i know i bend and i break all my promises

Разлепить глаза Джордану удалось только тогда, когда луч яркого зимнего солнца заскользил по лицу. Он перевернулся на другой бок и оглядел комнату. Оливера нигде не было. Ниточка за ниточкой, он вытягивал из головы события ночи. А если бы он не прочитал сообщение? Если бы не успел? Если бы Оливер действительно свел счеты с жизнью? Нет, не нужно грузить себя этим. Он устало потер глаза, чувствуя как затекли его конечности после сна на таком неудобном диване. «Я все исправлю, обещаю. Только не исчезай.» — в памяти всплыла фраза, словно украдкой сказанная в спину. И Джордан окончательно проснулся. Ему показалось, что эти слова были обращены не к нему. Оливер адресовал их себе. Он не хотел лишать себя жизни? По старой привычке он отмахнулся от дурных мыслей как от ночного наваждения. Фиш сел на диване и огляделся. В свете морозного солнца квартира выглядела заброшенной. Пыль витала в воздухе, норовя забиться в легкие и осесть в них на века. Где-то в углу покоилась куча поношенных вещей, дверцы кухонных шкафов были открыты, словно хозяин в спешке что-то искал перед отъездом; на барной стойке — пустые банки из-под пива и куча пожелтевших листков бумаги с огрызками текста на ней; на полу у окон были разбросаны порванные Оливером блэкаут шторы, видимо, испытавшие на себе его гнев. Все в лучших традициях постапокалиптики. Сайкс нашелся дремлющим в соседней комнате. Ему не хотелось возвращаться туда до рассвета, было в этом что-то жуткое, что снова и снова отсылало его в то мгновение, когда ноги и руки перестали его слушаться, вокруг заплясали насмешливые тени, шепчущие на ухо самые гнусные мысли, а сердце зашлось в бешеном ритме, разгоняя по крови всеохватывающую панику. Он не помнил, как дополз до мобильного, как отправил сообщение, он помнил только давящий в горле узел, поглощающую его темноту и удары объятого ужасом собственного сердца. И последнюю мысль в голове: «Я не хочу умирать». После рассвета злые чары рассеялись, и парень украдкой выскользнул из кухни, чтобы больше не смущать покой и так встревоженного Джордана, которому он теперь и так по гроб будет должен за спасение своей нелепой жизни. Оливер кутался плотнее в одеяло, словно в спальне стоял лютый мороз, и беззвучно трясся, пытаясь разогнать кровь по ослабевшему телу. На лбу выступила испарина. Внутри все органы скручивались в один большой режущий тело комок. Хотелось размозжить себе мозги, чтобы больше никогда это не чувствовать. Если ад существует, то он сейчас находился там. Джордан, убедившись, что Сайкс в относительном порядке, потянулся, чтобы закрыть дверь — проспит он долго. — Не закрывай, пожалуйста, — Оливер распахнул глаза, услышав скрип. Каждое слово отдавалось болью. Фиш опешил. Простая просьба, но сколько в ней всего неозвученного. — Хорошо, — он медленно убрал свою руку с ручки двери, немного замявшись. Как себя вести? Он хотел уйти, убежать, вернуться к себе, чтобы только не встречаться с его взглядом, чтобы только не возвращаться в прошлое, от которого он так старательно прятался весь этот год. Сайкс выдавил из себя замученную улыбку, давая понять, что все хорошо, что не нужно от него убегать. Джордан был сейчас такой взлохмаченный, такой растерянный и такой по-домашнему уютный. Он не хотел бы, чтобы Джордан от него уходил. Он не выносит одиночества, и он, наконец, признался себе в этом. — Останься, пожалуйста, — хрипло-хрипло выдавливает из себя Сайкс, боясь, что опять останется наедине с самим собой. Нет, Джордан, Оливер не дремал, его одолевали раздумья, надоедливой картинкой возникающие в голове, когда он едва прикрывал глаза. — Я могу спросить? — Фиш присаживается рядом, Сайкс чувствует, как матрас рядом с ним прогибается, но взгляд оставляет на стенке напротив — так легче, так проще. Утвердительно кивает. — Ты хотел… — Нет, Джордан. Я просто не хотел ничего чувствовать. Поверь, я не планировал себя убивать. Знаю, звучит неубедительно, но я не помнил, сколько принял. Джордан молчит. Переваривает услышанное. Пялится куда-то в одеяло, где должна быть Сайковская спина. Он был прав в своих догадках, и это его успокаивает. Он просто хотел убежать: хотел убежать от себя, хотел убежать от действительности, душащей его. Он не хотел исчезать, он хотел просто избавиться хотя бы на мгновение от боли. Но испугался оглушающей пустоты, последовавшей после принятого им. Он перекладывает свою руку на одеяло. Понимает, что Оливеру хуево, что его ломает, он знает, он испытывал это на собственной шкуре. Невесомо проводит подушечкой пальца по одеялу пару раз в успокаивающем жесте, прощает себе секундную слабость. — Оли, я тебе верю. И ни за что бы не простил себе, если бы опоздал, — голос немного дрожит, как тогда в ванне, — но твое состояние не отменяет того, что ты должен услышать, что ты мудак. Безрассудный мудак. — Я знаю, — на губах опять скользит усмешка, а во взгляде горькое сожаление о содеянном прослеживается сквозь задавленность, — и мне стыдно за это. Стыдно за то, что я такой мудак безрассудный. Стыдно за то, что другим причиняю всегда боль. Стыдно, что такой слабак. Стыдно, что предаю собственные обещания. Стыдно, что веду себя порой как ребенок обиженный. Стыдно, что не могу выйти из этого ебанного порочного круга и не могу побороть себя. Стыдно, что сейчас ты вынужден все это выслушивать, а я опять не могу ничего с этим поделать. Я просто ненавижу самого себя за это. Каждая фраза дается с большим трудом, он буквально выдавливает их из себя, слышит их со стороны, словно находится в аквариуме. Физически Сайкс ощущает, как ломается еще один барьер внутри. Он признает собственную слабость. Признает, что проиграл в партизанской войне самому себе. Признает, что ему до безумия страшно оставаться одному со своими мыслями, и, наконец-то, делает шаг навстречу. — Прости меня, Джордан, за то, что я такой мудак. Ты с самого начала был прав. Прости, что причинил тебе боль, — сильнее зарывается под одеяло, не в силах больше продолжать — его лихорадило. Впервые он перед кем-то открыл свои истинные мысли. — Наконец-то ты признался себе. — сжимает под пальцами одеяло ободряюще, но у самого даже улыбка на лице не скользит. Он опять был прав, но от этого легче не становилось. Фиш окончательно понял, что происходит у Оливера в голове. — Ты просто запутался, Оли. Запутался в себе. И чтобы это распутать, не нужно уходить глубже в себя. Кто знает, к чему это приведет. Об этом нужно говорить. Хотя бы с кем-то. Со временем ты поймешь, что твои мысли по поводу самого себя необъективны и даже беспочвенны. Ты не такой, каким себя сам видишь, поверь и ты мне. Сайкс мечется. Мечется меж двух стихийных порывов. С одной стороны, хочется залезть обратно в свой панцирь, чтобы никогда больше из него не вылазить, никогда не говорить о своих чувствах, о таком сокровенном для него. Никогда ни для кого не открываться. Но с другой стороны, ничего плохого еще не произошло. Да, ему стыдно, да ему страшно. Но Фиш такой непредвзятый и понимающий, он искренне пытается его понять, и эти его качества подкупают. Ни в одних его предыдущих отношениях не было и намека на что-то подобное; даже в отношениях Сайксу казалось, что он оставался одиноким. А Джордан внушал доверие. Внушал, что можно жить по-другому. Без извечной тревожности и неуверенности в себе, что следовали по пятам, где бы он не появился, без непрекращающегося самокопания и рефлексии, что бесконечным эфиром транслировались на фоне его жизни. Оливер подхватывает этот порыв и переворачивается на край кровати к Джордану. Боязливо, словно боится, что Фиш может отпрянуть от него, обвивает руками за торс. Движения невыносимой болью сковывают тело, но он по-самоистязательски продолжает. Робко притягивает его к себе. Чувствует, окутывающий его с ног до головы, запах шалфея вперемешку с какой-то морской свежестью. И это сочетание успокаивает. Сайкс окончательно капитулирует, впуская Джордана в свою жизнь. — Я хочу тебе верить. Хочу верить, что можно по-другому, — шепчет куда-то ему вбок и прикрывает глаза, пытаясь найти покой. Действительно хочется верить, что все можно исправить. Что его можно исправить. Но не маленький, сам понимает, что одной веры будет недостаточно, ее нужно питать поступками. Джордан не двигается, он боится спугнуть Оливера, потому что любое проявление непривычных для него эмоций, что он держал взаперти, — огромный подвиг. Понимает, что сейчас он сломлен, раз ведет себя рядом с ним так. Фишу не нужно себя тешить ложными надеждами, Сайкс четко обозначил свою позицию еще после репетиции. — Спасибо, мне большего и не надо. Осторожно запускает руку в отросшие за зиму волосы Оливера, пытается смягчить его боль, а сам понимает, что дальше на отходах будет только хуже. Он словно вернулся в прошлую зиму, и эта параллель пугала. В глазах плескалось бессилие, которое нужно было умело замаскировать, ведь Оливер был еще потеряннее, чем он. Нужно вывести его из этого сумрачного леса. — Можно вопрос? — Конечно. — Как ты подсел? Такого вопроса Джордан не ожидал. Он шумно вздохнул, прочищая горло. Оливер уже успел пожалеть о том, что этот вопрос сорвался с его языка. — У меня был молодой человек — Тим. Мы с ним выросли в одном городе, в котором было и не очень-то много вариантов, с чем можно связать свое будущее. Мы хотели заниматься музыкой. Но жить на что-то тоже нужно было. Я подрабатывал сессионщиком, иногда попадалось что-то на сведение. Ну, а он выбрал, скажем так, путь меньшего сопротивления, — Фиш пытался подобрать нужные слова, — начал банчить. У нас был план: накопить денег и свалить оттуда, чтобы забыть все как страшный сон. Все шло хорошо, пока Тим сам не начал употреблять. Я перестал его узнавать, и это пугало. Я не знал, что делать. Поэтому попытался его понять. И не заметил, как подсел сам. Звучит абсурдно, правда? Я видел его на отходах, видел, как его ломало. Помню, как он орал, что ненавидит меня, когда я прятал очередную дозу, но все это было напрасно, ведь после он вмазанный просил прощения. — А что потом? — Оливер внутренне проклинал себя за излишнее любопытство. — А что потом? — переспросил Джордан, все еще поглаживая макушку Сайкса, но уже чтобы себя самого отвлечь. — Потом я не выдержал. Когда у Тима случился передоз, я просто вызвал врачей и его закрыли в лечебнице. А сам переехал, чтобы избавиться от зависимости и сбежать от прошлого. Но, как видишь, оно догоняет. — Прости, я не должен был спрашивать. Оливеру стало неловко от своего вопроса, когда Джордан горько выдавил из себя подобие смешка. — Не извиняйся, ты имеешь право знать. К тому же здесь есть какие-то параллели, не находишь? — Фиш сделал паузу, обдумывая, стоит ли ему продолжать или нет, — После переезда я по чистой случайности узнал, что Тим умер. Как это обычно и бывает, от остановки сердца. И тогда понял, что обратной дороги нет. Это был самый тяжелый год в моей жизни. — Ахуеть, — единственное, что в этом состоянии мог выдать Сайкс, став невольным свидетелем неожиданного откровения Фиша. Ему становилось понятнее, почему Джордан тогда выбрал тактику игнорирования. Он не хотел повторять тот же сценарий, ту же историю, ведь воспоминания были все еще свежи. Оливер и вправду теперь видел параллели. И видел, в какое русло может повернуть его собственная жизнь. — Такая история, — невесело подытожил Джордан, на мгновение погрузившись в свои мысли, словно осмысливая сказанное с беспристрастной стороны. Он не планировал сегодня ворошить прошлое. — Но она уже закончилась. — Я не представляю, как ты это перенес, — и это было правдой. Оливер не находил для себя ответа на вопрос, сколько стойкости и мужества нужно иметь в себе, чтобы такое перенести в одиночку. Ему самому хотелось уже застонать от боли в подушку, которая с каждым часом только нарастала, как остатки кетамина выводились из организма, и он каждой клеточкой своего тела чувствовал, что он ему уже необходим. — Я сам не знаю, Оли. Неловко выпутавшись из объятий татуированных рук, он вышел из комнаты. Открыл на кухне окно, впустив внутрь морозный воздух, немного подышал им так, что легкие закололо, и все же закурил. В голове был какой-то вакуум и ни одной мысли, что делать дальше. Ни одной дельной идеи. Но знал Джордан только одно: оставлять Оливера здесь одного — гиблое дело. И он больше так не поступит. — Собирайся, — Фиш вернулся к Сайксу через пару минут, застав того еще более разбитым, — у нас нет времени, пока вся дрянь окончательно не вывелась из твоего организма. Будет лучше, если ты какое-то время поживешь у меня. Решение пришло неожиданно. С его точки зрения оно было единственным верным. Нельзя оставлять Оливера в месте, где все напоминало о случившемся. Риск рецидива был очень высок. Ему нужен был кто-то, кто мог присматривать за ним. Но так уж получилось, что Джордан был единственным в курсе всех событий. Да и мотаться к Сайксу из другого конца города не хотелось. Оли подумал, что он бредит. Подумал, что у него началась белая горячка. Не могло же ему послышаться? — Что? — он поднял голову, тут же пожалев об этом. — Нет, тебе не показалось. Так будет лучше для тебя же. Пройдет еще час, и ты поймешь, о чем я говорил. Поэтому вставай. Сайкс даже не мог сопротивляться Джордану. Ему виднее. Он просто молча последовал его указаниям, чувствуя насколько собственное тело его не слушается. Когда Оливер медленно поднялся, его ноги задрожали, а в глазах потемнело — спасибо недоеданию. Почти наощупь он нашел старый рюкзак и закинул туда пару своих тряпок. Джордан помог ему накинуть на себя куртку, отыскать ключ в бардаке и закрыть дверь, распрощавшись на пару недель уж точно с былым пристанищем. Оливер не помнил, как добрался до дома Джордана, все цвета поездки слились для него в одно большое аляпистое пятно, а голова гудела от яркого солнечного света. Он помнил только голос Джордана, иногда проникающий в сознание, и его руки, крепко поддерживающие, чтобы он не упал на лестничной клетке. Следующее воспоминание, как он спотыкается о рюкзак, оставленный Джорданом зачем-то на самом пороге у входа. Потом беспомощно падает на чужую кровать, взгляд пытается сфокусировать на полу, а перед глазами мерещатся какие-то осколки. К горлу опять подкатывает беспричинный страх. Он хочет что-то сказать Джордану, но выходит только сдавленный стон куда-то в подушку. Внутренности царапает паника, а пошевелиться он не может — руки и ноги опять онемели. — Попытайся заснуть, так будет легче, — чувствует, как на тело ложится тяжелый теплый плед. Слышит где-то на затворках сознания отдаляющиеся от него шаги. Вместе с пледом Фиш словно бы окутал его своим запахом. И он действовал седативно. Оливер все же пытается забыться беспокойным сном, пока у него есть такая возможность. Боль на немного отступила, будто испугавшись незнакомого ей запаха на Сайксе.