Якудза

Ты засела так глубоко В моё сердце, так глубоко Я не в числе всех тех дураков, что болтают без умолку

      Нишимура, мать его, Рики.       Сону пялится вперёд, перед собой, совершенно, кажется, не замечая того, что происходит вокруг. Юко сидит на его узкой спине, абсолютно не тяжело придавливая его к полу своим маленьким весом, раскинув ноги по бокам, и издаёт звуки, отдалённо напоминающие бульканье. В обеих пухлых ручонках, сморщенных подобно маленьким паучкам, он сжимает два маленьких игрушечных самолётика, воссоздающих собой разные модели, но оба претерпевающих сокрушительное поражение в борьбе друг с другом.        — …на, на! Получай!       Сону усмехается — судя по преувеличенно грозному тону мальца, над его головой происходит настоящая битва. Юноша растерянно оглядывается по сторонам. Комната выглядит нелепо серо из-за своей будто преувеличенно чинно-благородной, выдержанной в богатом строгом стиле атмосферы, и по ощущениям словно занимает даже больше пространства, чем их с Чонвоном маленькая японская съёмная квартирка довольно близко к центру Окаямы, в глубине одного из её густо заселённых районов. Широкий стол из гладкого тёмного дерева пустует — на плоской столешнице, той, что находится выше ярусом и над второй, нагнутой по правую руку, возвышается, светлеет макбук с белоснежной иконкой надкушенного яблока, выведенной на крышке углублённым рельефом. За широким массивным креслом с посеребрёнными кончиками подлокотников возвышается открытый книжный шкаф, чьи полки уставлены отнюдь не книгами — напротив, в толстых переплётах теснятся серые, как на подбор, одинаково скучные папки с документами, и отчего-то Сону думает, что действительно не хочет узнавать о том, что они из себя представляют.       Неподалёку от письменного стола, позади, располагаются размещённые подле друг друга низенькие кресла, темнеющие на белом пятне гладкого светло-серого фактурного пола благородно кожаной чёрной обивкой, окружая собой такой же невысокий и, наверное, до жути неудобный из-за своего размера журнальный столик, из ровной, как водная гладь, столешницы которого словно торчит, возвышаясь над ней, лаконичный букетик белых лилий в маленькой пузатенькой вазе.       Вид из панорамного окна, прозрачным, натёртым до блеска, стеклом отгороженный, пестрящий множеством огоньков, словно усеивающие ночное небо звёзды, рассыпавшихся по погружающемуся в вечернее сумасшествие городу, окутывает Окаяму. Он сериальный, настолько вылизано книжно-сериальный, что Сону становится не по себе. Он не чувствует себя в безопасности в этом месте.       И это ещё сильнее пугает.       Отрешённый, Сону даже не замечает, как в порыве следования за игрой и выстроенным в голове неудержимыми фантазиями сюжетом, Юко нечаянно ударяет его по голове, и приходит в себя лишь в тот момент, когда сидящий на нём малыш лезет извиняться. Юко шлёпает липкие ладони поверх его тёмного затылка, совершенно обескураженный и разозлённый на себя, откидывает по сторонам потерпевшие, видимо, окончательное крушение самолётики, и состраивает совершенно несчастное выражение лица.        — Нуну, прости меня!.. — он гладит Сону по волосам лихорадочно, в извиняющемся жесте, так, как умеет. — Я не хотел ударить тебя… Случайно… Не хотел…       Сону усмехается скорее себе, прежде чем с улыбкой прикрыть глаза и очарованно покачать головой, абсолютно отданный на милость прелести этого малыша. — Всё в порядке, Юко, я не обижаюсь. Я даже не заметил, что ты ударил меня.       Но Юко такой расклад событий приходится в высшей степени не по нраву. Настроенный решительно, мальчишка скатывается со спины омеги, чем заставляет омегу, ахнув, рассеянно, уже заученными движениями, подняться с пола рывком и усесться на сложенные к трогательно прижатым друг к другу икрам колени. Сону растерянно наблюдает, опустив голову, как Юко, фыркнув, методично отряхивается от несуществующих пылинок на до блеска вылизанном полу, а после, не удосужившись встать на ноги, шлёпается ладошками и ползёт к омеге.       Он потеет в своём свитшоте любимого серо-голубого, с тёмными вкраплениями странно плотной ткани, цвета, плотно прилегающем к пухленькому животу, при внимательно брошенном взгляде провисающему совсем немного, когда шлёпается корпусом на колени юноши, прижимаясь к полным бёдрам Сону, обтянутым облегающими джинсами.        — Нет, ты прости меня, Нуну… — его тело тёплое и ароматное, пахнет сладким парным молоком, хотя, казалось бы, Юко уже давно не вскармливают грудным молоком.       Сону знает, как пахнут новорождённые — знает, ведь сам кормил своего малыша. С накрывшими голову воспоминаниями о разговоре с господином Нишимура тоской о человеке, которого ему, наверное, никогда в жизни больше не удастся увидеть, сжимается размером со спокойно лежащий на его колене детский кулачок израненное сердце.       Юко смотрит на него выжидающе, задрав свою маленькую головку вверх, и Сону почти заученными движениями на повторе усмехается и прикрывает глаза, качая аккуратно головой. — Всё хорошо, Юко, я не обижаюсь. Видишь? Не злюсь. Ну, давай, иди сюда.       Он аккуратно подхватывает мальчонку под мышками, помогая ему передвигать коротенькими пухлыми ногами, и Юко ещё слишком мал ростом, чтобы смочь свободно куда-то забраться, но у него получается это сделать, хмурясь, нелепо закидывая ноги на чужие бёдра, как обезьянка, но получается. Поёрзав на Сону, улыбающемся ему так же мягко и солнечно, Юко усаживается на него и трепетно прижимает головку, мягко растрёпанную поражающе густыми тёмными кудрями, к худой груди юноши, на которой под любимым полосатым кардиганом и тонкой светящейся кожей пальцем можно пересчитать кости грудной клетки.        — Мне нравится, как ты пахнешь, — лепечет Юко будто полусонным голосом, и вправду успокоенный чужим ароматом. — Мне больше никто не нравится из тех, кто у отца… Только ты.        — Кто у отца? — Сону хмурится, не на шутку смущённый такой формулировкой. — О чём ты говоришь?        — …Сону?       Ах. Ах… Чёрт, он слышит голос Даики, всё ещё маячащий где-то в дверях кабинета, будто сквозь воду. Озадаченный словами Юко, Сону едва ли мог уловить копошение почти напротив, но теперь глаза поднимает, отвлечённый.       Даики выглядит немного более празднично, лаконично и даже строго, чем в обычные дни, когда приходит забирать младшего брата из детского сада в небрежно накинутой на крепкое тело толстовке, вытянутый на высоком стане силуэт которой пестрит разноцветными причудливыми буквами, и драных джинсах-трубах. Теперь под длинной крепкой шеей юного альфы, остро обтянутый кожей кадык на которой всё время плавно передвигается снизу вверх и наоборот то ли из-за нервозности, а то ли из-за ещё чего, повязан под воротником белой рубашки двухъярусный бант из белой хлопковой ленты. Он одёргивает полы тёмно-синего жилета, как никогда подходящего к его холодным тёмным глазам, и недоуменно склоняет голову вбок, словно бы и не ожидал увидеть… объект своего обожания здесь.        — О, братик, — лепечет Юко под подбородком замершего Сону. Он вытягивает вперёд ладошку и машет ей Даики, на чьём лице выступает небольшая приветственная улыбка, обдавшая теплом. — Привет, Даики-сан.        — Привет, малой, — глаза быстро шныряют выше, к хорошенькому лицу омеги. — Сону, что вы здесь делаете? Я не ожидал увидеть вас здесь, тем более так поздно.       Кажется, они оба удивлены, но с подачи Даики Сону, которому удаётся немного прийти в себя, без труда сбрасывает карты. — Твой отец попросил меня посидеть с Юко после садика ещё немного за дополнительную плату, — омега коротко передёргивает плечами, когда младший непонятливо приподнимает одну бровь, не уверенный, как в действительности стоит воспринимать этот жест. — Но я не застал его здесь, когда приехал, поэтому мне открыла ваша горничная, — губы Сону неуверенно кривятся. — Он разве не предупредил тебя?        — Мне никто ни о чём не сообщал, — Даики качает головой. — Видимо, он не посчитал нужным сделать это. Так вы виделись с ним?        — Я думал, он на работе?..       Даики удивлённо фырчит. — Он не может быть там, он говорил мне, что сегодня вечером останется дома. Я ездил… к нему на работу, — маневрируя все айсберги и подводные камни, говорит мальчишка. — Его там нет.       Сону мычит, совершенно сбитый с толку. — Но он ни разу за несколько часов не обозначил своё присутствие. Я думаю, он бы сделал это, если бы был здесь, потому что он сам просил меня приехать.       Даики хочет уже было что-то сказать, секунда — и они оба застывают, удивлённые стоном, разнёсшимся прямо под ними словно в нескольких метрах под их ногами. Запальчивый, тоненький, срывающийся и отчего-то абсолютно противный, сопровождаемый горячим рваным выдохом, он врезается в уши дерзким ударом стального молоточка, потрясающего нервные окончания.       Выдохнув, Даики фырчит. На его лице сквозь светлые ровные зубы, раздвинувшиеся в оскале, выступает кривая улыбка. — Я же говорил: он здесь.       Встревоженный и ужаснувшийся, Сону потупляет глаза; кажется, Юко этого не слышал, как и их предыдущего разговора. Малыш прикорнул на тёплой груди, сладко посапывал, раздвинув пухлые губки, что натянули кожу щёчек, похожих на рисовые пирожки, и пуская слюни на кофту Сону, но у того не было времени или резона злиться.        — У вас здесь… не очень хорошая звукоизоляция, да? — неловко бормочет он, сжимая плечи, на что Даики хмыкает:        — Только комнаты, которые находятся друг под другом. В принципе, если отнести Юко в его спальню, он не проснётся от этого.        — Тогда… отнеси его, пожалуйста. И проследи за тем, чтобы хорошо уложить его в кровать. Я всегда делаю так во время их сончаса, но я не знаю расположения комнат в вашем доме.       Тараторя себе под нос, Сону спешно поднимается с пола — приходится поддержать Юко, всё же имеющего какой-никакой вес, под попу и за сгорбившуюся, широкую для его возраста, спину. Даики принимает брата на руки быстро и без копошения; подкладывает под него руки, аккуратно обняв крупной ладонью за затылок, устраивает его крохотную головку на своей груди, и прижимает к ней.        — Я надену на него его наушники для сна и вернусь к вам, Сону-сан, — бормочет он на выдохе.       Сону лишь кивает, и в его жесте прослеживается уловимая тревога, когда он моргает подростку, дав положительный ответ.       Ощутимое напряжение заставило скитаться по комнате из угла в угол, возмущая собой мимолётный поток воздуха, холодным ветром обдающий всё, что как-либо оказалось на пути его фигуры. Мечась, Сону остановился возле журнального столика.       Немного подумав, хоть мысли хаотичные и не удавалось в один клубок, растрёпанный лезущими из него нитями, никак собрать, он опустился в кресло. Мягкое сиденье прогнулось под его весом, вынуждая почти утопать в себе, но тонкая фигура, манящая изгибами даже издалека, не обмякла, напряжённая, как натянутая струна. Напротив: присевши, юноша подобрался, сжав бёдра и уложив на них свои подрагивающие побелевшие руки.       Стоны лились с первого этажа методичным тихим журчанием, в ушах отдаваясь как раскаты грома, и действовали на нервы. Возможно, и не только. Стоило лишь до него донестись обрывку фразы, отдалённо напоминающей что-то вроде: «Я готова, вставь его» — тело пробрало противным жаром, тёплым до тягучего чувства в середине груди и охватывающим тонким налётом корочки методично сжимающееся сердце. Сосало под ложечкой, Сону ахнул и сложил ладони возле лица, трогательно, не теряя своей элегантности, прикрывая ими скривлённые губы.       Его глаза щипало слезами, он сам не знал, почему, и, проклиная своё плотно взявшееся за по крупицам теряющую рассудок голову воображение, представил вырисовывающийся по одна за одной линиям образ господина Нишимура — Рики. Возможно, иногда Сону на какую-то виноватую, снисходительную секунду думал о том, так же соблазнителен и горяч ли Рики в занятии любовью — о, ну, может, просто трахом, — как в реальной жизни. Горят ли и сверкают остротой его раскосые, широко посаженные, горячие глаза, рассыпаются ли мокрые от пота, который плавленой карамелью блестит на медовой коже крепкого тела, волосы?..       В воспоминаниях остро сверкнули чьи-то глаза, грубый голос прошептал ему гулким змеиным шёпотом, как Дьявол, и Сону содрогнулся так, словно его подкинуло на кресле от удара электрошокером.       Зябко потирая плечи, он поёжился — стало неуютно, и в медово-карих глазах над припухшими веками затрепетали вполне реальные слёзы.       Даики появился пятью-семью минутами позже. Он замаячил в дверях своей высокой фигурой, и Сону, честно говоря, ему дивился: мальчишка выглядел внушительно крупным при всей своей худобе, но, зная и вспоминая господина Нишимура, он мог догадаться, от кого юному альфе досталось такое телосложение.        — Я всё, — Даики фыркнул, с размаху захлопнув за собой крепкую дубовую дверь.       Скрипнув петлями, она встала на место с громким отдающим в голову хлопком, и Сону поморщился. Виноватый взгляд Даики априори выглядел немного так, словно бы ему никогда не жаль за то, что он извиняется на самом деле.        — Я просто закрыл, чтобы оно меньше слышалось, но вряд ли это поможет, — он передёргивает худыми широкими плечами.       Сону мычит рассеянно. — Но, мне кажется, стонов больше не слышно…       Прикусив пухлую нижнюю губу, Даики возвёл тёмные глаза к потолку, словно прислушиваясь. После, хмыкнув, приподнял одну из широких тёмных бровей, чернеющих на его не совсем смуглом лице.        — Да, верно. Наверное, отец притупил свой эгоизм и попросил эту суку стонать потише.       Сону ахает, с сочувствием качая хорошенькой головкой, распираемой от сотни хаотично роящихся мыслей. Он знает, каким травмирующим опытом бывает тот момент, когда ребёнок слышит или застаёт своих родителей за интимными вещами, и Даики становится по-человечески жалко.        — Такое постоянно происходит, да?       Он удивлён последующими словами Даики, ведь реакция подростка на деле очень… спокойная. — На самом деле, это в первый раз, — он выглядит даже равнодушным к ситуации, и Сону становится за свою бурную реакцию немного стыдно. — Просто, блять, как же мне не нравится эта его тварь.        — Да что там за девушка такая? — Сону удивлённо приподнимает брови, вскочившие вверх непроизвольно, на что Даики усмехается не без вложенной в этот жест ядовитости:        — Не девушка, — он качает головой. — Женщина, хоть и молодая. Она… на пару лет младше отца, но я особо не вдавался в подробности. Противная до ужаса, с уебанским характером и таким же тошнотным писклявым голосом. Она сосёт из отца бабки, хоть и непонятно, зачем — сама успешная, зарабатывает очень большие деньги за счёт своей турбазы за городом, — мальчишка небрежно кивает куда-то в сторону окна, отчего его вьющиеся крупными кудрями обесцвеченные волосы слегка подпрыгивают. — Может, это чисто символически.       И Сону замирает, оглушённый этими словами. «Ерунда, это… — отчего-то мужчина заминается, однако отмахивается условным обозначением. — Турбаза моей знакомой. Пойдём, не надо здесь стоять.»       Так вот что он имел в виду под «знакомой», когда ушёл от ответа так быстро и без возможности задавать дальнейшие вопросы. Тогда казалось, будто ему было стыдно, но почему теперь испытывает эту неловкость Сону, сердце которого колотится, намереваясь пробить грудную клетку, так, словно он застал любимого за изменой? Во рту неприятно горчит остро-сладковатый привкус печали, и руки безвольно расслабляются на коленях, не в силах сжимать боле штанины джинсов.       Даики разглядывает его пару секунд, прежде чем приблизиться, перебирая по полу своими длинными ногами — крупные ступни скользят из-за надетых на них обыкновенных белых носков. Его высокая фигура тенью закрывает плоско растянувшуюся под потолком люстру, в каждом из огранённых разными формами хрусталиков которой переливаются полоски сложенной вместе радуги, и Сону сглатывает непроизвольно, сжимаясь под чужим взором, острым и неуловимым.       Даики выглядит унылым и отстранённым. Он видит эмоции Сону — конечно видит, и от них ему самому погано становится. Сону правда очень жаль; мальчишка таскает ему дорогие подарки и заботится о нём гораздо больше, чем его отец, который заставляет Сону чувствовать себя загнанным в угол зверьком. Но он никак не может ответить пятнадцатилетнему мальчишке взаимностью.       Даики плюхается на пол прямо рядом с его ногами; ахнув от неожиданности, Сону прослеживает за ним внимательным взглядом расслабленных глаз. Он пугает не так сильно, как грохнувшийся оземь ребёнок, но настораживает всё равно — настораживает, когда Даики прислоняется спиной к основанию кресла, на котором сидит омега, и без стеснения прижимает пушистую белёсую голову к его округлому полному бедру, укладываясь на него впалой карамельной щекой.        — Я не собираюсь приставать к вам, Сону, — откровенно говорит он, оставляя символический поцелуй на плотно укрытом штанами бедре. — Просто дайте мне так посидеть, пожалуйста. Хоть немного… Пожалуйста…       Он не претендует на Сону, не лапает его грязно и не усмехается довольно, получив желаемое; он касается мягко, осторожно, оборачивая юношу под сжатыми ногами длинной левой рукой, и узловатые грубые пальцы опускаются на чужие белые ухоженные руки.        — Она почти всегда пьяна, — внезапно возобновляет Даики тот разговор, нить которого, честно говоря, Сону уже давно потеряна. — Каждый раз, когда я встречаю её, она полуголая и бухая и норовит потискать меня за щёки. От неё несёт перегаром, что кажется, будто таким крепаком табун можно свалить, — мальчишка усмехается. — Меня блевать тянет. Она и к Юко раньше приставала, но он всегда прятался в моих руках, и она, кажется, довольно скоро поняла, что он её на дух не переносит.       Его пальцы методично, неспешно перебирают маленькую руку Сону, узко сложенную на свободное бедро омеги аккуратно и элегантно. Юноша выдыхает едва слышно, и в его тоне прослеживается какая-то едва уловимая жалость, прежде чем опустить на светлую макушку Даики вторую руку, аккуратно высвободив её из захвата того.        — И много таких у господина Нишимура? — осторожно интересуется он, боясь, что может задеть что-то внутри Даики. Но они оба понимают, что его ответ заденет скорее самого Сону, когда Даики, хмыкнув, кривит губы в упрямую линию.        — О, очень. Он называет всех своих подружек-любовниц сестричками, — выплёвывает Даики сочащиеся ядом слова. — Контингент разный, по возрасту и национальности… Боюсь, что заделает ещё одного ребёнка.        — Юко отягощает твоё существование?       Вопрос задан без агрессии и претензии, а любимые тёплые руки, перебирающие волосы и прочёсывающие подушечками пальцев кожу головы, вынуждают немного разомлеть. — Не отягощает. Я люблю его, но не секрет, что все вокруг думают, что младший ребёнок господина Нишимура — ребёнок «от какой-то шлюхи». Но я ведь знаю, что он не от шлюхи, — Даики поднимает на него глаза, заставив выпутать ладонь из своих густых жёстких волос. — Я знаю, что он от прекрасного человека, которого просто заставили потеряться.       Он смотрит на него снизу вверх и улыбается с теплотой, а в его взгляде такая мрачная грязная чистота, что Сону бросает в пот. О чём он говорит? Нервный, омега сжимает кончики пальцев юного альфы сильнее, почти до посинения стискивая, хотя, казалось бы, это мальчишка первый захотел сцепить их руки.       Без предупреждения Даики отталкивается от пола, чтобы подняться и, отпрянув от Сону, отшатнувшегося вглубь кресла, отстраниться от него. Он останавливается напротив стены, невольно обнимая себя за локти.        — Скажите, Сону, — задумчиво начинает он, бормоча. — Вы ведь хотели бы оказаться на месте этой женщины, да? Вам ведь правда… нравится мой отец, да?       Сону вздрагивает, росы мурашек методично тянутся по телу невесомыми щекочущими каплями. — Ч-что ты имеешь в виду? — переспрашивает он дрожащим голосом, ненавидя себя за то, что заикается. Даики усмехается сам себе.        — Чтобы мой отец трахал вас вместо неё, — беззастенчиво бросает мальчишка. — Он говорит, что никак не может найти того, кто ему люб, но я-то знаю, что он уже давно нашёл на самом деле, и теперь единственная цель, которую преследует — представляет на месте любой своей подружки вас, надеясь, что когда-нибудь вы всё-таки окажетесь под ним. Знаете, вы заставили меня думать об этом, и мне кажется, я и сам был бы больше рад такому раскладу, даже если вы знаете о моих чувствах к вам, — он не видит, но почти чувствует, как Сону, оказавшийся в неловком положении, сжимается в кресле за его спиной. — Если любишь — отпусти, там, всё такое, — Даики передёргивает плечами.        — …мне жаль, Даики, — после того, как удаётся немного прийти в себя и подобрать слова, Сону выдыхает. — Но тебе всего пятнадцать. Ты слишком маленький для того, чтобы я думал о тебе.       Альфа усмехается. — Конечно. Безусловно. Я заведомо знал, что вы выберете моего отца, как только его встретите, потому что вы сами выглядите как тот, кому нужен кто-то немного постарше. Да и зачем копия, когда есть оригинал, правильно? — он весело фырчит. — Но знаете, теперь я хотел бы попросить вас кое о чём. Первая просьба за всё время, которое я знаю вас, и, возможно, вам будет сложно ей последовать, — Даики выдыхает. — Но вы должны будете, хорошо?       Сону весь подбирается, напрягается в кресле, сжимая ладони меж греющих руки мягких бёдер. — Чего ты хочешь?        — Я всю жизнь живу по традициям. Но эти традиции, они, как бы сказать… не только моей семьи. Это те традиции, которые нельзя нарушать. И я… не приезжайте, — оборвав себя на полуслове, Даики, наконец, оборачивается. Его глаза горят ужасающей решительностью, а полные губы оказываются сжаты в упрямую линию. — Пожалуйста, послушайте меня, никогда не приезжайте сюда больше. Отцу не нравятся безотказные — это написано у него на лице, но вы… У него уже зуб на вас, поэтому устраните это как можно скорее. Я постараюсь сделать так, чтобы вы больше никогда не видели его — я буду убегать со школы раньше, я буду мчаться на всех парах, чтобы успевать забрать Юко, я пожертвую учёбой, лишь бы он не вернулся в ваш детский сад снова. Если я не могу быть с вами, перед тем, как отпустить, я буду честен с самим собой и сделаю всё, чтобы моя любовь не пострадала, и уберегу вас от самого страшного, что могло снова встретиться вам на пути — моего отца, — тараторит Даики. — Не приезжайте, Сону.       Выдав всё, как на духу, он переводит дыхание, спешно прижав крупную мозолистую ладонь к вздымающейся груди. Изумлённый, Сону глядит на него, вылупившись широко распахнутыми, немного выпученными глазами. Он абсолютно потрясён чужими словами, и руки трясутся от того, что совсем, совсем не понимает смысла и значения. Всё как будто смешивается в одном адском котле, переходя за линию допустимого, и сжижается в один жуткий кричащий колодец голосов, терроризирующий голову катком.        — …Даики?       Очерченная позади юного альфы фигура возвышается над ним с каждым приближающимся шагом. До блеска начищенные лакированные туфли, поблёскивающие тупыми кончиками, отдают мерный ритм в стенах пустого, возвышающегося над головой высокого коридора, внушая неподдельный страх совершенно каждым ровно отточенным жестом.       Рики показывается в дверях своего кабинета, и у Сону перехватывает дух. Видеть его без маски, влажной от мокрого дыхания и блестящей на губах слюны — это одно, но лицезреть его с голым торсом — совершенно другое. Сону влажные губы, на которых остатки блеска к коже липнут, сжимает в упрямую линию, бесстыдно разглядывая рельефный пресс на подтянутом животе, чьи кубики тонко перетекают в косую линию чужой карамельной кожи, исчезающую за массивным, отделанным многочисленными серебряными заклёпками кожаным ремнём.        — Вы говорили о чём-то? — Рики приподнимает бровь, окинув худую фигуру сына неряшливым взором, на что Даики фырчит:        — Ничего серьёзного, — и быстро переключается с темы: — Она уже ушла?        — Мгм. Ушла. Можешь гулять где хочешь.       Эти слова были сказаны с мимолётной издёвкой, промелькнувшей в белоснежном оскале, и Даики немного отпрянул ближе вглубь комнаты. — Отец, ты ведь знаешь, что я терпеть её не могу. Ты можешь хотя бы не приводить её сюда в следующий раз?       Рики хмыкает, складывая натренированные руки, под кожей которых играют выпуклые округлые мышцы, на груди. — Я тоже терпеть не могу твои результаты тестов в школе, Даики. И что мне теперь говорить? Чтобы ты не возвращался домой?        — Айщ! — рычит Даики. — Да чтоб тебя!       Он резким рывком покидает комнату, толкнув отца плечом, что выглядит больше как намеренное причинение боли, нежели случайный, выданный в порыве неконтролируемой агрессии, жест. Пошатнувшись слегка, Рики усмехается; он прослеживает путь сына, скрывшегося в тёмном коридоре, длинно тянущемся на многие метры, и продолжающего бормотать себе под нос полные злобы ругательства, пару секунд, прежде чем обернуться к Сону.        — Вы жестоко поступаете с детьми, господин Нишимура, — наконец, решается подать голос омега, ведь кажется, будто мужчина ждёт от него чего-то. Он опускает голову так, что видно только его трогательно вскинутые кверху глаза, очерченные плавно изгибающимися линиями, и маленький прямой нос.       Рики смеётся, дразняще склонив голову вбок. — Жестоко?        — Жестоко, — попугайничает Сону на выдохе. Рики приподнимает одну бровь. — Вы не подумали о том, что ваши сыновья могут услышать то, как вы занимаетесь сексом, и это здорово повлияло бы на их психику. Особенно Юко. Он бы чувствовал к вам отвращение. Кажется, будто вы вообще делаете всё спонтанно и совершенно не думаете никогда и ни о чём.       Дерзко? Возможно, но Сону уже рубит с плеча и не может зажать меж зубов свой язык без костей, несмотря даже на то, что нутром чувствует надвигающуюся угрозу.        — Справедливости ради, я не знал, что ты здесь, и думал, что Даики ещё не вернулся со школы, а Юко спит в своей комнате.        — Вы сами приглашали меня посидеть с Юко, — огрызается Сону. — Но даже дверь мне открыла ваша горничная. Как можно забыть то, о чём просил буквально прошлым вечером?        — Я удивляюсь тебе.        — А я удивляюсь, отчего ваша память столь плоха. Может, мне не стоит больше приходить?       Сону поднимается с кресла резким рывком вверх более уверенно и решительно, чем его держат ходящие ходуном жалко трясущиеся ноги. Рики надвигался, приближаясь к нему, так, будто большая пантера собиралась сожрать маленького-маленького оленёнка.        — Ты меня шантажируешь? — Рики раздвигает губы в десневой улыбке, жутко обнажая ряды белых ровных зубов. — Ха… Он меня шантажирует.       Сону рвано выдыхает, стараясь сохранять крупицы былого самообладания, от которого не осталось и следа. Он едва успевает взглянуть на альфу, прежде чем неуклюже столкнуться с его большими руками. Рики зажимает Сону в клетке своей широкой накаченной спины и крепких шершавых ладоней; омега пищит, оказываясь в его крепких объятиях.        — Ты хотел быть на её месте, да?        — Даики был прав, вы эгоистичен, господин Нишимура, — выдыхает Сону. — Даже сейчас вы думаете только об одном. Что мне нужно сделать? Как я должен себя вести? — он берётся за большую руку Рики, придерживающую его за челюсть. — «Я готов, вставь его!» — пищит, имитируя чужой голос и двигая чужой сжатой рукой так, словно это делает Рики. — Так что ли? Этого вы от меня хотите?       Рики криво усмехается, и Сону трепетно прижимает пухлые молочные бёдра друг к другу, руками несмело скользя по чужой грудной клетке, чтобы не подпустить альфу к себе вплотную. Он обожает вид Сону — это здоровое сочетание маскулинности и феминности очаровывает своим выражением; в нём всегда есть сила, которая привлекает внимание к нему.       Он старается не ухмыляться тому, как Сону невольно, нерешительно приподнимается на носочки и пытается качнуться вперёд, чтобы несмело обнюхать его в ответ. Низкий гул грубого голоса заставляет вздрогнуть. Слова застревают на кончике его языка, но он останавливается, когда чувствует резкий запах Рики; теперь, тяжёлый и густой, он накрывает с головой куполом до такой степени, что он словно покрывает его рот чем-то сладким.       Рики сжимает губы. — Что Даики говорил тебе?        — Это не ваше дело.        — Я спрашиваю тебя, о чём вы разговаривали.        — …я ничего вам не скажу.       Без предупреждения Сону вырывается из чужой ослабшей хватки, владельцу которой стоило на мгновение потерять бдительность, чтобы упустить свою добычу. Он отворачивается спиной к альфе, к окну, из которого открывается панорама сверкающего вечернего города, безуспешно пытаясь унять бешено бьющееся сердце.       Ему не дают уйти: руки останавливают, обнимая его со спины, и чужой нос утыкается между лопаток. Рики прижимает его к своему обнажённому торсу, потираясь гладкой кожей нагой груди о худую спину, и Сону забавно при мысли о том, как ему приходится вытягивать вниз шею, чтобы соответствовать чужому росту.        — У меня есть для тебя предложение, — забормотал горячим шёпотом низкий тон позади.       Сону вздрогнул. — Что?       Кожу талии начинает жечь, словно бы их кусают тысячи и тысячи маленьких противных насекомых, а Рики не даёт опомниться: свободная рука хватает Сону за плавно изгибающуюся линию челюсти. Мгновение — Сону не успевает закрыться: Рики впивается зубами в кожу его лица.       Сону вскрикивает, когда Рики отстраняется с развязной улыбкой. Он слизывает с одного из своих белых, идущих ровным рядом зубов, каплю яркой крови Сону, выступившей на его коже.        — Хочу пригласить тебя кое-куда в пятницу. Поедешь со мной?        — Куда?        — Можно сказать, закрытое мероприятие. Я ручаюсь за то, что ты будешь в безопасности. Считай это нашим первым свиданием.       По его тону можно понять, что он не ручается за безопасность Сону. Грудь омеги вздымается: он тяжело дышит, короткими и резкими рывками прерываясь, чтобы восстановить дыхание, словно после безудержно преодолённого марафона, а сосущее ощущение тянет, теплится в груди тошнотворной горячей горечью.       Он чувствует, как в его бедро сзади тычется что-то твёрдое, вспоминает резкий глубокий сухой поцелуй у берега озера, методично, словно уже на постоянной основе, сверкающие на подкорке сознания неуловимо знакомые глаза, обладатель которых теперь посмеивается, обдавая горячим дыханием его затылок, вспоминает мольбы Даики, чьё искажённое гневом выражение лица бьёт по собственному, и выпаливает, словно уже этот ответ заложен на автомате и само собой разумеется:        — Поеду.