Галчонок с подбитым крылом...

Часть вторая. Долгий путь к правде. За окнами плыли поля. Поляны тряслись, подпрыгивали и проплывали мимо. Всё меньше и меньше около села оставалось яркого и чистого желтого цвета пшеничных и ржаных полей. А вместе с жёлтым цветом уходили в прошлое пашни, озимые, посевы яровой пшеницы и другие приметы бывшей окультуренности бывших сельскохозяйственных земель человеком, хотя бы ближайших, хотя бы около своих сёл и посёлков земель. Вот бодренько пробежал автобус мимо развалин бывшей и большой сельской птицефабрики. Вот вырулил он мимо лесопосадки, которая раньше была защитной и зеленой лесополосой, разделявшей поля от колхозных садов с яблонями, черноплодной рябиной, смородиной и даже клубникой. А теперь только лишь задирала беспомощно к самому небу корявые сучья сухих и старых, но все ещё белоснежных берез так, точно одно только небо было виновато в том, что березы внутри лесополосы отчаялись, не получали больше нужного ухода и заботы от человека. Поэтому высохли. И только лишь далекое небо молили, всеми сучками и ветками обращались к нему, молили о помощи. Цикорий голубыми цветочками настырно лез на обочину дороги всю долгое время: Весны, лета, осени. И рос там, на обочинах, крупными и разлапистыми кустами, светился настырными синими цветочками, как неряшливыми букетами, глубоко наплевавши, что дорога до села, где мать и бабушка жила была отмечена на всех картах, как наиважнейшая дорога федерального, общесоюзного назначения. И даже сейчас, в холодную, снежную зиму, цикорий, всеми своими кустами выбирался из - под снега, темнел, чернел, а мелкими густыми и сушеными цветочками, как резким про́мельком на белом снегу - сине́л! А мать и бабушка рассказывала: - Я продала бутылку самогонки. И не хотела ведь никак ее продавать! Никак не хотела! Но очень уж просили меня. И, вроде бы, знакомые мне они, эти мужики, были, вдвоем зашли. А это была контрольная заку́пка. Как только продала я им эту треклятую бутылку, и вышли они со двора, так сразу же зашли в наш дом работники милиции. И вместе с поняты́ми составили акт о незаконной продаже спиртного. И дали мне этот акт они подписать. - Бабуль, а ты подписала? - Озадаченно спрашивала свою мать женщина. - Куды ж я денусь! Конечно же подписала. А дальше еще интереснее всё пошло. После этого рейда и обманом меня с продажей самогонки, вдруг выяснилось потом, что продавала бутылку не я, а моя средняя дочь и твоя младшая сестра - Вета. И продавала она поняты́м не самогонку, а бутылку технического спирта. - Бабуля не очень была рада гостям из города. Нерадостно встречала она свою старшую дочь. И не могли горожане - гости развеселить свою мать и бабушку даже приездом в гости маленькой годовалой внучки. Бабуля кручинилась. Но и остановиться не могла. И против воли своей продолжала рассказ о том, как же случился такой неудачный день в их обычной сельской жизни. Государство всегда, во все времена и при любом управлении, старательно соблюдало монополию на производство и продажу спиртного своему собственному населению. От этого появлялись, начиная с седой древности, государственные питейные заведения, штофные, акцизы и другие приспособления, чтобы немаленькая прибыль от продажи различных видов спиртного, могла бы быть всегда под контролем у государсенных органов. Но что же делать престарелой и честной вдове, если в обычной деревенской жизни спиртное или водка заменяет кровь в жилах для всех, кто может сделатьхоть какие - нибудь, тяжелые и непосильные для женщины в селе работы. Вспахать ли огород под картошку. Ох, эта бабушкина мечта о том, что им крупно не повезло. И нету в их семье "своего собственного" тракториста. Всю жизнь гналась их бабушка, сначала только мать, потом и бабуля за собственной мечтой: Найти возможность и приобщиться, наконец - то к местной аристократии села, всю жизнь мечтала, чтобы огород был вспахан вовремя, лошадью или трактором, картошка высажена в землю семенами без долгих просьб, беготни и уговоров соседа - тракториста. Или односельчанина с собой, хорошего "водителя кобылы"... Всю жизнь завидовала бабушка «хорошей и правильной» жизни своих соседок по селу, которых привозили на остановку в центре села, к самому автобусу, на самодельных, попердывающих соляркой и бензином тракторах. И разве же так уж многого она хотела, их мать и бабуля, так уставшая уже под конец своей одинокой вдовьей жизни? Ведь помнила же она о том уважении и почете, с которым проживала свою жизнь, потому что муж работал сельским ветеринаром. И был важной фигурой в селе. Настолько важной, что мог Геннадий Степанович, как сельский ветеринар договориться. И для погрузки крупных тыкв, как урожая со своего огорода пригнать и поставить около изгороди посреди большого поля целую тракторную тележку. Грузили в тот день тыквы всей семьей. Гуляли по всему огороду, в обнимку с тыквами и до упа́ду… И всё - таки не смогли за полдня загрузить урожай тыквы. И ночевать тракторная тележка, почти уже загруженная богатым урожаем осталась около огорода. Нет, не перевелись еще озорники на земле русской! Наутро пришли догружатьурожай. И обнаружили, что все четыре колеса у тракторной тележки порезаны. Но авторитета, ветеринарского и деревенского, их хозяина: Мужа и отца,хватило, чтобы это событие не стало несчастным случаем или трагедией для всей семьи. Отец вновь договорился. И колёса у тележки сменили быстро. А урожай тыквы домой после обеда привезли. Быть может, эта принадлежность к «элите» и заставляла мать жить рядом с суровым, неласковым мужем. И время от времени, получая от него же, за непослушание, синяки под глаз, смущенно смаргивать потом, оправдываться перед соседками, которые тоже всё - всё понимали: - В погреб я полезла. С лестницы упала. - Оправдывалась мать за синяк и так: - Пошла я и на дверь наткнулась. И после смерти мужа, оставшись вдовой, старательно пыталась выжить. Но скатывалась вниз и скатывалась постепенно и в социальном положении и статусе, во мнении о себе рядом живущих односельчан. И часто повторяла их бабуля, что на деревне мужик решает все. И была не так уж сильно далека от истины.