i know i bend and i break all my promises

Минуты сливаются в часы, часы сливаются в дни. Оливер уже давно потерял счет времени — он не помнит сколько его лихорадит. Он не помнит, с какой агонией перемалывает каждую косточку в порошок, — настолько его мозги в кашу; и как Джордан из него заново лепит нет, даже не человека, его подобие, заново пытается вернуть его к жизни; ему кажется, что это происходит не с ним, а с кем-то другим, калейдоскоп давних событий перемешивается с минувшими днями, проведенными у Фиша, в разноцветный порошок, облегающий плотным слоем его слизистую, он пытается выскрести его, расцарапывает нос, истероидно трет глаза, но ничего ему не помогает избавиться от этого зудящего чувства. Он не помнит, как кричит о том, что ему хуево, что еще чуть-чуть и он умрет, если Джордан ему не поможет найти, где достать еще таблеток, проклинает то ли Алиссу, то ли… — в общем, Фиш так и не понял. Джордану кажется, что он скоро уверует в Бога, настолько вновь обретенное чувство непрекращающегося кошмара будоражит в нем отголоски событий Рединга. Ему приходится оправдываться перед соседями за истошные вопли Сайкса, чтобы те не вызвали полицию, приходится прибегать к помощи Николлса, знавшего Сайкса чуть ли не с детства, и давить на нужные рычажки, чтобы все же вывести его из этой тьмы. Оливер упрямо сопротивляется, но в его глазах Фиш видит, чувствует на подкорке сознания, его благодарность. И в правду, Оливер сам не понимал, как Джордан мог его выносить. Сайксу было тошно от самого себя, от того, каким он представал перед ним. Он пытался бороться с самим собой, но мысли, срывавшиеся с языка проклятиями и обвинениями абстинетного бреда, опережали настоящего Оливера, спрятавшегося где-то в недрах запутанного сознания. — Почему ты все это выносишь? — однажды спрашивает Джордана Сайкс. — М? — Джордан оборачивается на звук, снимая наушник. Оливер сидит на кровати, поджав под себя ноги. Ему до одури хочется искусать губы в кровь, сгрызть все ногти, лишь бы избавиться от этого навязчивого желания, щекочущего изнутри — опять заглушить все. Разговоры с Джорданом, его присутствие дарило половине его сознательного ту мнимую надежду на то, что не все еще потеряно и он справится, а бессознательного — чувство надежности, эгоистичное чувство, что что-то его здесь держит, что он кому-то да нужен. — Зачем ты страдаешь? Я же вижу, Джордан. Я говорил, что могу уйти. Тебе не нужно со мной нянчиться. Фиш лишь пожимает плечами, сидя в кресле за столом. Он и сам не знает, зачем терзает себя. Наверное, все еще надеется, что когда-нибудь полегчает. Что когда-нибудь сможет забыть. Что когда-нибудь переубедит свое глупое нутро. Что когда-нибудь и Оливер у него переболит в груди. — Ты же знаешь, что не справишься сам. — Знаю. — да, Оливер знает. Еще Оливер знает, что Джордан его не отпустит. Закрывает гештальт. Сайкс снова и снова пытается отдалиться, он не может принять того, что около него кто-то есть. Он привык быть один. Но с другой стороны, он уже привязался к этому сосуществованию, пронизанному комфортным молчанием в одной комнате — Оливер не может долго находиться наедине с собой; а иногда отрывистыми приглушенными разговорами, возникающими всегда внезапно и стихающими так же. Одно сплошное противоречие. Облегчение приходит к Фишу лишь спустя пару недель, аккурат к концу февраля, когда за окном уже не так уныло, а северные ветра успокаиваются. Он застает Сайкса в спальне за своим ноутбуком, усердно клацающим по клавишам. Видимо, что-то печатает. Джордан видит его безмолвно двигающиеся обкусанные губы, проговаривающие про себя одному ему известные слова, складывающиеся в строчки. — Вдохновение? — Фиш падает рядом, мимолетно заглядывая в открытый файл. Оливер уже не вздрагивает от чужого присутствия рядом, как это бывало раньше, а просто кивает в ответ — он может потерять нить мысли. Писать на бумаге не хотелось, она напоминала о том, что хотелось бы не вспоминать, а забыть, бросив в большой-большой костер, что дотла бы сжег все плохое, поэтому ноутбуку Джордана было суждено оказаться в его руках, да и сам его владелец был не против. Джордан как-то предлагал парню написать что-то свое, он был уверен, что это может ему помочь, выплеснуть все, что сейчас происходит в нем. Но Оливер тушевался. И Фиш не понимал почему. А сейчас Джордан не хотел рушить то хрупкое душевное равновесие, которое Сайкс обрел; неизвестно: будь то вечер или несколько минут — поэтому уже собирался уйти. Буря над головой Фиша рассеивалась, у него получилось хоть немного вывести Оли из этого оцепенения, и он был рад обманываться тому, что этого ему достаточно. Оливер действительно выглядел живее, чем несколькими неделями ранее, и даже, можно сказать, здоровее; в болотные глаза вернулись нотки той прежней запальчивости, что и зацепила Джордана в этом парне, полном сплошных противоречий и окруженном ореолом загадок, что теперь дымкой рассеялись над головой Фиша: то, что изначально показалось ему загадками, обернулось хорошо замаскированной болью, которую он прятал и до сих пор прячет за крепкими каменными стенами отрешенности, ведь так было проще и привычнее. — Подожди, — останавливает Джордана за рукав, а потом резко руку отдергивает в испуге — боится, что он не так может понять. Парень вопрошающе смотрит, знает, что сопротивляться не может. — Можешь посмотреть? — а сам опять нервно губу закусывает. Ему важно услышать его мнение. И Джордан это понимает. Между ними установилась тонкая невидимая связь, которую никак нельзя назвать дружественной или романтической, это было что-то за пределами типичных категорий, которыми мыслит человечество. Что-то неосязаемое, что связало эти две потрепанные души, было настолько хрупким, что любое невзначай брошенное слово, могло навсегда разрушить ее, и тогда по одному лишь взгляду любой из них прочтет — мосты сожжены. Когда в руки попадает ноутбук, он бегло просматривает строчки, а потом вдумчиво в них вглядывается. Чувствует темп, чувствует их форму, но что важнее — чувствует боль, сублимированную в них. Чувствует, что это написано таким языком, что каждый ее поймет. Каждый ощутит эту безысходность. И в конце обретет надежду, что все еще можно исправить, что можно восстать из пепла собственных ошибок. — Нам нужно это выпустить. Эти слова должны услышать все. — Фиш переводит взгляд на взволнованного Оливера. Почти на физическом уровне ощущает, что внутри у него рушится очередная стена, Сайкс одними краешками губ растерянно улыбается, впервые за долгое время, не зная, как реагировать на слова Джордана. Он сейчас такой открытый и искренний, и, кажется, Фиш его смутил. От этого наблюдения внутри все потеплело. — Может попробовать наложить на партию, которую прислал Ли? — робко предлагает Оли. Он был в курсе того, над чем работал Джордан — ведь Джордан первый, кто заметил детский интерес в глазах Сайкса и ненароком начал озвучивать шаги, которые он делает при написании музыки. По его представлениям музыка спасала, а в случае Оливера — могла сместить фокус внимания с саморазрушения на созерцание и создание чего-то прекрасного. Пару раз Фиш даже показывал, как можно «снять» мелодию на синтезаторе, которую он напевал. Тогда Оли отметил, что у Джордана был сильный и глубокий голос. — Давай попробуем, — Фиш передает ноутбук обратно Оливеру, а сам перебирается к рабочему столу, находит нужную папку на компьютере и включает запись. Оли стучит пальцами по колену, старается мотив поймать и бормочет слова себе под нос. Прерывает самого себя, задумывается. А потом пробует еще и еще. Джордан начинает понимать, как слова ложатся на мелодию, а в голове вырисовывается картина, что и куда нужно добавить. Оливер пересаживается на край кровати и внимательно следит за его действиями. Одним кликом Фиш переносит файл в редактор и на скорую руку накидывает черновик. Они переслушивают получившееся. Сайкс качает в такт головой и пытается напеть придуманный текст. Что-то не идет. — А если тут немного переставить слова местами? — Джордан разворачивает ноутбук к себе и вносит небольшие корректировки. Пропевает мотив, и, действительно, теперь ложится лучше. Сайкс недоверчиво ведет плечами, как будто пытается сбросить чужие правки, а глазами уставляется снова в текст. Все же привык делать, как он чувствует. — Попробуй теперь. Джордан оказывается прав, и это бесило, Оливер не знал почему. Раньше он придумывал все сам, делился видением с остальными, а потом парни работали с продюсером. И все это происходило в сжатые сроки. А теперь у них было достаточно времени, чтобы довести все до ума. Появился и клавишник, который тоже, как и Оливер, имеет свое видение и может высказать его. Наверное, Сайкс не умеет работать в тандеме. Фиш замечает эту перемену в настроении и боится, что все же сделал что-то не то. Смотрит на Оливера, поджавшего губы, в голове которого явно происходили интенсивные мыслительные процессы. Не понимает, в чем дело. — Все хорошо? Оли кивает в ответ и ниже опускает голову. Молчание становится некомфортным. — Знаешь, мне больше не хочется кричать. Я хочу петь, — а в конце тише добавляет, — как ты. И Джордан понимает — абстиненция отступает. Он улыбается уголками губ, готовый поклясться, что в его памяти навсегда останется этот момент. Момент, когда Оливер начал свое путешествие к свету. — Я не хочу сгорать так быстро. Я хочу оставить след после себя, понимаешь? — Оли мнет свою футболку, глазами в тысячный раз пробегаясь по экрану, смотреть прямо в глаза Джордану не может, и так слишком тяжело расставаться с мыслями, прокручивавшимися в голове все то время, что он жил у Джордана, теперь они словно не принадлежат ему, вырвавшись из рта нелепым покаянием. Признание страха собственной смерти стало неожиданным поворотом для него самого. Он и не думал, что получится произнести это вслух. Оливер не узнает себя. Не узнает свою личность, которую он строил на протяжении стольких лет. Ему кажется это неправильным. Все рушится из-за Джордана. До встречи с ним все было понятно, выдрессированная привычка «держать лицо», даже если внутри все скручивается от боли, никогда не подводила, но сейчас он на стыке. На стыке чего-то неизведанного и уже забывающегося старого. Кто он сейчас? Куда ему идти? Оливер не находил ответа. — Думаю, у нас схожие цели, — голос Фиша тихий и мягкий, выводящий из транса, — никто не хочет умирать забытым. Поэтому давай постараемся сделать так, чтобы этого не произошло, окей? У тебя есть огромный потенциал прожить яркую жизнь и не умереть забытым. Тебе только нужно понять, как им воспользоваться. Давай начнем с малого. — Например? — Например, с демки. Альбом сам себя не напишет, — Фиш рассмеялся самым своим теплым смехом, откидываясь на спинку кресла, и напряжение, что сковывало тело Оли пропало. В один момент все стало так просто и понятно. Все сложилось как дважды два. Ну, конечно же: есть цель, и есть путь к ней. Остается его только пройти. Заразительный задор и тепло Джордана, передавшиеся по воздуху, попали точно во внутрь Сайкса, и он тоже не удержался от смеха. В грудине закололо с непривычки. Оливер и сам не помнил, когда в последний раз так искренне смеялся, он не понимал из-за чего смеется конкретно: из-за Джордановского глухого бульканья, которое только с натяжкой можно было назвать смехом, или из-за собственной тупизны. Фишу же хотелось, чтобы этот звонкий смех не заканчивался. Хотелось остаться здесь навечно, спрятать Оли от всех невзгод и несчастий, чтобы он продолжал смеяться, продолжал быть таким беспечальным, таким… живым. Каждой клеточкой тела, каждой частичкой души Джордан ощущал правильность происходящего. Все на своих местах. Оливер готов продолжать бороться, к чему бы это его не привело. И теперь Джордан твердо в этом уверен.        Им потребовалось еще пару дней, чтобы закончить набросок песни. Джордан постоянно придирался к деталям, Сайкс и понятия не имел, что парень окажется таким педантом; там, где бы Оливер оставил все как есть, Фиш находил тысячу причин для того, чтобы все переделать, ведь, по его мнению, все звучало «не так». После нескольких правок Оливер попытался спорить, но Джордан был непреклонен. После еще трех-четырех он просто смирился и дал волю «художнику» творить. Сайкс ни разу не пожалел, что доверился видению Фиша. Оно, действительно, было необычным и оттого уникальным. Синтез нескольких жанров, которые настолько виртуозно переплетались между собой, что было сложно различить, где заканчивается один и начинается другой, являя единое целое, был непохож ни на что, что Оливеру доводилось слышать раньше. — Это охуеть как круто, — подводит итог проделанной работы Сайкс, поднимая руки вверх, в надежде размять затекшую спину после черт знает скольких часов сидения за демкой. — Песня должна зайти остальным, и это даже не обсуждается. Мы можем ее показать на репетиции, м, Джорд? Время близилось к полуночи, но энергии у Оливера, как казалось Фишу, не убавлялось, а, наоборот, только прибавлялось. Глаза горели идеей, а сам он взвинчено елозил на стуле, пытаясь устроиться поудобнее, в ожидании ответа. — Конечно, хоть завтра. Только кинь сообщение остальным, что репетировать собираемся. Джордан привычно потер глаза, взял со стола пачку сигарет и направился на балкон. Повседневный ритуал после плотной работы. Привычно чиркнул колесиком зажигалки, и в ночной мартовской тьме загорелась искорка. Шеффилд спал. Парень задумчивым взглядом сверлил иссиня-черное небо, устремившись мыслями куда-то далеко. Он не был склонен к мечтательности, но дорожил редкими моментами тишины, что удавалось поймать в этом городе. Ведь только так можно было пустить мысли на самотек. — Не против? — присоединился к его компании Оливер, парой минут раннее застрявший в нерешительности, стоит ли тревожить меланхоличную фигуру Фиша, но желание курить было сильнее. В последнее время курить он стал чаще, но вкупе с творчеством, это помогало распробовать вкус трезвой жизни, без претензии на бегство обратно. Джордан молча кивает и также молча протягивает полупустую пачку. Своих у Оли не было, да и покупать он их не хотел. Фишевские с ментолом уже приелись. Как и приелось его присутствие, от которого он сначала пытался избавиться, хоть и не помнил этого. А Фиш прекрасно помнил. Помнил, как тот запирался в комнате и боялся, что увидят, как его ломало и скручивало, в полубреду проклиная всю эту чертову жизнь, которую создал из ложных ориентиров. А потом привык. Привык к постоянному нахождению Джордана рядом. И, кажется, не хочет опять привыкать к одиночеству, как бы то эгоистично не звучало. Нет, он никогда не переходил черту дозволенности. Он просто был рядом. Просто выполнял свои каждодневные, отточенные до автоматизма ритуалы и ловко вписывал в них Оливера. Первая затяжка ощущается сладчайшей. Сайкс выдыхает сизый дым, что тут же развеивается по ветру, трепавшему его волосы, и уносится вдаль как его дневные тревоги. От холода, что заставляет себя чувствовать живым, покалывает руки. — Ты был прав. — В чем? — В том, что признание собственной слабости лишь вопрос времени. Что это часть любого человека, которую нельзя отрицать. Она есть, и игнорировать ее бессмысленно. Ты все правильно понял еще тогда, у клуба после выступления. Он поравнялся с Джорданом, стряхивая пепел с балкона. Взгляд болотных глаз устремился туда же в небо. Они стояли, соприкасаясь плечом к плечу. — Это аксиома. И я рад, что помог тебе это понять. Хочу, чтобы ты знал. Признание своей слабости не делает тебя слабаком. Ты сильный, Оли. Наверное, самый сильный из людей, которых я когда-либо встречал. — Спасибо, — парень облокотился о балкон и чуть тише добавил, — мне важно это услышать. Сигарета Фиша дотлела до фильтра, и мерцающий огонек отправился на голую землю. Джордан в дружественном жесте потрепал Сайкса по отросшим волосам, как давно хотел это сделать, и направился обратно в тепло. — Я могу пожить у тебя еще немного? — смущенно кинул вдогонку Оливер. Он не хотел возвращаться к себе домой, чувствуя, что еще не готов встретиться лицом к лицу с оставленными там страхами. — Конечно. Опять так легко и правильно.