Симон
Симон сидел в кафе неподалеку от Королевского Музея Онтарио и листал ленту в Твиттере. Перед ним в ожидании на зеленой тарелке расположился традиционный канадский завтрак — омлет, бекон, картофель, пара хлебных тостов, кубик сливочного масла. Он заказал его, не спросив, что в него входит, а теперь оставалось на него только смотреть, потому что омлет он терпеть не может. Наткнувшись на пост Мейв, он отложил телефон и лениво нанизал на вилку кусочек бекона. Он отправил его в рот, не надеясь ни на что хорошее, но бекон приготовлен был вкусно. За ним последовала картошка, хлеб с маслом, пара глотков кофе — в принципе, можно обойтись и без омлета, все равно сытно. Он и омлет бы съел, лишь бы только не думать о Мейв и о том, что сегодня, в Новый год, он застрял совершенно один в Канаде, и проведет этот день также, как и предыдущий — в номере отеля, смотря на огни Си-Эн Тауэр и слушая новый альбом Оливии Родриго, как будто его выпустили только что, а не в начале осени. Он так и не сказал Мейв, что никакого клипа не будет, и это съедало его изнутри, но с другой стороны он знал, что по-другому было никак, ведь что это изменит? Испортит новогоднюю ночь еще и ей, зачем это нужно. Да и что он вообще расстраивается — хорошо, допустим, позавчерашняя встреча с Элиасом прошла бы иначе, они бы «сработались» и назначили дату съемки, в любом случае сейчас, в это самое утро он так и сидел бы в кафе один, а вечер все равно закончился бы в номере отеля — ничего бы не изменилось. Кроме его настроения. Зазвонил телефон. Одними губами Симон произнес: — Хоть бы не Мейв. Это была Сара. — Приве-ет, — пропела она, — как жизнь в Канаде? Ты уже превратился в кантри-исполнителя, или я это еще рано звоню? — Привет, Сара. С наступающим Новым годом. — И тебя, и тебя, Симон! От мамы еще. Ну, что расскажешь? — У вас сейчас часа три, да? Тут утро, девять. — Да-а, почти три. Как отмечать будешь, что-нибудь придумал? — Не, — отмахнулся он, — да и времени нет особо. — Весь в новом клипе? Круто, круто! Может, скинешь какие-нибудь закадровые фотки, мы бы с мамой были рады. — Сара… Он прикусил губу, раздумывая, стоит ли продолжать ей врать. Он еще толком и не начал, но в своей голове уже расписал их диалог до мелочей, подведя его к лаконичному завершению: «Удачи тогда, это очень круто, жду не дождусь! И песню я эту обожаю!» от Сары. — М? — Клипа не будет. Наверное, — нетвердо произнес он. — Как это? Он прямо видел, как она захлопала своими большими глазами и застыла. Черт, и зачем он это сказал! То есть Мейв Новый год он портить не хочет, а Саре — да пожалуйста, она же сестра, что с ней будет? Это же Сара, она будет переживать за него больше, чем кто-либо на этой планете, а еще она расскажет маме, и в итоге они будут сидеть, поникшие, в своих нарядных платьях под звон курантов. — А, нет-нет, я хотел сказать, что его не будет в этом году, — исправился он приподнятым тоном. — Ой, Симон, ну ты! Ну ты! Я, кстати, посмотрела клипы того парня, Элиаса Му… Мунийоса? — Муньоса. — Да, точно. Очень красивые. Вот вроде ничего особенного, казалось бы, да? Черно-белая картинка, однотонный фон, но как же чувственно. Он как-будто, не знаю, раскрывает душу каждого, кого снимает, как-то по-своему. Потрясающе. Ты первая знаменитость, с которой он работает, как я поняла, потому что ребята, которых он снимал до этого, совсем непопулярны, но пара песен меня так зацепили, что я уже подписалась на этих исполнителей где только можно. Да что же там за клипы такие? И почему он, черт возьми, до сих пор их не посмотрел? Наверное, он просто боялся, что они ему правда понравятся, заранее зная, что своего среди них не увидит никогда. — Ты и на него подписалась? — На Элиаса? Да, конечно, еще до того, как ты улетел. Видела его сторис вчера, сильно досталось? — Нет, все в порядке. Человек пятнадцать, все очень милые, добрая половина пыталась заговорить со мной по-французски. Раздал автографы, одной девочке на руке написал цитату из «When I wake up I dream», она сказала, что прямиком отправится в тату-салон. — Какую именно цитату? — Can't imagine the day from that dream… — …'cause I never remember my dreams. Длинная цитата. От запястья до локтя? — Почти, в две строчки. — Всегда с ума схожу, осознавая, что твои песни у кого-то навечно под кожей. — Да, — кивнул Симон, — это безумие какое-то. На самом деле каждый раз, когда его просят написать что-то для тату или же показывают уже готовое, он чувствует подступающую паническую атаку. Вчера, выводя собственные буквы на руке девушки, ее звали Софи, его собственная рука тряслась так, что он боялся запороть линии, которым предначертано навсегда поселиться на коже Софи. Он так боялся сделать их неидеальными, что в один момент даже потемнело в глазах, и пришлось попросить немного подождать, отшучиваясь, мол, очень волнуюсь, нужно отдышаться. Все рассмеялись, сказав, что он «ужасно милый». — Я тебе скину фотки, как мы с мамой за стол сядем, и от тебя тоже жду! — Ты не будешь отмечать с друзьями в этом году? — Не хочется, — отрезала она. Все ясно, поссорились, и говорить она об этом сейчас не желает. — Хорошо, я понял. Тогда жду фотоотчет из будущего, вы в Новый год войдете на шесть часов раньше меня. А с меня — селфи из прошлого, договорились? — Супер, тогда до вечера! От мамы — целую. — И я ее тоже. Пока, Сара. Он вышел из кафе, не зная, куда податься. С Элиасом они договорились встретиться в час. В руках — пакет с конверсами, в голове — месиво, никакой ясности. — Симон! Он обернулся. Парень лет пятнадцати — смущенный, неловкий, протянул ему руку. — Да, — улыбнулся он, пытаясь этой улыбкой компенсировать отсутствие ответного жеста. Симон не мог пожать ему руку — для него каждый физический контакт — почти пытка, даже если это друзья или мама. — Боже, не верю, что это ты… вы, — он говорил на шведском. Это согрело Симона. — Это я, — подмигнул Симон, — автограф? Селфи? — О, — парень замахал руками, — нет-нет, не хочу вас тревожить. Симон вздернул брови. Так что, бывает? — Ты меня ничуть не потревожил… как тебя зовут? — Аке. — Аке. Приятно познакомиться, Аке. — Я… можно спросить кое о чем? — его голос дрожал. — Конечно. — Новый альбом, когда выйдет новый альбом? У него еще ничего не было готово. Не то что ни одной песни — ни одного текста, даже намека. Пустота. Мейв даже предлагала нанять поэта, задав ему определенную тему. Симону эта идея казалась дикой. — Я бы очень хотел тебе ответить, Аке, очень. К сожалению, пока не знаю. — Ничего страшного, — засиял Аке, — главное, что он будет. Спасибо за все. Просто спасибо, Симон. — И тебе, — удивленно ответил он. — До свидания! Увидимся на концерте в Стокгольме. — Обязательно! И он ушел. Симон точно знал, что со сцены он назовет его имя и скажет спасибо за то, что он вызвал у него улыбку и приятную растерянность в день, когда казалось, что все катится к чертям. Он сходил в этот Королевский Музей, еще раз зашел за кофе, снова залез в ленту, снова резко заблокировал телефон, увидев обновление в своем собственном Инстаграме — фото из аэропорта Торонто, которое он сделал вчера и отправил Мейв. Нет, она не сделала это без его разрешения, для этих целей он его ей и послал, просто любое напоминание о Мейв и работе вызывало тошноту и желание бросить телефон в озеро Онтарио, послав все к чертям. Время тянулось так медленно, что он начинал сходить с ума. Хотелось уже поскорее содрать этот пластырь — вручить Элиасу кеды и уйти, чтобы прокопаться в себе до конца дня, а заодно выбрать билеты на завтра, чтобы послезавтра проснуться уже дома и забыть это все, как страшный сон. Вот только кошмар, поджидавший его дома, намеревался перебить происходящее по степени тяжести. Он прилетит и скажет, что ничего не вышло, Мейв будет в ярости, они поедут сниматься в… возможно, в Италию к той девушке, которая сняла его два предыдущих клипа, и он получится таким же картонным и вырвиглазным, зато получится, а потом его пригласят на интервью, чтобы выложить его в день премьеры клипа, и на этом интервью у него обязательно спросят про Маркуса, а он будет вынужден не говорить о том, какой он на самом деле человек, и поэтому смущенно улыбнется — так, как научила его Мейв. Улыбка «не могу сейчас говорить о Маркусе, но у нас все супер». Улыбка «убейте меня, пожалуйста». Он не был таким. Еще месяц назад совсем таким не был. Он был счастливым, открытым, он любил те два клипа и эту песню про лето, любил и интервью, любил и давать их с Маркусом. А теперь — и поверить в это было почти невозможно — стоял в центре Торонто совершенно один, без клипа, без вдохновения, без друзей. Как поразительно время — чтобы случилось что-то, способное расколоть жизнь на «до» и «после» достаточно доли секунды, а чтобы научиться в этом «после» выживать, порой не хватает и вечности. На часах — половина двенадцатого. В Стокгольме уже вечер, вот бы переместиться туда, чтобы никто не знал, и окунуться в предновогоднюю атмосферу на площади Сторторгет… они договорились встретиться в час? Точно в час? Он достал телефон, чтобы проверить. Да, вот оно:вс, 30 дек., 13:15
ок тогда завтра в час Что, если прийти пораньше? Его там не будет? А если будет, он сильно разозлится? Да на что ему злиться — в конце концов Симону просто нужно отдать кеды, вот и все. Если его там не будет, наверное, их можно даже просто повесить на ручку двери, ведущей в студию. Студия. Он вдруг так захотел там оказаться. Если он не застанет Элиаса, то никогда в жизни больше не зайдет в это удивительное вдохновляющее место. От этого осознания защемило в груди. Была не была. До здания, где располагалась студия, он решил дойти пешком. Вот только увидев его, понял, что чем раньше он туда зайдет, тем раньше и выйдет. Черт! Нужно было спать дольше, собираться медленнее, есть медленнее, ходить по музею медленнее, все делать медленнее, лишь бы оттянуть свой второй и последний раз в студии. Какого черта все эти мысли про «содрать поскорее этот пластырь» вообще возникли у него в голове? И что теперь, что теперь? Он снова поднялся по лестнице, смакуя каждую ступеньку, замедляя каждый свой шаг. Отчего-то сегодня эти лестницы и коридоры, эта мигающая лампочка отнюдь не казались пугающими, они как-будто звали его… домой? Он отмахнулся от этой мысли. Дверь в студию, триста восьмая, выглядела точно также, как и позавчера. Удивительно, насколько противоположные чувства она вызывала сейчас — он уже знал, что за ней находится, и уже скучал по этим облупленным золотистым цифрам «308». Симон достал телефон и сфотографировал их. «308» теперь будут не только на этой двери, но и в его фотопленке, а значит, в каком-то смысле он видит их не в последний раз, он увезет их с собой в Стокгольм, он будет хранить их рядом с фотографиями, которые вечером придут от мамы с Сарой, со своими фотографиями, то есть впустит «308» в свою жизнь, но никому об этом не расскажет. Он поднял руку, чтобы постучать, но она машинально опустилась на ручку. Пусть все будет также, как позавчера, он толкнет дверь и… Закрыто. Двенадцать пятнадцать, закрыто, конечно закрыто, они же договорились на час. Симон выругался, дрогнув от громкости своего голоса. Чего он ожидал? И что теперь остается, кроме как оставить кеды здесь, сопроводив этот жест смской Элиасу, мол, пришлось заскочить пораньше, кеды оставил на двери. Он уже видел это «ок», что последует незамедлительно. Но не стоять же здесь сорок пять минут? Что, если он и через сорок пять минут не придет, откуда ему знать о его пунктуальности? Симон повесил пакет на ручку. Она дернулась вниз, пакет соскочил, он поймал его, и тут дверь открылась. Симон поднял глаза на Элиаса. Его волосы, хоть и стоял он спиной к свету, казались еще более белыми, чем в прошлый раз. Их невозможную, почти кристальную белизну подчеркивала молочная рубашка длиной до колен, еще больше той, зеленой, что была на нем тогда. — Привет, — сглотнул Симон, — я тут просто… — Материшься на весь этаж, да, я слышал. Симон прикусил губу. Он не мог разобрать свои эмоции, их было слишком много и ни одной одновременно. — Зайдешь? — спросил Элиас. — Да, — вырвалось у Симона. Плевать, как это выглядит. И что, что ему нужно было лишь оставить кеды и удалиться, ну и что? Пусть думает, что хочет. И вообще, он сам предложил. Симон вошел, закрыв за собой дверь. — Я обычно закрываю студию, даже когда я здесь, привычка. Нужно было постучать, а не орать, — ухмыльнулся Элиас. — Спасибо за инструкцию. Я орал не чтобы ты открыл мне дверь, а потому что палец прищемил. — Чем же? — Этой скрипучей ручкой. — Ясно-ясно. Симон и не заметил, как пакет уже оказался в руках Элиаса. Он достал кеды, покрутил их перед собой. — Я их почистил, — объяснил Симон, — там на улице ад вчера был, грязно. Подошва… в общем, я решил их почистить перед тем, как нести тебе. — Выглядят даже лучше, чем перед тем, как я их тебе дал. Может, хочешь одолжить еще что-то из моей одежды? Сегодня Элиас был другим. Он не смотрел мимо него, а беспрепятственно глядел прямо в глаза. Его лицо, при первой их встрече даже не пытающееся выражать какие-либо эмоции, отражало… приподнятое настроение? К такому Симон не был готов уж точно. — Пару оверсайз-рубашек если только. — У меня их и есть только пара. Эта и зеленая. Хотя… нет, есть еще бордовая. Но ее я почти не надеваю, выгляжу в ней как труп. Симон открыл рот, чтобы сказать: «Ну, я пойду», но тут Элиас его опередил: — У меня для тебя тоже кое-что есть. Он отошел к окну и вытащил из рюкзака небольшой мешочек. Когда тот оказался у Симона в руках, он вопросительно посмотрел на Элиаса, как бы спрашивая — открывать? Он кивнул. Из мешочка он вытащил… свои очки. Те, что содрал с себя тогда в студии. Он и думать про них забыл, ведь здесь, в Торонто, в этих очках было столько же смысла, сколько и в солнцезащитном лосьоне. — Предполагаю, твои? Prada. Думать больше не на кого. — Да, мои, — сказал Симон, все еще рассматривая свою вещь, которая отчего-то, и он никак не мог понять, отчего, казалась какой-то… обновленной, что ли. — Видимо, ты их уронил, там на левом стекле сбоку был скол. Я нашел их, когда пришел сюда утром, и отнес в мастерскую. Ну, точнее в салон Prada на Блур-Стрит. Они там над ними поколдовали и заменили линзу. Симон не знал, что сказать. Этот скол появился на очках не позавчера. Маркус, когда они записывали один из промо-тиктоков, смахнул их со стола, и они упали на кафель. Он тогда поднял их, увидел скол и просто положил обратно на стол — ни извини, ни починю, ничегошеньки не сказал. Зная, что Симон все видел. — Элиас, спасибо, — с бóльшим воодушевлением, чем ожидалось, произнес Симон, — не стоило. — Да мне все равно нечем было заняться. В отличие от тебя, планов на Новый год у меня никаких нет. Симон, как по щелчку пальцев, начал закипать. И зачем он это сказал? Очки в его руках, свет из окон, приятнее шелка ласкающий его кожу — все это сразу стало неважным, и была только злость, почти ярость. — Слушай, вот начерта ты так говоришь? — В смысле? — О моих планах на Новый год, что в сообщении, что сейчас — зачем? — Потому что… это так? — И откуда у тебя эта информация, интересно? Потому что до меня ее что-то не донесли. — Просто это очевидно, ты — медийная личность, уверен, в Торонто… — Что в Торонто? Откуда у меня знакомые в Торонто, откуда? — Эй-эй, Симон, — голос Элиаса снова стал хриплым и низким, как в тот раз, когда он увидел фанатов под окном, — я не хотел тебя задеть. — Но задел, — Симон развел руками, — до свидания. — Стой. Подожди. — Что еще? — Ты правда сегодня не занят? Вообще-вообще? — говорил он с осторожностью, как будто боялся его спугнуть. — Вообще-вообще, — пробурчал Симон, — а завтра улетаю. — Завтра? Но как же… — Как же что? — Твою мать, Симон! Они оба застыли. Слова Элиаса — невозможно было понять, для кого они стали более неожиданными. — Прости, — тут же загладил он, — я просто хотел поговорить с тобой. Симон сделал два глубоких вдоха. — О чем? — О том лете, что в песне. Если уж ты не занят.