь. Она надела еще теплые и сухие носки от tío Бруно и чуть не застонала в голос от счастья. Как же здесь, черт побери, холодно, и как мало надо для счастья!       — Тебе еще простыть не хватало, а потом залечь в кровать на неделю с больным горлом, — проворчал Бруно, и Мирабель, встрепенувшись, моментально ринулась в бой.       — Ну конечно, ты же у нас эксперт по простудам, да? — сердито спросила она, и Бруно непонимающе нахмурился.       — А это к чему?       — К тому, что у меня объявилась фея-крестная! И хоть хрустальных туфелек мне не выдали, но зато увесистая пачка долларов у нее нашлась!       — Понятия не имею, о чем ты говоришь, — отрезал Бруно и притянул ее к себе. Мирабель даже опомниться не успела, как оказалась у него на коленях, да еще и крепко притиснутая к груди. Смущаться не получалось — потому что наконец-то ей было тепло.       — Мне пришло уведомление из банка, — Мирабель, поерзав, уперлась ладонями в его плечи и выпрямилась, сердито глядя в лицо tío Бруно. — Моя крестная фея открыла на мое имя счет по доверенности!       — О, значит, деньги тебе все-таки пришли! — обрадовался Бруно, продолжая растирать ее спину и руки. — Ну, хоть что-то у меня получилось сделать, а я боялся, что все про… упустил.       — Бруно! — Мирабель, окончательно разозлившись, встряхнула головой, разбрызгивая дождевые капельки. — Абуэла сказала, что ты «на смертном одре одумался!»       — Мама любит драматизировать, — невозмутимо отозвался Бруно, осторожно убрав влажные кудри с ее лица, и Мирабель прищурилась:       — Она сказала, что тебя ранили! Ножом! И что об этом ей сообщил доктор!       — Доктор Мартинес тоже любит драматизировать, — tío Бруно впервые на мгновение отвел глаза в сторону. — Крохотная царапинка, а он уже начал паниковать…       — И ты из-за этой крохотной царапинки попал в лазарет, и решил перевести мне все свои деньги, как в какой-то теленовелле?! — Мирабель уже хотелось вопить, словно банши из английских легенд.       — Ну… Я тоже люблю драматизировать?       — Бруно! — Мирабель дернулась, когда Бруно с силой прижал ее к своей груди, обхватив за плечи. Она сердито зарычала, глядя на его ухо прямо у себя перед носом, и подумывая над тем, чтобы его укусить, а затем выдохнула. Желание брыкаться, кусаться и орать ушло, и вместо этого Мирабель сдвинула ладонь по его груди, чувствуя, как стучит сердце.       — Почему ты мне не сказал? — тихо спросила она, водя пальцами по мягкой, вылинявшей от частых стирок, ткани футболки.       — А что бы это изменило?       — Как что?! — Мирабель, встрепенувшись, отстранилась, заглядывая ему в глаза и осеклась. А ведь и правда — что?       Бруно мягко улыбнулся, проводя пальцами по ее виску — там, где от волос протянулась мокрая дорожка.       — Малыш, я был бы рад, если бы ты не узнала о том, что случилось, — тихо сказал он, не убирая руки, и Мирабель машинально прижалась щекой к его ладони. — Понимаешь… Это было. Мы не можем изменить прошлое. Никак. Ни я, ни ты. И ты бы только волновалась. А я не видел, да и до сих пор не вижу, смысла нагружать тебя своими проблемами еще больше. Вот теперь ты знаешь. Тебе от этого стало легче? Сомневаюсь.       — А если бы ты и правда умер тогда? — шепотом спросила Мирабель, и по спине пробежал озноб. Вздрогнув, она зажмурилась, и сама прижалась к tío Бруно, обнимая его за шею и чувствуя, как его теплые — живые — ладони обвели ее лопатки.       — На это и был расчет. Малыш, я сознательно рвался в тюрьму только потому, что здесь меня проще всего было бы убить, не ставя вас под угрозу, — от его будничного, спокойного голоса ее снова бросило в дрожь. — Я вообще не рассчитывал, что доживу до конца того года, а когда Эскобара убили… Всем резко стало на меня плевать. Начались, так сказать, кадровые перестановки, заключались новые союзы, пока старые распадались… Большая политика в одной маленькой тюрьме.       Бруно слабо усмехнулся, и теплое дыхание прошлось по ее шее, растекаясь истомой по телу. Мирабель прикусила себя за щеку, чтобы сохранить ясность рассудка, но помогло это слабо. Его сердце продолжало гулко стучать под ее ладонью, горячие, тяжелые ладони замерли на талии, и в комнате повисла неожиданная тишина. Чуть повернув голову, она встретилась с ним взглядом, и Мирабель замерла, оглушенная, ошарашенная запоздалым пониманием их близости.       Она уже не наивный и невинный ребенок, чтобы сидеть так, и притворяться, что не чувствует влечения к нему. Притворяться, что не видит снов, от которых утром смотреть в глаза родителям невозможно. Притворяться, что губы сейчас не горят от желания поцеловать его, что голову не кружит от его запаха, мягко окутавшего ее.       Притворяться, что она не…       Мирабель быстро вскочила на ноги и плюхнулась на соседний стул, издав скрипучий, визгливый смешок:       — Ой, tío Бруно, я тебя, наверное, почти раздавила! — она торопливо поджала под себя ноги в его носках. — Извини!       — Все нормально! — Бруно нервно замахал руками, закинув ногу на ногу. — В тебе веса, как в бабочке, а я не настолько дряхлый, как выгляжу…       — Я тут тебе сигареты и арепы привезла, надеюсь, они не размокли! — затараторила Мирабель. Неловко потянувшись за сумкой, она сбила ее со стола — слава Богу, молния была застегнута, и ничего не рассыпалось по полу. Мирабель торопливо наклонилась и с размаху врезалась головой в стол, так, что слезы брызнули из глаз на и без того заляпанные дождем очки. — ¡M-miércoles!       — Гос-споди… — tío Бруно быстро подвинулся к ней и осторожно поцеловал в макушку, пробормотав: «Лечи-лечи, лягушачий хвостик…»       — Ген катастроф Рохасов снова в деле. Я точно папина дочь, — протянула Мирабель, улыбаясь сквозь слезы — теперь у нее точно будет шишка, и хорошо бы, чтоб обошлось без сотрясения мозга… Хотя, кажется, там нечему сотрясаться. Мирабель протянула tío Бруно сверток с арепами и, сдернув очки, принялась нервно протирать стекла краешком его куртки. Линзы стали еще более мутными, чем до этого, и Мирабель смиренно надела очки, решив, что лучше потерпеть до дома, а то она со своим сегодняшним везением их точно сломает.       — Малыш, ты меня скоро раскормишь до такой степени, что я буду не ходить, а катиться, как шар, — с нервным смехом заявил Бруно, и Мирабель хмыкнула, убирая уже слегка подсохшие волосы с лица.       — Tío, ты преувеличиваешь. Я только что сидела на тебе, в тебе костей больше, чем мяса! — она прикусила язык и тут же снова заговорила, надеясь сгладить неловкость. — Я уверена, если ткнуть тебя пальцем в живот, я смогу прощупать твой позвоночник.       — Не надо проверять! — tío Бруно торопливо скрестил руки на животе, но Мирабель видела смешинки в его глазах. — И вовсе я не костлявый!       — Нет, ты просто… твердый, — Мирабель закашлялась, и в панике уставилась на изображение Спасителя на стене. «Да что я несу?! Господи, пожалуйста, ниспошли мне молнию и испепели меня на месте!» — мысленно взмолилась она, но Господь остался глух к ее мольбам. Tío Бруно откусил половину арепы и принялся лихорадочно жевать.       — Потрясающе вкусно! Ты просто превзошла свою маму, мою любимую сестру Хульету, дай ей Господь здоровья! — с набитым ртом произнес он и, чуть не подавившись, быстро запил арепу водой. Мирабель виновато зажмурилась — tío Бруно наверняка стыдно, что она опять себя ведет как озабоченная идиотка!       Откашлявшись, Мирабель медленно выдохнула, напоминая себе, что она — взрослый и серьезный человек, и может держать себя в руках в любой ситуации.       — Знаешь, папа свое обещание сдержал, и оплатил мой первый курс, — сказала она, с радостью отметив, что голос не дрожит и не срывается. Бруно, отбросив нервозную веселость, кивнул, показывая, что слушает ее. — Эти деньги, которые ты мне передал… Ладно, я постараюсь не спрашивать, почему ты это сделал, но все-таки, Бру… tío Бруно, почему?!       — Твое письмо, — Бруно рассеянно вытер руки салфеткой и чуть наклонился вперед, упираясь локтями в колени. Мирабель задержала дыхание, сообразив, что в первый раз за все это время видит его только в футболке и штанах. Это почему-то ощущалось так, словно tío Бруно вообще сидел перед ней полуголым, и Мирабель заметила мурашки на его предплечьях. Ей до боли, до судороги внизу живота захотелось провести ладонями по его рукам, ощутить его тепло, его кожу, согреть и согреться самой, и она быстро заморгала, борясь с желанием опять стукнуться головой о стол. — Когда меня посадили, мама сказала, что для семьи я теперь мертв и даже если я выйду — в чем я, конечно, на тот момент сомневался, — двери нашего дома для меня закрыты.       — Это не так! — сердито выкрикнула Мирабель, и Бруно кивнул, тепло глядя на нее.       — Я не просто удивился твоему письму. Ты… — он запнулся и, смутившись, потер ладони. — То, что ты мне написала — это было все равно что сидя в грязном колодце поднять голову — и увидеть небо. И я подумал, что… я помог с кинсеаньерой для Исы и Лолы, для Луизы, а на твою не попал.       — У меня было отвратное платье, — пробормотала Мирабель, смущенно опустив голову.       — Я верю, что оно было прекрасным, и ты в нем — тем более, — серьезно ответил tío Бруно, коснувшись ее руки, и Мирабель слабо улыбнулась. — Я понятия не имел, выживу или нет, и вообще, сколько еще мне осталось, опять же, та часть, что про «в здравом уме и трезвой памяти» тогда была не про меня, и я просто… попросил одного человека об услуге — перевести остатки денег с моего счета тебе. Знаешь, такой, немного запоздалый подарок. ¡Feliz Cupleanos!       — Спасибо, — Мирабель вздохнула, осторожно поворачивая руку и дотрагиваясь кончиками пальцев до его ладони. — Тогда, раз уж это мой подарок, я потрачу их на хорошего адвоката.       — Мирабель! — tío Бруно осекся и покачал головой, чуть сжимая пальцы и ловя ее руку. — Тебе ведь, сколько… пять лет учиться?       — Я поступила со льготами, благодаря высоким баллам, и мне даже стипендия положена, целых десять тысяч песо, — возразила Мирабель, слабо водя ногтем по его ладони, отчего пальцы tío Бруно подрагивали. — Просто постараюсь не испортить свои результаты, найду какую-нибудь работу, потому что в театре я уже вряд ли останусь, в общем… Справлюсь. А адвокат тебе нужен уже сейчас. Я не хочу, чтобы ты умер здесь. Я вообще не хочу, чтобы ты умирал, — вырвалось у нее, и tío Бруно придвинулся ближе, обнимая ее.       — Я тоже не хочу, с некоторых пор, — согласился он, и Мирабель закрыла глаза, обвивая его шею руками.       Глупо притворяться, что это лишь не ко времени разбушевавшиеся гормоны, и еще глупее — делать вид, что это лишь родственная забота. Она его любит не так, как любят просто члена семьи, действительно любит — ну, так и что с того? Она будет жить дальше, ожидая, что лишнее, ненужное чувство однажды пройдет само. И когда tío Бруно выйдет на свободу, полностью оправданный, очищенный от той грязи, которую на него вылили, она, Мирабель, отойдет в сторонку, ничего не требуя и ни на что не претендуя. Бруно ведь в самом расцвете лет, он красивый, он умный, обаятельный, харизматичный, у него потрясающие руки и голос, он веселый, хоть его юмор немного мрачен, но ведь и в этом есть свое очарование. И он сможет найти себе подходящую женщину, которая окажется гораздо лучше этой дуры-Ренаты, которая, стерва такая, даже не попыталась освободить своего жениха, не то, что добиться для него справедливости!       — Тe quiero, — шепнула Мирабель, ткнувшись губами в его висок, и tío Бруно ненадолго сжал ее крепче.       — Yo también te quiero, малыш. Очень сильно, — он отстранился с веселой улыбкой. — Ну, хоть одно хорошо — ты уже согрелась.       Мирабель, ойкнув от неожиданности, рассмеялась и кивнула. Да, джинсы ниже колен все еще ощущались неприятно-сырыми, да и волосы наверняка промочили его куртку на спине, но ее уже не трясло от холода и переживаний.       — Видимо, пора возвращать, — отшутилась она, потянув молнию. — Извини за мокрое пятно, это с волос…       — Да, ничего страшного, — tío Бруно, моргнув, отвернулся к окошку, растирая затылок, пока она снимала его куртку. Сразу стало холоднее, и Мирабель почти с отвращением посмотрела на свою ветровку, с которой уже не капало, но она все равно еще оставалась влажной. Надевать ее не хотелось, но от одной мысли, что придется идти мимо заключенных в одной только мокрой и прилипшей к телу футболке, ее передернуло. Мирабель решила, что набросит ее на плечи уже перед самым уходом, и перевела взгляд на tío Бруно. Он сидел, задумчиво глядя куда-то в пустоту, уткнувшись носом в воротник спортивной куртки, и, лишь почувствовав ее взгляд, очнулся. — Извини, соображал, что я еще могу для тебя сделать. И что-то как-то вариантов исчезающее мало… Разве что, отдать тебе свои кроссовки. Но, боюсь, это вызовет некоторые вопросы у семьи.       — Ну да, у меня спросят, кого я ограбила… Ты, главное, не отзывай разрешение на посещение, — с вымученной улыбкой попросила Мирабель, осторожно наклоняясь к сумке и вытаскивая сигареты — те были в целлофановой упаковке, и точно не пострадали от дождя. Tío Бруно бросил на нее удивленный и, почему-то, слегка уязвленный взгляд, и покачал головой. — Я сюда, кажется, прихожу, чтобы отдохнуть.       — Ну, я же говорю, у нас тут прямо курорт, СПА-отель и санаторий в одном здании, — tío Бруно слегка выгнулся, надевая куртку, и Мирабель, задохнувшись, отвернулась к окну, не сводя глаз с чахлого папоротника.       — Не пойму, как он еще не осыпался, — пробормотала она, поднимаясь на ноги и подходя к окну. Бетонный пол холодил ступни, несмотря на сухие носки, и она невольно поежилась. Приглядевшись к папоротнику, Мирабель смущенно хмыкнула — он, оказывается, был искусственным. И очень, очень пыльным.       — А выглядит как живой, — раздался голос у нее прямо над ухом, и Мирабель, подпрыгнув от неожиданности, чуть не врезалась головой в нос tío Бруно. — Прости! Не хотел напугать.       — Да, все в порядке… я тоже думала, что он настоящий, — Мирабель старалась дышать через рот — она задела папоротник рукой, и теперь в воздухе плясали пылинки. Она все-таки чихнула и заморгала, торопливо отодвигаясь и упираясь спиной в Бруно, и ее пробило дрожью от ощущения его тепла.       — Кажется, мы случайно превратили это место в камеру смерти для аллергиков, — отшутился он, скользнув теплой ладонью по ее локтю, и Мирабель, повернувшись, чихнула ему в плечо. Дверь открылась, и охранник задумчиво кашлянул, глядя на ее сброшенные тенниски и валяющиеся рядом мокрые скомканные носки.       — Извините, — Мирабель, смутившись, быстро обулась, кривясь от противного ощущения, и затолкала носки в сумку. Чихнув в третий раз, она гнусаво попрощалась с tío Бруно, который поцеловал ее в лоб и пожелал здоровья.       Идя к выходу следом за охранником, она так и чихала, придерживая влажную ветровку на плечах и чувствуя, как начинает скрести в горле. Кажется, пыль на этом папоротнике точно была ядовитой.       Вопреки всем ожиданиям, небо оставалось затянутым тучами, а в воздухе висела морось. К тому моменту, когда наконец-то подъехал автобус, Мирабель окончательно продрогла и перестала чувствовать свои ноги.        «А где-нибудь в Чили сейчас, наверное, солнечно, — мрачно подумала она, пытаясь дышать через нос, который словно набили мокрой ватой. — Да ну что ж за климат у нас столице, а?!»       Когда она вышла на своей остановке, с неба вновь полил дождь, и Мирабель, смирившись, зашлепала прямо по лужам, не пытаясь их обойти или перепрыгнуть. И только стоило ей переступить порог родного дома с оглушительным чихом, как дождь прекратился, и уже через пять минут ветер прогнал тучи, открывая ясное синее небо.       А на следующее утро Мирабель проснулась с дерущим горлом, забитым носом, температурой и стойким желанием умереть прямо тут.