Якудза

       — Сиэль, — чеканит Чонвон по слогам. — Давай-ка ещё раз повторим алфавит.       Девчушка, вскинувшая вверх голову, отчаянно встряхивает своими лоснящимися в свете ночной лампы, прицепленной к письменному столу Райана, недлинными локонами. День уже близится к закату — а может, и вовсе давно приблизился; катящийся по небу диск солнца спрятался за кучевыми тёмными облаками, густо нависшими над подрагивающими от свистящего ветра макушками длинных тонких деревьев.        — Алфа… вит? — растерянно лепечет она за юношей на ломаном корейском, не в силах понять, что именно от неё требуется. Чонвон глупо хлопает глазами на неё какую-то совершенно короткую секунду, прежде чем:        — Алфавит, — он услужливо повторяет на японском, вскинув маленькую руку, чтобы потереть выступающий небольшой горбинкой хрящ на носу тонкими пальцами. — Буковки. Ты запомнила буквы, дорогая?       Он складывает перед собой руки, обнимая свои укрытые ненавязчиво светлым свитшотом локти, и немного налегает грудью на стол. Теперь их лица оказываются почти на одном уровне, и, когда перед круглым лицом девчушки, с которого ещё не сошёл детский жирок, мелькает вытянутый подбородок её воспитателя, она немного отринывает, словно виноватая за то, что не может запомнить сложную для себя информацию, потупляет глаза в пол.        — Буковки… — с нажимом туго проговаривает она. — Я не помню…       С трогательно дрогнувших в выдохе приоткрытых уст, чья раскрасневшаяся плоть, в тёплом свете, отбрасывающем блики, блестящая от слюны вперемешку с душистым косметическим маслом, срывается усталое мычание. Чонвону не хочется расстраивать господина Пака, но успехи Хасиэль абсолютно… плохи.        — Это бесполезно, — с небольшим сочувственным смешком отзывается Райан таким тоном, словно бы изложил не менее мудрую благодаря своей простоте мысль и выиграл в лотерею. Чонвон растерянно оглядывается по сторонам. Альфа небрежно перекладывает одну из своих не таких уж и длинных, но довольно сильных, ног на другую, по-хозяйски развалившись в своём чёрном кресле-мешке; его пальцы методично перелистывают страницы грамматического справочника, данного или, лучше будет сказать, подаренного ему омегой. — Она нихрена не понимает. Что-то новое всегда сложно для неё, особенно в большом объёме.        — Ненавижу спорить с тобой, Ан, но предпочту не согласиться, — уклончиво отвечает Чонвон, немного склонив голову книзу под огненно-прищуренным взглядом юного альфы. — Она умная и довольно быстро усваивает материал.       В попытке успокоить явно расстроенную Хасиэль, бездумно сгорбившуюся над раскрытыми тетрадками, исписанными не то корейским, не то японским, а местами походящим ладно бы на один из этих языков — хотя бы на человеческий, омега легко роняет руку малышке на макушку, слегка всклокочивая её немного взъерошенные волосы, что она постоянно ручонками теребит.        — Вы знаете её чуть меньше года, — Райан только пожимает плечами. — Я живу с ней всю её жизнь. Я знаю, о чём говорю.       Хасиэль, кажется, будто и не осознаёт, что разговор идёт о ней прямо над её маленькими загорелыми ушками. Растерянная и встревоженная, девчушка зарывается постоянно липкими то ли от пота, то ли от сладостей, а то ли от ещё чего ручонками в измученные волосы; она наклоняется над тетрадкой, прилегая к ней носом почти вплотную, словно пытается понять что-то, что ещё с самого начала было неподвластно ей, а после резко вскакивает со стула, с грохотом скатившись на пол:        — Нет, нет! Не могу! Не хочу, не могу!..       Изумлённый, Чонвон, ахнув, трогательно хватается за ткань неплотно прилегающей к рубашке, чей воротник выглядывает из-под круглого воротника свитшота, кофты, притискивая вторую ладонь ко рту. Он испугался, он действительно испугался того, как малышка упала со стула, но Хасиэль, кажется, помощь и не требуется: вскочившая, она выпрямляется на некрепко стоящих ногах и стремглав несётся к Райану, вглубь комнаты:        — Братик! Братик!       Вконец растерянный, Чонвон молчаливо наблюдает за тем, как с усмешкой юный альфа принимает девчушку на руки. Он глупо, с абсолютно забавляющей абсурдностью хлопает остро очерченными, как у кошки, изгибающимися кверху линиями раскосых глаз в обрамлении пушистых длинных ресниц; сестрёнка забирается на Райана, карабкаясь по нему, как по лиане. Райан помогает ей, придерживая под попу, прежде чем устроить Хасиэль, поджавшую ноги в тёплых махровых носочках под себя, на крепких бёдрах. Хасиэль упирается в него некрепко сжатыми крохотными кулачками; она разворачивается к Чонвону и, насупившись, молчит. В её глазах искрятся крохотные капли собравшихся над припухлыми нижними веками хрустальных слёзок.        — Вот видите, — Райан с усмешкой поглаживает малышку по спине. Взгляд его прищуренных острых глаз снисходительно, словно с небольшим превосходством, гуляет где-то над её всклокоченными волосами. — Ей и трёх нет. Её бесполезно учить другому языку.       Чонвон выдыхает с неприкрытым раздражением. — Райан, не криви губы так, будто только что выиграл в лотерею. Ты раздражаешь меня этой своей манерой мнимого превосходства над всеми.       Вопреки его ожиданиям, Райану смешно, и он смеётся, с хохотом щурясь. — «Мнимого» это вы хорошо сказали, — он задумчиво возводит глаза к потолку, потирая грудь сестры, плоско переходящую в мягкий дутый животик, чтобы согреть её, сидящую в одной тонкой спальной маечке, в стенах холодной комнаты. — Вы никогда не разговаривали со мной так, Чонвон. Я слышал, у вас скоро течка? Поэтому вы так раздражителен теперь?       Его глаза опускаются на Чонвона тяжёлым ударом, и легко подрагивающие ресницы придают взгляду пошлый прищур — ну, или Чонвону уже кажется так. Обилие намёков бьёт обухом по голове; омега весь подбирается на стуле, целомудренно руки складывает на коленях. Он не хочет заискивать перед этим сучёнышем, но знает, что у него нет выбора — в руках Райана больше власти.        — Как ты узнал? — отпускает он дрожащим голосом.       Райан хмыкает. — Ваш запах усиливается, — не без наслаждения растягивает слова он, незаметно принюхиваясь. — К тому же, Даики узнал об этом у Сону, потому что Юко тоже спрашивал о вас. У вас есть партнёр на это время? Если хотите, я мог бы, — в царящей в комнате полутьме белеет ярко сверкнувший оскал. — Предложить свою кандидатуру.       Чонвон ожидает этого, но всё ещё с трудом удерживает себя от того, чтобы, поперхнувшись, не закашляться. — Ты стал гораздо более самоуверенным с того момента, как я встретил тебя, — возражает омега, бессовестно игнорируя его милый флирт.       Райан давит усмешку, не сползающую с лица, шире. В темноте его кажущийся искусственным оскал выглядит пугающе. — Вы тоже. Отец сравнивает вас с котёнком, но вы больше похожи на пантеру на самом деле, — альфа смеётся, когда Чонвон непонятливо приподнимает одну бровь. — У вас есть когти и зубы.       При мысли о том, что господин Пак говорит о нём, как о котёнке, Чонвона одолевают не самые далёкие, не такие уж ушедшие в прошлое воспоминания, непроизвольно протащенные на подкорке сознания сквозь года. Ему нравится то, что он помнит — ах, да, ему нравится, хоть и стыдно в этом признаться: толстые кожаные браслеты чернеют на запястьях, и его тонкие руки невольно мечутся из стороны в сторону, хаотично не находя себе места на постели, пока крепкое тело, пестрящее вздувшимися мускулами, дразнит его, прижимая друг к другу свой, тяжёлый, горячий и массивно налитый кровью, и его, небольшой и гладкий, лаконично белеющий между ног, члены. На лодыжках аналогичные браслеты, скреплённые меж собой короткой цепью, в виде наручников, и Чонвон бездумно и робко, трепетно хватает другого за крепкое медовое запястье, когда господин Пак просит его раздвинуть ноги ещё немного.       Кажется, они оба ощутили сгустившийся над их головами подобно куполу сладенький запах Чонвона, удушающий нотками душистой густой ванили, и Райан знающе, победоносно усмехнулся. Чонвон зябко потёр плечи — стало неуютно.        — Так у вас есть партнёр для этого? — уже более серьёзно интересуется он, кажется, будто действительно заинтересованный и даже немного обеспокоенный. Безусловно, Чонвона это удивляет. — Или вы вынуждены мучаться?       Чонвон качает головой. — У меня нет никого. Обычно я провожу течки с Сону.       Что ж, ладно, что ж… Он должен был подумать, как это звучит, прежде чем говорить. Неизвестно, воспринимает ли Райан это всерьёз, что невозможно определить благодаря его постоянно саркастичной манере речи, но его тонкая бровь изгибается кверху:        — Воу. Я не ожидал, что вы действительно проворачиваете такое время от времени.       Хасиэль, свернувшаяся клубочком на его коленях, словно бы и посапывает, уронив головку на широкую грудь брата, обтянутую водолазкой с высокой горловиной, но порой вскидывает подбородок; слушает разговор, непонятный ей, методично, и укладывается обратно. С обречённым стоном Чонвон трёт переносицу:        — Боже, нет… Это не то, о чём ты подумал. Какого чёрта тебе вообще не стыдно говорить о таком мне? — подросток безучастно пожимает плечами, ладонью прикрывая ухмылку. — Сону просто помогает мне соорудить гнездо из тёплой одежды в это время. Он ещё кормит меня. Но иногда я всё же одалживаю у него игр-       Чонвон осекается на полуслове, когда до него действительно доходит смысл сказанного собой же. Райан напротив с трудом сдерживает смех; покусывая тонкие губы, тянущие образовавшейся на их обветренной коже тонкой кровавой корочкой, по которым гуляет насмешливая улыбка, он приподнимает тонкие длинные дуги бровей, изгибающихся над острыми тёмными глазами.        — Чёрт возьми! — фырчит Чонвон, срываясь на несчастном письменном столе подростка, по которому стучат крепкие маленькие кулаки. — Перестань манипулировать мной, ты, засранец!       С неприкрытым любопытством Райан наблюдает за тем, как омега поднимается из-за стола. Глаза внимательно, хоть и коротко, прослеживают за в одно мгновение изогнувшимся мягкой волной тонким станом, голодно слетают на облачённые в обтягивающие джинсы полные бёдра, что перебирают, пока Чонвон следует к нему.       Он немного теряется, стоит ему возвыситься над подростком, задравшим голову вверх. Райан неловко улыбается ему, неловко и робко впервые за долгое время, и, на самом-то деле, Чонвон знает, что юный альфа никогда не желал ему зла. Наивно полагать, что всё это — лишь детские попытки подразнить, ведь Райан на самом деле уже совсем не ребёнок. Но Чонвон всё же сдаётся, и, выдохнув, устало прикрывает глаза:        — Ну а тебе-то понравилось занятие? — интересуется омега. — Ты понял хоть что-нибудь?        — Понял, — убеждённо отзывается Райан, твёрдо кивнув. — Мне нравится, как вы преподносите материал. Пока я всё запомнил и всё понимаю, — отняв одну из рук, обнимающих сестрёнку, прикорнувшую на его груди, от сопящей девчушки, Райан с небольшой улыбкой тянется, чтобы подцепить ладонь Чонвона, ту, что не упёрта в бок, своей. — Спасибо, Чонвон.       Вытянув шею вперёд, Райан касается тыльной стороны ладони замершего Чонвона. Целует быстро, но губами задерживается на мягкой поверхности; бледная бархатистая кожа мелькает, темнеет перед глазами. Забавно, думается ему, он так просто делает то, что жаждет и мечтает сделать Даики с Сону-хёном, и уже сделал это господин Нишимура.       О, Боже. Какой же Даики, в самом деле, неудачник.        — Райан.       Шипящий в дверях отдающий змеиной хрипотцой голос заставляет Райана вздрогнуть. Он не ожидал, что отец вернётся так быстро, более того, надеялся, что тот предупредит о своём визите — однако, зная отца, юный альфа понимает, что напитавшие его мечты были как никогда глупы.       Чонвон ожидаемо отшатывается от него и, схватившись за запястье, почти обиженно и оскорблённо руку к груди с трепетом прижимает. Его кошачьи глаза, шныряющие из стороны в сторону, мечутся в хаотичном порядке, и в какой-то момент они опускаются к отцу Райана.       Господин Пак склоняет голову вбок одним маленьким, едва уловимым движением; это видно лишь по слегка дёрнувшимся волосам, подпрыгнувшим над немного торчащими от головы ушами — они забавно белеют на фоне медовой кожи ушных раковин. Почти никогда он не оставляет своё дорогое чёрное пальто, которое стоит, вероятно, в несколько десятков раз больше, чем годовая зарплата Чонвона или его четырёхлетнее обучение в колледже, за которое господин Пак, как бы это абсурдно ни звучало, однажды заплатил тоже; но теперь он без верхней одежды, и его плотная, пошитая из добротного материала, насыщенно чёрная кофта собирается закатанными к локтям рукавами, очаровательно оттеняя и без того смуглую кожу.       Чонвон не жалуется — он видел больше, — но теперь будто дар речи теряет и обмирает внутри. Возможно, на какие-то виноватые, эгоистичные секунды своей тихой размеренной жизни он задумывался о том, чтобы снова возлечь с этим мужчиной, однако одёргивал себя быстрее, чем его мысли успевали принять дурной оборот.       Однако в течку его разрозненные мысли не имели достаточно сил для того, чтобы собраться в единое целое, и всё, о чём он мог думать, в горячке мечась по постели, был господин Пак, господин Пак, господин Пак.       Какая нелепица.        — Господин Пак, — он покорно склоняет голову. — Извините. Я-        — Не оправдывайся, — обрывает мужчина без какого либо стеснения. — Райан, выйди. Нам с Чонвоном нужно поговорить.       Райан фырчит, прежде чем грузно подняться с кресла тяжёлым рывком. Его руки всё ещё удерживают, прижимая к широкой плоскости крепкой груди, сестру, что так и заснула под тихие голоса, разрывающие удушающую теплоту комнаты. Вконец растерянный, Чонвон наблюдает, как, поравнявшись с сыном, господин Пак осторожно оглаживает макушку Хасиэль одним-единственным движением. Райан быстро шепчет ему что-то на ухо.

⊹──⊱✠⊰──⊹

       — Хасиэль не справляется с корейским.       Словно в доказательство своих слов, помимо распечатанных специально для девчушки листов с заданиями, исписанных кривым неумелым детским почерком, рукой, которая даже до конца не заучила ещё, как ручку держать, которые господин Пак внимательно изучает строгим взглядом, прищурившись сквозь очки, Чонвон кидает на стол следом раскрытую тетрадку, пестрящую листами, испещрёнными мелкой клеткой. Вместо собранных в хотя бы простые слова иностранных букв — забавные рисунки, наспех начерченные синей пастой: в углу виднеется солнышко с типично торчащими вниз палками лучей, под ним — растущий из-под земли цветочек, раскрывшийся крупными лепестками круглого бутона.        — Господин Пак, — выдохнув, Чонвон складывает руки на груди. — Она умная и послушная, вы хорошо воспитали её, но, при всём уважении, я был прав, когда говорил вам, что ей пока неподвластен корейский. Она не тянет эту программу. Иностранные языки начинают учить минимум хотя бы лет с четырёх, — чужой взор быстро и безразлично оглаживает его с головы до ног, и тело обдаёт холодом, но Чонвон не поддаётся. — Вы требуете от неё слишком многого.       Господин Пак молча пялится на листы пару секунд, кажется, увидевший всё, что ему нужно, прежде чем с шелестом опустить их на столешницу.        — Райан останется на твоём попечении.       Вспыхнув, Чонвон сглатывает скопившуюся во рту слюну и быстро и грубо проводит по тыльной стороне правой ладони, стирая всё ещё мокрые остатки слюны с губ подростка на его коже.        — Райан хорошо справляется. Мне нравятся его успехи. Я думаю, я смогу выполнить вашу просьбу в его случае.       Господин Пак не реагирует на его слова и не комментирует их. — Ты не должен поддаваться его забавам и давать ему прикасаться к тебе больше, чем того дозволено.        — Он флиртует со мной.        — Он смеётся над тобой.       Чонвон хмурит свои аккуратные, выщипанные до идеальности, бровки. Чонвон пахнет ванилью и любит красить глаза блестящими, цвета морской волны, тенями, намазывая ими лицо, как хайлайтером, хлопать длинными загнутыми вверх ресницами, накрашенными тёмной тушью, и душиться персиковым парфюмом, к которому господин Пак незаметно принюхивается, едва втягивая носом воздух, и втихую млеет.        — Чонвон, — зовёт он, совсем не заботясь о том, что Чонвон может о нём подумать. В ответ пищат знакомое и слабое: «Да, господин Пак?..» — Твоя течка приближается. Я слышал об этом не единожды, и твой запах усиливается.       Чонвон замирает: ему кажется, что в такой ситуации он совсем не знает, что говорить или делать, не научен чему-либо вообще. — …да. Да, я думаю, она уже скоро будет. Но почему вы меня об этом спрашиваете?       Почти неслышный выдох срывается с уст взрослого альфы, сглотнувшего скопившуюся от нервозности во рту слюну. Выдох, полный несвойственной для него надежды, раскрывает его тонкие губы, когда мужчина толкает Чонвона к письменному столу, да так, что тот бёдрами в острый край тонкой столешницы впивается. Чонвон ахает; он пытается сопротивляться, сначала кладёт руки поверх чужих, а после сдаётся, намереваясь искать поддержку в чужих сильных плечах, но большие мозолистые руки альфы действуют быстрее: узловатые пальцы альфы заламывают тонкие руки омеги над головой, крепко сжав его запястья. Колено мужчины опирается по другую сторону от чужого хрупкого тела, прижимаясь ко краю столешницы и перекрывая любые пути к отступлению.        — Господин Пак?..        — Молчи, — мужчина обхватил шершавой рукой подбородок Чонвона, скользя по линии его челюсти. — Всё это время… Вспоминая минувшую ночь… И твои губы… Не могу без тебя, не могу и ни минуты.       Он прижался щекой к пухлой щеке Чонвона, запрокидывая после голову юноши, чтобы спуститься жадными губами к тонкой лебединой шее. Веки Чонвона опустились, трепеща; он сдержал меж губ стон, плавясь в руках неосознанно любимого и желаемого мужчины, как когда-то позволяя тому творить с собой запретные, безумно грязные и ужасно грешные вещи.        — Хочу свидание, — рычит альфа на ухо. — Хочу с тобой вечером.        — Господин Пак… — Чонвон начинает приходить в себя, и его бёдра ёрзают на бесстыдно смятых листах. Он чувствует руку, упёршуюся рядом с его правым боком, касается её округлым бедром случайно, но этого достаточно, чтобы хватка мужчины на запястьях усилилась ещё пуще. — Подождите, я… я не могу так.       Господин Пак не оказывается удивлён этим ответом. Тёплыми губами выцеловывая шею, он прижимается тонким ровным носом под кадык. — Я знаю, знаю, прости меня. Но ты совершенно неотразим. Я схожу с ума, когда смотрю на тебя. Каждый раз, когда я прихожу забирать дочь, и ты встречаешь меня, каждый раз, когда я думаю о тебе, я проклинаю жизнь за то, что не могу прямо сейчас схватить тебя и раздеть.       Чонвон тяжело дышит, открывая, наконец, веки; они оба — что Райан, что его отец — правы: он щурится абсолютно по-кошачьи от ударившего в глаза пусть и неяркого, но всё же света. Господин Пак немного отстраняется, чтобы взглянуть в его лицо. Он тяжело дышит, его острый кадык ходит ходуном.        — Ты согласен?        — Согласен на что?       Кажется, мужчина хочет ударить его по лицу. — На свидание. Я приглашаю тебя в ресторан. Дорогой ужин, красивый вид на город с высотки. Что скажешь?       Чонвон усмехается. — Ужин в ресторане? Символическое свидание перед сексом? — он качает головой. Предложение звучит и в голове рисуется сочными образами, пусть и отдалённо мимолётными, весьма заманчиво, но он не хочет снова вот так. — Нет, господин Пак. Мне хочется… — омега заминается, ведёт плечом застенчиво и совершенно очаровательно. — Чего-то большего. Понимаете? — Чонвон поднимает на мужчину свои сверкающие кукольным блеском стеклянные глаза. — Я знаю, возможно, вы подумаете, что мне ещё мало лет, и я не видел жизни, но почти всё это время я мечтал о настоящей любви. И это, — его колено мимолётно задевает кожаный пояс тёмных джинсов господина Пака, туго затянутый металлической, поблёскивающей серебряным блеском пряжкой. — Не то, чего я хотел бы навсегда.       Вопреки его ожиданиям, по своему обыкновению молчаливый и агрессивный, не слишком дружелюбный, господин Пак усмехается. — Ты очарователен. Ты так цветущ в своей юности, — он упирается лбом в лоб Чонвона. — Я сделаю то, что ты захочешь. Я найду что-нибудь, что удивит тебя намного больше.       Чонвон усмехается, а в животе тянет негой наслаждения от мужчины напротив, пышущего уверенностью и такой самодовольной любовью. — Ловлю на слове, господин Пак. Но тогда, когда мы впервые встретились, вы утверждали, что я — просто маленький глупый мальчишка.       Глаза взрослого альфы коротко сверкают вспыхнувшим огнём в знак не то насмешки, не то соглашения. — Тебя это не смущало, когда ты, семнадцатилетний, решился раздвинуть передо мной ноги.        — Я не смог сделать даже этого, — выдыхает Чонвон. — Вы сковали мне лодыжки наручниками.       Это смешно, и он смеётся прямо господину Паку в лицо. Он знает, что господин Пак до сих считает его маленьким глупым мальчишкой, и, вероятно, всегда так считать будет. Но на душе почему-то сады цветут.