Сердца Земель Рассвета

На границе Монии и Бесплодных земель когтистые ступни демонов шурша ступают по редким травам и сминают тугие бутоны мёртвых на ночь цветов. Фальшь скрипки, мерзкое пиликанье которой вгоняет в странный транс, молчит, запертая в крепком домишке. Чары нежити поставили его на пути, ведущем Грейнджера в Город Света после зачисток леса, и они же зажгли серебристым всполохом волосы и руки Фарамиса. Один рассвет, который Грейнджер встретил среди склянок, порошков и пучков шелестящих сухих листьев, отравил ему глаза и душу. Полгода Грейнджер носит не снимая стальную печатку с птицей - личным гербом Сильваны. Он безумно хочет уязвить Фарамиса этим знаком принадлежности, ранить хоть неглубоко, сказав между влажными поцелуями: "Я скоро женюсь, должно быть". Зелёные глаза мутнеют равнодушием, которое хоронит очередную надежду Грейнджера, и он переламывает себя о колено ещё раз - кажется, один из последних. Холодность Фарамиса плавно перетекает в удовольствие, написанное на прикрытых веках, но Грейнджер портит свои старания: он целует Фарамису руку, неудобно выгибая запястье. Тот хмурится: - Не делай так. Он целует мне руки - не будь как он... Как Леоморд, - Фарамис отвечает на вопрос, отобразившийся у Грейнджера на лице, и словно бьёт по нему наотмашь ещё раз. Помятая постель наполняется холодом, заползшим с пола, но выцарапывать из неё разомлевшее тело и побитую душу - настоящая пытка. Куропатки, которых Грейнджер зажарил вчера, ещё пахнут мясом, а не алхимическим фолиантом. На губах Фарамиса стынет прощальный поцелуй, который лезет Грейнджеру в голову на рыцарском приёме и краткой прогулке с Сильваной. Невозможно связать угрюмого охотника на демонов, влюблённого в юную принцессу, и нынешнего Грейнджера, истлевшего в изменах имперской воительнице с тем, кто даже бровью не шевельнет, получив весть о его смерти. Но пережить бы еще три дня без Фарамиса... Грейнджер ругает его сволочью, остервенело царапая шомполом дуло любимого пистолета, и наконец тяжёлыми шагами выходит из своей спальни в коридор южного флигеля. Счастье бросает ему подачку: навстречу никто не попадается, и нет нужды объяснять, о каких демонах он бормочет с накипевшей злобой. Грейнджер знает, куда пойдёт после охоты и где завязнет на пару мучительных и приятных ночей. Пусть Фарамиса утащит эта демоническая мерзость, задушит, сотрёт, выпьет зелёные глаза, переломает тонкие пальцы, которые Грейнджер мечтает унизать драгоценными кольцами. Проснувшись среди ночи, он ощущает, как по холодеющей щеке катится мерзкая капля пота и убегает в тонкую подушку. Сердце сохнет и сжимается каким-то комком: Грейнджер ужасно чётко видел, как Фарамиса, безмолвного, но перекошенного от испуга, ранят ядовитыми когтями и путают в тех верёвках, которые закаляют в пламени Бездны, обжигая его светлую кожу и неотвратимо унося от Грейнджера. ему вспоминается судорожно сжатый в пальцах шомпол и тихий южный флигель, где он, кажется, желал этого. Фарамис: гладкий лоб, приоткрытые тонкие губы, безвольное запястье, которое Грейнджер ещё держит в своей руке, - спит рядом с ним. Нагревшаяся печатка с птицей давит прямо на сердце, виня во лжи. Если бросить её наугад в бархатную, пропитанную травяным ароматом темноту, то затеряется надолго, почти навсегда. Грейнджера мучит эта идея - бесплодная и по-рыцарски глупая. Что бы он ни посвятил, ни пожертвовал, ни приподнес Фарамису, взгляд, брошенный на Грейнджера, не станет теплее обращённого к корням и листьям на рабочем столе, к ходячему трупу королевы Вексаны, к старому посоху в ореоле мутного молочно-белого света. Забываясь и засыпая, он складывает нежный, в серенадном духе каприс, где ничего нет о Сильване - его невесте.