Элиас
— Как насчет торта? — предложил Элиас. — Сейчас сколько времени? — Симон шмыгнул носом. — Почти пять часов утра. — Идеальное время для торта. Элиас сделал чай, пока Симон… — Что ты делаешь? — заметил Элиас. — Торт режу! — Боже, Симон, это же… не так делается. Элиас не знал, смеяться ему или плакать — вместо того, чтобы разрезать его пополам, а затем — еще пополам и еще, Симон вилкой расчертил полосы, которые должны были быть местами разрезов на торте, и принялся осторожно выпиливать (по-другому это назвать было нельзя) каждый кусочек. — Ой, делаешь чай — делай, я вот так режу, — кивнул он на торт. Элиас рассмеялся: — А этому есть какое-то объяснение? Я так, чисто из интереса, — сказал он, рассправившись с чаем и усаживаясь за стол. Симон вдруг обернулся — в глазах его читался неподдельный страх. Он тоже сел, и с предельной осторожностью разложил торт по тарелкам. Элиас замер. Что-то в поведении Симона его насторожило до такой степени, что страшно было даже дышать. Он снова сказал что-то не то. Только вот… что? Игнорируя абсолютно обездвиженного Элиаса, Симон сделал глоток чая и попробовал чизкейк: — Очень вкусно, — отстраненно кивнул он, — ты был прав. Он смотрел четко перед собой, один за другим повторяя механические действия — взял кружку, сделал глоток, поставил кружку, взял вилку, отломил торт, снова взял кружку… на Элиаса он не смотрел. Он вообще больше не поднимал глаз. — Симон… — Отец. Мне было лет тринадцать, точно не помню, — жуя, начал Симон, — он меня попросил порезать торт. Элиас почувствовал, как начали цепенеть конечности. Он боялся услышать то, что Симон мог сказать дальше. Какая-то часть его даже хотела крикнуть: «Стоп!», но у него не хватило бы голоса. — И…? — И я порезал, — Симон пожал плечами. Он выдержал паузу. Элиасу казалось, что он вот-вот потеряет сознание. — Сначала он вцепился мне в волосы. Ну, типа такого, — Симон запустил руку себе в волосы и схематично показал то, что имел в виду, — сказал что-то вроде: «Хуже бабы, даже нож держать не умеешь». Что было дальше — я плоховато помню, но он схватил меня за предплечье и… короче, тот еще был денек. Его голос дрожал точно также, как сердце в груди Элиаса. Он не знал, что сказать или сделать. Точнее, знал — но не мог перейти четко очерченные границы Симона, не мог и не имел права. Он ненавидел себя. И ненавидел себя за то, что ненавидел себя, ведь после услышанного думать о себе было самым эгоистичным в мире поступком. Но он не мог контролировать внутренний голос, вопящий: «Ты только что вскрыл его старую рану. Даже нож не потребовался, словами вскрыл, смехом вскрыл!». Это было ужасно. Он снова посмотрел на торт — на эти идеальные тонкие линии — и все внутри сжалось так, что хотелось кричать от боли. Он не имел ни единой причины над этим смеяться. — Господи, Симон, я не знал, прости, я… — Нет-нет, — Симон поднял руку, в которой держал вилку, и их глаза встретились, — я просто… задумался. Мне честно уже давно до фонаря эта ситуация с отцом. Нет, я знаю, что все еще ежедневно переношу ее последствия, — он кивнул на торт, — но не в этом дело. А в том… насколько легко мне было сказать все это сейчас. Сказать тебе. Элиас молчал. Симон не сводил с него глаз, ожидая слов, что вот-вот должны были сорваться с его губ, но… ничего. — Черт, я веду себя странно, perdona me, — улыбнулся Симон. — Нисколько. Только вот… я не знаю, что сказать, чтобы это не разрушить. — Это? — Симон развел руками, — Элиас, что бы ты ни говорил и ни делал, ты это не рушишь. Ты создаешь. Понятия не имею, как, но… создаешь.Симон
Симон проснулся в номере отеля, лениво потягиваясь, стаскивая простыню с упругого матраса. Он улыбался. Эта улыбка ощущалась иначе, чем обычно — она была вызвана не чем-то извне, а исходила изнутри и прорывалась наружу, наплевав на любые возможные и невозможные барьеры и усталость. Она была слишком живой и настоящей, слишком осязаемой, и Симон даже решил в этом убедиться, проведя пальцами по растянувшимся сухим губам, обнажившим едва уловимо дрожащие зубы. На нем не было футболки, не было ничего, кроме боксеров, и он даже не пытался вспомнить, как оказался здесь — ему было плевать. Он чувствовал себя уязвимым. Но отчего-то совершенно не хотел от этого чувства бежать, не хотел подавлять его или игнорировать. Он принимал его всем телом — от макушки до пят — и, что самое главное, всей душой. Пускай это ранит его. Пускай разобьет. Пускай раздавит, убьет, искалечит. Ради этого мгновения, ради этой непонятно откуда взявшейся, но такой явной теплоты в сердце, он был снова готов наступить на любые из предложенных граблей. И даже на те, на которые раньше и не думал ступать. Симон, все еще улыбаясь и потягиваясь, нащупал телефон, лежавший под второй подушкой. Он потер глаза, прежде чем разблокировать экран, а в следующую секунду глаза широко открылись уже сами — десятки пропущенных от Элиаса. Симон посмотрел на время и увидел, что на часах уже три часа дня. Элиас ответил так быстро, что Симон не успел услышать даже половину первого гудка. — Hola-a, — зевнул он. — Ты что, звонишь мне из самолета? — Чего? — рассмеялся Симон, — Какого самолета, я глаза едва продрал. — Ты еще здесь, — выдохнул Элиас, — не улетел… Подсознание Симона мгновенно поделилось с ним обрывком вчерашней ночи — коротким, почти ускользнувшим — перед тем, как покинуть студию, он сказал Элиасу, что купил билет обратно на сегодняшний день. Это была правда. Но он не сказал ему, что передумал лететь в тот момент, когда услышал «я ненавижу это лето» в вестибюле отеля. — Я и не думал лететь, — немного погодя, отозвался он. — Но ты сказал… — Я был очень пьян вчера, Элиас. Удивительно, кстати, но, — он снова зевнул, — проснулся сегодня, как новенький. Ни головной боли, ничего — как заново родился. — Учитывая, сколько ты спал, — в голосе Элиаса наконец послышалась улыбка, — было бы странно не родиться заново. — И то верно. Так во сколько мне приехать? — Часа четыре назад было бы прям супер, — все еще улыбался Элиас, — но у нас… у меня, — откашлялся он, — проблема. — Проблема? Симон перекатился на живот и, приподнявшись на локтях, переключил звонок на громкую связь. Он смотрел на экран, на имя Элиаса — и улыбался. «Проблема» не заботила его от слова совсем. — Студию затопило. И тут вдруг сердце его подскочило. — В смысле… затопило? А как же… Как же эти прекрасные стены, что навсегда поселились в душе и сердце, как же их вчерашний вечер, их низкие, но такие удобные матрасы, как же все те чувства, что он испытал, находясь в ней — от абсолютного неземного спокойствия и умиротворения до страха потерять это все в одночасье? Как же техника, как же… Как же рояль? — Все в порядке, — вытянул его, тонущего, Элиас, — техника в порядке, рояль в порядке. Я… в порядке. — Но… — Я был здесь, когда это случилось, это уже не впервые происходит. Над студией парикмахерский салон, представь себе. Провели воду прямо в свой офис, ну и видимо не очень умело это сделали, учитывая, что это уже третий раз. Но я вынес всю технику в коридор как только увидел тонкие струйки на противоположной стене. Рояль вынести мне помогли… Черт! Извини, споткнулся, у меня тут везде тряпки, швабры и все такое. — Я буду через полчаса, помогу тебе. — Нет-нет, не нужно. Я тут уже почти закончил, сейчас буду все обратно заносить, но тут очень сыро и… не прикольно, в общем. Симон, казалось, начал понимать, к чему он клонит. Сердце потихоньку начало успокаиваться — как странно, подумал он, пару дней назад он знать не знал ни об Элиасе, ни о студии, а теперь не только его разум, но и все его тело боялось их потерять. — То есть, сегодня мы не встречаемся? — спросил он. Вопрос прозвучал слишком прямолинейно. В его голове он был менее угловатым, более обтекаемым и не таким… явным. — Что? А ответ Элиаса внезапно оказался слишком… испуганным? Или ему показалось? — Нет, нет-нет-нет, я хотел сказать, что мы… если ты, конечно, не против, мы можем позаниматься у меня дома. — Позаниматься? — расхохотался Симон, — каждый наш диалог убеждает меня в том, что английский — не твой родной язык. — Симон. — Извини. Да, конечно, можем позаниматься у тебя дома. Домашка и все такое, только сразу говорю — в математике я ну прямо-таки не особо. — Я скину тебе адрес, в смс. Симон едва подавил смешок: — Лучше продиктуй, и так уже три часа дня, пока ты его напишешь своими кнопками, темнеть начнет. На этот раз рассмеялся уже Элиас. Ну наконец-то. — Я взял свой сенсорный телефон, я… — Сенс… господи, прости, я реально задохнусь, если прямо сейчас не положу трубку! — Да ну тебя, Симон! Хорошо, тогда — пока. Сейчас пришлю адрес, приезжай как собе… — Погоди-погоди, — отдышался Симон, — последний вопрос. — Ладно. — Говоришь, думал, что я улетел? — Ты же сам мне сказал. — Тогда зачем же названивал, думая, что я в самолете?***
Район, в котором жил Элиас, носил слишком американское название Роуздейл. Симон решил выйти из такси немного пораньше, завороженный изолированными изогнутыми улочками, припорошенными тонким слоем пушистого снега. Для того, чтобы понять, что это — дом Элиаса, не потребовалось заглядывать в карты, не потребовалось искать глазами табличку с номером. Сомнений не было никаких — стоя в окружении скучных классических домиков, он словно улыбался, тихо-тихо но до боли отчетливо шепча: «Какие же вы, все-таки, скучные». Оранжевый кирпич, причудливые узоры то тут, то там, но самое важное и примечательное — третий этаж, который однозначно, сомнений не было никаких, достроили позже… на деле, если честно, казалось, что он был старше и важнее первых двух. Как будто не его надстроили позже, а словно он летал в воздухе до тех пор, пока кто-то не решил опустить его на землю, пристроив первые два этажа. Этаж в сообщении Элиаса указан не был. — Третий, — одними губами произнес Симон, нажав на кнопку с именем Элиаса, чтобы позвонить в дверь. — Третий этаж, Симон! — раздалось по ту сторону домофона. Симон не строил никаких ожиданий, он вообще не думал о том, как выглядит квартира Элиаса, но то, что он увидел, просто кричало ее имя каждой своей стеной, каждой полкой, каждой деталью. Во-первых, и это Симон, конечно, мог предвидеть — в его квартире было очень чисто, так чисто, как не было в квартире Симона никогда после того, как он в нее въехал. Во-вторых, она была небольшой — возможно, на пять-семь метров больше его квартиры в Стокгольме — и она была уютной, этот уют окутывал тебя мягким теплым клетчатым шарфом с первой секунды, внушая уверенность в том, что пока ты здесь, он не покинет тебя никогда. Но то, что опустило челюсть Симона на пол, то, что расширило его глаза до размера пятикроновой монеты… книги. Нет, повсюду книги — стены — это полки, бесконечные полки с книгами, даже над дверьми, даже… везде книги. Элиас был на кухне и попросил подождать его «буквально две с половиной минуты». Симон решил отвлечься на корешки книг. Внезапно его встретила куча литературы по… садоводству. Он уже было начал придумывать шутки на эту тему, как вдруг увидел, что… Добрая часть книг на полках была на шведском языке. Симон услышал шаги позади и обернулся — Элиас вошел, кухонное полотенце перекинуто за плечо, волосы собраны в хвост. На нем были шорты цвета хаки и розовая футболка с потертостями. Он увидел книгу, что Симон держал в руках, раньше того, как Симон вообще сумел осознать, что взял что-то с полки. — «Кризис» Карин Бойе? Книга шведской писательницы на шведском? — настороженно спросил Симон, — Откуда? Нет, не так… почему? — Я работаю в библиотеке, — Элиас провел еще сырой рукой по волосам. — В библиотеке? И без того расширенные от удивления глаза Симона увеличились еще в два раза. — Библиотека это, конечно, интересно, — собрался он, — но это не объясняет наличие книг на моем языке, тем более… в таком количестве. Pratar du svenska? Och du bestämde dig för att inte berätta för mig? * — Nej… Jag menar, inte riktigt.** Моя… бабушка из Уппсалы, так что она, ну знаешь, бабушка и… книги — ее. — Тогда понятно, почему тут так много литературы про садоводство. — Про садоводство — мои. — А, о…окей, — откашлялся Симон. Ему захотелось перевести тему, потому что от каждого нового всплывающего факта его мысли путались все сильнее и сильнее. — Ты позавтракал? Я знаю, что время уже… но ты же поздно проснулся, поэтому… — Нет, — смущенно пробормотал Симон, — я сразу сюда поехал, как собрался. Можем заказать что-ни… — Ни в коем случае! Я как раз выдраил кухню, сейчас что-нибудь приготовлю. — Так ты еще и готовишь, — буркнул Симон себе под нос. — Что? — Нет-нет, ничего. Они прошли на кухню, и Симон сел за небольшой столик. Он непроизвольно улыбнулся, проведя рукой по скатерти с маленькими пчелками и цветочками. — Ты ешь мясо? — открыл холодильник Элиас. — М-мм. да? — Симон, ты сомневаешься, ешь ли ты мясо? — Элиас посмотрел на него через плечо. Этот взгляд заставил Симона отвести глаза. Он ест мясо, просто вопрос показался… с подвохом? Как-будто от ответа зависело, разрешат ли ему побыть тут еще немного или выкинут за дверь. Захотелось себя ударить. Конечно же вопрос не звучал так. Почему, ну почему он вечно додумывает? — Ем, ем. — Тогда извини, но мяса у меня нет. Они оба рассмеялись. — Вэлли, это не обязательно. Я не особо-то и голоден.Элиас
Элиас оцепенел. Его мягкий взгляд, его непринужденная улыбка и спокойное сердцебиение вдруг обратились полными противоположностями. — Почему ты… — одними губами произнес он. Голоса не было. Симон обеспокоено следил за его движениями, и Элиас поднял палец, а затем указал на ванную — мол, сейчас подойду. Он зашел в ванную и закрыл дверь изнутри. Опершись о холодную раковину, юноша уставился на свое отражение в зеркале. Его руки просили о том, чтобы осколки поскорее впились под кожу. Он умылся холодной водой, пытаясь отогнать навязчивые мысли, но ничего не помогало. Зеркало, зеркало, зеркало — вот же оно, прямо перед ним, чего ему стоит просто разбить его, просто разбить его голыми руками, и кровь — теплая, алая — начнет струиться по бледным запястьям, благодаря его за то, что он наконец дал ей пролиться, а осколки… он закрыл глаза, прикусив губы. Как же эти знакомые острые кусочки были нужны ему — на коже, под кожей, прямо здесь и прямо сейчас… и ему станет легче, и голос вернется, и все будет… — Эй, у тебя все в порядке? — вдруг раздался голос Симона. Элиас не мог понять, благодарен он ему или ровно наоборот. Снова включив холодную воду, он намочил шею и мочки ушей, а затем, откашлявшись, выдавил из себя хриплое «ага». Он назвал его Вилле. Точнее, почти Вилле, но все же назвал. Проговорился, конечно же его сюда подослали, все было ясно еще с самого начала — известный певец приезжает в Канаду, чтобы сняться у какого-то ноунейма — да быть того не может! Как же можно было быть таким идиотом, он ведь переживал за него, думал о нем, чуть ли не… доверился ему. Это ведь все объясняет, от и до все — и даже папарацци! Как же глупо, ухмыльнулся Элиас, вся работа под хвост из-за каких-то пяти букв его имени. Вот тебе и Симон Эрикксон. Интересно, сколько ему за это заплатили? И сколько теперь заплатить должен он сам, после такого глупого промаха? Но как же… полярность мыслей, давящих со всех сторон, разрывала его сознание на части. Неужели все, что они пережили за эти пару дней, было лишь притворством? Как тогда объяснить произошедшее в холле отеля и тот факт, что Симон уже был готов уехать, и… получается, он просто манипулировал им? Но как он мог знать, что Элиас приедет в отель, что предложит снять клип на новую версию песни? Или он все равно бы остался, конечно остался бы и никуда не уехал, это же невероятно глупо — своими же руками закопать свой собственный план. И тут вдруг откуда невозьмись ножом в сердце врезались комментарии, что Элиас прочитал в твиттере Симона тогда, когда заглянул туда в кофейне под студией. Глаза Симона, полные страха и отчаяния. То, как он дернулся от его прикосновения в кафе. Брелок, который он повесил на горлышко бутылки. Те слова, что он сказал, стоя у окна студии с бокалом вина — это же было совсем недавно, и суток еще не прошло… Элиас мотнул головой, пытаясь прогнать эти «но», пытаясь убедиться, что все это — подделка, подделка, подделка… но искренность его слов, его глаз, они просто не давали ему это сделать. Что же делать? Что же ему сейчас делать? Разжав кулаки он увидел четкие полукруги от ногтей на обеих ладонях. Сделав два глубоких вдоха, Элиас распрямил плечи и открыл дверь. Симон стоял, опершись о стену перед ванной комнатой. Его обеспокоенный растерянный взгляд никуда не делся, наоборот — казалось, беспокойство лишь увеличилось. — Все хорошо? — сглотнул он. — Порядок, — проверил Элиас. Голос снова вернулся, пускай и говорить все еще было тяжеловато. Ему нужно было сделать выбор. Прямо сейчас, стоя на пороге собственной ванной и глядя в глаза Симона, человека, которого он узнал пару дней назад. Человека, которого еще пару минут назад хотел узнать еще ближе. Которому почти доверился. С которым пообещал себе, что не поступит так, как поступил с Кларой. Пару минут назад он размышлял о том, что понравится Симону больше — капкейки или омлет с овощами, а если капкейки — то с малиновым джемом или лучше открыть мандариновый, который он почему-то купил позавчера в супермаркете — а теперь выбор стоял не между капкейками и омлетом, а между тем, довериться ему или нет — и этот выбор нужно было сделать за считанные секунды. — Элиас, ты точно… я сказал что-то не то? И голос Симона — дрожащий, надрывистый — сделал выбор за него. И не только голос. Его рука, что потянулась к плечу Элиаса. Рука Симона, Симона, который отпрянул от случайного прикосновения в кафе, Симона, которого он провел через толпу папарацци, держа не за руку, а за ручку пакета. Он дотронулся осторожно, почти невесомо — но это прикосновение, его искренность и тепло, расслабили Элиаса настолько, что он даже… сам себя испугался. Элиас замотал головой, а затем наконец спросил: — Почему ты назвал меня так? И тут же подумал, что лучше умереть, чем услышать «Потому что я знаю, кто ты». Если он отключится до того, как эти слова попадут в уши, а затем — дотянутся до мозга — он останется в этом моменте навсегда, в моменте, когда Симон еще тот Симон. И когда его треснувший мир еще не разлетелся на кучу осколков окончательно. — Как? — вместо этого сказал Симон. Он нахмурился, и рука его соскользнула с плеча Элиаса — так, словно ее никогда там и не было. Была ведь? — Ты про… боже, Вэлли? — было засмеялся он, но он слишком нервничал, чтобы этот смешок продлился хотя бы пару секунд. Элиас кивнул. — Ох, это просто… черт, я не знал, что это тебя заденет! Игра слов. Типа, ты чудишь постоянно, вот я и… хотел назвать тебя странным, weirdo-Эли. И как-то это слилось у меня в короткое Вэлли. Прости, пожалуйста, я не… Элиас был ошарашен. Услышанное перевернуло в нем все, что он знал и о чем думал. Либо Симон — самый умный и хитрый лжец во Вселенной, либо он… не врет? И он решил принять за истину второе. — Все в порядке. Только… может, Вилле? Мне кажется, получше звучит, не находишь? Что я делаю, что делаю, что делаю? — крутилось у него в голове. На такой риск он не смел даже позариться за все эти годы… а сейчас? Но почему вдруг это показалось ему таким правильным? Вложить свое имя в уста Симона — добровольно, непринужденно. Боже, сколько лет его не называли по имени. Признаться честно, Элиас был уверен, что больше не назовут никогда. — Хорошо, — облегченно улыбнулся Симон, — тогда пойдем обратно на кухню, Вилле. И сердце Элиаса растаяло.