Перелетные птицы

30 декабря 2023

Элиас

      В библиотеке было почти пусто. Элиас сидел на своем привычном месте, рисуя короткие черточки на пустой странице журнала посетителей. Социализируйся, Элиас, ходи на работу, крутилось у него в голове. Вот он и на работе — и кто тут, что тут? Слава богу — почти никого, ничего. Он выбрал самую лучшую в мире работу — пускай платили и скудно, но помимо своей небольшой квартиры и студии только здесь он мог чувствовать себя так комфортно. Забавно, что даже на рабочем месте он чувствовал себя больше как дома, нежели в квартире, которую снимал уже почти четыре года. Не было места, которое он мог бы со стопроцентной уверенностью назвать своим домом, но у библиотеки все же были самые высокие шансы, чтобы на это звание претендовать: огромные залы, высокие потолки. Литература, всюду литература, какая хочешь, о чем хочешь, подарочные издания, люди, периодически приходящие и уходящие, напоследок бросающие свои «спасибо», часто сопровождаемые улыбками. Огромные окна, лестницы, столы из красного дерева. Подпишите вот здесь, пожалуйста, и это тоже, история у нас вон там, да, прямо за эзотерикой… библиотека напоминала Элиасу о доме. Хотел бы он, чтобы о доме ему напоминали не холодные столетние стены и резные двери, не тяжелая мебель, что старше его раз в пять, а запах вот-вот испечённого печенья и смех, столько смеха, что он живет в каждой комнате. Но были только стены. И двери, конечно же двери тоже.       За день пришло всего три человека.       — Худший показатель за год, — сказал Элиас, закрывая журнал.       — Да и какая разница, — ответила Кейт, — мы же государственная библиотека. Лучше уж так — знать, что люди готовятся встречать новый год, чем наблюдать тут одно за другим одинокие лица.       — Угу, — кивнул он.       Уходить не хотелось. Он сказал Кейт, что ему нужно убраться в детективах и еще чуть-чуть пройтись по биографиям музыкантов, и тогда он пойдет домой. Она спросила, уверен ли он в том, что может сегодня задерживаться, потому что навести порядок можно и второго числа, и третьего, и вообще в любой день, на что он ответил мягким, но однозначным — я закрою.       Она пришла в половину восьмого. На двери — табличка «мы закрыты» — но когда-то давно он сказал, что на нее эта табличка никогда не распространяется, где бы он ни был. Толкнув дверь и убедившись в том, что он об этом не забыл, Клара рассмеялась, и смех этот стремительно врезался в сердце Элиаса, стоящего на восьмой ступеньке лестницы, ведущей к фантастике, а дальше только к звездам.       — Клара, — сказал он негромко. Оборачиваться, чтобы удостовериться в том, что это правда она, нужды не было никакой, — мы закрыты.       — Знаю-знаю, привет, Эли. Я принесла вино.       — Но пить я его буду одна, это ты хотела сказать? — он принялся спускаться, держа в руках «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна. Как она вообще тут оказалась? Не в фантастике, в его руках. Ну да ладно.       — Именно так, — грустно вздохнула Клара.       Она надеялась услышать что-то вроде: «Отлично! Наливай, сейчас только принесу бокалы, точнее — стаканы, бокалы у нас тут не водятся», но нет. Расстроил ее, конечно же, не тот факт, что пить придется в одиночестве.       — Да, я все еще их принимаю, — подтвердил Элиас.       Вино было лишь предлогом узнать про таблетки.       Клара села за длинный стол у окна. Она скинула с себя пальто, и Элиас негромко, но так, чтобы она слышала, вздохнул. Жаль, что он так медленно шел и не успел помочь ей с одеждой — вот бы быть теми руками, что сбрасывают темно-синий драп с плеч Клары, что ненароком могут коснуться ее шеи, ее волос…       — Снова ты так, — заявила она, присаживаясь.       — О чем ты?       — Так что там с Симоном?       — Так вот зачем ты пришла?       — Я пришла извиниться. Прости.       Она с такой легкостью произнесла это «прости». Так просто, так естественно эти шесть букв сложились в одно слово и слетели с ее губ — как «привет», как «будь здоров», как «у меня все отлично, сам как?». Его это тронуло. Прости, что разбил тебе сердце, Клара, подумал он, вот бы сказать это ей, сколько раз он уже намеревался, сколько раз уже вот-вот и… ничего. Почему он не может сказать это также просто, также искренне — ведь ему действительно жаль? Прости, что разбил тебе сердце, Клара. Прости, что во мне нет сил на это «прости». Прости, что я — это я, а не кто-то другой, что не такой сильный, совсем не смелый. Что такой холодный. Хотел бы я быть, как ты, но я — как я, и в этом мое проклятие.       — За что?       Она смотрела в окно, крутя в руках бутылку испанского игристого вина. Его любимого, Сегура Виудас. Она так надеялась, что он больше не принимает таблетки. Точнее, что ему больше не нужно их принимать.       — За рассылку. Я думала, что знаю, как лучше, но после твоего звонка… я была неправа. Ты всегда говорил мне, что хочешь просто иногда снимать для удовольствия, что хочешь жить самой обычной жизнью, и я…       — Клара. Эй, — он сел напротив, положив перед собой Жюля Верна. Клара посмотрела на книгу, поморщилась, — Не нужно извиняться. Без тебя у меня бы ничего этого не было, я имею в виду ни тяги к творчеству, ни студии, ни камеры…       Ни твоих нежных рук, ни запаха твоих волос, ни звука твоих шагов, вовремя поймал он на языке.       — Все бы у тебя было, и даже больше. Но я хотела поговорить, если не против. Откроешь?       В этом вся Клара — она принесет вам на работу свое «прости», но как только услышит «не нужно извиняться», больше заострять внимание на этой теме не будет. Она протянет бутылку вашего любимого вина, зная, что вам его пить запрещено, и скажет «откроешь?», а потом будет смотреть на вас так, как если бы смотрела на поезд, на который опоздала, «вот настолечко» разминулась — с досадой, но и облегчением от того, что можно наконец остановиться и бежать больше необходимости нет.       Элиас открыл вино и сходил за стаканом, но вместо него принес кружку Кейт, на которой по-французски большими красными буквами было написано: «Лучший, мать его, босс». Он знал, что Клара рассмеется, увидев ее. Он очень на это надеялся.       — И правда, мать его! — хихикнула она, — Кейт, по правде говоря, не с этой планеты.       — Почему же? — Элиас снова сел напротив, наливая шипящую жидкость в кружку для Клары. Маленькие пузырьки подобно призрачным вспышкам взрывались на его руках, подбородке… пассивное опьянение? Да, но вряд ли от пузырьков.       — Потому что с ума сойти можно сколько она тебя терпит! Сегодня выйду, завтра не выйду, сегодня хочу работать, боже, я так люблю свою работу, а завтра уже не хочу. Сегодня я здесь, а дальше восемь дней не отвечаю ни на звонки, ни на смски.       — Ты только что написала мой портрет лучше любого художника на Монмартре.       — Да, к сожалению я все это знаю не понаслышке. Скажешь, не права? Сколько раз за месяц ты появился на работе?       Элиас сглотнул:       — Сегодня — третий.       — Черт, Эли! — цокнула Клара, — То есть, — она начала загибать пальцы, — три раза ты вышел на работу, один день — вчера — в студию…       — В студии я был больше, чем один раз, ты ведь знаешь, я часто туда езжу.       — И что ты там делаешь?       Она знала ответ.       — Провожу время. Читаю, тестирую новые приемы со светом, де…       — То есть то же самое, что и дома. Не считается. Эли, ты за месяц контактировал с людьми всего четыре дня. Из тридцати одного — четыре.       — Ну, — он подался вперед, — думаю, наша сегодняшняя встреча вполне тянет на целый пятый.       — Эли, это серьезно. Тебе нужно найти кого-нибудь.       — К чему я уж точно сейчас не расположен, так это к отношениям.       — О боже, нет, только не отношения! Клянусь, Эли, если ты начнешь с кем-то встречаться, я явлюсь к бедняге домой с кучей красных флажков и не уйду, пока она не вразумится! Тебе друг нужен.       — У меня есть друг, — он кивнул на нее.       — Я не друг, и ты это знаешь.       Он кивнул, солгав, что это была проверка. Когда-то она сказала: «В день, когда я соглашусь стать твоим другом, звони в дурдом, потому что я никогда забуду то, что у нас с тобой было, а если я соглашусь на подобное, будет значить, что я забыла и за мной пришел старичок Альцгеймер.»       — Очень, очень жаль, что ты отказался от идеи групповой терапии. Ты мог бы, не знаю, подружиться там с кем-нибудь, вы бы помогали друг другу…       — С каким-нибудь психом?       — То есть ты — псих? — она обдумала сказанное, — Нет, ты не псих. И прекрасно знаешь, что на терапии не было бы психов, туда ходят люди, которым также плохо, как и тебе, которые также запутались.       — Мне это не нужно, я уже говорил.       — Я помню, поэтому и не предлагаю, а просто говорю, что жаль, что ты отказался. Надеюсь, когда-нибудь все же решишься. Но друг все равно очень нужен. И знаешь что еще? Ты тоже очень кому-то нужен. Я уверена в этом, ведь несмотря ни на что, мне удалось познать твое доброе теплое сердце. Ты был бы хорошим другом, Элиас.       — Что за откровенности? — он положил голову на сложенные перед собой на столе руки.       — Просто мне страшно, и хотелось бы, чтобы в твоей жизни был кто-то, кто будет писать по утрам, проверяя, в порядке ли ты, а если ответ не последует в течение получаса — он уже будет на пороге твоего дома с нарядом полиции вскрывать дверь, — если бы он ее не знал, то подумал бы, что она говорит серьезно. Но ее бравая бровь — вздернута кверху, голос — на тон ниже обычного. Сарказм. Или все же не совсем?       — Если мне каждое утро будут писать, спрашивая, в порядке ли я, я уж точно сведу концы с концами.       — Эли, — пригрозила она.       — Прости.       Какое-то время они просидели в тишине. Клара неспешно пила вино, из ресторана напротив доносилась приятная музыка. Впервые за долгое время Элиас почувствовал, как расслабляется, будто каждой клеточке его тела, привыкшей жить натянутой, как струна, дали внезапный, но такой необходимый отпуск.       Она смотрела на него. Он не прятал взгляд и смотрел в ответ.       — Скучаешь по ним? — спросила Клара.       — По веснушкам?       Медленный кивок. Еще один.       — Нет, наверное.       Это была ложь. Обычно он ненавидел лгать Кларе, но сейчас, в этот поистине красивый тихий вечер, эта ложь проскочила так естественно, что он даже удивился.       Он скучал по веснушкам. Но больше — по теплу Клариных объятий.       Второй бокал был опустошен. Вот бы он сейчас сидел рядом, а не напротив. Она положила бы голову ему на плечо, что-то промурчала бы под нос и закрыла глаза, а он бы вдохнул запах ее волос, и они, безусловно, пахли бы детским шампунем, что она так любит. И запах этот вернул бы его в ту ночь почти три года назад — ночь, что они провели в Монреале. Он вдруг безумно захотел дотронуться до ее бедер. Это желание вспышкой вспыхнуло так внезапно — и его легко было спутать с желанием ее самой, но нет, он хотел лишь коснуться ее теплой кожи, потому что, когда он делал это в последний раз, он и подумать не мог, что тот был последним. Если бы он только знал, если бы знал… Или все же знал?       — Как прошло вчера? Если не брать во внимание тот факт, что я все испортила, конечно.       — С Симоном?       — А ты вчера с кем-то еще за день поговорить успел? — съязвила она.       — Ты ничего не испортила. По крайней мере, я тебя опередил. Наверное. Не знаю, плевать.       Клара вздохнула и театрально закатила глаза:       — Что ты сделал?       — Ну, я ведь не знал, что он пришел по рассылке. Если бы знал, то вообще не стал бы с ним встречаться, потому что это нездорóво — знаменитому певцу в такую даль тащиться ради того, чтобы сняться у такого себе профессионала, скорее любителя, но да ладно, суть не в этом. Я попросил спеть, как обычно это делаю.       — И?       — И он спел, — произнес он так, будто эти слова были конечными в этой истории.       — Тебе не понравилось, как он поет? — сказала Клара, а потом с заговорщическим видом добавила, — Симон Эрикссон поет под фонограмму, а на деле у него и голоса-то и нет?       — Да нет же. Он сам поет. И поет очень красиво, меня даже это, не знаю, удивило в какой-то степени, потому что я…       — Потому что ты попсу не слушаешь.       — Потому что я попсу не слушаю, а если и слушаю, то не такую слащавую. Опять же, суть не в этом. Хоть спел он и хорошо, ну, по крайней мере, мне так показалось, песня сама по себе… он ее как-будто не хочет, отвергает, не знаю. Мне должно быть плевать, но ты же знаешь, какие я снимаю клипы. Мне эмоции и игра глазами важнее фона, нарядов и так далее, да и на большее у меня пока что размаха не хватит. А тут — ну что я ему сниму? Клип, где он просто стоит и смотрит в камеру, рассказывая о прекрасном лете, в которое так хотел бы вернуться, а выражение лица такое, как будто я на него дуло вместо объектива наставил?       — Стоп-стоп, Эли, что конкретно ты ему сказал? И как ты это сказал?       — Я сказал, что мы не сработаемся, и вообще это не его песня.       Она рассмеялась. Звонко, немного кокетливо — с этого смеха началось их знакомство. Как давно это было. Как будто это было вчера.       — Что смешного? — спросил он.       — Ты сказал ему, что не хочешь с ним работать, да еще и таким тоном, полагаю, — последние два слова она произнесла пародируя этот тон. Получилось почти идентично, — Боже, Элиас, представь реакцию этого парня! Как будто это ты знаменитость, не он, как будто он приехал не на съемки, а на конкурс талантов, а ты, опытный старик в очках и со слюной на бороде от него нос отвернул, типа: не подходите вы нам, юноша, идите старайтесь дальше! — она хохотала, из глаз почти брызгали слезы, — И это про том! При том, — она никак не могла произнести то, что хотела, так как в своей голове она это уже сказала и просто задыхалась от смеха, — при том что он наверняка знал, что ты новичок-любитель! Симон, наверное, подумал, что у тебя, бедняги, биполярка или что похуже. Черт.       — Черт, да, но а что я мог еще сказать?       — Ну во-первых, можно было бы не грубить, это так, для начала. Но в твоем случае спасибо, что после месяца почти полной изоляции от социума в любом его проявлении ты вообще с ним смог разговаривать. Во-вторых, пускай это и твое хобби, но я знаю, насколько ты талантливый и креативный, Эли. Если бы не эти пофигистические наклонности, которые я сейчас наблюдаю, уверена, ты бы нашел выход.       — Выход?       — Именно. Придумал бы, что делать с тем материалом, что он тебе представил. И зацепился бы за эту возможность, блин! Это же так круто, это же Симон Эрикссон, и он приехал к тебе за клипом, понимаешь? К тебе летел через океан, чтобы услышать то, что ты ему сказал? Спасибо хоть дверью перед носом на десерт не хлопнул.       — Я же не могу переписать его песню или заставить его влюбиться в лето, о котором он поет.       — Кто сказал, что не можешь? Эли, я все понимаю и больше эту тему затрагивать не буду, но просто… подумай, ладно? Если захочешь, конечно. Возможно, из этого бы вышло что-то крутое, по крайней мере я уверена, что вы сняли бы отличный клип. Я не встречала Симона, но по слухам, переходящим из лейбла в лейбл знаю, что он не такой, как многие знаменитости. Он довольно простой тихий парень, я не думаю, что с ним тяжело работать.       Элиас вспомнил Симона — его растерянный взгляд, его отношение к студии, которое легче легкого читалось во взгляде, немного скачущий голос, когда он пел. Когда он получил письмо от Мейв, менеджера Симона, кроме раздражения оно не вызвало ничего, очередной популярный избалованный попсовый певец, ни чем не отличающийся от других. Но теперь, перебирая моменты, подаренные их вчерашней пусть и недолгой встречей, он понимал, что, возможно, мягко говоря ошибался. И в какой-то степени он даже стал противен самому себе, ведь кто, если не он, знает, что нельзя судить о человеке по тому, что о нем говорят и пишут, по его статусу, по кругу его общения?       Размышляя, на какое-то время он ушел в себя. Клара тоже молчала. Элиас не хотел ее торопить, не хотел задавать вопросы по типу: «Ну так что?», «И о чем ты хотела поговорить?», ему достаточно было просто смотреть на нее. Просто смотреть, осознавая, что сегодняшним вечером вселенная сделала ему подарок, хоть и непонятно за какие такие заслуги, и ему посчастливилось провести его не в одиночестве. Она сделала пару глотков, все еще глядя в окно, прямо за его спиной. Элиас положил руку на стол и вытянул ее, почти незаметно сдвинув кружку Клары. Она знала, что он хочет ее руку в своей. В этом был весь Элиас — он буквально нуждался в физическом контакте больше, чем в воздухе, которым дышал. Но она не ответила на этот жест. Ей было больно. Смотреть на его руку, лежащую ладонью кверху и его полусогнутые пальцы — настоящая пытка. И для него в еще большей степени. Она не могла. Взгляд ее плавал по витрине располагающегося напротив кафе — сначала по его яркой вывеске, потом вдоль свисающих нитей гирлянды, снова возвращался к вывеске, чтобы с нее, как с горки, скатиться к двери. Она открылась, оттуда вышла пара с ребенком. Клара отвернулась. Он вдруг так испугался, что, быть может, она вспомнила об обещанном ужине с подругой, и вот-вот скажет, что ей надо бежать, и как же тогда быть, как ее…       — Какие у тебя пла… — вырвалось раньше, чем он успел подумать.       — Я не одна, — тут же пресекла его максимально неуместный порыв Клара. Как отрезала. Я не одна, и все тут, не одна.              Руку он не убрал:       — Мама приезжает?       — Нет, Эли, я не одна.       Он понял это как она только вошла, просто не хотел себе в этом признаваться. Ее смех, шутки, тон голоса — он видел ее такой четыре года назад. Тогда, когда она сказала, что влюбилась. «Бесповоротно и как будто крыша съехала», эти слова были такими реальными в его подсознании, как будто она произнесла их только что, как будто между ними и настоящим не было огромной неисправимой пропасти, как будто они застыли во времени, и он мог нажимать на «плей», снова и снова возвращая тот прекрасный момент к жизни.       — Это Никалас?       Какая же тупость, зачем он это сказал? При чем тут Никалас, этот надменный придурок? Вот сейчас она точно уйдет, и в воздухе не останется ничего, кроме его собственного дыхания, отчаянно надеющегося вдохнуть все слова, что успела сказать сегодня Клара, пока они все еще летают здесь, в стенах библиотеки. Господи, только не открывайте дверь!       — Никалас? — она не удивилась. Этот вариант был настолько же очевидным, насколько глупым и рандомным, — Конечно, нет. Ты его не знаешь. И это еще не все.       Она принялась взвешивать то, что собиралась сказать, устремив взгляд на Элиаса. Как приятно было ощутить его на себе, но лучше бы она все же дала ему руку.       — Мы помолвлены.       Этот удар пришелся не в сердце, а выше ключиц, угодив прямо в горло. Элиас не дышал. Заметив, как его взгляд скользнул по пальцам ее левой руки, Клара пояснила:       — Если ты ищешь кольцо — вот тебе новость, я, лопушара, его потеряла.       Это «лопушара» привело его дыхание в норму. Перед ним — все та же Клара, реальнее некуда. Просто она скоро выйдет замуж, ну и что с того, что же? Он жалел о том, что библиотека находится не на десятом этаже.       — Ты его любишь?       — Да, — ответила она без особого энтузиазма, — и он меня любит. Он правда хороший, Эли.       — Я надеюсь.       — Прости, что сразу не сказала, я просто…       — Клара, все в порядке. Главное, — он попытался изобразить улыбку, — я точно знаю, что любишь ты его точно не так, как меня.       Он имел в виду не степень прекрасного чувства, а его природу, его последствия. Клара это знала.       — О, не дай бог чтобы как тебя! — почти рассмеялась она, — Признаться честно, познакомившись с тобой, я точно знала, что в тебя влюбляться про-ти-во-по-ка-за-но! Но зачем слушать саму себя, да? Когда тебе едва двадцать… да и тем более все эти твои «но» можно запросто романтизировать, да еще и до такой степени, чтобы за них влюбиться в тебя еще больше.       — Это прозвучит эгоистично, впрочем, как и всегда, но я рад, что ты не прислушалась к голосу разума. Мы провели прекрасное время вместе.       — Ты не эгоист, Эли, нет. Просто ты…       — Просто я — это я.       — Просто ты — это ты, — еще глоток — и бокал будет опустошен, — я так надеялась, что это пройдет.       — Что «это»? — прикинулся он.       — И правда, что же, — отмахнулась Клара, — Сегодня — да, завтра — нет, сегодня — хочу, а завтра уже не хочу. Сегодня я здесь, а дальше восемь дней не отвечаю ни на звонки, ни на смски.       — Так и знал, что это было не про работу.       — Но и про нее тоже!       Ему это очень нравилось — то, как свободно и без попыток как-то объехать «неудобные» темы она всегда говорила с ним. Честно, прямо, спокойно, подразумевая ее кредо: «Это моя травма, что хочу — то с ней и делаю». Она кивнула, пряча улыбку под воротом шоколадной водолазки.       — Поздравляю, — искренне сказал Элиас, — хоть мне и больно, но я рад за тебя. Правда.       — И я тоже. Спасибо. Ну, — она отодвинула стул, — мне, наверное, пора? — прозвучало с вопросительной интонацией.       — Как скажешь. Можешь оставаться здесь сколько захочешь.       — Я знаю, — улыбнулась она, — но пойду.       Он не встал, чтобы подать ей пальто, чтобы открыть ей дверь, чтобы сделать хоть что-то, что увеличило бы трещину на его сердце, напомнив о том, каково это — быть с ней. Каково это — чувствовать рядом с собой дыхание человека, который тебя любит. Иметь возможность касаться его, когда вздумается, и не ценить ее, а принимать как должное. Каким же надо было быть идиотом!       Он поднял глаза на Клару, когда она уже застегивала последнюю пуговицу и взялась за шарф. Поймав на себе его взгляд, она сказала:       — Пожалуйста, постарайся… стать счастливым. Хотя бы попробуй.       Если бы ты знала, Клара, что для счастья достаточно лишь твоей ладони, скользнувшей по моей щеке, твоих пальцев в моих волосах, подумал Элиас. Но никто не должен быть в ответе за счастье другого человека. Это эгоистично, нечестно. Прости, что так и не полюбил тебя, Клара, той любовью, которую ты так просила. Потому что не полюбил себя, а без любви к себе — как можно полюбить кого-то другого?       Он не ответил. Она развернулась и направилась к выходу. Вот-вот Клара выйдет за эту дверь, Клара-невеста, теперь никогда не его Клара.       — Я купил тебе Клару, — сказал он, не двигаясь с места. Клара развернулась.       — С Щелкунчиком?       — На этот раз — без.       — Наконец-то. Молодец, Клара без Щелкунчика, — улыбнулась она. На глазах выступили слезы.       — Если бы знал, что придешь…       — Оставь ее себе. Я тебе ее дарю, ладно?       Он кивнул. Она потянулась к ручке двери.       — Можно задать вопрос? — послышалось за спиной.       Она сделала пару шагов назад и ответила:       — Конечно, говори.       — Если бы не Никалас, который точно не Никалас. Ты бы пошла со мной завтра?       Она улыбнулась, немного притупив взгляд. В ее глаза снова вернулась та боль, с которой он оставил ее тогда в Монреале:       — Конечно, Элиас. Я бы пошла с тобой, конечно пошла бы. Ты знаешь, что пошла бы.       У него заныло в груди, голос почти полностью его покинул:       — Значит, хорошо, что ты его встретила, — хрипло произнес он, — с Новым годом, Клара.       — С Новым годом.       И она ушла, тихо закрыв за собой дверь.       Прости, Клара, что разбил тебе сердце.       Молю, Клара, не прощай меня никогда.