Песьеголосец

      Как это всегда бывает, после очередного ребёнка в селении их просто перестают считать. Тот, кому дали имя Гредо тоже стал очередным. Далёким от старшинства и быстро потерявшим звание самого младшего. Просто ещё один маленький рот, который вскоре вырастет и будет помогать не только служа источником умиления взрослых, но и своими подросшими руками. Осознанно помнить что-то о тех временах было сверх его сил, и редкие самостоятельные воспоминания вспыхивали в Песьеголосце, как иногда во время грозы сверкает далёкая молния. Беспощадные, краткие и такие пустые на общее, зато донельзя заполненные деталями. Гредо помнил какие-то имена, принадлежащие неизвестно кому. Помнил слова, заклинания, одежду, покрытые платками головы, выщербленные на дереве узоры. Помнил, как ощущается рукоять кинжала, который ему несколько раз показывал кто-то из взрослых и даже позволял играть с ним. Помнил загорелые мускулистые руки, перетягивающие верёвку, перехватывающие инструменты. Маленький Гредо так стремился обучиться, запомнить, как делает взрослый, что забывал смотреть на его лицо. Всё внимание малыша было приковано к движениям рук, к пальцам, к шрамам и татуировкам. Гредо порой сожалел, что ни на миг не поднял глаза на этого человека. Наверное, он имел какую-то значимость тогда, давно в детстве Песьеголосца.       Помнил Гредо и вкус пищи, тепло костра и печи. Помнил, в какую ткань его рядили, в какую кровать укладывали, какие напевали колыбельные. Помнил, как однажды его со смехом, под шутливую, но протестующую ругань какой-то женщины усадили на спину Зверя. Такого могучего, такого косматого. И женщина сначала ругалась, ругалась, потом начала смеяться тоже, позволив игре продолжаться: вид младенца на спине безропотного хищника умилял её. Малыш хватался пальцами за мех и никак не мог добраться до кожи, настолько пушистым было это создание. Поистине исполинское для мальца, оно двигалось вальяжно, лениво, но уверенно. Гредо не удержался, как ни старался остаться на спине животного, и опрокинулся на бок, всё ещё судорожно хватаясь за клочки меха. Те самые руки подхватили его, откуда-то сверху снова разразился мужской смех, а женщина между тем перестала смеяться, сказала что-то означающее, что игра хороша, но хороша в меру, потом вытянула Гредо из рук мужчины, поставила малыша на ноги и рывком повела за собой. Сопротивляться было невозможно, и лишь у входа в дом, еле-еле дотягиваясь ногами до ступеней порога, мальчик обернулся, чтобы увидеть Человека и Зверя. Затылок мужчины уже скрывался за измазанной глиной стеной сарая, но Зверь оставался на своём месте. Он спокойно сидел в тени постройки, боком привалившись на сваленные в кучу брёвна, и, глядя на ребёнка, будто говорил: «иди, иди, я никуда не денусь, я подожду тебя тут до тех пор, пока ты не решишь прокатиться снова». Огромные лапы подпирали массивное, как тюк сена набитое шерстью тело, тёмная морда расплывалась в широкой улыбке. Красный язык подрагивал от дыхания, свесившись между зубами. Пёс повёл головой, будто кивнув на прощание своему юному хозяину, а потом лёг на землю и отвернулся. Наверное, с него всё и началось. С этого Зверя, который казался Гредо таким громадным и могучим, что занимал в его памяти места больше, чем лица родителей.       Впрочем, другие собаки тоже сыграли свою роль. Гредо до сих пор, сколько лет уже прошло, мог назвать имена всех хвостатых, которых встречал в жизни. Это почему-то не казалось ему странным. Даже тем, чьи имена он не знал, он сам придумывал клички. Но тогда, в детстве, у каждого вокруг было своё имя, свой характер, и они тоже стали для него семьёй. Каждое пятнышко, каждая подпалина, даже их голоса запомнились Гредо так хорошо, что ему казалось, будто в любой момент он может обернуться и увидеть этих собак в запомнившемся ему большом дворе. Как выглядывает из-под дома и норовит укусить за ногу Джашуш, как возвращается с ночного побега Хьони, как Кирья отбирает еду у других собак, чтобы отнести её своему очередному приговорённому приплоду, как Трус заискивающе прижимает уши, щурится и морщит морду в жалостливом улыбающемся оскале, только бы его не ругали. И как Шер, исполинша и негласная царица, лежит у порога, слово часть архитектуры.       В столь раннем, но столь важном возрасте почти каждый день в жизни Гредо был крепко связан с воспоминанием о собаках. Пока он лежал в люльке, он слышал, как со двора доносится лай. Иногда из его рук кто-нибудь из животных ловко, не раня кожу маленького хозяина, вытягивал кусок сушеного мяса, которое ребёнку дали, чтобы он сосал и грыз его, тренируя только выросшие зубы. Первые попытки ходить, первые игры, первые слова — всё это было рядом с людьми, но за ними непременно всё время стояли собаки. Люди словно превращались в картинку, в силуэты, нарисованные на полотне, закрывающим ребёнка от мира, в то время как псы мордами отодвигали это полотно, подходили ближе, горячим дыханием щекотали щёки своего юного хозяина, поддерживали его, пока он ходил, показывали ему, что находится за пределами дома, тянули его дальше. Игры старших детей были непонятны для Гредо, а младшие ещё не умели ни говорить, ни играть. Вскоре всё, что было интересно мальчику, сузилось до размера вещей, помещающихся в пасть Шер, как нерушимого идола в глазах малыша.       Это нельзя было не заметить, и взрослые, даже занятые своими делами, прекрасно видели, насколько крепка эта странная, но очевидная связь, и насколько слабеет связь Гредо с его настоящими родичами. В один день разразился спор, участником которого Гредо не мог быть ни по возрасту, ни по авторитету. Он лишь стоял в стороне, слушал, перебирая пальчиками складки своей рубашки, прятался за толстой, словно колонна, ножкой стола в нескольких шагах от взрослых, будто его не видят. — Всё с ним правильно, — спорил мужчина.       Женщины, куда старше него, разновозрастные матери и проматери семейства, безоговорочные властительницы этого места, ругали сына, доказывая, что Гредо просто отбился от рук, и что если не быть с ним строже и осторожнее сейчас, то позже все хлебнут горя. Мужчина отмахнулся, не желая слышать о том, что его воспитание неправильное, но всё же отвёл взгляд, чтобы не встретить бо́льшей немилости в свою сторону. Спор всё не унимался, и Гредо чувствовал, что настроение у всех портится настолько, что скоро это выплеснется на него, как кипяток из качающегося на вертеле котла.       Наконец мужчина резко встал, протянул столь знакомые руки к ребёнку, схватил его резко, как-то даже грубо, и отнёс во двор, избегая криков в спину. Женщины вышли следом, грозясь остановить, продолжая доказывать своё, но лишь прикрывая этим своё желание увидеть, что сделает сын им наперекор. Мужчина же поставил мальчика посреди двора и сказал только: — Ну-ка, покричи.       И теперь малыш не решился поднять глаз, как его отец минуту назад. Он смотрел на босые ноги человека и думал, чувствует ли он холод так же, как сам Гредо. Впиваются ли ему в пятки камни?       Гредо прекрасно всё понимал, каждое слово, сказанное взрослыми. Но он не хотел слушать, не хотел говорить, это всегда на его опыте было бесполезно. Взрослые решают и думают сами, и его мнение никогда их не заботило, зачем теперь притворяться и делать вид, что это что-то изменит? Разве сделал он что-то плохое? Женщины ругались на него, утверждая, что нужно воспитывать его лучше, что ребёнок «дикий». Неужели теперь будут наказывать? — Кричи, чтобы слышно было, — повторил отец и рука его поднялась, вместе с ней поднялись наконец и глаза сына: он знал этот жест.       Так наказывают старших детей, наказывают животных. Но так никогда не наказывали его самого. Он ещё не знал боли от ударов родителей, но он видел, как больно бывает другим детям. Как краснеют их лица, увлажнённые слезами, как они убегают и прячутся после, как злобно потом смотрят на старших, потирая следы на руках и ногах. Это было страшно, наверное даже страшнее, чем сама боль. Неужели теперь и он достаточно взрослый, чтобы его пришлось бить?       Закричать не получилось: мальчик лишь с придыханием замер, не решаясь оторвать взгляда от ладони, нависшей над ним. Несколько секунд ничего не происходило, тогда мужчина дёрнулся, другой рукой схватил Гредо за плечо, рванул к себе и замахнулся ещё более явно, будто собираясь одним ударом всю дурь выхлестнуть из мальца. Гредо завопил, как ужаленный, зажмурился, стал вырываться, но рука отца держала его крепко. Тогда мальчик закричал с новой силой, обмяк весь, как спущенная верёвка, упал на землю и продолжил визжать, останавливаясь лишь для того, чтобы набрать больше воздуха.       Никто его так и не ударил, только собачий нос пихнул в щёку настойчиво, заставляя замолчать и посмотреть. Шер склонилась над ним, переминаясь с лапы на лапу, её заворачивающийся серпом пушистый хвост ходил ходуном. Обрезки, бывшие ушами, подтянулись ко лбу, подняли обычно приспущенные веки, внимательно ухватывая каждый звук, исходящий от Гредо. Мальчик почувствовал, как горячий язык коснулся его щеки, уже мокрой и ставшей прохладной от слёз.       Убедившись, что ребёнок в порядке, Шер выпрямилась, подняла голову, продолжая вилять хвостом, и посмотрела на хозяина такими честными, добрыми и виноватыми собачьими глазами.       Знакомые Гредо руки были в крови. Мужчина пальцами зажимал укушенное запястье, но оно продолжало кровоточить. Женщины, секунду назад кричавшие, замолчали. Смотрели злобно и осуждающе, но молчали и в душе всё же одобряли это представление, отчасти даже любовались им. Иногда и ошибиться приятно, если доказательства крепки. — Видите? — спросил мужчина. — Защищает.       Никто из собак не заступался за детей. Они могли лаять, могли прибегать на крики, могли потом, когда всё уже затихло, подойти и облизать щёки, чтобы утешить, но в основном прятались, заслышав только звуки ругани. Люди были для них богами, а что боги делают со своим имуществом — не забота собак.       А Шер? Это было немыслимо — даже просто оскалиться или заворчать на хозяина. Эта исполинша, задушившая и разорвавшая на части не одного шакала и волка, была самой кроткой из всех. Ей не пристало быть колокольчиком, она не произносила звуков по пустякам. Но она боялась даже поднимать взгляд на людей, и когда доставалось ей самой, она всегда терпела, всегда послушно подставлялась, но теперь, когда её маленького любимца так бессовестно выволокли на двор и подвергли опасности, она ни секунды не раздумывая бросилась вперёд, укусом предупредив человека о том, что ему нужно несколько раз подумать, прежде чем повторять подобную глупость. Если бы хотела, могла бы раздавить кости так, что рука уже никогда не была бы прежней, могла бы вовсе оторвать запястье, повалив противника на землю и мотая им, как куклой. Если бы хотела, могла бы дотянуться до горла. Но остановилась. Резанула кожу, оттолкнула человека и остановилась, вернувшись к лежащему на земле мальчику, а после повернулась к хозяину, одновременно извиняясь и заявляя, что не жалеет о содеянном нисколько, только честно принимает свой проступок. — Видите? — повторил мужчина. — Всё и так уже решено.       От ребёнка на время отстали, этой демонстрации было более чем достаточно. Если до этого у кого-то ещё были сомнения по поводу того, что мальчик просто растёт невоспитанным, недосмотренным, что магия проявится в нём иначе, если взять его в руки и заставить слушаться, то теперь, после такого выступления, взрослые сошлись во мнении, что что-то выше их понимания уже определило место этого ребёнка. Ещё недавно научившийся ходить и говорить Гредо перешёл в распоряжение собак.       Позже воспоминания вспыхивали вновь. Первые года проносились незаметно, оставляя следы, до которых осознанно Гредо никогда бы не дотянулся, но которые так или иначе стягивали кожу и мышцы его души, заставляя её двигаться определённым образом. Чёрно-бурый струящийся, как раздуваемый туман, силуэт Шер в зелёном поле, бесконечные белые спины овец, боднувшая коза, ущипнувшая за палец ящерица, мягкий нос коровы, вкус её молока, горячая и скользкая спина одного из коней, на которого посадил однажды родственник, топот копыт, голоса, вечно льющиеся и такие разные голоса. Ощущения, звуки, запахи, знания — если Гредо мог пощупать, услышать, уловить и узнать — он делал это. Столько всего было в этом мире для него, всё тянуло к себе, заполняло голову, откладывалось в ней и строило внутри сооружения, по которым мальчик карабкался и за которыми прятался. Каждое сказанное взрослыми слово имело особенный вес.       Да, Гредо всё ещё был ребёнком, а не щенком. Сколько бы ни проводил он с собаками времени, родители не собирались оставлять попыток обучить его и своим навыкам, а не только собачьим тайнам. Чтобы отправиться с Шер пасти овец или последовать за Хьони обозревать чужие сады и тропы между дворами и полями, Гредо должен был сказать, прочесть, написать. Повторить что-то, взять в руки что-то, показать свою человеческую высшую натуру, чтобы дать волю натуре дикой и низменной. И всё же взрослые могли быть довольны: Шер была отличной учительницей, и первое, чему она научила своего маленького хозяина, было беспрекословное собачье повиновение. Гредо мог быть недоволен, мог злиться, мог хотеть спорить, мог даже плакать, но у него не было силы противиться воле старших. И он делал всё, что прикажут, обучался как человек, повторял всё раз за разом, добиваясь идеала, чтобы потом дать себе волю и пуститься в собачью игру, бывшую таким же обучением, сокрытым от ребёнка иллюзией свободы. На его руках постоянно красовались царапины от собачьих зубов, полученные как бы играючи, но в ходе воспитания. И эти царапины нравились ему так же, как и узоры на одежде, данной взрослыми людьми.       Родители, матери и проматери радовались. Каким бы странным порой ни казался ребёнок, он, в отличие от других, понятных им детей, не доставлял проблем. Страшась наказания, приготовленного обычно для других, он делал всё по первому требованию, схватывал всё на лету, молча терпел неприятные действия. И то, что после он мог упасть на землю и кататься на спине, повторяя за дворовыми собаками, пытался лаять или бросался в драку с коротколапым Джашушем, на кровавые укусы реагируя лишь смехом, было небольшой платой за то, что его, как других детей, не нужно сотню раз поучать, подталкивать и наказывать. Хорошо было воспитание Шер.       И Гредо, очень быстро смекнувший, что к чему, дарами этого воспитания пользовался сполна. Ведь в учителях у него была не только кроткая исполинша. Из всех детей один лишь Гредо был посвящён в таинства поступков, скрытых обычно от хозяев: сколько на самом деле было мужей у Кирьи, у кого именно украл курицу Хьони, какие человеческие вещи затащил под дом Джашуш, насколько на самом деле смел Трус и что именно думает о людях Шер, мог знать только тот, кто стоит не над собаками, а рядом с ними. Честные, преданные и наивные животные научили человеческого ребёнка врать, тянуть пользу и видеть всякую сокрытую тайну лучше, чем любой родитель. Ведь знания, подобные этим, всякий человек получает через боль, потери и жизненные невзгоды, а Гредо получил их играючи, забавляясь в грязи и представляя себя щенком. — И что ты думаешь, расскажи? — сказала одна из проматерей, сидевшая в своём излюбленном месте. Мальчик не видел этого, но знал наверняка. Когда такие разговоры — она всегда там. — Колдун, — ответил мужчина, цокнув языком.       Гредо, только слышащий, но не видевший этого, всё равно смог различить эту обычную улыбку: виноватую и гордую одновременно. — Вижу, что колдун. Что ты будешь делать? — Опять. Зачем мне что-то делать? Он что, не справляется с чем-то? Даже лучше старших книги читает, все растения выучил уже, от зубов отскакивает. Что мне делать ещё? Летать его научить? Пять лет только, оставьте в покое его. — Уар!.. Это твой ребёнок, — голос женщины звучал так, будто она хотела сказать что-то ещё, но Гредо уже услышал, что она желает быть понятой одними лишь этими словами. — Ох, правда, мой? А то смотрю, похож как-то на меня… — со вздохом удивился мужчина. Гредо тоже удивился, не поняв, как может не знать родитель своего ребёнка. Тонкости взрослых шуток иногда ещё оставались для него невыученным уроком. — Всем в тебя, кроме языка… — Что с моим языком не так? — Ты всю длину забрал, он оттого петь не хочет и так тихо говорит. — Зато лает громко, — усмехнулся мужчина. — Всё, замолчи. — Гредо мог поклясться, что в этот момент она, как обычно, махнула рукой и отвернулась, приложив ладонь к сердцу.       Мужчина как и сказали, замолчал, но выполненный назло приказ был хуже неповиновения, и спустя минуту тишины женщина начала вновь: — Делай что-нибудь. Видишь же, что в тебя пошёл. — Что мне его, насильно за язык тянуть? Я же вижу, что он не любит петь. Ему не нравится, голоса нет. — Он с нами сидит, за столом слушает нас. Сажай ближе, приучай его тоже. Не поверю, что у него голоса нет. У всех есть, у отца твоего есть, у тебя есть. Не скажи, что у него не будет. — Не будет. Насильно не вытянешь, только хуже ему сделаю. — Балуешь, — теперь уже она цокнула языком, как её сын ранее. — Ну ты же видишь, что у него с собаками что-то. — Вижу. И тут ты ничего не делаешь! — Бар!.. Что ты от меня хочешь?! — Гредо услышал, как говорящий вскочил с места. Голова мальчика сама додумала, как руки мужчины тоже потянулись к сердцу, пальцами упираясь в грудь, а глаза с отчаянием уставились на мать. — Обучай его! — женщина повысила голос, но теперь он звучал как мольба. — Ты говоришь, что с собаками что-то — вот и обучай. Пусть берёт хоть из песен, хоть из собак. У нас хватит собак, даже если он случайно вытянет из них жизнь! Но делай хоть что-то! — Колдунское ваше — как обычно не пойми что… — слабо подала голос другая проматерь. Перед глазами Гредо сразу предстал силуэт крупной, не помещающейся в его глазах и вечно тянущей его в свои объятия женщины. Крепкой, твёрдой, несмотря на кажущуюся мягкость, несущей с собой неостановимое движение и громкий голос. Но когда её голос был тихим, было ещё хуже, потому что так в нём было больше злости. — Ты куда сейчас лезешь?! — мужчина злобно прикрикнул, но даже этот крик не был громче сдержанного бормотания тётки про колдунов. — Вот, гляди, — она посмотрела на сестру и махнула рукой в сторону племянника. — Смотри, что он мне говорит! Зме́я воспитала! — Что я тебе говорю?! — не унимался мужчина. — Как у тебя язык поворачивается?! — она наконец повернулась к нему, становясь громче. — Колдун, говоришь? Ты и сам колдун! Учи тогда колдовать! Ребёнок уже давно и ходит, и говорит, а ты его собакам отдал и расслабился. Думаешь, они сами его научат всему? — Ребёнка моего не трогай! Он быстрее твоих грамоте выучился! — Ты на моих тоже не смотри, смотри за своим! И грамоте его не ты учил! Не ты! Невестка моя учила, а не ты! Где был ты? Не хочешь его песням учить? Не учи. Не учи… Пусть бегает по двору, талант растрачивая. Пусть. Посмотрим, как ты его потом научишь, — она демонстративно отвернулась, Гредо отлично мог представить это. — Научу. — Научи. — Научу! — Всё, хватит, мне дурнеет от вас, — наконец снова заговорила мать мужчины уже куда более слабым и уставшим голосом, потом обратилась к сыну по имени и попросила его начать обучение. Он молча посмотрел на неё, слушая внимательно, в этот раз без сцен и без споров с тёткой.       Гредо хотел бы, чтобы обучение не начиналось. Он знал, что говорят о нём. Знал, что отец его умел из песен добывать то, что другие звали магией, и что дед умел тоже. Они делали это как-то, пели с другими людьми из семьи, помогая друг другу осваивать этот талант. Просили Гредо петь тоже, пытаться подчинить песню себе, собрать из неё то, что в неё вкладывали предки, но это было так странно, так пусто для мальчика. Он чувствовал что-то, но песня, которую взрослые тянули, как верёвку, выскальзывала из рук и не давалась ему. Голос и вовсе подводил ребёнка: горло никак не слушалось, выдавало не те звуки. Родители заставляли снова и снова, но только это не удавалось ему достойно. Тщетные попытки вынудили мальчика хотеть потерять голос вовсе, только бы его перестали просить спеть что-нибудь ещё. Собственный скрипящий писк бил по ушам и напоминал скорее вой тоскующей псины, чем человеческое пение. И то, выть и скулить Гредо нравилось гораздо больше, чем пытаться с мучениями повторить то, что с таким мастерством выдавали порой взрослые.       Стоило только подумать о собаках, как Джашуш, лежащий рядом, вдруг подскочил и с тихим ворчанием посмотрел в сторону пятачка света. Пёс часто прятался под домом, но только теперь, став взрослее и наглее, Гредо осмелился залезть за ним до самого конца, и так мальчику открылся лаз, который коротколапый звоночек провёл под всем общинным домом. Никто из прочих детей не полез бы сюда, в пыльную темноту, полную гнилых бараньих костей, крысиного помёта и остатков шерсти Джашуша, вечно тут ёрзающего. Но Гредо был лишь очередным, а не «прочим» ребёнком. И ещё отчасти он был щенком, который благодаря очередному уроку своего хвостатого учителя обнаружил способность подслушивать из-под пола то, что взрослые хотели скрыть от его ушей.       Сразу стало холоднее: пусть маленький, но всё же тёплый пёс грел бок ребёнка тут, под домом, где было сыро и холодно. Услышав тугое, тянущееся из глотки пса ворчание, Гредо побоялся, что Джашуш, уже направившийся к выходу из лаза, выдаст их маленькую тайну. Мальчик злобно прошептал на манер взрослой речи: — Уар, Джашуш! Иди сюда!       Но разве станет учитель слушаться ученика? Беспородный, но от природы награждённый короткими и крепкими лапами, словно разжиревший и обнаглевший хорёк, Джашуш безо всякого труда промчался под домом и выскочил во двор, лишь там начав громогласно звенеть своим лаем.       Лежащая у ворот Шер только лениво подняла голову, зная, что пришедшего человека можно не прогонять: это был очередной родич хозяев. Откуда-то из-за сарая подал голос Трус, но больше никто из собак не захотел выходить на такую тревогу, которую Джашуш поднимал каждый раз, как на дороге к дому появлялся буквально кто угодно.       Выбраться из-под дома у Гредо получилось не так быстро, как у его учителя, и когда мальчик уже почти вылез к порогу, ему пришлось повременить и остаться на земле, видя лишь ноги застрявшего у дверей человека.       Кто-то из детей выбежал из комнат, встречая гостя. — Позови старших, — без церемоний сообщил тот.       Быстрый и лёгкий топот раздался где-то над головой Гредо, и очень скоро на пороге стояло уже двое: гость и некто из семьи, вышедший на порог. Люди поприветствовали друг друга, Гредо узнал встревоженный голос отца. Пришедший сообщил вести, позвал за собой. Снова затопали: отец скрылся в глубинах дома и вскоре вышел обратно, звякнув пряжкой ремня и оружием. Потом оба быстро, почти бегом ушли по дороге от дома к воротам и частоколу.       Лишь тогда Гредо окончательно выполз на свет, удостоверившись, что его никто не видит. Подбежав к воротам тоже и выглянув из-за них, он посмотрел вслед уходящим и обнаружил, что неподалёку, шагах в сорока, уже ждёт ещё одна компания мужчин и женщин. Люди кивнули друг другу и все вместе торопливо пошли в сторону деревни.       Гредо знал их условно, лишь видя их нередкими гостями в доме, но не придавая значения их присутствию. Мальчик вообще не любил придавать значение тем, кто стоит намного выше него. А эти люди всегда были выше него — они умели много разных недоступных малышу вещей: им подчинялись воды, пламя, растения и даже человеческие тела. В их руках оружие становилось Оружием, их часть стола всегда была полна лучших угощений. С одной стороны, Гредо хотел быть похожим на них, но с другой - его пугало то, что чтобы стать таким же, как они, нужно обучаться так же, как они. А из всех учителей, имевшихся у него, Гредо всё же предпочитал учителей хвостатых, у которых никто по непонятным для мальчика причинам не хотел учиться. «Зря — думал он, — Зря, очень зря.»       Петь он действительно не умеет и не хочет, но, как было сказано, лает он громко. Гредо решил, что чтобы его не заставили петь, он будет лаять так громко, что охрипнет. А ведь песни хриплых и тихих никто не захочет слушать.       Следующие часы вплоть до ночи он провёл глубоко в саду, перелезая с ветки на ветку и гавкая. Другие дети, слыша, как беснуется в саду Гредо, даже не стали спрашивать у него, чем он занимается. Среди детворы в этом поколении не нашлось других колдунов, вот так чудо: каждый обладал более чистым, более осмысленным даром и звался магом, поэтому то, чем занимается Гредо, чуть ли уже не вынимающий из пастей собак еду, их не очень интересовало. Главное, что не мешает им самим. Поначалу белоснежный и усатый Хьони, привлечённый таким шумом, пришёл проведать человеческого щенка, но очень скоро несусветная и бессмысленная глупость, льющаяся изо рта Гредо, доконала пса, и он, понуро опустив уши, побрёл прочь из сада. Джашуш, изначально решивший не приходить на это выступление, словно поняв, что и сам выглядит так со стороны, до ночи снова прятался под домом и больше не лаял, предпочитая компанию крыс и костей компании шумного щенка. Гуляющая Кирья, вернувшаяся к ночи от очередного кавалера, и вовсе проигнорировала доносящийся из сада лай, ровно как проигнорировала и Труса, выскочившего из сарая встретить свою нерадивую мать.       И только когда во дворе раздалось несколько глухих, подобных вою быка сигналов от Шер, все собаки, как зачарованные, выскочили к дому, встречая гостей и поднимая лай.       Вместе с ушедшим с двора мужчиной вернулось несколько человек, несущих раненого. Собаки, притянутые новыми лицами и запахом крови, хотели подойти ближе, но люди прогнали их, и напуганный этим шумом Гредо издалека наблюдал, как взрослые снуют туда-сюда по двору и зовут хворов и матерей, чтобы помочь пострадавшему. Стоило мальчику подойти ближе в надежде узнать, что случилось, его прогнали точно так же, как собаку, сказав уйти подальше и не лезть под руку. Мальчик увидел лишь побледневшего, с пустым неосмысленным взглядом смотрящего в темноту парня, одного из старших сыновей очередной Гредовой тётки. По лицу юноши из рассечённого лба текла кровь, рубашка тоже вымокла, руки безвольно опустились на плечи держащих его родичей. Выскочили женщины, начали голосить, и Гредо как ветром сдуло. Он забыл о своём будущем обучении, забыл о попытке испортить свой голос. Забыл даже о раненом. Мальчик почувствовал страх, злость и липкое, растущее и перекидывающееся на тело чувство опасности, от которого мог сбежать только в глубины дома, где сквозь стены и наброшенные на голову одеяла и шкуры животных эти ощущения больше не смогли бы до него добраться. Кровать рядом с Гредо вдруг потяжелела, продавилась, на спину мальчика сквозь слои накинутых вещей опустилась рука, не узнать которую он никак не мог. Малыш тут же вылез из своего укрытия, лицом уткнулся в колени матери и обнял их руками. — Не спишь? — спросила она. — Люди шумят, — ответил мальчик, не пожелав говорить о том, что видел раненого человека. — Не слушай их. — Что происходит? — Ничего. — Что случилось? — Ничего, — опять ответила мать, но поняв, что ребёнок уже знает что-то, добавила: — Просто подрались из-за глупости. Вино ударило в голову.       Гредо подумал, что вино может ударить, только если находится в бутылке, иначе почему на голове того парня была такая рана? — А меня тоже ударит? — спросил вдруг мальчик, вспомнив, что ему нередко дают сделать один маленький глоток вина взрослые, хвалящиеся получившимся напитком. — Не ударит, если не будешь пить столько, сколько твой отец, — грустно усмехнулась мать. — Как он научит меня? — Что? — Как он научит меня колдовать? — Как-нибудь да научит. Мы ещё не знаем. — Я не могу как он делать. С песнями, — признался Гредо, повернув голову на бок и посмотрев в стену, закрытую потёртой медвежьей шкурой. — Мы и не заставляем делать так, как он. Я тоже не могу так. Делай, как сам можешь. — Я не знаю, как, — он был готов захныкать, но внезапно вспомнил, как реагируют на его хныканья собаки: никак. Они лишь бросают на него удивлённый взгляд, осматривают его и, не находя причин для скулежа, теряют всякий интерес к этому бессмысленному представлению. После нескольких попыток вызвать к себе жалость от Шер без видимых на то причин, которые собака могла бы понять, Гредо научился не тратить слёзы попусту. Вместо того, чтобы заплакать, мальчик тяжело вздохнул и прикрыл глаза. — Ты научишься, тебе некуда спешить. Ты ещё совсем маленький.       Гредо оторвал одну руку от ног матери и посмотрел на свою ладонь: вся покрытая грязью и крохами коры, она действительно была маленькой. И правда, куда ему спешить? Нужно было поверить словам матери, но сделать это было сложнее, чем Гредо могло показаться.       Обучение не началось ни на следующий день, ни через неделю. Был один раненый, потом были и другие. Потом люди стали пропадать. Ребёнку не было дела до событий, и посвящать его в них взрослые не стремились, но все были на взводе, и это чувствовалось даже для малыша. Тревога и злость заражала всех вокруг, родные кричали чаще, чаще ссорились. Позвякивание пряжек и ножен, громкие и пугающие слова звучали постоянно, и стремящийся спрятаться от этого Гредо в очередной раз из дома сбегал во двор, ложась за спину Шер или следуя за Джашушем и Трусом, создававшим новые лазы под домом или сараем. Куда угодно, только бы подальше от суеты. И вот, однажды, утянув под дом покрывало и укутавшись в него, чтобы поспать, Гредо был вырван из сна женским криком. Такой непохожий на обычные возгласы, прочный как стена и не пускающий за себя, он тут же заставил мальчика вылезти из дома и узнать, что происходит. Неподалёку от сарая сидела на земле одна из молодых родственниц, запрокинув голову и зажмурив глаза. Всю её голову теперь занимал крик, вырывающийся из горла. Руки девушки сжимали рубашку на груди брата, неподвижно лежащего у её ног. Гредо внимательно, не отрываясь следил за этим парнем, но тот не пошевелился, не сказал сестре остановиться. Он стал будто частью общей картины, и только кричащая и захлёбывающаяся плачем девушка выделялась на фоне этого гобелена. Тогда Гредо услышал ещё один крик: уже из сарая. Оттуда тот час выбежал один из средних детей, зарёванный, испуганный, и сразу за ним пожилая женщина, держась правой рукой за окровавленное лицо. Ребёнок скрылся в доме, а женщина, подбежав к Гредо, отняла покрасневшую ладонь от лица и постаралась схватить внука на руки, но её одёрнули сзади, потащили к частоколу, игнорируя её крик и ругань. Гредо успел обратить внимание только на спину незнакомого, чужого мужчины, и сразу после двор заполнился людьми. Вооружённые, они кричали, боролись друг с другом. Блеснули доспехи, какие не носил никто из родных Гредо, яростно исходился в лае Джашуш, попадающийся под ноги людям.       Гредо, переполнившийся чужими эмоциями, стоял в исступлении, молча смотря на происходящее и прижимаясь спиной к фруктовому дереву, растущему тут же во дворе. Вскоре он окончательно оглох, наблюдая лишь за снующими по двору фигурами. Он заметил, как скопом выбегают из дома заплаканные дети постарше него, как на руках выносят кого помладше. Одна из старших сестёр бросила взгляд на Гредо, попыталась протянуть к нему руку, но чужой человек толкнул её, подгоняя. Следующий мужчина, вышедший из дома, наконец обратил внимание на стоящего под деревом малыша. Он уверенной походкой двинулся к нему, но споткнулся об Джашуша, продолжавшего бесноваться и снующего по двору. Мужчина гаркнул, замахнулся дубинкой, в ответ пёс ощерился, бросился вперёд и яростно вцепился в сапог незваного гостя, изо всех сил тряся головой и надеясь опрокинуть врага. Мужчина лишь вскрикнул, но всё же с силой опустил дубинку на спину маленького пса. Джашуш тут же разжал зубы, заверещал высоким визгом и в следующую секунду получив ещё один глухой удар по голове опрокинулся и стал безмолвно, широко разинув пасть и изгибая спину, кататься по земле, ослабевая и замедляясь с каждой секундой. Лишь тогда Гредо вздрогнул сам, словно кто-то кольнул его в бок, и бросился бежать, ужасаясь вернувшемуся к нему слуху: весь двор был полон криков, резавших сознание и мысли.       Путь к дому был отрезан, и Гредо, обогнув его через грядки, бросился в сад, но и там уже были люди. Полыхнуло пламя, пущенное кем-то из опальных, и из-под столпа искр выскочил скулящий Трус, прятавшийся в зарослях. Он сбил Гредо с ног, промчался мимо и снова исчез в высокой траве, а мальчик тут же схватился ручками за стебли растений, рывком поднялся и побежал обратно во двор, стремясь избежать разрастающегося в саду пожара.       Снова оказавшись в гуще событий, Гредо заозирался по сторонам: на мгновение ему показалось, что людей во дворе нет вовсе. Не было ни одной стоящей, идущей или борющейся фигуры, только очертания, смешивающиеся уже с пейзажем. Не было больше кричащей девушки, хотя брат её всё ещё лежал на своём месте. Не было мужчины, одним ударом убившего короколапого пса, но Джашуш, уже не шевелящийся, остался под деревом. У порога дома, словно запрещая заходить внутрь, растянулся ещё один старший родственник, окрашивая песок под собой кровью, а из глубины коридоров и комнат раздавался крик, грозящий снова лишить малыша чувств и слуха. Гредо бросился поперёк двора, лишь мельком взглянув на ворота, за которыми виднелись ещё чужие люди и лошади.       За сараем, где обычно были владения Труса и Кирьи, было пусто, не было там ни незнакомцев, ни трупов, и Гредо, решив остаться тут, залез между сваленных у стены брёвен и стал ждать, но тут же через все шумы пробился один единственный: тихий, почти скрытый зов Хьони. Мальчик вскинул голову, разжимая уши, и увидел, что из-за стены конюшни, стоящей за сараем, на него смотрит усатый и посеревший от пыли и земли пёс. Он удивлённо и коротко взглянул на мальчика, а потом ещё раз неуверенно гавкнул, смотря куда-то в сторону двора. Услышав в ответ продолжающийся шум битвы, пёс сначала бросился вперёд, потом заметался, бегая то к конюшне, то ко двору, но в итоге принял решение. Поджав хвост, Хьони метнулся за конюшню и скрылся за ней. — Хьони! — позвал Гредо, обрадовавшийся хотя бы какой-то компании, но пёс и не подумал вернуться.       Тогда мальчик вскочил и бросился за ним, чтобы там, в тупике между частоколом и стеной конюшни, спрятаться вместе с учителем, но к своему удивлению обнаружил, что куцый и облезлый белый хвост Хьони уже мелькнул где-то под забором. Через мгновение Хьони выскочил обратно, опять посмотрев на Гредо, и снова нагнулся и метнулся в нору, скрывшись в темноте. Гредо вдруг зажал уши из-за жуткого ржания лошадей, начавших бесноваться в конюшне: откуда-то сверху уже слышался рёв перевариваемой пламенем древесины, и мальчик, знавший, как страшен может быть огонь, хотел оградиться от ужаса лошадей, теперь запертых наедине со стихией.       Слева от Гредо вдруг мелькнуло что-то тёмное и быстрое. Он, разжимая уши, отшатнулся и испуганно вскрикнул, но то была всего лишь Кирья, промчавшаяся мимо и несущая во рту что-то маленькое и пищащее. В последний момент перед тем, как сука тоже скрылась в норе, ребёнок расслышал такое знакомое и такое удивительно приятное в этот момент пищание новорождённого щенка. Не раздумывая уже ни над чем, Гредо побежал вперёд и, упав на землю, пополз в нору, в которой все шумы двора тут же обратились прахом.       Мальчика облепила темнота и сырая, недавно выкопанная земля, но нора была очень коротка и спустя один лишь поворот вывела его в буйные и зелёные заросли, казавшиеся раньше Гредо непроходимыми. Он видел их порой, но смотрел всегда со стороны дороги, ведущей к деревне. Оттуда кусты казались плотными, как стена, но тут, в тени у земли, собаки проделали тоннель, по которому теперь носились в панике. Кирья подскочила к Гредо, и он обрадовался ей, хотел обнять, но сука злобно рыкнула, щелкнула зубами у протянутой руки ребёнка, преграждающего её дорогу, и грубо оттолкнула его, снова бросившись в нору. — Кирья! — мальчик испугался, что собака оставит его тут и вернётся в пламенеющий хаос двора, но через некоторое время хвостатая мать снова появилась у норы, держа в зубах ещё одного щенка.       Опять проигнорировав человеческого ребёнка, она, поджав хвост между обвисших грудей, побежала сквозь стебли куста куда-то прочь, и Гредо, даже не думая над решением, бросился за ней, стараясь поспеть. Кирья миновала кусты, выбежала в рощицу и там, чуть было не затерявшись в поросли молодых деревьев, побежала у обрыва, справа от которого был густо заполненный кронами овраг. Добежав до обваленного дерева, собака спустилась у него в низину и снова скрылась из поля зрения Гредо, из-за чего мальчику пришлось ждать, не появится ли кто-то из собак снова. Шум отсюда уже не достигал его, и ребёнок, потерянный и совершенно не знающий, о чём думать, просто стоял у бревна, переминаясь с ноги на ногу и теребя полы рубашки. — Кирья! — выкрикнул он, призывая собаку, но сука не ответила. — Хьони!       Ничего не произошло, и тогда Гредо, оглянувшись и удостоверившись, что вокруг всё та же роща, какая была мгновение назад, решился тоже спуститься в овраг. Ловкости человеческому ребёнку явно недоставало, и уже почти у самого дна он всё же оступился и кубарем покатился вниз. Даже не успев испугаться, мальчик упал на землю, попытался встать в этот же момент, но снова повалился, поняв, что его голова слишком сильно кружится после такого танца. Услышав где-то над собой тяжёлые шаги и громкое дыхание, Гредо замер, прижавшись к стволу дерева, а через несколько секунд головокружительный танец повторился, но уже в исполнении одного из молодых родичей Гредо. Сокрытый от его взгляда упавшим бревном мальчик безмолвно и неразумно посмотрел на бегущего от битвы, не решаясь выдать себя. В бороде у бегуна зависли капельки крови, весь его лоб был блестящим от пота. Мужчина громко отрывисто дышал и держался рукой за бок, под которым расплывалось на узорчатой рубашке тёмное пятно. Гредо подумал, что и этот человек сейчас смешается с картиной мира, но мужчина, шмыгнув носом и кашлянув, резво поднялся с земли и побежал вперёд, не оглядываясь и так и не узнав о присутствии свидетеля его бегства. Раздвинув молодые деревья слева от того места, где прятался Гредо, мужчина проник в заросли и затерялся в них. Вскоре шум листвы и тяжёлое дыхание раненного стихли, и мальчик снова остался один. — Ше-е-р! — наконец решился позвать он, подумав, что только исполинша решится теперь найти его, ведь у других собак хватает собственных забот.       В голову лезли цепкие мысли о том, как выгнулся и задёргался Джашуш, ударенный дубинкой, и Гредо, набрав в лёгкие воздух, чтобы собственным криком отогнать эти мысли, выкрикнул снова: — Ше-е-ер!       Но и теперь собака не ответила, и больше в овраг никто не спустился. Тогда Гредо поднялся сам и пошёл вперёд, надеясь отыскать Кирью и Хьони, сбежавших со двора. Попытки были тщетны, но спустя время блуждания по роще мальчик вдруг заметил, как мимо деревьев трусцой бежит, зажимая между лапами хвост, всё ещё рыжий, но теперь странно изменившийся Трус. Мальчик бросился к нему, но обгоревший на спине пёс даже не удостоил того вниманием. Он пробежал мимо, лишь ускорив шаг, и Гредо не оставалось ничего другого кроме как проследовать за ним.       Гораздо дальше подворья, ниже по ручью все трое собак наконец встретились. Среди крупных белых камней, в небольшом углублении в обрыве берега Хьони, Кирья и Трус сели молча, смотря куда-то мимо друг друга и ожидая ночи. Гредо, еле поспевший за своими учителями, сел рядом, наблюдая за животными. Трус несколько раз пытался пристроиться к боку матери, но полосатая Кирья безжалостно скалилась на него, давая понять, что выросший и не имеющий ценности по сравнению с новорождённым выводком сын интересует её не больше, чем береговые камни. Гредо внимательно смотрел на это, не имея сил оторвать взгляд от красной и сочащейся кожи на спине повзрослевшего щенка. Наконец, когда Трус, поскуливая от боли, свернулся клубком неподалёку от Кирьи и положил голову на каменистую землю, Гредо заметил нечто, привлекшее его внимание сильнее обгоревшей спины собаки: тёмные, блестящие глаза Труса. Они вертелись туда-сюда, перескакивая взглядом с предмета на предмет и изучая мир вокруг. Брови щенка ходили ходуном, вздымаясь каждый раз, как Трус смотрел в сторону и искал утешение. От этого взгляда хотелось рыдать, и Гредо, чувствуя, каким вдруг тяжёлым и словно забитым чем-то стало его горло, стыдливо отвернулся от пса, не желая больше видеть его. Словно почувствовав это, Трус тихо и скрипуче заныл, и тогда мальчик вытер сопли и медленно подполз ближе к питомцу.       Гредо хотел сказать что-то животному, но из его рта не вырвалось ни слова, только бесполезно разомкнулись зубы и раздалось прерываемое всхлипами дыхание. Трус, заметив, как тянется к нему детская рука, заскулил громче из-за болящей обожжённой кожи, но поднял голову и подставил морду под пальцы Гредо. Тёплый собачий язык коснулся ладони ребёнка, и тот, не имея возможности сказать хоть что-нибудь дельное, заныл в ответ Трусу, другой рукой закрывая своё лицо, чтобы не смотреть в такие же заплаканные глаза собаки и не показывать ему уже своих слёз. Сидящий рядом Хьони прищурено посмотрел на обоих, потом тяжело, как умеют только собаки, вздохнул и лёг на камни, положив голову на лапы, а Кирья, старательно вылизывая всего трёх спасённых щенков, решила вовсе не реагировать на чужие проблемы: ей теперь хватало своих.       Так они, трое взрослых, трое новорождённых и один потерянный, сидели у ручья до тех пор, пока не стемнело окончательно. Гредо не слышал больше ни криков, ни звуков борьбы. Откуда-то издалека несколько раз доносилось до него лошадиное ржание и запах гари, но переполненный впечатлениями и страхами ребёнок заснул так быстро, что утро оказалось для него подобно удару. Проснувшись от того, что тёплый и мягкий Хьони, лежавший рядом, вдруг встал и пошёл прочь, Гредо тут же вскочил, не понимая, где находится. Земля уже остыла к этому времени, а солнце только-только поднималось, и даже несмотря на летнюю пору мальчик продрог так сильно, что ноги и руки его слушались медленно, отзываясь на приказы ноющей болью. Кирьи и щенков рядом уже не было, а Трус, сгорблено сидя у ручья, пошатывался и то и дело поднимал и опускал голову, иногда шумно дыша. — Хьони, подожди, — позвал Гредо, но пёс остановился лишь не несколько мгновений. Он постоял, рассматривая ребёнка, потом отвёл глаза и потрусил вверх по берегу, больше не задерживаясь. — Хьони!       Трус продолжал сидеть на месте, не следуя за старшим псом, и не обращая внимания на Гредо. Мальчик подошёл и положил руку на лоб зверя, но и на это тот никак не отреагировал. Он, полностью поглощённый своей болью, продолжил пошатываться, словно в трансе медленно вздымая и опуская обратно к воде голову. Нужно было что-то делать, но в разуме Гредо как назло не могло родиться ни единой мысли. Блуждая по ручью в противоположном тому, куда ушёл Хьони, направлении, мальчик нашёл следы Кирьи, бродившей тут ночью или утром. Ни её саму, ни её щенков нигде не было видно, и когда Гредо вышел на дорогу, разрезавшую рощу пополам, то не решился пойти обратно домой. Опасаясь того, что шум там всё ещё не утих, он побрёл в сторону деревни.       В хорошо знакомом ему соседском дворе, совершенно не опасаясь пса, лежащего под деревом, Гредо подошёл к двери дома и замер перед ней, не решаясь постучать. Всё тут было спокойно: ни пожаров, ни чужих людей, ни ставших частью пейзажа тел, но Гредо всё ещё не понимал, происходит ли всё на самом деле. Он бывал в этом дворе раньше, говорил с соседями, знал их, но сейчас, в такой ситуации, он не находил, что сказать. Лежащий неподалёку пёс наконец соизволил встать и подошёл к ребёнку, лениво повиливая хвостом и обнюхивая его. Гредо тут же увлёкся животным и интуитивно пошёл за ним, даже не заметив, что охранник двора ведёт его к хозяевам, занятым в саду.       Заметив подле своего питомца чужого ребёнка, вымазанного в грязи и смотрящего на неё взглядом потерявшего разум существа, соседка охнула и подбежала к нему, называя его по имени. Мальчик молча посмотрел на неё, потом отвёл взгляд и стал поправлять смятую рубашку. — Гредо, ты слышишь меня? — Слышу, — сдавленно ответил он, думая, что может сказать ей. Ему показалось странным задавать вопрос, ответ на который он знает и так, но всё же малыш спросил: «Вы не знаете, где все?»       Конечно же, она знает. Знает и сам Гредо: все, наверное, остались дома. Ребёнку казалось, что если эта женщина отведёт его сейчас на его родной участок, все там удивятся, может, даже будут злиться, напоминая, что не стоит тревожить соседей попусту. Вся эта странная история, видимо, только приснилась впечатлительному мальчику, и родители будут ждать его, и шумные проматери снова заставят его обнимать их и петь им.       Соседка схватила Гредо за руку и быстро, чуть ли не таща ребёнка за собой, побежала к своему дому. Позвав кого-то из детей, она послала их на поле за своим мужем, а сама бросилась на кухню, опять отводя сироту за собой. — Садись тут, сиди тихо, — сказала женщина. — Так вы знаете, где все? — спросил Гредо, послушно садясь на лавку и всё ещё не поднимая взгляда на соседку. — Нету, Гредо. Уехали. Уехали, — повторила она рассеяно, отвлекая саму себя на посуду, чтобы не тревожиться.       Под нос Гредо сунули чашку с водой, но он поморщился и попытался отвернуться. «Пей», — пытаясь изобразить заботу в нервном голосе сказала женщина, и тогда не обученный спорить и сопротивляться мальчик попытался взять чашку в руки, но обнаружил, что она кажется ему сейчас тяжелее камня. Чуть было не выронив её, он судорожно вздохнул, но соседка оказалась проворнее: она подхватила чашку, расплескав воду, и сама снова поднесла её к губам ребёнка, помогая ему пить. — Спасибо, — тихо, еле слышно ответил Гредо, хотя благодарить соседку ему совершенно не хотелось, равно как не хотелось есть или пить. Всё, чего сейчас хотел мальчик, это забиться куда-нибудь в знакомое, безопасное место и услышать или ощутить что-то родное, но всё в этом доме было чужим. Запахи, звуки, имена и события, которые так бесцеремонно нарушил своим появлением единственный недобитый отпрыск соседей-магов.       Не успел Гредо подумать о том, будет ли ругаться муж соседки, как тот появился на пороге кухни. Увидев юного колдуна воочию, мужчина вздохнул, вошёл на кухню и закрыл за собой дверь, сказав своему собственному ребёнку позвать остальных жителей дома.       Конечно же, никто не стал отводить Гредо домой. Некуда было отводить. Ему задали несколько вопросов, ответы на которые ребёнок при всём желании не смог бы дать. Он ответил что-то про людей, пришедших во двор, про убитого Джашуша, про кричащую девушку и старуху с окровавленным лицом. Потом он больше не смог говорить и молча закрыл лицо руками, стараясь даже не дышать, чтобы лишний раз не шевелиться и не издавать звуков, и заставлять его рассказывать дальше никто не стал. Соседка отвела мужа и старших детей во двор, и рядом с Гредо остался стоять один из средних сыновей, может, лишь в два раза старше самого колдуна. Ощущая чужое присутствие, Гредо убрал руки от лица и медленно поднял взгляд. Соседский сын даже собирался было что-то сказать знакомому ребёнку, но передумал, завороженный его жуткими и пристально следящими глазами. Гредо заметил это смятение на лице мальчика, тут же отвернувшегося и поспешно вышедшего во двор к родителям. Оставшись на кухне в одиночестве, колдун снова поднёс ладони к лицу, закрываясь ими, медленно вздыхая и направляя все свои силы на то, чтобы заставить голову молчать и не показывать заново явившееся к нему в предыдущий день. Увы, в тот момент это было безуспешно. — Я отвезу тебя завтра утром к своим родственникам, хорошо? — спустя пару дней обратился к Гредо сосед, спрятавший его у себя дома и следивший, чтобы ребёнок не выходил в деревню и не дал знать другим людям о своём присутствии. Ведь в таком случае проблемы могли бы возникнуть не только у самого Гредо, но и у всей соседской семьи, на время взявшей его к себе.       Мальчик кивнул в ответ. — Мы не можем оставить тебя тут, но они хорошие люди. Ты можешь жить там. Понял? — мужчина пытался говорить со всей искренней заботой, на которую был способен по отношению к чужому ребёнку в такой ситуации.       Они были добрыми соседями, но никто не захотел бы становиться перед гласом правосудия, так без разбора ударившим по чужой семье, обвинённой в магии. Но не бросать же на произвол судьбы одного упущенного ребёнка?       Гредо снова кивнул в ответ и неслышно прошевелил губами «хорошо». Его голова была занята другим. Он представлял, что сейчас происходит в его родном дворе. Может, всё это действительно какая-то ошибка? Куда подевались знакомые ему люди? Может, он вернётся туда и всё будет на своих местах?       Не решаясь спросить об этом у соседей, мальчик украдкой вышел из их хижины и направился домой. Он снова начал мять рубашку руками, остановившись на краю дороги и смотря под ноги. Множественные следы смяли под собой песок и пыль, оставив напоминания о том, кто ходил тут.       «Шер пойдет со мной», — подумал Гредо, и эта мысль придала ему больше смелости.       До дома идти было совсем недалеко, особенно теперь, когда уверенность в поддержке от главной учительницы была так сильна и подгоняла мальчика. Уже на выходе из рощицы к своему удивлению вместо привычных зарослей и возвышающейся за ними конюшни Гредо увидел выжженный пустырь, на котором только кое-где торчали остовы построек и устоявшие каменные стены и заборы.       Всё это так выбивалось из привычной картины мира Гредо, что он даже не был готов пока что заплакать. Выйдя на открытую теперь местность, он замедлил шаг, прислушиваясь и надеясь услышать хоть что-то, что сказало бы ему о наличии кого-то знакомого тут. Частично устоял частокол, окружавший двор, и, подойдя к нему, Гредо остановил свой взгляд на примятой траве, в некоторых местах подсохшей из-за бушевавшего неподалёку огня: гореть тут было нечему — пустая каменистая дорога и песочные тропинки, ведущие к воротам. Только эта трава, частокол и лежащая на земле дверь ворот были знакомы ребёнку, а вот всё остальное изменилось до неузнаваемости.       «Я могу сюда зайти?» — ненароком подумал мальчик, сомневаясь теперь в том, его ли это двор и дом. Сделав ещё несколько неуверенных шагов за бывшие ворота, Гредо посмотрел на землю и увидел, как много следов и тут: человеческих, лошадиных. Где-то всё ещё виднелись потемневшие пятна на песке, но вокруг было тихо, не считая постукивающих звуков откуда-то из глубины двора. Различив шум древесины и камня, мальчик с замиранием сердца узнал знакомые отголоски: это было похоже на стройку. Не битва, не крики, не удары дубинкой по голове собаки, а просто сталкивающиеся друг об друга деревяшки и камешки. Ребёнок ускорил шаг и выбежал на середину двора, лишь на несколько мгновений задержавшись у того места, где недавно бросился на его защиту Джашуш: собаки на земле не было. Слабая надежда затеплилась в голове Гредо: может, пёс жив? Очнулся после обморока и теперь вместе с хозяевами там, помогает восстанавливать и отстраивать жилище? Тогда Гредо побежал дальше, мимолётом оглядывая почерневшие и торчащие, как корни из земли, остатки их общего семейного дома. Звук раздавался откуда-то поодаль, за этой обгорелой горой, и когда Гредо последовал за ним, то увидел, что задняя часть дома хоть и обвалилась частично, а всё же уцелела и обгорела только у крыши. Всё выглядело как после урагана, куча хлама и остатков мебели уже лежали посреди двора. Из чёрного проёма, бывшего когда-то одним из боковых входов в дом, вышел человек, держа в руках обгорелые обломки утвари. Он бросил их во двор и скрылся в доме, не заметив прижавшегося к обуглившимся брёвнам и застывшего от страха Гредо. Этот мужчина, теперь хозяйничающий тут, был незнаком ребёнку. Опять послышались шаги, и из проёма в стене вышел ещё один, снова чужой человек. Он, как и первый, бросил какие-то вещи в кучу и последовал за товарищем продолжать своё дело. Гредо, воспользовавшись этой заминкой, ринулся обратно к дороге, не решаясь даже подойти ближе к незнакомцам. Ни животных, ни родных нигде во дворе или в ставшем теперь лысым и тёмным саду видно не было, а вместо конюшни перед мальчиком был выпотрошенный и почерневший её вариант.       Гредо выбежал обратно на дорогу и, перебежав её, упал в высокую и не затронутую хаосом и пламенем траву на противоположной стороне. Отсюда шум мародёрства почти не был слышен, лишь изредка постукивали друг об друга предметы, но Гредо успокоился только тогда, когда понял, что никто его не видел и не следует за ним.       Из груди снова начали вырываться хныканье и всхлипы, но Гредо сдержал их, поднялся на ноги и огляделся по сторонам: людей вокруг не было видно, но чуть поодаль, куда дальше того места, где сохранилась трава и частокол, что-то очень знакомое привлекло внимание мальчика. Он тут же бросился туда, сдерживая голос, чтобы не сообщить чужим о своём присутствии.       Ну, конечно же! Должно было остаться хоть что-то родное. С младенчества известный Гредо густой бурый мех выделялся на фоне зелёной травы, примятой кучей ног и копыт. — Шер! — воскликнул ребёнок, подбегая ближе.       Он, не успев даже рассмотреть исполиншу, опустился перед ней на колени и толкнул её в бок. Гредо ожидал, что собака, как обычно разомлев и уснув на солнце, от его внезапного прикосновения вздрогнет и удивлённо вскинет голову, признаваясь таким образом в том, что потеряла бдительность, но Шер не шелохнулась. Руки мальчика уткнулись в затвердевшую, слипшуюся кое-где из-за крови шкуру животного. Тогда Гредо толкнул сильнее, но тело собаки лишь чуть-чуть вздрогнуло, потревоженное извне. Мальчик, не готовый ещё полноценно понять происходящее, сдвинулся чуть в сторону и уставился на голову Шер, застывшую с разинутой и оскаленной пастью. Язык и губы собаки высохли, почерневшие от пыли и крови, а глаза стали мутными и закатились под еле открытые веки. Вся морда исполинши теперь была ещё бурее и темнее, чем прежде, кое-где у ушей и на щеках виднелись глубокие порезы, нанесённые людьми в попытках отогнать от себя громадного зверя.       Гредо молчал, не решаясь произнести ни звука. Его руки застыли на шее собаки, утопая в глубоком и всё ещё мягком мехе, под которым теперь вместо тёплой шкуры был будто бы огромный ком плотной затвердевшей глины. Мальчик во все глаза смотрел на околевшую собаку, а потом вдруг сжал пальцы и попробовал потянуть Шер на себя, побуждая её встать и не желая признаваться себе в смерти любимицы, но это не принесло ничего, кроме ощущения собственной слабости и крохотности. Шер, катавшая его на себе и бывшая ему второй матерью, лежала перед ним, тоже становясь лишь частью мира. Теперь никому не нужной и никого больше не защищавшей частью. Конечно же, могучая охранница общинной территории первой бросилась на недругов, не думая ни о собственной безопасности, ни о том, что где-то под домом спит ребёнок, которому позже понадобится её помощь. И была убита одной из первых, так как навряд ли собиралась сдаваться или бежать.       Перед глазами у Гредо начало расплываться из-за слёз, и мальчик помотал головой, зажмурившись и метаясь от мысли к мысли. Он знал, что на Шер надеяться уже не получится, и что собаку придётся оставить тут. И она пропадёт навсегда, как бы ни хотелось, чтобы сейчас всё это лишь казалось ему, а глубокий сон Шер наконец закончился, и она бы снова поднялась на лапы, стряхнув себя пыль.       Из размышлений мальчика насильно вырвал голос одного из копающихся в уцелевших вещах. Кажется, мужчина позвал своего товарища, но Гредо не остался там разбираться с этим. Воспользовавшись собственным испугом, он вскочил и, не смотря больше на труп собаки, бросился бежать в сторону соседского жилища. Уже у рощи ребёнок остановился, тяжело дыша, и лишь единожды оглянулся, пытаясь рассмотреть в траве такой знакомый, но ставший теперь частью мира силуэт. Всё ещё неживая Шер оставалась на месте, превратившись в плоское тёмное пятно на зелёном фоне, а Гредо, силясь остановить вырывающийся из горла плач, сделал глубокий вздох, отвернулся и побежал дальше, выталкивая из головы любую мысль, которая сейчас могла бы заставить его окончательно сломаться и разрыдаться в голос, привлекая чьё-то внимание.