Элиас
Элиас хотел подождать с ответом, но то, как Симон на него смотрел, то, как участилось его дыхание, то, как он… — А вы не были парой, — поэтому сказал он. Чтобы сказать хоть что-то, чтобы зацементировать внезапно повисшую между ними пропасть. Элиас не знал, как правильно реагировать на подобные откровения. Он еще ни разу в жизни не сталкивался с такого рода разговорами, ни разу в жизни не говорил… с такими людьми. И страх, возникший в его подсознании в ту секунду, как Симон сказал о слухах, что пускал Маркус, был ему совершенно неведом — это был страх сказать что-то не то, спугнуть его. Что, если его растерянный от незнания вид Симон воспримет как знак того, что он его не принимает? — А мы не были парой, — выдохнул Симон. Он отвернулся и теперь смотрел в окно, что дало Элиасу закрыть глаза и повторить излюбленный ритуал — вдох через нос, выдох через рот, порционно, сквозь зубы. — Я вообще не уверен, что он гей, знаешь. Ну, или би, или вообще, — продолжил Симон, — он вечно крутится с девчонками, а моей ориентацией он как-будто просто… воспользовался? Как и мной в целом. Но я же слепой, глухой и все вместе взятое — я не понимал, что он делает, пока не начали появляться эти статьи, пока фанаты не начали нас шипперить, — он перевел дыхание и выдержал паузу, — пока Маркус не завел собственного агента и тот не предложил моему пиар-контракт. — Что в нем было? — Много чего, но самое главное — пункт, обязывающий нас играть пару на всех публичных выступлениях и интервью. Выкладывать фото с неоднозначными подписями, типа знаешь, не в открытую признавать, что мы вместе, но давать почти прямые намеки. И это… — замялся он, — Это все там прописано до сих пор. — Сколько действует этот контракт? Элиас напрягся, боясь услышать ответ. — До следующего лета. — Ты можешь его расторгнуть? — В этом и проблема, — усмехнулся Симон, — если я это сделаю, то буду должен выплатить сумму с такой кучей нолей, что в голове не укладывается. Поверь мне, я бы отдал любые деньги за свободу. Но таких денег у меня просто нет. — Но как так вышло? — Мы были пьяны. Точнее, сейчас-то я понимаю, что пьян, скорее всего, был только я. Мы шутили, смеялись, и… я не знаю, Элиас, я чувствую себя таким идиотом, я… никому об этом даже раньше не говорил, но… — Симон, — прервал его Элиас, — ты не обязан мне ничего рассказывать, если не хочешь, ладно? Я не… я надеюсь, мои вопросы не звучат так, будто я давлю на тебя, но если вдруг… просто знай, что мы можем прекратить в любой момент. Симон вдруг уставился на него. Элиас остолбенел. Он снова сказал что-то не то? — Я тебя смутил? — решил спросить он, но, хоть взгляд Симона и был очень неоднозначным, на смущенный он был похож меньше всего. Но тогда что это? — Да, — кивнул Симон. Это «да» повисло в воздухе, окончательно сбив Элиаса с толку. Симон, все еще уставившись ему прямо в глаза, казалось, даже не моргал. — Спасибо, — внезапно сказал он, — мне еще никто так… не говорил. Я даже не знаю, как на такое реагировать. Элиас улыбнулся. Но улыбнулся он не потому, что получил благодарность, а потому, что был поражен честностью и открытостью Симона — как легко он это сказал: «Я даже не знаю, как на такое реагировать». Пару минут назад от подобного незнания Элиас изводил себя, кусая изнутри губы и зажимая щеки между зубов, а можно было просто… сказать? Вот так вот просто? — Но все в порядке. Так вот. Я никому не говорил об этом, но эти нули в проклятом контракте прописал я сам. Элиас кивнул — продолжай. — Да, мы… смеялись, я пил, пил и пил, просто безумие какое-то — я обычно не… — он посмотрел на бокал, — странно прозвучит, конечно, когда я стою вот так вот перед тобой, уже почти прикончив бутылку, что принес тебе в подарок, — он рассмеялся, — но это так. Я обычно не пью много. Но в тот вечер… — Ты уверен, что много выпил? — М? — нахмурился Симон. — Я имею в виду, ты… помнишь, как пил? Симон замолчал. Он сделал глоток, еще один, третий… Элиас наполнил его бокал снова. Он видел, как Симон гонял вино во рту — как-будто пытаясь с помощью алкоголя на своем языке вспомнить тот вечер. — Нет, — сказал он спустя время, — я вообще мало что о том вечере помню, — с удивлением. — Не берусь судить, но, возможно, он просто тебе что-то подсыпал. — Почему я раньше об этом не думал? — С вами был еще кто-то? — Да, то есть, наверное? Элиас, правда, я помню лишь то, как выводил эти нули и пару неоднозначных шуток со стороны Маркуса, это… — заметался он. — Все в порядке, — Элиас сделал шаг ближе и приподнял руку, уже почти прильнувшую к плечу Симона, но вовремя ее одернул. — Все в порядке, — повторил Симон, сделав глубокий вдох, — Но факт остается фактом. Я нарисовал эти нули. Под давлением или без, я это сделал сам. Думаю, у него и доказательства имеются, видео какие-нибудь или еще что-то. Все же, он куда меня умнее. Элиас вскинул брови: — Умнее? — Конечно, ты же видишь, как он меня обкрутил. — Симон, манипулятивные наклонности это не про «умнее». — Как скажешь. — Как ты… — Как я пришел в себя? Элиас кивнул. Именно это он и хотел спросить, правда, при помощи слегка иных слов, но смысл был тот же. — Этот сингл, — он кивнул на пианино, — он вышел, и в декабре мы устроили вечеринку по поводу успешного выстрела в Спотифай. Это приложение такое, ну, на телефоне, знаешь? Приложения — это такие маленькие иконки, нажимаешь на одну, да-да, прямо на экран жмешь, не на кнопку, и выскакива… — Я знаю, что такое Спотифай, Симон. Они рассмеялись. — У нас с Маркусом синглы вышли одновременно. Мой — этот дурацкий про лето, а его «Now u see me, now u don't», и они как бы разговаривают друг с другом. Ну и, соответственно, на этой вечеринке был и он, а дальше все как в дешевом ромкоме — я пошел в туалет, Маркус этого не заметил и завалился туда со своим другом, с которым просто стоял и меня высмеивал. Черт, клянусь, это длилось целую вечность! Я оцепенел, просто стоял, прислонившись к стене, и слушал… его друг был в курсе всего, каждой чертовой мелочи, да что там в курсе, он помогал ему со всем этим. Он говорил, мол, ну боже, как же можно быть таким наивным как Симон, бывают же такие люди, а друг ему отвечал — брат, да это жесть, конечно, но ты порадуйся, ты же можешь до конца жизни с него деньги сосать а он и не заметит, так и будет как дурачок ходить-улыбаться. Но хуже всего не это. Его друг — когда я вышел, чтобы застать их врасплох, я увидел, что это был мой друг. Не могу сказать, что мы прямо-таки часто общались, но… я знал его со школы. Думал, что… неважно, что я думал, короче вот так вот все и было. — Это отвратительно. — Да. Отвратительно. — И что же делать? — задал Элиас вопрос в пустоту. Если бы он знал, что делать, он бы был уже свободен. — Хотел бы я остаться здесь навсегда, — чуть слышно произнес Симон. Он закрыл глаза и прислонился к стеклу, голос его звучал хрипло и донельзя расслабленно. — Я не про Канаду, — продолжил он, — а про это место. Здесь я как-будто… как-будто могу спрятаться от всего этого кошмара, при этом наоборот впервые в жизни не прячась, а… извини, мысли путаются, — все еще с закрытыми глазами, он приподнял бокал и кивнул Элиасу, — вино-то и правда хорошее. Он улыбнулся, и Элиас почувствовал необходимость остановить этот момент, навсегда запечатлеть его в своей памяти, в своей жизни, в стенах этой студии. Медленными, почти бесшумными шагами он прошел к Клариным камерам и принялся искать среди них пленочные. Он нашел три фотоаппарата — Minolta, Olympus и Pentax. Батарейки были только в причудливой формы Минолте, которая больше напоминала проигрыватель, нежели камеру. В коробке с Диснеевскими принцессами он взял катушку пленки и движением руки зарядил фотоаппарат — он издал характерный звук, приняв пленку, и Элиас зашагал обратно к Симону, который, все также закрыв глаза и пьяняще улыбаясь, стоял у окна. Он встал напротив, отключил вспышку у фотоаппарата и принялся его фотографировать. Кудри Симона, те, что оказались зажаты между ухом и стеклом, старательно выбирались на свободу, почти полностью закрыв половину его лица. Он улыбнулся чуть шире, услышав, как Элиас сделал первый кадр, но не сказал ни слова. Казалось, от звука щелчков фотоаппарата он расслаблялся еще сильнее… И тут его руки ослабли, и они оба дернулись от звука разбившегося бокала. — Черт! — проснулся Симон. Он открыл глаза, посмотрел себе под ноги и тут же поднял испуганный взгляд на Элиаса. — Все в порядке, — улыбнулся Элиас. И сделал фото осколков на фоне кроссовок Симона. — Прости, ради бога, я… — залепетал он. Симон был очень взволнован, но также был очень пьян, и, предприняв попытку сделать шаг, он покачнулся, и Элиас рефлективно подхватил его. Ощутив на своих руках вес тела Симона, податливого и обмякшего, он почувствовал себя неправильно — но в то же время понимал, что другого варианта, кроме как поймать его, у него не было. Он был таким поразительно легким… Элиас неуклюже закинул руки Симона себе на плечи, и, когда он сделал первый шаг, чтобы попробовать понять, могут ли они передвигаться в таком положении, Симон, как-будто неосознанно пытаясь усложнить задачу, прильнул щекой к его груди. Элиас застыл. Он хотел положить Симона на матрас, осторожно и максимально бесшумно проведя его через студию, но… его рубашка все еще была полурасстегнута, на его шее все еще висел кулон на тонкой цепочке… а дыхание Симона скользило по его коже, пробираясь под рубашку, дыхание Симона — ровное, спокойное, — было таким теплым, таким… — Ты не помогаешь, — прошептал Элиас. Но конечно же реакции не последовало. Элиас взял себя в руки и сделал еще один шаг, и этот шаг убедил его в том, что Симон спит — ведь он даже не попытался шагнуть тоже, а просто протащился за ним. Элиас закатил глаза и приподнял его, соскальзывавшего вниз, за талию. Симон издал звук, похожий на мурчание. Снова — прямо ему под рубашку. — Симон, не можем же мы так стоять вечно, — все еще шепотом произнес он. Элиас растерялся. Сердце в его груди заколотилось до невозможности сильно, и он, подумав, что это ничто иное, как паническая атака, понял, что ему нужно поскорее уложить Симона на его матрас, иначе — затрясутся руки, подкосятся колени, задвигаются стены, начнет давить потолок, а воздух, поступая в легкие, будет превращаться в мокрый тяжелый песок. Стены, стены, стены уже начинали двигаться… И он подхватил Симона на руки — решительно, но все еще осторожно, все еще ощущая, как все это по отношению к нему неправильно — и оттого надеясь, что, проснувшись, он ничего не вспомнит. Элиас опустился на колени, кладя Симона на матрас у окна. Он что-то просопел и свернулся калачиком, а голова его полностью соскочила с подушки. — Симон… — процедил Элиас. Он приподнял голову Симона, подложив под нее подушку. — М-мм… — впервые отозвался он. Элиас поднялся, чтобы накрыть его одеялом. Сделав шаг назад, он услышал: — Прос…ти… И Симон окончательно провалился в сон.Симон
Мелодия была повсюду. Он вдыхал ее, он купался в ней, он чувствовал, как она, щекотя его кожу, растекалась по венам, как перебирала, словно струны, его запутанные темные волосы… Она была красивой. Но красота ее была гораздо глубже ее звучания — она была в том, насколько родной и правильной эта музыка казалась в его ушах, как причудливо нежно откликалась в сердце, как… Симон открыл глаза. Он увидел — абсолютно в расфокусе — множество разноцветных огней, ярких и не очень, близких и далеких… и все еще была музыка. Только будто она стала громче, будто стала отчетливее и ближе. А огоньки, казалось, танцевали ей в такт. Он почувствовал необходимость присоединиться к ним, но его тело было абсолютно расслаблено, неизбежно… — Где я?! — услышал он собственный голос. Симон сел, схватившись за грудь. В глазах потемнело, а голова заболела резко и с такой силой, что это сорвало непроизвольный короткий вскрик с его губ. Музыка остановилась. — Симон, эй, — сказал чей-то голос. Надавив на виски, Симон попытался сфокусировать взгляд на его владельце. — Элиас… — понял он. А затем, снова схватившись за грудь, — Элиас, какого черта?! На нем не было толстовки. Паника, охватившая Симона, разгоралась с невообразимой скоростью, борясь с отвратительной болью в голове. — Не трогай меня, — он вскочил на ноги, замотав головой. Симон выставил обе руки перед собой, оглядываясь в поиске своей одежды. — Вода. Вода, есть вода? — дрожащим голосом спросил он. — Да, конечно, — заметался Элиас. Он подошел к столу и, взяв чистый стакан, наполнил его водой из нежно-голубого кувшина. Осторожно, выдерживая, возможно, слишком большое расстояние между ними, Элиас протянул его Симону. Он опустошил его тут же. И тут Симон посмотрел на стол. За этим «столом», что вовсе столом и не был, они сидели, ели поке и пили вино. Точнее, он пил. За этим столом — смеялись и слушали Тома Оделла, у этого окна он стоял, рассказывая о Маркусе, у этого окна он понял, что Элиас действительно о нем ничего не знал… Только вот теперь на столе было убрано, на нем стоял лишь кувшин с водой, пара стаканов и нетронутый чизкейк. — Что произошло? — виноватым голосом задал вопрос Симон, а затем добавил, — Я же сказал, что не буду здесь спать. Он избегал взгляда Элиаса всеми силами. С одной стороны, ему было стыдно, но с другой… очень и очень страшно. За окном все еще было темно. — Ты рассказывал мне о Маркусе, пил вино. А потом ты… ты уснул. — Уснул? — Да, уснул. — Я сам…? — сдавленно произнес он. Задав этот вопрос и тем самым допустив несколько его вероятностей, ему стало еще страшнее. Симон сглотнул, и наконец посмотрел на Элиаса. — Сам? Нет, конечно нет, ты был очень пьян… я тебе помог. Не может быть. Не может, не может быть, просто не может! Земля начала уходить из-под ног. — Симон, Симон, сосредоточься на моем голосе. — Что?! — Мой голос. Слушай мой голос, хорошо? — Я не… — попытался вдохнуть Симон, — я не могу дышать! — Все хорошо, все хорошо, — продолжал говорить Элиас. Ближе он не подходил, — Постарайся отвлечься. Хочешь, я сыграю тебе на пианино? Твою мелодию, хочешь? — Как ты… что я сделал? Я подал тебе какой-то пьяный сигнал или что? Как ты… зачем ты… — Что? Симон, о чем ты говоришь? — Зачем ты раздел меня? — не своим голосом, закашлявшись, спросил он. — Раз… о боже, Симон, нет! Нет-нет, я говорил не об этом, я сказал, что помог довести тебя до кровати, я не… тебе, вероятно, стало жарко, вот ты и стянул с себя толстовку, смотри, вот же она, — он указал на матрас, — смотри. Симон взял толстовку, надел ее и, пройдя вглубь студии, приземлился на стул. Он забрался на него с ногами, обхватив колени, и уронил голову на трясущиеся руки. Он плакал.Элиас
Прошло по меньшей мере полчаса. Небо начало окрашиваться в предрассветные краски, а огоньки потихоньку затухали. Симон все еще плакал, а Элиас все еще стоял поодаль от него, боясь пошевелиться. — Симон, если хочешь… — наконец произнес он, — я могу уйти. Оставлю тебе ключи и… — Нет, — тут же отозвался он, — это твоя студия, это я должен уйти, — заявил Симон. Но с места не сдвинулся. — Конечно, если ты этого хочешь, — кивнул Элиас. Симон оторвал голову от коленей и уставился на Элиаса. Он ахнул, увидев его лицо. Он выглядел таким изнеможённым, таким напуганным. — Симон… — Я испортил тебе праздник. Мы даже не… даже не встретили Новый год, — прошептал он. Элиасу вдруг до боли в конечностях захотелось подбежать к нему, упасть на колени и обнять его, поглаживая по спине — это то, что он умел делать, то, как он умел общаться. Но с Симоном было иначе. С Симоном нужно было разговаривать, нужно было найти способ обнять его, стоя на расстоянии нескольких метров, используя слова и только слова. Слова, которые он мог в любой момент потерять возможность произносить. — Симон, — начал он снова, умоляя Вселенную не забирать у него голос хотя бы на пару минут, несмотря на то, что все тело и разум сходили с ума, — ты не испортил мне праздник. Я… я обожаю вчерашний вечер, и ночь тоже. — Да как же, — усмехнулся Симон, — мы даже не встретили бой курантов, я просто… отрубился, боже! А потом еще и это, — он кивнул на матрас, — вывалил на тебя свои старые тупые травмы. — Ты «отрубился» уже после того, как куранты пробили двенадцать. — Что? Но я… я прекрасно помню наш диалог, Элиас, прекрати гово… — Новый год наступил в ту секунду, когда ты сказал… Элиас прервался, чтобы перевести дыхание. Он старался держать под контролем воздух, поступавший в легкие, тело, что отзывалось дрожью в почему-то указательных пальцах. Должен же, должен же он удержать этот чертов голос! Хотя бы еще на чуть-чуть… —… когда ты сказал: «Хотел бы я остаться тут навсегда». Симон приоткрыл рот, сдерживая удивление: — Почему ты… то есть ты знал, что… я даже не знаю, — он провел рукой по волосам, — не знаю, что сказать. Почему ты промолчал? — Промолчал о чем? О том, что в ту секунду мы шагнули в Новый год? А зачем это было озвучивать, для чего? Элиас очень надеялся, что его слова не прозвучали странно, что не смутили Симона. — Я не… не знаю, — выдохнул Симон, а затем, улыбнувшись, продолжил, — Честно сказать, правда не знаю. — Ты выглядел таким спокойным. Таким умиротворенным. Я просто не хотел тебя прерывать. Да и незачем было.