Элиас
Элиас набирал номер Симона, сбрасывал, снова набирал, отправлял сообщения — ничего, ничего, никакого ответа! Как же можно было дать ему уйти, это ведь равносильно тому, что бросить его на съедение львам — он же один, без охраны, в незнакомом городе, да что там — стране, где его на любом углу могут поджидать папарацци, судя по его словам, намеренно кем-то созванные, а значит — случиться может все, что угодно. Элиас запустил пальцы себе в волосы, оттягивая их у корней и отпуская, чтобы отогнать все те картинки, что всплывали перед глазами. Что он может сделать? Он единственный, кто может что-то сделать, если Симон попал в беду — единственный, кто может ему помочь, если только он не соврал на тот счет, что никого здесь не знает. Телефон издал искаженный звук, информирующий о том, что пришло сообщение. Видимо, падение о кафель все-таки принесло последствия. Элиас схватил его, задержав дыхание, в надежде увидеть ответ от Симона. Но это была Клара.От кого: Кларрра
пн, 31 дек., 18:37
знаю ты крутой и не такой как все и не сидишь в соц сетях, поэтому лови, локацию прикрепила — тот сталкерский акк в твт опубликовал адрес отеля симона, может, тебе пригодится. и с новым годом и блин, отстань от меня дай отметить спокойно, а, в кои-то веки чтоб на нг у меня глаз не дергался?! (звони если что) Да, он «не такой как все и не сидит в соцсетях», но вот только час назад это именно он спускался в кофейню и, под предлогом необходимости проверить почту, воспользовался компьютером, чтобы посмотреть, не выложил ли случайно Симон что-то в инстаграме, твиттере или, не дай бог, на фейсбуке. Надо было проверить этот аккаунт, ведь Элиас прекрасно помнил его название — но, когда он начал вбивать его в твиттере, что-то его остановило. Это было неправильно. Это было неуважительно по отношению к Симону, было самой отвратительной вещью, что он способен был сделать. Он понимал, что, возможно, зайдя туда, увидит адрес, с помощью которого сможет его найти, но… нет. Ни за что. И поэтому он не стал. Но теперь адрес — на экране его телефона, он пришел к нему извне, от Клары, но все же изначально — из этого ужасного аккаунта. Элиас не знал, что ему делать. Как он объяснит Симону, каким конкретно образом он узнал о местонахождении отеля? Как сможет глядя ему в глаза сказать, что воспользовался информацией со страницы сумасшедшего сталкера, который день подряд отравляющего ему жизнь? Как выдержит на себе его взгляд, всем существом говорящий: «И ты тоже. Даже ты. А я-то думал, ты другой». Думал ли? Разочаруется ли? И пускай. Пускай возненавидит его, разочаруется или убедится в своих подозрениях, пускай делает, что хочет, но ехать надо. Возможно, его менеджер уже послала кого-то в отель, но звонить ей и спрашивать он не стал, ведь прекрасно знал, что в Швеции только что наступил Новый год. Элиас выбежал на улицу, но внезапно оказался… в сказке. Уже начало темнеть, и огни, освещавшие неширокую улицу, вместе с гирляндами, которыми были украшены кофейня и книжная лавка, искусно подчеркивали хлопьями порхающие снежинки — эта — желтая, эта — розовато-красная, зеленая, синяя, снова желтая… Он не видел подобного за все годы, что прожил в Торонто — вроде и буря, а на деле — самое спокойное в мире чудо, завораживающее, успокаивающее. Он моргнул, и снежинки, осевшие на ресницах, упали на губы, вызвав приятный холодок по всему телу. В тот вечер, 31 декабря 2023 года, волшебный снегопад на пару коротких мгновений вернул Элиаса домой. Ни у кого не удавалось — ни у времени, ни у него самого, ни даже у Клары — а снег смог. Конечно же, смог. Адрес привел его к порогу Omni King Edward, да и могло ли быть иначе? Первый отель в Торонто класса люкс, гордо расположившийся в здании 1901 года постройки, поистине шикарный, с историей. Каждый раз проходя мимо этого здания, Элиас ощущал его величие, его непреклонность перед модой и временем, его вечность, значимость его неповторимого наследия. И вот он здесь, конечно же здесь, конечно не в бездушном напыщенном Hilton. Конечно же и Симон остановился здесь. Зайдя в отель, Элиас почувствовал едва уловимую дрожь, пробежавшую по задней стороне шеи. Слишком много воспоминаний навеивали эти тяжелые старые стены, говорящие через картины, гобелены и фрезы, слишком яркие вспышки вызывали кивающие и улыбающиеся швейцары, слишком далеко уносила его сознание негромкая классическая музыка, сопровождавшаяся теплым характерным винилу потрескиванием. Одновременно пребывание в этом старинном холле успокаивало и угнетало — точно также, как когда-то дома — каждый день, каждую минуту дома. — Чем могу вам помочь? — спросил относительно высокий для мужского голос. Элиас подошел ближе к одной из стоек регистрации: — Добрый вечер. Не могли бы вы подсказать, пожалуйста, в каком номере остановился Симон Эрикссон? — К сожалению, подобную информацию мы не имеем право разглашать, — любезно улыбнулся юноша. Рассмотрев его повнимательнее, Элиас понял, что он наверняка его даже моложе. — Да, — он поджал губы, — понимаю, но дело в том что… он уже пять часов не выходит на связь и… — С мистером Эрикссоном все в порядке, его сестра звонила нам с полчаса назад, — раздалось откуда-то сзади. Элиас обернулся, и его взгляд встретился с девушкой ниже его на две головы. Значит, с ним все в порядке, значит, можно… нужно уходить. Значит, он уйдет, а завтра Симон, с которым «все в порядке», улетит из Торонто, и все снова станет, как прежде, как будто не было этих трех дней, как будто не было «не сработаемся», не было ни очков, ни папарацци, ни крафтового пакета, ни короткого, но достаточного для того, чтобы все стало ясно, рассказа о лете — ничего. — Вы не могли бы передать мистеру Эрикссону, что я жду его внизу? — услышал Элиас собственный голос. По выражению ее лица и по тому, как дрогнули губы, было видно, что первым порывом было сказать «нет», однако она сказала: — Да, конечно, пару минут. Элиас поблагодарил ее и стал ждать, рассматривая мелкую позолоченную плитку под своими ногами.Симон
Симон наконец начал проваливаться в сон. Его сознание все еще бодрствовало, но тело — наконец-то оно смогло расслабиться, наконец-то перестало содрогаться в рыданиях. Он лежал на животе, руки — под головой — и чувствовал, как затекла и принималась болеть шея, но не мог пошевелиться — потому что во сне, что был больше, чем явью, он лежал на пляже в Сицилии, и не просто лежал — а весь целиком был зарыт под песком, до того, что торчала лишь голова. И шея его точно также затекала и болела. Кто его закопал, хотел спросить он, но все лишь проходили мимо, неспособные ни увидеть его, ни услышать. Солнце постепенно занималось закатом, хотя казалось, только-только он встречал здесь рассвет, а все вокруг — и этих всех было много — ходили, ходили, ходили, не наступая на него, но и не замечая от слова совсем. Он почувствовал, как кожа на лице начала стягиваться и покалывать — предвестник того, что она вот-вот безнадежно обгорит. Ничего, у него в номере — и масло, и лосьон, и чего только нет, обгорит — и пускай, ведь значит, так нужно? Кто же его закопал, и отчего же он так спокоен? Он снова доверился, снова ошибся? Нет, конечно не ошибся, за ним придут, еще секунда, минута, ну ладно — с натяжечкой час, и за ним вернутся, и его раскопают, и ему объяснят причину задержки, его потрепят по кудрям и скажут, что не очень уж долго он тут лежит, всего каких-то пятнадцать минут, просто ему показалось, а солнце — ничего оно не заходит, просто голову напекло, вот и кажется. Кто-то подошел сзади — так, что ему не было видно — наверное, ребенок, потому что он, скорее всего, лопаткой, начал настойчиво стучать по лежаку — тук-тук, тук-тук, — Симон было открыл рот, чтобы попросить его перестать, но слова растворились в воздухе — беззвучные, бесполезные — еще до того, как он предпринял попытку их произнести. Тук-тук, тук-тук, тук-тук — и так без конца, что же такое, когда же это закончится, его кожа — она уже не просто покалывала, она пылала и все больше трескалась от каждого «тук-тук». В конце-концов «тук-тук» открыло ему глаза, оторвало голову от подушки и поставило на ноги. — Да что же, сука, такое! — крикнул Симон, забыв о напрочь сорванном голосе. Он открыл дверь — резко, яростно — и снова увидел перед собой ту же девушку: — Не отель, а какой-то проходной двор, какого черта?! — выпалил он. — Мистер Эрикссон, извините, что я… Увидев испуганное выражение лица девушки, которая каких-то полчаса назад спрашивала, в порядке ли он, Симону захотелось себя ударить. Подойти к зеркалу и зарядить кулаком о стекло, чтобы крупные осколки впились в кожу и привели его в себя. Но зеркала поблизости не было, и поэтому он сделала два размеренных вдоха, а затем произнес: — Это вы извините. Я ведь сам просил не беспокоить меня по телефону, — он кивнул на стационарный телефон, что располагался на прикроватной тумбочке, — что случилось? — Молодой человек, блондин, — она прикусила губу, коря себя за то, что не уточнила его имени, — высокий, худой… — продолжала она. — Элиас, — сказал Симон куда-то в пустоту. — Он ждет вас внизу.Элиас
Увидев Симона в другом конце холла, Элиас улыбнулся. Эта улыбка не была порывом вежливости, не была приветственной, не говорила «приятно вас видеть» — она была чем-то иным, словно силой, прорвавшейся изнутри, как упрямый луч солнца, выглядывающий из-за сгустившихся туч. Он пошел навстречу, немного притупив взгляд. Что теперь? Вот он — Симон, и с ним все в порядке. Может, просто развернуться и уйти? Пусть думает, что хочет, пусть… — Элиас! — раздался его голос. Пути назад не было. — Привет, я просто… — Какого черта, нахрен?! — прокричал Симон. Элиас буквально потерял дар речи. Такого он не ожидал, точнее, возможно, и ожидал, но надеялся, что подобного точно не произойдет. — И ты туда же? — продолжал он, — Черт, неужели вообще не осталось ни одного человека в этом проклятом городе, кто хоть немного уважал бы чужую приватность? Симон подошел совсем близко. Элиас обернулся, убедившись, что они стоят достаточно далеко от ресепшена, чтобы не быть услышанными. Голос Симона звучал твердо и грубо, но не настолько громко, чтобы долететь до чьих-либо ушей, кроме их собственных. — Какого черта? — снова спросил он. Элиасу не нужно было и пытаться — он точно знал, что после такого не сможет произнести ни звука. Оставалось только уйти, убежать и забыть обо всем этом, только вот он продолжал стоять, прикованный к этой золотой плитке, ведь стены — они падали на его плечи, смеялись — не давали сдвинуться с места. Не давал этого сделать также взгляд Симона, потому что он не был злым. Был напуганным, раненным, но не злым. — Молчишь, конечно же, — цокнул Симон, — да и черт с тобой. Со всеми вами! И тут Элиас понял. Не он один был прикован к месту, не он один остолбенел — Симон чувствовал то же самое. Иначе бы он, бросив эти слова ему в лицо, развернулся и ушел, оставив его в этом отчего-то невероятно красивом холле. — Черт, я же… я думал ты другой, — его глаза, почти черные от переполнявших эмоций, наполнились слезами и невысказанной болью предательства, — ты же помог мне. Ты же… и в итоге, вот мы здесь. Вот ты здесь, как же у тебя рука поднялась зайти… ладно зайти в этот аккаунт, но воспользоваться, — он моргнул, и слезы, одна за другой, покатились по дрожащим щекам, — воспользоваться этой информацией? Элиас просто стоял и смотрел на него. Не мог ни говорить, ни дышать, ни шевелиться, а мог лишь стоять и принимать каждое его слово, соглашаясь с ним, ведь так оно и было. Конечно же, ему не плевать. Конечно же он был прав, думая, что это его ранит, и все равно это сделал. Да, пускай, делая это, он думал не о себе, думал только о Симоне, или же… или же все же о себе? Боже, если бы Клара была здесь, если бы Клара была не Кларой, а чипом, вшитым подкожно! — Я же послал тебе сообщение. Голос Симона сломался. Вот отчего его ноты звучали так неоднозначно, борясь за превосходство — он сорвал голос. И только сейчас, когда он дрогнул, стал мягким и тихим-тихим, Элиас это понял. — Я же послал сообщение, — повторил он, — ну зачем ты пришел? Почему молчишь, зачем ты сюда пришел? Он хотел сказать ему, что не заходил на тот проклятый аккаунт. Хотел сказать, что даже после того, как Клара прислала ему адрес, он колебался, хоть и сильно о нем беспокоился, потому что предполагал, как это может на нем отразиться. Хотел сказать, что поступил неправильно, но даже не сейчас, придя сюда, а до этого — отпустив его одного даже после того, как узнал, что он никого здесь не знает. Хотел сказать, как разрывалось давно спящее сердце от его разбитого вида, зная, что он — причина, зная, что он имел все шансы стать щитом, а в итоге не примет участие ни в одной битве. Но не мог произнести ни единого слова. — Элиас, пожалуйста, — уже почти шепотом, — зачем ты пришел? — Какое сообщение? Элиас не ожидал, что сможет произнести это, и оттого, услышав собственные слова, дернулся. Симон кивнул. Он достал телефон из кармана джинс и открыл сообщение, а затем развернул экран к Элиасу: — Я написал, что все в порядке. Но конечно же ты не видел, с твоим-то телефоном, черт… я накинулся на тебя с этим твиттером, а ты даже в соцсетях-то не сидишь, господи, — он схватился за голову свободной рукой. — Нет, Симон, ты прав, во всем прав. Хоть меня и нет в твиттере, адрес твой я узнал именно оттуда. И это была правда. Какой смысл сваливать на Клару, оправдываться? Это сделает ему только хуже, заставит думать, что он все придумал и накричал на него без причины — а это было не так. — Но зачем? — снова поднял на него мокрые от слез глаза Симон. — Просто хотел убедиться, что ты в порядке. — И что? — всхлипнул Симон, — Убедился? Он не был в порядке. Не был в порядке весь сегодняшний день, не был в порядке, когда только вышел из лифта и пошел ему навстречу, не был в порядке, когда кричал на него и не был в порядке сейчас. Элиас покачал головой: — Но по крайней мере, ты цел. — Вот и отлично, — кивнул Симон, — тогда, пожалуй, я пойду. Страшно даже сосчитать, который раз за сегодня мы прощаемся. И зачем он это сказал? Всего лишь второй. Симон развернулся и направился к лифту. Его силуэт становился все меньше и меньше, каким же хрупким он казался в окружении превосходства этого старинного холла. Как красиво. — Я ненавижу это лето! — выкрикнул Элиас. Симон остановился, но оборачиваться не стал: — Чего? — Я ненавижу это лето. Твоя песня. Давай перепишем текст. От импульсивности собственного поступка у Элиаса свело скулы. Он стоял, готовый ко всему, готовый принять на себя весь небезосновательный гнев и непонимание Симона. Казалось, прошла целая вечность, пока: — Текст моей песни? — он наконец обернулся. — Да, именно. — Мне запрещено говорить о Маркусе и о том, что между нами произошло, — вдруг сказал Симон. Это было чем-то личным, чем-то очень важным, но сейчас — неподходящий момент для того, чтобы спрашивать, кто такой Маркус. Да и имел ли он право знать? — А ты не говори. Ты спой. Я помогу, ну же, будет очень красиво. — Мне нель… — он осекся, подходя ближе, — я не знаю, даже не знаю, что и сказать. Вряд ли это одобрит лейбл. Я должен записать клип именно на эту песню. — Мы на нее и запишем. Только изменим пару моментов, эй, — он наклонил голову, пытаясь взглянуть Симону в глаза, — будет круто. Две версии песни, да и тем более — вот так внезапно. Симон задумался. Он все еще не поднимал глаз, но что-то в его выражении лица переменилось. Как будто появилась… надежда? — Я ненавижу это лето, — его губы растянулись в улыбке, — черт, — он посмотрел на Элиаса, смахнув слезы, — а мне нравится.