NSFW-Alphabet. Уильям/Майкл

      Он уже не помнит тот момент, когда его чуткий нюх успел уловить нужный запах. Вернее, не нужный, а необходимый. Тот самый, выделяющийся среди прочих ароматов альф; почуяв всякий раз подобную резкость, оседающую магмой прямо на дне лёгких, он понимает наверняка, что этот человек точно сможет его довести.       Здесь, на этой вечеринке, собралось множество разных ароматов — целое поле цветов. Встречает Майкл даже бет, которые возможностью почувствовать всё это обделены — но это не мешает им веселиться и вплетать свои запахи в общую смесь. Сегодня Харрикейн отмечает день города, однако в этом доме люди собираются явно не по этому поводу. Все они тоже празднуют, но праздник у них свой. Это праздник, посвящённый естеству тел. Праздник того, чем одарила всех и каждого природа. И кто хочет насладиться этими дарами вдоволь.       И как-то так получается, что в полутьме Майкл кого-то цепляет. Он не особо разбирает кого именно — лишь, ведомый приметившимся запахом, на пробу коснувшись руками, понимает, что комплекция его устраивает, и они отправляются на поиски незанятой комнаты. Альфа целуется хорошо, но снизу ведёт так, что Майкл решает не мелочиться.       — Раздевайся, — он едва узнаёт собственный запыхавшийся голос. И слышит лязг расстёгивающейся пряжки ремня.       Он сбрасывает одежду в нетерпении (чуть не падает, выпутываясь из штанов) и пробует нащупать альфу в темноте. Лица его он вообще не помнит и не представляет — пьяный в стельку, на шатающихся ногах, с пустотой перед глазами думает лишь о жаре внутри. Невыносимом жаре.       Альфа упирается ладонями в его грудь, немедля разводит их в стороны и сжимает уже на талии. Майкл водит руками по его плечам. Пальцы по бокам смыкаются крепче, и ему нравится эта сила.       Его целуют под ухом, рассеивая по коже шеи рычание, скользнувшая вниз рука сминает ягодицу. Майкл мычит с плотно сомкнутыми губами, жмурясь и извиваясь в желанной хватке. По коже бегут мурашки.       Возьмивозьмивозьмивозьмименя — повторяет он про себя, а вслух лишь втягивает ртом воздух. Выдыхает, вырываясь из хватки, кусает в подбородок и падает на кровать. Одеяло мешается под телом, и ватные руки отталкивают его прочь. Нащупав в темноте подушку, Майкл, вцепляясь в неё, выпячивает заднюю часть тела. Спина выгибается, и он чувствует, как бесстыдно истекает смазкой. Из горла вырывается нетерпеливый скулёж.       Он слышит, как альфа жадно втягивает ртом воздух, как он, следуя за сладким ароматом, опускается на кровать. Та прогибается, даже немного поскрипывает под тяжёлым крепким телом. Майкл покачивает бёдрами и сладко мычит, прикусывая губу, когда заторможенные пальцы проходятся по коже в самых разных местах. Альфа нависает прямо сверху — он чувствует, как промялся матрас под одной из его рук справа. Вторая же гладит, пробует, изучает. Лёгкие разрывает от ожидания. Эти движения такие неуклюжие, такие медленные — альфа пьян не меньше его самого, едва держащегося на четвереньках. Потной спины касается разгорячённый язык, и Майкл всхлипывает, жмурясь крепче и сминая в руках подушку. Пустота внутри разъедает, ему хочется. Ему хочется-хочется-хочется. Или… Или ему хочется…       — Угх! — скулит Майкл, чувствуя лакающий меж лопаток скользкий кончик. — Зде-есь… — хнычет, почти не соображая.       — Здесь? — Хриплый сильный голос сводит с ума.       — Здесь… — Майкл трётся лицом о подушку и хнычет снова и снова, когда язык, пройдясь прямо по линии позвонков, выписывает нечто круговое на освобождённом от длинных прядей затылке. Альфа наматывает его волосы на кулак, чуть тянет, отпускает обратно и, снова прихватив, прикусывает кожу то там, то тут. Зубы сдавливают её между сильными хищными челюстями, которые сейчас ведут себя совершенно не по задумке природы — смазано, неуклюже соскальзывающе, задерживаясь то и дело слишком долго — в такие моменты Майклу кажется, что вскруженная голова альфы уж совсем отключается. Но ему нравятся его клыки. И всё равно, что он будет весь в их следах под утро. Он ни в чём себе не отказывает. Он пьян, а ещё со спиралью глубоко внутри себя. Она вставлена именно потому, что он себя знает.       Кровать снова проминается — альфа отступает назад. Майкл трётся щекой о подушку. Сердце в галопе бьётся сквозь грудь о матрас. По коже сзади проходится волна дыхания, и влажные губы мажут по ягодице. Альфа тыкается в неё носом, и Майкл почти чувствует дрожь в коленях. Язык соскальзывает с ягодицы прямо к чувствительному сфинктеру, и грудь сжимается в скулеже. Он чувствует, как неисправимо течёт ещё больше, сжимаясь и пульсируя. Кончик толкается внутрь, и Майкл, сперва вмявшись лицом в подушку, вскидывает голову в сладком стоне. Ногти чиркают по ягодицам, пальцы сжимают их посильнее, губы приникают к кольцу мышц.       — Да, пожалуйста, да! — Майкла заводит собственный голос. Молящий, такой трепещущий, словно он расплылся одной большой лужицей — и это сущая правда. Большие пальцы давят по краям сфинктера и чуть тянут в стороны, раскрывая. Язык одним дёрганым движением выходит, облизывает края, и Майкл пьяно хихикает, а затем давится воздухом, когда в него опять проникают. Он готов повязаться уже даже с этим языком, чёрт возьми. Комната полнится такими тягуче-прекрасными влажными звуками, что он готов урчать, как кот. Этот альфа — что-то с чем-то. — Ох, да-а-а… — Под конец тон взмывает совсем уж вверх, и язык выскальзывает, а Майкл снова стонет, ощущая его шершавость каждым сантиметром стенок внутри. Смазка стекает вниз к бёдрам, где, тёплая, размазывается пальцами под тихий вздох.       Крупная ладонь давит на спину, прогибает сильнее. Глаза открываются и заворожённо смотрят в пустоту. Майкл сглатывает от предвкушения.       Проникновение сносит разум. Альфа оглаживает каждую линию его покладистого тела — ему определённо нравится его гибкость. Майкл приподнимается на локтях, подстраивается поудобнее, сминая простыню в кулаках и выстанывая бессвязные звуки с каждым толчком. Впервые за эти несколько месяцев он наконец-то чувствует себя так желанно и долгожданно наполненным, что в один из своих кулаков он напрочь вгрызается.       Грудь опадает на простыню вслед за головой, соприкоснувшейся с подушкой, когда внутри набухает узел. Майкл закрывает глаза. Возможно, ему будет стыдно утром, если он заснёт во время сцепки, но это будет уже потом — сейчас он, блаженно улыбаясь, погружается в приятную негу.       За секунду минует ночь; он просыпается в объятиях… И понимает.       Глаза едва разлепляются; он снова намокает, чувствуя кольцо крепких рук вокруг себя. Словно магнитом, его тянет прижаться к чужой груди, но Майкл вдруг замирает. И, наоборот, подаётся как-то назад.       Волнистая челка, слабо выраженные, но всё же заметные мешки под глазами, линии шрамов…       Отец.       Вопреки мягкому, будто ненарочному отпору тот подаётся вперёд и целует Майкла сквозь уходящий сон. Стыдно признаться, но Майклу это по-прежнему нравится. Хоть руки и всё ещё напряжены, норовящие оттолкнуться в любую секунду. И губы всё сминают чужие — напирающие, пусть и сонные. Глаза отца по-прежнему закрыты.       Майкл невольно засматривается на него, затем плотно сжав и разжав веки, аккуратно выныривает из объятий и, не издавая ни звука, в спешке одевается.       Лишь в коридоре он отмечает про себя, что с последней их встречи отец ни капли не изменился. Спина облокачивается на дверь, палец задумчиво наматывает на себя волнистую прядь.       Догулялся. Майкл прикусывает губу и дёргает бровями в неловкости. Он не станет отрицать, что ему и вправду понравилась эта сцепка.       Он уходит, стараясь не шуметь во всё ещё полном после продолжительной пьянки доме, насквозь пропахшем алкоголем, спермой и смазкой. В машине находятся течные обезболивающие — ещё не закончились, и славно. Майкл обильно запивает их на грядущий день, чуть ли не опустошая всю бутылку. Ему определённо нужно освежиться сейчас — и это не только из-за жара внутри или тридцатника за окном. Пальцы немного дрожат — Майкл смыкает их на руле покрепче. Уже через час он падает без сил на диван у себя дома в Нью Хармони.       Третий за этот день стакан с водой вздрагивает в руке, когда по дому разносится звон, оповещающий о непрошеных гостях. Майкл вздыхает. Он неторопливо следует в спальню, чтобы сменить полотенце на бёдрах на бельё, домашние штаны и футболку, и за это время звон повторяется дважды.       Когда входная дверь открывается, сердце совершает кульбит. Отец облокачивается на дверной проём, скрещивает руки, оглядывая Майкла сверху вниз. Майкл тоже скрещивает руки. Что-то высматривает в чужих глазах, вдруг ставших чересчур пронзительными. Они вдруг… они такие притягивающие. С длинными ресницами, подчёркнутые линиями ровных бровей.       — Как ты меня нашёл? — бездумно спрашивает Майкл, и тонкие губы подёргиваются в усмешке; взгляд совсем не изменяется — остаётся хитрым и с лёгким прищуром.       — Кровать пропахла тобой, а ты… — отвечают слишком буднично для встретившегося спустя несколько лет отца, — ещё течёшь.       Будто бы наигранно он подёргивает носом, втягивая запах. Делает шаг за порог, по пути бросая:       — Позволишь? — Дверь за его спиной щёлкает. Он ступает ближе, наклоняясь прямо к лицу, и осторожно обхватывает запястья Майкла, будто давая тем самым возможность привыкнуть. Или свыкнуться. Конечно, он не мог к нему не прикоснуться — Майкл не пил подавителей сегодня. Даже он сам сейчас ощущает, как сильно пропах своими желаниями.       Губы плотно смыкаются, в горле пересыхает. Отец медлит. Наверное, это был неоднозначный вопрос.       Голову вскруживают воспоминания о прошедшей ночи и запах, снова захвативший весь разум. Розовые щёки и тихое удивлённое — омежье — пиканье Майкла сами говорят за него.       Ноги подкашиваются — его зацеловывают в отдающую свежестью геля для душа шею, вторя отметинам зубов на ней; губы сжимаются посильнее, даже слегка прикусываются. От неожиданного напора Майкл жмурит глаза, кладя ладони поверх обвивающихся вокруг него предплечий. Но отец цепляет его подбородок пальцами и утягивает в насколько тягучий и приятный поцелуй, что все морщинки на лице разглаживаются. Он захватывает его губы со всеми их вздохами снова и снова, растопляя с каждым разом всё больше и больше. Протрезвевшие руки действуют аккуратно, держат, чтобы он наверняка, обмякнув уж совсем, не упал.       И Майкл, повиснув на отцовской шее, отдаётся.