Симон
— Есть планы на сегодняшний вечер? — спросил Симон. — Нет, — ответил Элиас, едва он договорил. — Тогда пошли, поднимемся ко мне. Закажем что-нибудь. И обсудим все это, — и тут же добавил, — если ты не против, конечно. — Не против? — улыбнулся Элиас, — Я всеми руками «за». Пойдем. Они зашли в лифт, и Симон прикусил нижнюю губу. Он позвал Элиаса к себе в номер на эмоциях, полученных после того, как услышал про «Я ненавижу это лето» со всеми вытекающими. Но лифт ехал слишком медленно, и сердце его начинало успокаиваться, а разум — впускать в себя мысли и сомнения. Он посмотрел на Элиаса — тот стоял, сомкнув руки в замок за спиной, и переминался с ноги на ногу. Он был выше, вероятно — сильнее, но то спокойствие, которое он испытывал рядом с ним, ощущалось более чем подозрительно — ведь с чего бы это? Еще пару мгновений назад он спускался в этом же лифте, перебирая все возможные ругательства в своей голове, готовясь вылить их на Элиаса, ведь он такой же, как все, и по итогу их разговора лишь убедился в своей правоте, ведь Элиас не стал отрицать, откуда взял адрес, даже не попытался… Двери лифта открылись, приглашая их обоих пройти на этаж. Симон замешкался, и Элиас вышел первым. Деваться было некуда — не оставаться же в кабине. Медленно, не проронив ни слова, Симон довел их обоих до двери своего номера, подмечая, как старательно сокращал шаги Элиас, чтобы не перегонять его, а идти чуть-чуть позади. Дыхание окончательно сбилось. Достав карточку и осознавая неизбежность последующего момента, у Симона потемнело в глазах. — Все в порядке? — вдруг спросил Элиас. Симон коротко кивнул, держа карточку на расстоянии пары сантиметров. Он не мог заставить себя приложить ее к двери, не мог… — Симон, — позвал блондин. Он обернулся, всем видом пытаясь показать, что совершенно ничего не происходит: — Прости, задумался что-то, — бросил он, — сейчас, я… — Симон, мы можем поехать ко мне в студию и обговорить все там. Неужели он правда это сказал? — Да нет, что ты, в студии в такое время вряд ли будет… — Симону захотелось самого себя ударить за эти слова. — В это время дня она еще прекраснее, — спас его Элиас, — давай сделаем так, я поеду в студию, все подготовлю, а ты пока соберешься, и тогда тоже подъезжай. — Подготовишь — к чему? Мы не можем начать снимать прямо сейчас, у нас и песни-то нет. — Снимать? За пару часов до Нового года и без песни? — Элиас негромко рассмеялся. — Я, конечно, человек творческий, но не настолько отчаянный. Я имел в виду Новый год. Так что ты давай собирайся, а я поеду там немного поколдую. Было что-то особенное в том, как Элиас говорил о своей студии. В уверенности тона его голоса, в словах, что он подбирал, в том, как блестели его глаза. Симону было неловко, настолько неловко, что ноги подкашивались, ведь он только что пригласил его к себе, только что предложил заказать еды, и вот они уже пришли к тому, что поедут в студию, и еду он не закажет, потому что «поколдую», потому что Элиас, конечно же, куда лучше знает, что и где тут заказывать… Он чуть ли не попытался возразить снова, но был так благодарен за брошенный спасательный круг, что не мог за него не ухватиться: — Хорошо. Я знаю, ты просто испугался, что я закажу европейскую кухню, — отшутился он, вкладывая в каждое слова благодарность. — Черт, — цокнул Элиас, — раскусил! Да, сюрстрёмминг* свой поешь в Швеции, а сегодня у нас будет человеческая еда. — Окей, — рассмеялся Симон, — но не осуждай сюрстрёмминг, может, тебе бы даже понравилось! — А с чего ты взял, что я его не пробовал? С этими словами Элиас зашагал к лифту, а Симон наконец прислонил карточку и зашел в номер. И больше не мог прогнать улыбку со своего лица. На то, чтобы собраться, у него ушло каких-то пятнадцать минут. Симон проверил, сколько ехать от отеля до студии и, увидев двенадцать минут и сложив их с накопленными пятнадцатью, понял, что ехать еще рановато. Элиас только поехал в студию — а кто знает, может, пошел пешком — так что он, наверное, едва переступил ее порог… Симон зарычал и рухнул на кровать, схватившись за голову. Он очень боялся ему помешать, очень боялся прийти и оказаться некстати, не вовремя. Это вызывало тревожные импульсы по всему телу, смешивалось с улыбкой и благодарностью и просто сводило с ума. С одной стороны — он сам его позвал, да и с чего бы ему думать, что «собраться» для него — это больше пятнадцати минут? Но с другой — он был гостем, потому что он позвал его не работать, а обсудить клип, при этом… отмечая Новый год. У него нет подарка. Эта мысль окрылила, вытеснив все предыдущие — вот на что можно убить время, точно! Только… подарок? Для Элиаса, которого он знает пару дней, и «знает» — слово слишком громкое и определенное, ведь, по сути, кроме того, как его зовут и чем он занимается, он не знал о нем ровным счетом ничего. Он даже так и не посмотрел те клипы, про которые все трещала Мейв. Воодушевление обратилось смятением в мгновение ока. Симон сел, потирая виски — что же можно ему подарить? Если бы не его странные предпочтения в технике — будь то древняя камера или допотопный мобильник — было бы легче… стоп. Камера, мобильник — что-то да он о нем все же знает. Он старомодный, эти его рубашки, длинные волосы, техника. Это все равно не дает никакой определенности, но зато может помочь выбрать хотя бы… бутылку вина? Симон вспомнил о подарке, что получил на одном из концертов — винтажное белое вино, редчайший урожай 1979 года, Италия… Лишь подумав о нем, он ощутил этот вкус у себя на языке, как оно было прекрасно! Элиас точно похож на человека, который оценил бы что-то подобное. Немного порыскав в интернете, Симон остановился на магазине под интересным названием Grape Witches и, скрестив пальцы, позвонил им, чтобы узнать, не открыты ли они, случайно, в предновогодние часы. С красивейшим французским акцентом сомелье, так он и представился, сообщил, что они открыты еще «минут сорок». Схватив сумку, которую он от нечего делать собрал, Симон набросил куртку и выбежал на улицу. Симон приехал в студию в десять вечера. Войдя, он поприветствовал консьержа, сгорая от стыда из-за того, что раньше его не замечал, а затем принялся медленно подниматься по уже знакомым ступеням, все еще думая, что пришел слишком рано. Он толкнул дверь и… не смог сдержать удивления. Элиас сидел за роялем в том конце студии, где кучковалась вся техника. На нем была бордовая рубашка, и тяжелая ткань, свисая с его тонких плеч, грациозно ластилась в такт музыке, еле-еле догоняя скользящие по клавишам пальцы. Как он играл. Как-будто был един с этой тяжелой старинной конструкцией, как-будто не рояль, не клавиши, а он сам был музыкой, как-будто она исходила из кончиков его пальцев, срываясь с них, стоило им пошевелиться. Его глаза — и Симон заметил это не сразу — были закрыты, и они действительно не были ему нужны, ведь зачем — глаза, зачем — свет, зачем рояль, если есть он сам, если есть эта мелодия и этот вечер, если… Мелодия. Симон, уже каким-то неведомым образом сидящий на стуле чуть по-одаль от Элиаса, вдруг узнал в прекрасной колыбельной свою песню. Она была другой, печально-прекрасной и глубокой, каждая новая нота накрывала предыдущую необузданной дикой волной — его песня была изменена до неузнаваемости, но она все еще была его песней, и не нужны были ни слова, ни клип, ничего не нужно — Симон сидел, примостив подбородок на спинку стула, и словно слушал исповедь собственной души, что внезапно обрела голос. Именно так он чувствовал и вспоминал то лето. Именно так — с сожалением и тоской, со злостью и разочарованием, со страхом, с чувством вины за собственную глупость… Внезапно Элиас прекратил играть. Не открывая глаз и не поворачиваясь в сторону Симона, он сказал: — Давно тут сидишь? Его голос звучал хрипло и сдавлено, как тогда, перед тем, как он ушел из студии в первый день. — Не знаю, — отозвался Симон, не поднимая головы со спинки. Он хотел сказать, как сильно ему понравилась музыка. Хотел выразить все бушевавшие внутри эмоции, хотел… но все его тело, включая рассудок, словно находилось под действием расслабляющего заклинания. Он мог только сидеть и смотреть на Элиаса, на его профиль, скрытый в тени, и ждать, пока его пальцы снова затанцуют и подарят ему новую дозу. — Сыграй еще… — зевнул Симон. Элиас улыбнулся. Он закрыл рояль и обернулся. Симон поднял на него полузакрытые глаза, оторвавшись от пальцев. Волосы его были завязаны в низкий пучок, а полурасстегнутая рубашка обнажала кулон в форме сердца, зашитого посередине, что покачивался, словно маятник, на фоне бледной веснушчатой кожи. Как странно, было подумал Симон, на лице — ни одной веснушки, а на груди — россыпь созвездий… но эта мысль быстро улетела куда-то в небытие. Глаза закрывались. — Ты что, спать удумал? Нет-нет, Симон, два часа до Нового года, давай, просыпайся! — уже более приподнятым тоном скомандовал Элиас. Он встал и включил один из световых экранов, заранее настроенный под приглушенный теплый свет. Симон силой оторвал щеку от спинки и потер ее — отлично, теперь она, наверное, вся узорчатая и красная. — Прости, — просопел он, потирая глаза. — Это ты прости, что полез не в свое дело. — Ты о чем? Элиас кивнул на рояль. — Не в свое дело? Элиас, это невероятно кра… — Это чушь. Боже, сколько же ты собирался? — переключился Элиас, взглянув на часы. Симон увидел их впервые — тяжелые массивные часы на металлическом ремешке обнимали тонкое запястье Элиаса, поблескивая в свете… гирлянд и свечей? Завороженный игрой, Симон прошел вглубь студии, совсем не обратив внимание на то, как она преобразилась. С окон от потолка до пола подобно таящим сосулькам свисали гирлянды, а на полу вразнобой стояли свечи, большие и маленькие, цветные и белые. Он обернулся — и на другом конце студии, обычно пустующем и невзрачном, по оба угла расположились два матраса в компании подушек и одеял. — Это что такое? — проснулся он. — Иногда я тут ночую. Решил что… вдруг, если ты, не знаю, я имею в виду, если мы просидим допоздна и будет сложно вызвать такси… черт, это глупо, я… — Я не буду спать здесь, и тем более на полу! — Вдруг огрызнулся Симон. Он сам не знал, как реагировать на скачки собственного настроения. Черт, вот почему у него нет друзей. — Извини меня. Я не хотел посягать на твои границы, я просто… — Нет, Элиас, боже, — Симон закрыл лицо руками, — это ты извини, это просто… вырвалось, это не имеет отношения к тебе. Черт! Элиас подошел ближе, и одна из высоких свечей осветила его лицо. Симон вгляделся в него — в нем не было ни намека на обиду, смущение… только полное понимание, принятие и спокойствие. — Все в порядке. Некоторые импульсы мы просто неспособны предсказать или проконтролировать. Я тебя понимаю. Наверное, это просто… напомнило тебе о чем-то, — с осторожностью предположил он. — Угу, — Симон пожал плечами. Повисла пауза. Симон отошел от Элиаса и прошел к матрасам. Из-за размаха студии их, расположившихся в противоположных углах, разделяло добрых метров десять. Он подошел к тому, что лежал у подножья панорамных окон: — Ты тут обычно спишь? — говорить пришлось громче, чтобы быть услышанным. На последнем слове голос сорвался и перешел на писк. — Нет, я сплю в том углу. Как странно, подумал Симон. Когда можно засыпать, глядя на город, на его то тускнеющие, то загорающиеся огни… как можно выбрать противоположный угол — пустой и темный, такой далекий от окон, от жизни? Симон снял куртку и положил рядом с матрасом. Он провел руками по свисающим гирляндам, и огоньки они заиграли на его руках, на коже его лица и волосах, подобно сотне маленьких светлячков, словно их, спящих, вдруг кто-то потревожил и заставил проснуться. — Откуда это все? — Ты целую вечность собирался, надо же было чем-то заняться. — Необязательно было. — Если бы ты сейчас наблюдал за тем же, за чем наблюдаю я, ты бы так не говорил. Симон пропустил его слова мимо ушей, боясь выискать в них какие-то потаенные смыслы. — Я надеюсь, ты ешь поке? — и видимо, Элиас боялся точно того же. — Поке? Конечно. Я обожаю морепродукты. — Супер. Решил не мучать тебя традиционной канадской кухней, да и, признаюсь, я не фанат. — Поке — это идеально. Я тебе тоже кое-что принес. Размеренным шагом Симон вернулся к стулу, на котором только что едва не заснул, и взял стоящий рядом пакет. А затем протянул его Элиасу. — Не надо было, — сказал он, — но большое спасибо. Элиас достал бутылку вина. — Я хотел купить что-нибудь Шведское, но из винтажа была только Италия, Португалия, Франция и Испания, вроде. — Неудивительно, ведь первые винодельни в Швеции начали отстраивать сравнительно недавно, лишь в 1999 году. Первые лозы посадили в начале девяностых в Сёрмланде, если не ошибаюсь. — Да? — удивился Симон, — я не знал. А ты откуда знаешь? — Да так, читал. На горлышке висел брелок — его Симон прихватил в сувенирной лавке рядом с винным магазином — маленькая плюшевая лягушка в короне, похожую он разглядел в снежном шаре, что Элиас так часто крутил в руках в студии, — зачем он ее купил, он себя об этом даже не спрашивал, просто когда увидел ее, очнулся уже с ней в руках, отдавая деньги ворчливому пожилому продавцу. Теперь, видя, как Элиас разглядывает бутылку, лягушонок показался Симону глупым и неуместным. — Как мило… Мило? Французское коллекционное вино 1961 года — мило? — Впервые слышу, чтобы кто-то так комментировал бутылку вина, — рассмеялся Симон. — Я не про вино, — не отрывая глаз, пояснил Элиас, — я про лягушонка. Чудо просто… спасибо, Симон. Он открепил брелок от бутылки и достал ключи от студии, ловко повесив его на связку. Симон сразу вспомнил о футболке, что подарил Маркусу на День рождения. Он ее никогда на нем не видел. — Да это так… мелочь, я просто… а вино? Тебе не понравилось? — За вино тоже спасибо. Мне понравилось, правда. Просто я не пью. Это «не пью» встало поперек горла Симона, вызвав тошноту и спазм вверху живота. Он не угадал с подарком, совсем ничего сам не может, даже подарок выбрать! — Элиас… прости, я не знал, я… — Эй-эй, Симон, что это за предновогодняя повестка «прости-извини», нам пора с этим завязывать. Ты же не мог знать, что я не пью, тем более я буду только рад, если ее выпьешь ты. Я бы с большим удовольствием к тебе присоединился, но мне нельзя. Симон спросил не сразу, размышляя, имеет ли он право задавать такие вопросы: — Почему нельзя? — Из-за таблеток, что я принимаю. Каких таблеток — спрашивать он уже не стал. Элиас накрыл «на стол», которым послужила огромная горизонтально стоящая колонка. Две порции поке с лососем и манго, спринг-роллы с креветками, манговый сок, вода… — Чизкейк? — Сан-Себастьян. Будешь? «Будешь» мгновенно отбросило Симона к тому «предлагать», что так сбило его с толку в первый день их знакомства. Но в нем не было ни вызова, ни дерзости, ни враждебности. Видимо, и тогда не было тоже. — Обожаю Сан-Себастьян. Это была чистая правда. И про поке, и про баскский чизкейк. И про то, что «я не буду спать на полу» относилось к уже существующим травмам. Они сели друг напротив друг друга и начали есть. Было тихо, но нисколько не неловко. Симону это понравилось. — Могу что-нибудь поставить, если хочешь, — спустя время предложил Элиас. — М? — Музыку. У меня там, — он указал на дверь, — есть небольшая кладовая, так вот в ней и проигрыватель, и пластинки всякие. — Можно, — улыбнулся Симон. Музыка не была чем-то необходимым, напротив — ему было хорошо и так, в полной тишине. Но что, если с музыкой будет даже лучше? — Что ты слушаешь? — О, да все подряд, — жуя, ответил Симон. — Прям все-все? — Ну, не все-все, но почти. Поставь лучше то, что слушаешь ты. Симон обожал узнавать людей через их любимую музыку, книги, стихи — это было чем-то вроде ритуала, и всегда неизменно работало. Вот только он не всегда прислушивался к результатам этого ритуала, ведь когда он послушал любимые треки Маркуса, первой реакцией было — боже, да мы не то что из разных миров, у него просто нет вкуса! — но он себя не послушал. А надо было. — Только не суди строго, — с этими словами Элиас вышел за дверь. Он вернулся минут через пять. В одной руке — проигрыватель, в сложенном виде напоминавший кожаный чемоданчик, а в другой — пара пластинок. Все это время Симон не ел, а молча смотрел в окно, перебирая догадки у себя в голове — что же он поставит — Элвиса, Rammstein, Леди Гагу? Но он поставил Тома Оделла. — Jubilee Road… — Симон узнал альбом с первых нот. — Один из любимых.Элиас
Элиас вернулся на свое место: — Давай открою? — сказал он, взяв в руки бутылку. — Это подарок. — Отлично, значит, я могу делать с ним то, что хочу. Если только… если только ты хочешь выпить. — Я бы не отказался, — сдался Симон. Элиас достал из кармана штопор — не только проигрыватель он взял в кладовой — и ловко расправился с пробкой. Он наполнил бокал и пододвинул его Симону, но тот его остановил. Их пальцы снова соприкоснулись — точно также, как днем, когда они сидели в ресторане — но на этот раз Симон не отпрянул: — Может, хотя бы попробуешь? — Хорошо, — кивнул блондин, — один глоток. Он налил немного во второй бокал — содержимое едва покрывало дно — и, подняв его, произнес: — За Новый год? — За то, чтобы поскорее забыть старый, — поджал губы Симон, и они чокнулись. — Невозможно вкусно, — резюмировал Элиас, — и мало. — Рад, что понравилось, — Симон откинулся на спинку стула. На какое-то время они снова замолчали, слушая музыку и наслаждаясь едой. Симон встал и, держа бокал в руках, прошел к окнам. Он прислонился к стеклу, сделав небольшой глоток. Элиас наблюдал за ним, пытаясь понять, о чем же он сейчас думает. — Холодно, — немного спустя сказал он, — стекла ледяные. Симон не ответил. Догадался ли он, что «холодно» — было попыткой начать разговор? Клара бы сейчас просто задохнулась со смеху. — Я правда ненавижу то лето, — задумчиво начал Симон. Элиас отложил палочки и, поставив обе полусогнутые руки на стол, принялся слушать. — Я не знаю, ты, наверное, в курсе всей этой темы с Маркусом… Он не был в курсе. —… По крайней мере того, что везде про нас писали. Но это… не то. Не так, как все было. Он говорил тихо, делая большие паузы, словно… сомневался в каждом слове. Элиас понял, что нужно что-то сказать, но что? Он не то чтобы давно не был в такой ситуации — когда кто-то делился с ним чем-то личным — он вообще в такой ситуации не был. С Кларой было иначе, она ураганом врывалась со своими рассказами обо всем наболевшем, для нее никогда не составляло труда озвучить все то, что накопилось внутри — потому что у нее никогда ничего не копилось, она всегда — открытая книга, в лучшем из возможных проявлений этого словосочетания. С ней никогда не возникало чувство, будто ты не знаешь, что у нее на душе, она гвоорила о своих проблемах также легко, как дышала, но Симон… с Симоном было иначе, и Элиас понял это почти сразу. Он осторожно прощупывал его границы, боясь наступить туда, куда ему не дозволено, но сейчас, когда он сам начал этот разговор, он растерялся и не знал, что сказать. Но молчать было нельзя. — Симон, я не знаю о Маркусе и не знаю, что о вас писали. Если ты, — он прочистил горло, прежде чем продолжить, — чувствуешь себя достаточно комфортно, чтобы со мной поделиться, можешь рассказать. Симон бросил на него мимолетный взгляд — глаза его блистнули и снова вернулись к окну. Сердце Элиаса предательски заколотилось — ну вот, он его спугнул. Как чуял. — Я, наверное, впервые говорю с человеком, который не знает о Маркусе, — вдруг сказал он. В его голосе читалась улыбка, — как-будто единорога встретил. Мы с Маркусом познакомились случайно, ну, точнее, я так думал. Как-то быстро все завертелось, у меня на тот момент почти не было друзей, да и сейчас мало что изменилось, и он, — Симон щелкнул пальцами, — вдруг стал для меня ближе всех на свете. Забавно еще то, что я даже не задумывался о том, нравится ли он мне, как личность, интересно ли мне с ним, как и кем я рядом с ним себя чувствую — я просто как-будто… не знаю, поддался, что ли? Он вечно крутился рядом, а раньше для меня мало кто подобное делал, и я просто… так как я не особо осведомлен о том, что такое настоящая дружба, принял это именно за нее. Ему было плевать на меня — что мне нравится, чего я хочу, но главное не это, а то, что мне было плевать тоже. Он ставил музыку, которая мне не нравится, а я говорил, что все круто, делал селфи со мной и выставлял их в инсту, когда мне казалось, что я ужасно выгляжу, тащил меня на вечеринки, когда я с ног валился и ни с кем не хотел контактировать, а я шел, потому что… потому что боялся, что если скажу «нет», в следующий раз он меня уже не позовет. И черт знает, почему я этого боялся, мне же не нравилось, но я… можешь налить еще, пожалуйста? Элиас встал и подошел к нему с бутылкой, выполнив просьбу. — Спасибо. Так вот. Он заставлял меня чувствовать себя… нужным, понимаешь? И это тупо, ведь по сути все, что он делал, это мной пользовался, я даже с ним не говорил о своих, не знаю, переживаниях и так далее. Все, что мне нравилось, он зачастую высмеивал или этим пренебрегал, а когда мы появлялись вместе на мероприятиях, для него главным было запечатлеть это в сторис, а сделав это, он шел к своим друзьям и оставлял меня одного. И так каждый раз. Я был слепым придурком и не замечал, что все это он делает только для того, чтобы пропиариться за мой счет. — Нет, Симон, ты не был придурком… — Был. Я был наивным придурком, и самое страшное то, что вряд ли что-то успело поменяться. Он поднял на Элиаса глаза и застал его врасплох — это чуть ли не заставило его отвести взгляд, но он вовремя проконтролировал этот порыв и сказал: — Нет ничего плохого в том, что ты посчитал своим другом не того человека. Это не наивно. Не вини себя за это. — Я рассказываю тебе это из-за песни. Я честен с тобой, это то, что я чувствую, правильно оно или нет, — дал понять Симон. Элиас кивнул, подразумевая «понял, продолжай». — Это длилось пару лет. У Элиаса перехватило дыхание. Пару лет… он думал, что речь шла об одном единственном лете, но несколько лет? Этот тип Маркус манипулировал Симоном, популярным исполнителем и, вроде как, хорошим парнем так долго? Он услышал о нем всего несколько минут назад, но уже почувствовал желание хорошенько ему врезать. И обнять Симона, но это желание он решил проигнорировать, сделать вид, что ему показалось. — Я тогда, ну, когда мы только познакомились, еще не был сильно известен, наверное поэтому и подумать не мог, что кто-то хотел со мной познакомиться ради пиара, знаешь? Но время шло, у меня росло количество подписчиков, меня начинали узнавать на улице и все такое… ах да, я забыл упомянуть одну важную деталь — Маркус тоже поет. Может, это не очень корректно прозвучит, но поет так себе, — он улыбнулся, и Элиас ответил тем же, — и вот слово за слово, ТикТок за ТикТоком и мы уже в студии, записываем совместный трек. Он назывался «Don't you dare to fall for me again». И он был моим треком, от первой до последней строчки. Но, когда Маркус сказал, что, мол, вот было бы круто записать его вместе, я дольше секунды не думал, прежде чем согласиться, ведь перед этим он сказал, какой я хороший друг и все такое, так как же я мог отказать? — он покрутил пальцем у виска, — Тогда-то все и понеслось. Тогда-то и началось то лето, которое я ненавижу. Мы были повсюду вместе — на интервью, на концертах, на фотосессиях. То есть та часть моей жизни, которая до этого момента была только моей, стала… он подобно раку распространился и на нее тоже. И мне это понравилось. Я думал, как же круто, я могу разделить все это со своим лучшим другом! И мое затуманенное сознание даже не обращало внимание на его выходки на интервью. — Какие? — Намеки на то, что мы пара. Сказав это, Симон замолчал. И Элиас понял, почему.