Сердца Земель Рассвета

Шпиль Аберлина замысловатой размытой тенью чернеет во влажном и обволакивающем ночном воздухе, где звуки пролетают жутковатыми впечатлениями. Натан потерял очередные очки: магия телепортации, изобретенная недавно им самим, ещё предательски несовершенна и теряет порой что-то из мелких вещей, если не держать крепко. Сад у поместья стынет в ночной росе, и деревья шелестят высоко в небе. Плавно приближается силуэт, контуры которого чуть колеблются - так взволнован Натан или всего лишь стоило прихватить запасные очки? Осколки сверкают у кончиков пальцев опущенной руки, смирно замерев. Натан подхватывает другую руку, быстро подносит к губам. Вблизи он видит синий камзол с немного запылившейся шнуровкой и под ним свежую рубашку. Час ночи - Эймон, как всегда, одет словно для совета Старейшин или кабинетного приёма. Сырую траву сада под их ногами сменяют сначала каменные ступени винтовой лестницы, дышащей холодом, затем ковры в коридоре, куда выходят двери спален двух братьев. Натан знает, что в цветном узоре шерсти полно щелей и дыр от лезвий. Эймон порывисто целует его, как только запирает комнату изнутри. Звон осколков, ссыпанных на деревянный столик, не может перекрыть его частое дыхание и до странности громкое шуршание одежды. Натан привычно задевает рукой раму - это портрет покойной четы Пэксли, - привычно гасит единственную лампу в крошечном хрустальном абажуре и отбрасывает покрывало с едва тёплой кровати. Порой Эймон ложится один на несколько минут, когда становится тяжело или накрывает усталость. Теперь он, оставшийся в нижней рубашке, прижимается к Натану и пытается стянуть с него серые брюки в порезах от лабораторных механизмов. Эрудитио сейчас сияет иллюминацией, и кое-где учёные ещё работают за стеклянной дымкой окон. Натан мог бы кипеть с ними в сложнейшей магии времени и пространства, в конструкциях и чертежах и заснуть в одной из комнат научного центра тяжёлым одиноким сном. Но, мельком повернувшись к потерявшему цвета витражу, он видит серые горы Лантис и леса под ними. Далеко от его стола в схемах и заклинаниях Эймон ведёт кончиком носа по его шее и повторяет линию лёгкими поцелуями. Натан, может, бредит и ради наваждений предаёт высшую цель, бежит от работы, но тихая ночь сна в научном центре не дала бы ему ни капли сил, а Эймон заставляет гореть и наутро. Светлый густой туман прилипает к стеклу, и слышны треск и звон металла о камень. Ранним утром Госсен вечно упражняется с кинжалами, вгоняя их в стены, судя по звукам, с бесконечной яростью. Натан улыбается в странном плывущем состоянии между сном и явью: вытянутая к нему рука Эймона чуть давит на шею, на спокойном лице легкий румянец, и волосы, зажатые между подушкой и лбом, в беспорядке. Натан припоминает, каким тот впервые ему представился. Юным главой рода в холодного алого оттенка костюме, в золотых эполетах на камерном балу Пэксли. Эймон говорил, словно звонко резали его знаменитые осколки, магией которых он владел виртуозно, держал себя аристократом, и только въедливый взгляд разглядел бы пропасть, затягивавшую его. Они уцепились друг за друга, сойдясь в отчаянии, как влитые. Страшная апатия, в которой истлевал Натан, провозглашённый в Эрудитио гением, и ответственность нового герцога Пэксли, душившая любой порыв к свободе, требовали развязки или кратковременного забвения. Спальня Эймона из каморки-убежища стала местом, где они наслаждались друг другом между тяжелыми днями и ночами, между мерзко опостылевшей наукой и жестокими выпадами Старейшин. Госсен хмурится, когда видит Натана рядом с братом, крепче сжимает кинжал в руке, как ребёнок сжал бы игрушку. Пять часов утра, тоскливой песенкой разминает горло птица где-то в предгорьях. Эймон больше не спит, тянет задумавшегося Натана еще раз к себе. Одевшись, они спускаются в звонкую, прохладную и пустую маленькую столовую, вдвоём пьют чай с фарфорового подноса в витиеватых росписях: ветви вишни-сакуры в бутонах, рыбы с изогнутыми плавниками и большими носами. Натан кладёт горький лимон в свою чашку и замечает в уголке подноса небольшую фигурку девушки, летящей на зонтике. Тонкие пальцы Эймона гладят его ладонь, проводят по ней холодом. - Посмотри, - кольцо. Филигранно точный силуэт поместья из серебра и яркие прорачные стекла в крошечных прорезях окон. Натан надевает сразу же на безымянный палец - сидит как влитое, словно плен Аберлина распространился и на него, словно и он слуга рода, прикованный цепями к проклятой магии, чести и жестокости. Натан Пэксли...