Trust nobody

Правда — это короткое одеяло. Одеяло,

под которым всегда мёрзнут ноги.

Его можно натянуть, завернуть, но его всегда не хватает.

Можно ворочаться, брыкаться,

но укрыться им нельзя.

И с рождения до самой смерти

оно закрывает только наше лицо,

искажённое плачем, воплем и визгом.

Tobi Mai — nobody

      Чимин так и не смог уснуть. Тэхён пару раз просыпался посреди ночи, скуля от боли в рёбрах, на что Чимин мигом поднимался и вкалывал ему очередной шприц с обезболивающим, сразу же укладывая Тэхёна обратно, чтобы тот продолжал спать. Говорят же, что во сне организм восстанавливается быстрее, верно? Вот и ему хотелось, чтобы друг быстрее восстановился.       Когда он только принёс Тэхёна в дом и уложил на постель, тот шипел, сидя на заднице. А учитывая то, что Тэхён спал рядом с ним полностью обнажённым, по следам кровоподтёков на бёдрах, не сложно догадаться, что одними побоями не обошлось и над его другом, мягко говоря, надругались. Но слышать про это он бы не хотел из уст Тэхёна. Тут и так всё было понятно. Знает не понаслышке, проходил.       На друга было больно смотреть, но он не подавал виду в тот момент. Если с виду он выглядел так, будто ему вовсе плевать, то внутри груди клокотала всепоглощающая ярость. Тэхён этого всего не заслуживает. Он не заслуживает к себе плохого отношения, грубости и жестокости. Чонгук не заслуживает Тэхёна. Недаром он невольно прозвал его Алабаем. Никогда не питал любви к таким псинам вроде него. Чонгук для Чимина как красная тряпка для быка. Только помани, а тот уже готов разорвать его на куски.       Лучше бы три года назад заказ на убийство поступил Паку не на Тэхёна, а на того самого Чонгука. Тогда он бы, не колеблясь, довёл дело до конца. Но при таком исходе тогда бы он не сумел вырваться из синдиката и до сих пор был бы личной ручной сукой его Босса. Или ему просто позволили немного «погулять» на свободе, находясь на уж очень «особенном» счету у старого ублюдка. Думая об этом, Чимин вздрагивает всем телом. Не самые приятные воспоминания. Память отчаянно блокирует всё, что связано с тем человеком, отбрасывая ненужное. Денно и нощно обкладывает в мозгу кирпичной кладкой гиппокамп, отвечающий за травматические для него воспоминания. Но всё, что не убило Пака, сделало его только сильнее. Вот только жаль, что сработало это только на физическом уровне, а не на психологическом.       Чимин смотрит на время на своих наручных часах. Сейчас раннее утро, а он даже не спал. Бессонница и кошмары не дают ему спокойно спать, издеваясь над и так измученным организмом, что готов вот-вот отказать по всем фронтам.       Убедившись, что Тэхён спит, Чимин поднимается с постели и укрывает его сползшим одеялом. Выходя из комнаты, Пак напоследок оглядывается и идёт на кухню, где уже вовсю пахнет свежесваренным кофе и сидит Джин, уткнувшись в какую-то очередную книгу.       — «Заводной апельсин» Бёрджесса? Неплохо, Джин-и. В тихом омуте черти водятся, да? — говорит Пак, читая название книги на обложке, и присаживается за стол.       — Не говори глупостей, Чимин, — снисходительно улыбается, протягивая ему кружку с ароматным кофе.       — Почему «Заводной апельсин»? Не мог найти что-то почитать более в твоём стиле? — хмыкает Пак.       — Например?       — Ну, не знаю. «Ромео и Джульетта», например, — потешается.       — Серьёзно?       — Тебе не идёт ультранасилие, вишнёвая тарталетка, — улыбается, отпивая кофе.       — Что? Откуда ты… — Джин в изумлении хлопает глазами, не понимая, откуда он знает это прозвище.        — Тэхён как-то пьяный проболтался, — усмехается. — Так что думаешь по поводу книги?       — Парадоксальная история. Бёрджесс в лице Алекса объясняет всю сатанинскую вакханалию, которую творят дети и подростки, тем, что они просто были юны. Тем самым ставя знак равенства между юностью и преступностью, пошлостью и жестокостью, психопатией и всем тем, от чего смердит гнилью и что вызывает шок у нормального человека. Он занимается самоудовлетворением под классическую музыку, представляя избиение девочек и женщин с последующим их изнасилованием. И объясняет это тем, что ведь быть плохим — это всего лишь свойство его натуры, его выбор. Лишение права выбора — лишение человека личности. И отправив его на «перевоспитание», он типа станет нормальным человеком, нормальной социальной ячейкой общества? Да ну, бред какой-то.       — В том-то и дело, Джин-и. Герой произведения проповедует насилие как высокое искусство жизни, как род наслаждения и попадает в государственную программу по перевоспитанию преступников. И сам же становится жертвой насилия. Но вопрос в том, можно ли спасти мир от зла, лишив человека воли совершать поступки и превращая его в «заводной апельсин»? На любую жестокость найдется своя, более сильная жестокость. Любовь больше не правит этим миром. Все люди предают друг друга. Опоры нет даже на близких, не говоря уже про государство и правительство.       — Что ты хочешь этим сказать?       — Зло порождает зло, Джин. Насилие порождает насилие. Обидишь человека, он обидит тебя в ответ. Если ты выбираешь быть подонком, то ты и будешь подонком. И никакие «сыворотки правды» этого не исправят. В ком-то зла меньше, а в ком-то больше. Но факт остаётся фактом, что все люди — озлобленные твари.       — Но почему «Заводной апельсин»?       — Потому что эта фраза представляет собой симбиоз органики и механизма — апельсина и часов. Главный герой — это заводной апельсин. Он живой снаружи, но управляем, как робот внутри. У него нет свободы выбора. Насилие Алекса представляется не как ошибка морального компаса, а как базовый инстинкт первобытного человека. И тут его пытаются отучить от насилия, как от дурной привычки. Из него выбивают даже то, что он поистине любил до этого — симфонию Бетховена. Каждый раз, когда он слышал её, ему становилось тошно и омерзительно. А потом он заключает сделку с каким-то мужиком и всё равно становится тем же, кем и был до этого: насильником, убийцей и психопатом. Это бесконечный цикл. Поэтому, Джин-и, если кто-то говорит, что он исправился и больше не будет что-то делать из того, что делал раньше, то так и знай, что этот человек — пиздабол. Был, есть и будет. Потому что люди не меняются. Знаешь, там есть крутая фраза: «Что нужно Господу? Нужно ли ему добро или выбор добра? Быть может, человек, выбравший зло, в чём-то лучше человека доброго, но доброго не по своему выбору?». Понимаешь, о чем я говорю? — спрашивает Пак, отпивая любимый кофе.       — Уж лучше осознанное зло, чем навязанное добро, понимаю.       — Вся моя жизнь — это какая-то антиутопия, и я в ней — «заводной апельсин». Знаешь, даже если взять Тэхёна и меня, мы ведь тоже, по сути, такие же.       — Спасибо, что пояснил мне это. Ты потрясающий, Пак! Никогда бы не подумал, что ты, кроме как оружие держать, ещё и книги читаешь.       — Ты многого обо мне не знаешь, — Чимин подмигивает ему, вставая из-за стола. — Присмотришь за Тэхёном? Мне нужно отлучиться по кое-какому делу.       — Конечно. Только не делай глупостей, Чимин-а, — Джин смотрит на него пристально и умоляюще, чтобы тот не умер где-нибудь в очередной перестрелке.       — Ну на кого же я вас оставлю, Сокджин-и, — ласково треплет его волосы. — Со мной всё будет хорошо, не переживай, — говорит напоследок, фальшиво улыбаясь и удаляясь к выходу из дома.       Обувшись и накинув свою голубую косуху, Пак выходит во двор, двигаясь к задней части дома, где у Тэхёна располагается просторный гараж, куда влазят как минимум пять машин. Нажимая на кнопку отключения сигнализации на своём брелке с ключами от машины, Пак садится в свой любимый небесно-голубой Koenigsegg Jesko Absolut. В своё время Чимин отвалил немало денег, что получал за выполнение заказов на убийства в течение семи лет, чтобы купить этого демона среди гиперкаров.

Он был одинок и начал думать, что одиночество — часть его характера. Что-то, что навсегда останется с ним.

DPR ARTIC, DPR IAN — DO OR DIE

      Оглаживая тёмно-синий алькантаровый салон, Чимин перестаёт улыбаться. Снова маска сильного трещит по швам, являя его настоящее поломанное я. Пак выезжает через главные ворота особняка и направляется прямиком к себе в квартиру, в своё маленькое убежище, где он, наконец, сможет лечь и просто разрыдаться навзрыд от боли, которую он несёт с собой уже как n-нное количество лет, влача за собой своё бессмысленное тело. Он просто очень сильно хочет домой.       Выжимая триста километров в час Пак гонит сначала по пустой дороге, а спустя минут тридцать, наконец, въезжает в Сеул, нагло объезжая многочисленные машины.       Его ломает и лихорадит. Ему срочно нужно попасть домой поскорее. Паку кажется, что ещё немного и его сердце вот-вот остановится. Он начинает задыхаться, теряясь в пространстве двора собственного жилого комплекса. Тревожность и паника накатывают волнами, учащая и без того бешеное сердцебиение. Забавно, правда? Дефектный наёмный убийца, который не может совладать с собственными эмоциями и своим телом.       Паркуя машину, Чимин пулей вылетает из неё, путаясь в своих же ногах, и забегает в лифт, нажимая кнопку самого последнего этажа здания. Одиннадцатый этаж и Пак будет в относительной безопасности. Чимин смотрит на циферблат лифта, который слишком медленно поднимает его вверх, из-за чего он буквально затухает, сползая по стенке лифта на пол. Зарывается пальцами в голубые волосы, массируя виски в надежде, что это поможет как-то остановить приступ. Ему кажется, что стены лифта начинают сужаться, давя ему на голову. Ещё чуть-чуть и потолок обрушится на него. Но, наконец, раздаётся приятный на слух женский голос, что оповещает о том, что они приехали.       Пак бежит к двери, лихорадочно вводя код на электронном замке его огромной квартиры, промахиваясь пальцами по цифрам, потому что в глазах всё плывёт. Распахивает двери, оседая коленями на пол и закрывая за собой дверь. Чимин на последних силах ползёт по мраморному полу к кухне, на которой по своей вине оставил спасительные таблетки.       Сначала Чимин закидывается наркотиком, чтобы его, наконец, перестало ломать. Нет, Чимин не наркоман, просто это единственное, что снимает боль с тела и души. Он уже как год сидит на колёсах Тэхёна с момента, когда тело начало слишком часто давать сбои в своём функционировании. Врачи прописывали различные болеутоляющие и анестетики, но все они вызывают привыкание, что в один момент Паку просто перестало что-либо помогать унять боль в мышцах и теле.       Он уже не надеется, что есть какая-то волшебная пилюля, которая излечит его от этого недуга. Здесь поможет разве что ствол, направленный в его голову, и точный выстрел. Всё-таки тринадцать лет пыток, насилия, физического и морального, когда на теле Пака не было ни единого живого места, проведённые в стенах Асфоделуса сделали своё дело. Каким бы натренированным и лучшим наёмником он не был, но профессиональные травмы также дают о себе знать.       Если Чимин не под действием наркотика, Чимину больно. Невыносимо больно. Его кости дробит на мелкие осколки, а кожа горит адским огнём. Дотронься до него в таком уязвлённом состоянии — и Чимин будет кричать до сорванных голосовых связок, потому что даже минимальное соприкосновение одежды с кожей вызывает жгучую боль. Чимин никогда не знает, когда его в очередной раз накроет. Это случается редко, но с каждым разом частота подобных волн начинает увеличиваться.       Чимин тонет в океане боли всё чаще, даже когда настоящий Ад в его жизни остался позади. Чимин снова лжёт сам себе. Он живет в Аду до сих пор. А под таблетками его отпускает, возвращая на место привычную маску эдакого пуленепробиваемого ублюдка, которому даже море по колено.       Для него с каждым днём этот мир умирает. Или, как минимум, тот, что внутри него.       С каждым днём возвращается осень в его душу. Его осень, как бы пафосно это не звучало. Но есть как есть. Этого не изменить. С каждым днем всё меньше тепла, солнца и света в его воющей побитым волком душе. Всё обращается в привычную серость, холодную, мрачную, такую уютную для него, словно свитер. Он ощущает себя в этой атмосфере как дома.       Неожиданно начался дождь, на что Чимин только плотно зашторил панорамные окна и улёгся прямо в одежде на кровать, свернувшись калачиком. В его душе темно, и в темноте ему уютнее. Дождь монотонно стучит за окном капля за каплей. Холод медленно проникает внутрь квартиры и его вены, а ему тепло. Он чувствует себя менее одиноким и больным. Чувствует, что природа вокруг него живёт в один тон с ним, созвучно, словно единое целое — он и она. Всё увядает, всё умирает. И ощущение чего-то неминуемого. Душевной зимы, когда лишь только холод и мрак. А в его случае ещё и грязь.       Холодная, вязкая, словно слизь, слякоть. Ни тепла, ни света. Лишь холод и монотонный мрак. Это парадоксально, но это даёт ему жизнь. Поддерживает.       Август в Сеуле подходит к концу. Такой непривычный и холодный. Большинство людей хандрит, заболевают, на них наваливается тоска — чёрная, густая, словно сплин. Им плохо, а ему хорошо. То, что с ними случается в этот период года, с ним живёт в течении всей жизни. И «случается» далеко не то слово. Совсем не то. Это то, что составляет его существование: всё нормально, всё хорошо, всё отлично, я в порядке и вам просто показалось. Ничего нового.       Чимин не переносит свет в таком состоянии. Он режет ему глаза. Паку больше по нутру серость неба. В ней он ясно ощущает что-то своё. Что-то, что исходит изнутри, а не снаружи.       Наверное, просто… Как там говорится? Краски его мира слишком выцвели? Пожалуй. Наверное.       Он как всегда, абстрагируется от внешнего мира, смотря на капли влаги, медленно стекающие по окну в небольшом проёме между шторами, и на серый горизонт без намёка на августовское солнце. Он просто существует. Тут и сейчас. Бьющая в глаза очевидность. Существует он, этот моросящий дождь там, за окном, это в миг потемневшее небо, готовое разразиться грозой, эта вездесущая серость в глазах, в душе. Существует. Слишком плотная реальность, слишком много существования в одной картинке тут и сейчас.       Ему нужно отвлечься от этих мыслей про существование. Чимин обращает внимание на всё те же капли, что догоняют друг друга и растворяются сами в себе. Он укрывается от этого мира, от всех этих «тут» и «сейчас». Укрывается и прячется под слоем этого холода в своей одинокой квартире. Ему бы укутаться в своё теплое одеяло или вовсе пропасть, чтобы не продуло.       Но Чимина же уже давно продуло. Ему не страшно. Это его.       Задувает.       Сердце всё ещё бешено колотится. Чимин, наконец, решает раздеться и лечь в тёплую постель. На часах всего лишь двенадцать дня. У него ещё есть время до вечера придти в норму. Он тянет руку к прикроватной тумбе, беря с неё нитроглицерин с бутылкой воды. Руки трясутся. Чимин в попытках совладать с телом, случайно просыпает на ладонь пять таблеток сразу. Плевать. Он забрасывает их в рот, запивая их большим количеством воды, и снова падает в постель, укрываясь пуховым одеялом по самый нос.       Посмотреть бы сейчас на его кардиограмму, и она бы напомнила ему кое-что. Это график равноускоренного движения, и его прямая стремится к нулю. Взглянуть бы на его ладонь. Линии на ней выходят далеко за очертания ладони. Они бегут к горизонту, туго стягивая планету меридианами.       Слепить бы папье-маше с его больного мозга. Сквозь разводы от клея проступят кляксами его мрачные мысли, трещинами расползутся по скорлупе грубой бумаги. Сфотографировать бы его расширенный зрачок и, рассмотрев снимок под лупой, увидеть красную магистраль Ада, его раскалённые печи и трубы.       Нанороботами проникнуть бы ему в тело, микрочипами присоединиться к венам и расспросить молекулы ДНК, почему так хочется иногда ему нырнуть в асфальт или поесть стекла, давясь осколками, что будут изнутри разрезать его глотку, и жизнью, что будет вытекать из него собственной кровью.       Одиночество.       Вот что сейчас ощущает Чимин. Полнейшее одиночество. У него нет никого и ничего. Нет любимого человека, нет семьи из матери и отца, и нет братьев и сестёр. Никого не осталось. Он одинокий. Некому протянуть ему свою руку помощи, вытянуть с самого дна глубины его сознания и черепной коробки.       Flashback.       — С днём рождения, милый! — говорит женщина лет сорока, ласково оглаживая макушку старшего сына и вручая ему подарок.       Мальчик быстро справляется с подарочной упаковкой, распаковывая усердно высунувши кончик языка в предвкушении.       — Вау, мам, да это же новый телефон! Да ещё и последней модели! Спасибо, спасибо! — благодарит сын, обнимая женщину поперёк талии.       — А это тебе от меня, оболтус, — мужчина щёлкает мальчика по носу, расплываясь в добросердечной улыбке. — Ну же, распакуй скорее! Надеюсь, я не промахнулся с выбором.       — Сейчас, пап! — мальчик ещё ластится к маминым рукам, но тут же отрывается, чтобы распаковать второй подарок на своё двенадцатилетие.       Берёт из рук отца подарок, красиво упакованный подарочной бумагой, и слегка встряхивает. Это определённо что-то не маленькое. Мальчик разрывает упаковку, в нетерпении ёрзая на стуле.       — Видеокамера! Пап, ты лучший! Теперь я смогу снимать свои танцы!       — Хён, а это тебе от меня! — мальчик лет девяти протягивает своему старшему брату открытку, где на одной части изображена вся их семья, на второй — Чимин собственной персоной, уже с наградой в руках, на красной ковровой дорожке, окружённый вспышками фотоаппаратов и светом софитов. Перевернув открытку, он видит себя в полицейской форме и с пистолетом в руках, целясь в каких-то преступников. — Ты обязательно будешь крутым, хён!       — Спасибо, Чихён-и, это очень ценный подарок. Красивая открытка, сам рисовал?       — Да, — мальчик мнётся, заглядывая брату в глаза, боясь, что ему не понравился подарок.       — Спасибо, это самый бесценный подарок, что я получал за всю свою жизнь, — Чимин обнимает младшего брата, счастливо улыбаясь и трепля ему рукой каштановые волосы.       — Спасибо вам огромное! Я обязательно стану либо знаменитым, либо крутым полицейским! Я вас не подведу! Спасибо, что верите в меня! Я вас так сильно люблю! — мальчик целует обоих родителей в щёку, радостно подпрыгивая и обнимая всю свою семью.       Так по-домашнему и уютно. Это его самый любимый праздник. Они сидят всей семьёй за праздничным столом, уплетая за обе щеки всё, что приготовила мама, ведь она целый день старалась для них. Разговаривают обо всём и ни о чём. Об оценках, об учителях в школе, о планах на будущее. Делятся своими прошедшими буднями с работы и учёбы. Знают, что всегда смогут положиться друг на друга и всегда будут рядом, ведь они — семья.       Чимин очень любит свою семью. Его родители — замечательные люди. Мама работает медсестрой в больнице, а отец владеет небольшим кафе в центре Пусана. Семья всегда его поддерживала в любых начинаниях. Никогда на него не кричали и не били за ошибки и изредка плохие оценки в школе.       Всегда подбадривали маленького Чимина в его желании стать настоящей личностью благодаря своему таланту и упорству. Чимин с детства любил танцевать и уделял этому всё своё свободное время, всегда осваивая новые стили танцев. Очень любил музыку и даже ходил на уроки по вокалу, где учителя его хвалили и говорили, что он должен попробовать стать айдолом, ведь у него уникальный и красивый голос. Но помимо творческой стороны, маленький Чимин мечтал стать полицейским и ловить плохих людей. Родители даже тогда очередное новое увлечение сына поддержали, отдав его на тхэквондо, чтобы он умел постоять за себя.       Каждый вечер они смотрели мини-видео с соревнований по тхэквондо, что родители снимали на свои телефоны, и искренне хвалили сына за его успехи, ведь он занимал первые места. Чимин горел всем этим. Это всё было его мечтой. Несбыточной мечтой.       И вот уже вся семья после весёлого застолья легла спать. На часах час ночи, а маленькому Чимину не спится. Отчего-то на сердце неспокойно. Он встаёт со своей кровати, шаркая босыми ногами по полу, и слышит за дверью своей комнаты какое-то странное копошение.       Он чуть приоткрывает дверь и замечает в доме незнакомого вооружённого человека, что двигается практически бесшумно. Он следит за ним, видит, как тот заходит в комнату родителей и слышит обрывки фраз:       — Пожалуйста, только не дети… — плачет мать.       — Что вам нужно? Сколько вам нужно? Что вам сделала наша семья? — вторит отец.       — Так вышло, ребята. Ничего личного. Вы помешали одному человеку, — словно змеиный шёпот, незнакомый мужской голос затекает маленькому Чимину в ушные раковины. Страшно. Ему дико страшно. — Мы придумали для вас хорошую историю. Хотите услышать? Ты изменяла своему мужу, и в приступе гнева он тебе перерезал глотку, а не справившись с потерей, покончил жизнь самоубийством, застрелившись из вот этого вот пистолета. Красивая история любви, не так ли?       Смех незнакомца. Вскрик матери. Плачь отца. Звуки борьбы. Выстрел. Это всё отпечаталось на подкорке сознания, как самый страшный сон. Чимину бы проснуться, но у него не получается. По щекам текут жгучие кожу слёзы, которые он не в силах остановить.       Из комнаты родителей выходит мужчина, одетый как какой-то наёмный убийца из фильмов, что маленький Чимин любил смотреть вместе с отцом. Страшные картинки из фильмов становятся болючей реальностью. Мальчик не может перестать плакать, смотря, как этот самый мужчина двигается в сторону комнаты его маленького брата. Наверное, он ещё спит, — думается Чимину.       Чимин в панике шарится по комнате в поисках чего-нибудь, чем можно ударить незнакомца. На глаза попадается бейсбольная бита, которую ему когда-то подарил отец и учил его играть в бейсбол. Мальчик любил эти моменты, когда они с отцом разделяли общие хобби на двоих.       Чимин хватает её и выходит из комнаты, словно мышка. Крадётся, надеясь, что сможет спасти хотя бы братика. Чимин был смышлёным мальчиком, поэтому сразу понял, что его родители уже явно мертвы. Проходя мимо комнаты родителей, он видит в дверном проёме уже бездыханные тела своих близких и дорогих людей. Слёзы с новой силой начинают стекать по щекам, но Чимин старается держаться и не выдать себя.       Мужчина нависает над постелью брата с ножом, подставляя острое лезвие к его горлу. Чимин не выдерживает этой картины. Бросается на мужчину, что намного выше и больше его, а маленький мальчик явно уступает ему в пропорциях, но всё равно бьёт его со всей яростью битой, целясь в голову. Мужчина этого ожидал, поэтому с лёгкостью отбросил Чимина к стене, где он больно ударился затылком об полки с книгами, что повалились на него сверху. Оседая на пол, он мычит, зажимая кровоточащую рану на голове рукой. Без боя он сегодня точно не сдастся.       Как озверевший детёныш снова бросается на мужчину, колотя что есть силы. Его опять отбрасывают назад. Чимин бросает взгляд на спящего брата, но он даже не проснулся от грохота. Пока он берёт стул и со всей дури разбивает его об голову незнакомца, вырубая его ненадолго, он, наконец, замечает, что брат лежит в багровом пятне крови. Чимин не успел. Это всё было бессмысленно. Что за показательное наказание? Почему он сразу этого не заметил? Может быть, тогда успел бы убежать и спастись хотя бы самому? Осознание больно бьёт по черепной коробке, что он остался в этом мире совсем один. Он надрывно плачет, держа брата за руку. В неверии легонько бьёт того по щекам, но всё бестолку. Братик уснул вечным сном этой ночью.       Раздаётся щелчок затвора пистолета. Он смотрит на мужчину, который до этого лежал на полу, а сейчас держит его на прицеле. Не стреляет. Оценивает. Чимин испуганно смотрит на него, понимая, что сейчас и его убьют. Но за спиной раздаётся ещё один мужской голос, что громко и размеренно хлопая ладонями, сообщает:       — Неплохо.       Испуганный Чимин оборачивается, замечая другого мужчину в обычном чёрном костюме и с чёрными кожаными перчатками на руках, что сразу бросаются в глаза. За ним всё это время наблюдали.       — Взять его, — говорит мужчина, расплываясь в улыбке, что не сулит ничего хорошего.       Чимина тут же сзади хватают за руки, заламывая их за спину. Он плачёт, бьётся чуть ли не в агонии, пытаясь вырваться. На что мужчина, что стоит спереди и прожигает его чёрным взглядом, лишь как-то нехорошо смеётся. Этот зловещий смех оседает на стенах, эхом отдаваясь в ушах. В глазах почему-то темнеет, а из последних сил повернув голову, он видит, как от его шеи убирают уже пустой шприц.       Чимин проваливается в пустоту, не ощущая уже ни тяжести собственного тела, ни бешеного сердцебиения, ни роящихся мыслей в голове. Неужели это конец?       End of flashback.       В конце концов, Пак начал думать, что одиночество — это просто болезнь. Врождённая. Вроде детского церебрального паралича или порока сердца. Если родился больным, то так больным и проживёшь. И ни одно светило медицины ему не поможет. Так что он с самого начала смирился, иначе отчаяние высосало бы все оставшиеся силы.       Чимин болен одиночеством. Болен неизлечимо. Он никогда не нуждался во второй половинке, ведь он всю жизнь был цельным. Он боится отношений, привязанности, редко заводит друзей, а о семье ему и мечтать нельзя. Он легко узнаёт таких же людей. У них одинаковые симптомы. Они не умеют долго хворать и всегда знают, чем можно заняться в плохую погоду. Юнги тоже болен одиночеством. Поэтому Чимин и подпустил его к себе.       Чимину плохо.       Вы знаете, что ощущает человек, в крови которого растворилось пять таблеток нитроглицерина? Нет? Право дело, лучше вам не знать. Голову сжимает, а затем разрывает на мельчайшие кусочки. Сердца вообще не ощущаешь, будто и нет его вовсе. Мышцы становятся вялыми. Трудно ходить. В голове начинает звенеть. Всё кружится. Дышать всё тяжелее и тяжелее. Словно у тебя продолжительная агония, и ты никак не можешь умереть. Слегка тошнит. Мира не ощущаешь. Никто не интересует. Со временем мутнеет в глазах и шумит в ушах. Ужаснейшее чувство. И в то же время оно неповторимо и ново. Начинаешь понимать, что это конец. А дальше что? А дальше ты засыпаешь, вместо того, чтобы скончаться от передоза. И на утро обо всём тебе напоминает лишь непреодолимая боль в почках. Ты живёшь дальше, понимая, что у тебя ничего не получилось. Вот она — истинная боль. Ты даже с собой покончить не можешь. Неудачник.       Чимин сказал Сокджину, что с ним всё будет хорошо. Но он соврал. Чимин — патологический лжец. С Паком никогда не будет всё хорошо.

«Шептать его имя во сне. Наяву —

бороться с собой,

как с проказой века.

Я столько часов на земле живу

без самого главного человека.»

      И Чимин засыпает, проваливаясь в персональный Ад, шепча в бреду чужое имя и неосознанно зовя единственного человека, которому бы позволил увидеть себя таким уязвимым.       — Юнги…       ***

Lu — Lu Han

      Чимин подъезжает к зданию «JK Corporation's» паркуясь недалеко от него. Сейчас глубокая ночь. Пак специально прождал до ночи, чтобы не устроить сильную шумиху и не переубивать гражданских. Всё-таки обычные люди не должны отвечать за ошибки человека, который стоит за ними.       Пак не скрывается. Идёт прямо к главному входу, у которого стоят двое вооружённых охранников. Ему нечего терять. А клан Морте ему не ровня. Он убьёт каждого, кто двинется в его сторону. Для него они все — биомусор, не стоящий даже его внимания. Но наказать виновника слёз Тэхёна для собственного спокойствия ему жизненно необходимо.       Подойдя к охране чуть ближе, Чимин стреляет каждому в голову без шанса на спасение. На его любимом Глоке стоит глушитель, поэтому Чимин действует максимально бесшумно. Два грузных тела мешками опадают на асфальт у здания. Чимин шарится у одного из них в кармане и выуживает карту-пропуск, прикладывая её к специальному замку на стеклянных дверях, входя внутрь.       Внутри здания практически никого нет, кроме вооружённых охранников и редких офисных планктонов, что задержались после работы доделать свои дедлайны. До гражданских Паку дела нет, пусть бегут с миром, куда хотят, а вот охрана — это другое дело. Чимин ухмыляется. Не стоило им увеличивать численность охраны этого здания, потому что все они сегодня не жильцы. Один из вооружённых парней замечает постороннего, направляя на него дуло автомата и выкрикивая:       — Ты кто такой?       — Я пришёл забрать тебя с собой в Ад, ублюдок! — Пак начинает стрелять на поражение, мастерски справляясь с этими неандертальцами. Они даже пискнуть не успели, как Чимин их уложил с четырёх выстрелов. — И кто вам, идиотам, вообще оружие в руки дал? — хмыкает.       Рядом с ним раздаются выстрелы. Чимин рефлекторно пригибается и перекатывается к стойке ресепшена, используя её как укрытие. Слышит, как кто-то меняет магазин пистолета и тихо матерится. Не медля, он высовывается из своего укрытия, открывая огонь по стрелявшему. Не успев перезарядиться, грузный мужчина ловит пулю в сердце.       Некоторые офисные работники, услышав крики и возню, начинают выбегать из здания, моля Пака в них не стрелять, на что он просто отмахивается, не обращая на них никакого внимания. Его цель — Чон Чонгук.       Чимин идёт к лифтам, но замечает и там вооружённых ребят. Недолго думая, Чимин подкрадывается к ним со спины. Одного вырубает ловким ударом магазином пистолета в самое темечко, а на второго набрасывает удавку, прижимая к себе сопротивляющееся и хрипящее тело, удушая в своих объятиях. Когда тело перестаёт в его руках биться в предсмертной агонии, он откидывает задушенное тело на мраморную плитку и пинает с ноги в живот, проверяя на живучесть. Мёртв. Ну и славно.       Заходя в лифт, Пак нажимает самый последний этаж здания — двадцатый. Попутно перезаряжает магазин Глока и достаёт светошумовую гранату из разгрузочного нагрудного жилета. Как только двери лифта открываются, Чимин выдёргивает чеку и бросает гранату в сторону двух вооружённых здоровяков, что стоят у кабинета Чона. Они смотрят на гранату, но так и не успевают ничего сделать. Чимин прячется обратно в лифте и вставляет в уши беруши, чтобы его не накрыло. Шёпотом считает до пяти. Дверь лифта закрывается и его немного сотрясает, но в остальном всё в норме.       Раздаётся взрыв. Чимин нажимает на лифте открытие дверей и выходит в длинный коридор. У дверей Чона лежат два окровавленных тела, которых прибило взрывной волной, и осколки от гранаты впились в кожу на лице. Они всё ещё живы, но это ненадолго. Шагая по ошмёткам внутренней обшивки здания, что хрустит у него под берцами, Чимин добивает этих двоих прицельными выстрелами в голову, чтобы больше не мучились. Он же не животное какое-то.       Дверь кабинета бесшумно открывается. Чимин медленно заходит, пристально смотря на сидящего в кресле Чонгука, который уже понял по шуму и включённым камерам на экране компьютера, что к нему пришли в гости. В кабинете кромешная темнота, и только свет ночного города освещает его вымученное лицо с уродливым шрамом. Чонгук запретил его зашивать, никого не подпуская к себе. Это память о том, что он сделал. Память о его самой большой ошибке в жизни.       — Я ждал тебя, — уставший хриплый голос нарушает тишину.       — Правильно делал, Алабай, — цедит Чимин, приближаясь к рабочему столу Чона с оружием в руках.       — Ты снова перебил всю мою охрану, — подмечает Чонгук.       — Не нужно хлопать глазами, Чон.       Чимин сохраняет хладнокровность, но в глазах так и плещет желание убить этого придурка. Вот его цель. То, зачем он приехал. Месть поджигает фитиль, превращая Пака в бомбу замедленного действия. Рука судорожно сжимает пистолет. Рой мыслей давит на виски. Хочется убить, но не может. Ради Тэхёна. Чимин понимает, что друг не переживёт. Он не может стать причиной его страданий и боли. Его Тэ не заслуживает столько боли. Кто угодно, но не его друг.       Чимин останавливается возле стола. Смотрит на Чонгука и прожигает ненавистью. Мысленно ломает каждую кость в его теле. Отрезает пальцы, рвёт сухожилия. Пиздец как хочет этого, но останавливает себя. Он поднимает пистолет на уровне его бедёр. Мгновение и он спускает курок, простреливая ему бедро.       Глухой выстрел разносится по помещению, оседая на серых стенах кабинета. Чонгук шипит от кромсающей и обжигающей плоть боли, но более не подаёт виду.       — Ты жив сейчас только потому, что Тэхён бы не хотел тебе смерти. Будь иначе, я бы застрелил тебя, как паршивую псину! — рычит Чимин, облокачиваясь ладонями на стол и приближаясь вплотную к ненавистному лицу.       Чонгук тяжело дышит, тихо шипя сквозь зубы. Пуля попала в левое бедро, вызывая жгучую боль.       — С-сука! — шипит Чонгук, зажимая ранение.       — Неплохая выдержка, Алабай. Обычно от выстрела с такого расстояния люди в агонии бьются. Молят меня о пощаде, предлагая всё на свете. Где же твоя исповедь, грешник? — скалится Чимин, направляясь к бару с алкоголем.       — Этого мало, чтобы хотя бы немного прочувствовать его боль, — хватает окровавленной рукой стакан со стола, делая большие глотки виски.       Кровь стекает на пол, растекаясь рубиновой лужей. Чонгук продолжает сидеть, не предпринимая ничего, чтобы остановить кровотечение. Смотрит в одну точку, думая о своём Чуде, переживая за его состояние. Хочет спросить, как он, но уверен, что Пак не ответит. Чонгук уже ни в чём не уверен. Он давится собственной болью, терзая себя ежеминутно. Но знает одно. Тэхёну тяжелее. Больнее. Невыносимее.       — Дай угадаю! Хочешь узнать, как он? — читает его мысли Чимин, усаживаясь в кресло напротив и по-хозяйски закидывая ноги в тяжёлых берцах на стол, держа в руке дорогую бутылку виски и делая глоток с горла.       — Да… — шепчет одними губами Чонгук.       — Делает вид, что всё окей. Пытается показать, что его это не разорвало. Но он сдох внутри. И всё это из-за тебя, Чон.       — Я знаю, что я виноват…       Чимин подрывается с места, хищно подходя к нему. Тычет пальцем в крепкую грудь, топя чужие глаза в ненависти.       — Ты — первопричина всех его душевных и физических страданий, пёс, — разглядывает уродливый порез на его лице.       Видит, что Чонгук побледнел. Замечает под ним лужу крови и подмечает, что тот много потерял. Ставит ногу прямо на ранение, больно надавливая подошвой берцев, словно хочет вогнать пулю ещё глубже. Чонгук остаётся неподвижным, и лишь его лицо выдаёт, насколько тому больно, корчась в гримасе боли. А у Чимина в глазах сама преисподняя развергается адским пламенем. И если он мечтает о его смерти, то Тэхён не простит друга за это.       Шипя от злости, Чимин пересиливает себя, убирает ногу и выливает на ранение алкоголь. Заставляет Чонгука зарычать от щиплющей боли, не переставая проливать виски на его бедро.       — Знаешь, что отличает меня и тебя? Я не животное, Чонгук. А это только ради него, — достаёт красную бандану из заднего кармана, затягивая её, как жгут.       Чонгук кивает, забирая из чужих холодных рук бутылку. Залпом выпивает остатки, заламывая брови от неприятных ощущений в ноге. Но больнее слышать о его маленьком. Не может выкинуть из головы эти ужасные кадры, прокручивая их в памяти каждую минуту. Винит себя в каждой пролитой слезе. Его ладони до сих пор жжёт от того, как он грубо касался родного тела.       — Почему именно такое дерьмо, как ты, Чон? Почему, сука, именно ты появился в его жизни?! — рявкает Чимин, ударяя кулаком по столу.       Этот вопрос остаётся проигнорирован. На лице Чонгука играют жевалки. Он глубоко и прерывисто дышит. Накопившаяся усталость даёт о себе знать. Отходняк от наркотиков в этот раз слишком сильный. Ему кажется, что его кости ломаются от каждого движения. Зубы сводит, а голова невыносимо тяжёлая. Он не чувствует голода и жажды. Заливает всё алкоголем, чтобы ничего не чувствовать. Но не помогает. Каждый раз, когда он прикрывает глаза дольше, чем на минуту, его накрывает волной паники и дикого ужаса. Руки трясутся, а в уголках глаз собираются слёзы.       — Скажи, Чонгук. Скажи мне, ты хоть что-то чувствуешь к нему, помимо желания сломать? — рычит Чимин. У него глаза залиты чернотой и прожигают до костей. Клеймо ублюдка ставит. — Или ты решил бездумно проиграть с его телом и выкинуть как заебёт, мм?       — Я не обязан тебе рассказывать о своих чувствах к нему, Пак, — стальным тоном чеканит Чонгук.       — А ты попробуй! Ты, сука, попытайся! Я внимательно тебя послушаю! — Чимин срывается, повышая голос.       — Что попробовать?! Что ты хочешь услышать? Как я его люблю? Как я страдаю из-за дерьма, что сотворил? Как держу пистолет со снятым предохранителем, чтобы размазать свои мозги в любой момент? Что именно ты хочешь услышать, Пак?! — рявкает Чонгук, не выдерживая.       Он взрывается, сметая все бумаги со стола. Хватается за голову, зарываясь забинтованными ладонями в волосы. С силой оттягивает их, утробно мыча.       — Блять, я люблю его. До безумия люблю, Чимин, — закрывая руками лицо, шепчет Чонгук.       — Спасибо за правду, Алабай. Но я всё равно не поверю ни единому твоему слову. Слова для тебя — пустышка. Как в туалет поссать сходить! Попробуй подкрепить свои слова действиями. И тогда я, может быть, сжалюсь над тобой. Ну а пока не смей к нему даже приближаться, иначе я уничтожу тебя и весь твой клан по щелчку пальцев. А я, в отличии от тебя, не кидаю слов на ветер, — Чимин пристально смотрит ему в глаза, не понимая, как Тэхён в нём разглядел что-то человечное.       Пак отходит от него, заходя за стол. В секундном приступе злости переворачивает его к чёртовой матери, что стол обрушается прямо на сидящего Чонгука. Стол больно давит на раненую ногу, но Чонгук всё также сидит неподвижно.       Пак направляется к выходу, но невольно оборачивается на сидящего Чона, который вымученно провожает его взглядом.       — Знаешь, что самое ужасное в этой ситуации? Он думает о тебе. Даже в ту ночь он говорил о тебе, будто ты единственное, что у него есть. И единственное, чего я боюсь — что он сам придёт к тебе. Сам кинется в лапы смерти, чтобы быть с тобой. И самое невыносимое, что смертью для него будешь именно ты, Чонгук, — Чимин снова поднимает пистолет, целясь рядом с лицом. Он не собирается его убивать сегодня. Решает дать шанс на искупление.       Спускает курок. Пуля пролетает возле самой щёки Чона, благодаря тому, что тот отклоняет голову вбок. Один уголок губ Пака ползёт вверх в одобрительной ухмылке.       — Неплохо, — хмыкает Чимин.       Разворачивается и покидает кабинет, оставляя Чона одного на съедение своим мыслям. Громко хлопает дверью, проваливая прочь из этого места. Понимает, что Чонгук не соврал. В его глазах была только искренность и правда. Теперь он убедился в своих подозрениях. От чего стало ещё паршивее. Как бы ужасно это не звучало, но лучше бы его друг был для Чона игрушкой для баловства. Так было бы проще выжечь его из чужой жизни и сердца.       ***       В Чимине осталось слишком много невыплеснутой энергии, поэтому он решает немного потренироваться. Всё-таки нужно держать себя в какой-никакой форме. Нельзя давать его телу расслабляться, иначе от постоянного безделья и отсутствия физических нагрузок он не будет ощущать себя собой.       За столько лет он привык напрягать себя тяжелыми тренировками, чтобы отвлекаться от дурных навязчивых мыслей. Иногда ему кажется, что если бы он отошёл от дел полностью и стал бы жить как обычный человек, то, возможно, он перестал бы быть бренным телом, что просто-напросто всё время болит. Чимин — сплошной комок боли. В свои двадцать восемь он ощущает себя на все семьдесят. Но прекрасно понимает, что шанс дожить ему до семидесяти равен примерно одному проценту из миллиона. Но это нисколько его не расстраивает, потому что, скорее всего, он просто станет одним из «клуба тридцати пяти» и то при условии, что ему очень повезёт и его не убьют раньше.       Поэтому Чимин садится в свой Кёнигсегг, проворачивая зажигание, и несётся на всех парах в специально отведённое здание для мафиозных кланов Кореи. Члены мафии, как правило, не тренируются в обычных спортзалах, где большинство людей это обычные люди, не имеющие к преступному миру никакого отношения. Здесь же тренируются личные наёмники, охрана и прочая нечисть, которая служит кланам.       Это место снаружи напоминает огромный бизнес-центр, но по факту это многоэтажный спортзал, где каждый из этажей — это тренировочный зал со всей необходимой оснасткой.       Пак подъезжает к зданию, паркуясь на закрытом паркинге, и достаёт из машины сумку со сменной одеждой и водой. Заходит внутрь здания, прикладывая свой пропуск, и направляется к лифтам. Минута ожидания и Пак нажимает заветную кнопку пятого этажа с надписью «S» вместо цифры. Каждый этаж кланов так и обознается: «S» — Сатори, «M» — Морте, «K» — Кацугари, и так далее. Примечательно, что Сатори находится на пятом этаже, а Морте — на шестом.       — Сатори, как всегда, находится под Морте. Причём в прямом и переносном смысле, — хмыкает Пак сам себе, выходя из лифта.       Обычно другие кланы не шастают по чужим этажам, ведь за это можно получить пулю промеж глаз. Но если ты водишь с кем-то дружбу из другого клана, то иногда можно и наткнуться на чужаков. Частенько в стенах этого здания можно даже лицезреть поединки двух разных кланов, что меряются членами на ринге, у кого длиннее, а кто должен сидеть, отращивать и не высовываться.       Чимин проходит в зал и двигается к раздевалке, чтобы переодеться в одежду для тренировки, дабы не испортить свою парадную потом. Он бросает свою сумку на лавку рядом с его шкафчиком, снимая с себя всю одежду и запихивая её в шкаф. Надевает на себя штаны карго тёмно-зелёного цвета, чёрную майку с открытыми плечами и неизменные берцы. Закрыв шкафчик, Пак идёт в тренировочный зал, попутно здороваясь крепкими рукопожатиями с другими парнями из клана Сатори.       Весь зал обставлен огромным количеством беговых дорожек, степперов, бабочек, брусьев для подтягиваний, гакк-машин и прочего.       Заходя в зал, он выбирает сначала начать с бега, поэтому идёт к кардиотренажёру, выставляя себе нужную скорость и начиная свою тренировку.       Некоторые парни, что были в тренировочном зале, продолжали усердно заниматься на тренажёрах, качая мышечную массу. Пара человек обратили внимание на Пака, но тут же спрятали свои глаза. Они не смотрят в его сторону, зная взрывной характер правой руки их босса. Чимин может быть душой компании, если он в настроении, а если нет, то лучше бежать куда подальше от него. Временами он бывает добрым и рассудительным, а иногда полностью слетает с катушек.       Чимина уважают в клане и как человека, и как правую руку их главы клана Ким Тэхёна. Но также и боятся лишь потому, что никогда не знаешь, чего от него ожидать. Зная, каким тот может быть жестоким, и видя всё то, что он творит и как выполняет свою работу, многие сразу догадались, что он непростой парень. Пак Чимин — машина для убийств в клане Сатори. А этот факт заставляет всех почитать его ещё больше.       Некоторые парни из охраны даже просили Пака научить их нескольким трюкам в бою. И Пак никогда не отказывал. Обучал, показывал, наставлял. С появлением этого демона, пришедшего к ним из самой преисподней, в клане их дела действительно шли куда лучше, чем до этого. И боевая подготовка сильно улучшилась, сделав клан Сатори очень сильным и серьёзным соперником.       Пробежав приличный такой марафон на беговой дорожке, Пак останавливает её и садится на пол по-турецки, жадно присасываясь к горлышку бутылки с водой. Мокрая майка неприятно липнет к телу, а пот с висков стекает ручьём. Чимин берёт белоснежное полотенце, промакивая мокрый лоб и тяжело дыша из-за отдышки.       Вернув в норму дыхание, Пак решает покачать пресс на специальной скамье. Он ложится на скамью, плотно прижимая поясницу к поверхности. Сгибает ноги в коленях и фиксирует их. Убирая руки за голову, он напрягает мышцы живота и на вдохе начинает поднимать корпус, не отрывая поясницы от скамьи, а на выдохе медленно опускается обратно.       За выполнением этих действий он совершенно не замечает, как его напряжённую спину прожигает пара чёрных глаз.       ***       Сегодня суббота, а по субботам Юнги всегда занимается в зале. Поэтому этот день не стал исключением.       Он заходит в лифт многоэтажного здания и тупит взгляд на кнопки этажей. «S» и «M» совсем рядом. Ему вообще-то на шестой этаж, предназначенный для клана Морте, который он и нажимает, но чёрт его дёрнул ещё нажать на кнопку этажа клана Сатори. Пока лифт едет, Юнги успокаивает себя тем, что это простое любопытство.       Да-да, Мин Юнги, любопытство. Любопытство, которое начинается на «Пак», а заканчивается на «Чимин».       Юнги бьёт себя ладонью по лицу в попытке сбросить наваждение и думает: с чего он вообще решил, что Чимин будет здесь? Последний раз он видел его вчера, когда привозил Тэхёна в особняк в пригороде Сеула. Но что мешало ему позвонить Паку или написать, если он так хотел его увидеть? Чёрт его знает. Юнги и сам не знает ответа на этот вопрос.       Лифт остановился на этаже Сатори. Юнги немного колеблется, но всё же выходит и направляется к залу. Каково его удивление, когда оказывается, что чуйка его не подвела. Чимин действительно здесь.       Пак, весь мокрый и потный, качает пресс. Юнги следит за мышцами его живота, что судорожно напрягаются каждый раз. Следит за тяжело вздымающейся грудью, за напряжёнными татуированными руками, что покоятся за головой. Ноги Пака зафиксированы в одном положении и также напряжены в чёртовых карго цвета хаки. А Юнги ощущает себя каким-то пубертатным школьником, подглядывающим в кабинках туалета, потому что не может отвести взгляда от этого человека, от которого разит сексуальным давлением за версту. Так и залипает в дверях, сверля Чимина взглядом.       ***       Закончив с упражнениями на пресс, Пак принимает сидячее положение и начинает бинтовать кулаки боксёрскими белыми бинтами, плотно перевязывая, чтобы не повредить косточки, когда будет тренироваться с боксёрской грушей. Теперь Чимин прекрасно ощущает затылком, что за ним следят, но пока что не спешит заставать этого наблюдателя врасплох. У него тоже своего рода чуйка на преследование, ведь всю жизнь его преследует и наблюдает за ним синдикат, дыша буквально в самый затылок.       Показательно выпрямляется, разминаясь и подходя к груше. Становится в боксёрскую стойку, выставив левую ногу вперёд. Переносит центр тяжести своего тела на заднюю ногу и со всей силы наносит удар, перенося весь вес вперёд. В завершении удара возвращает доминирующую руку в положение перед лицом. Комбинирует обычные удары с перекрёстными, остервенело и жестко насилуя несчастную грушу серией мощных ударов.       Через пять минут такого боя добавляет уже ноги, делая время от времени мощные выпады ногой, разгибая колено и бедро, ударяя пяткой по мешку. Спустя непродолжительное время он решает немного передохнуть и попить воды. Горло першит так, будто ему насыпали в рот песка.       Разворачивается вполоборота с бутылкой воды, встречаясь взглядом с тем, кто наблюдал за ним всё это время. Соблазнительно присасывается в горлышку бутылки, показательно пропуская капли воды мимо рта, чтобы они стекали по его разгорячённой коже, по подбородку и шее.       Юнги нервно сглатывает, наблюдая в который раз за действиями своего персонального демона-искусителя.       — Потерялся? Морте этажом выше, — надменно хмыкает Пак, разглядывая лицо Юнги.       — Эм… Да. То есть нет, — тут же собирается с мыслями.       — Ты меня сталкеришь? Если что, мог просто позвонить, — Чимин улыбается так невинно, закусывая губу.       — Мог. Но решил, что лучше будет увидеть тебя лично.       — Соскучился, что ли?       — Не надумывай, Пак, — хмыкает Юнги, всё также продолжая стоять в проходе.       — Ну, раз ты здесь, не хочешь составить мне компанию? — сверкает глазами, кивая головой в сторону просторного ринга, что находится в центре зала и подбираясь к Юнги как можно ближе, словно хищник, неумолимо надвигающийся на свою жертву. — Как думаешь, сможешь завалить настоящего асфоделовца? — шёпот на ушко, пускающий мурашки по всему телу.       — Ммм… Какая же двусмысленная фраза. Думаю, один раз я завалил. А нет, даже два, — говорит Юнги, выдерживая зрительный контакт.       — Два? Напомнишь? — приподнимая бровь в изумлении, спрашивает Чимин, смотря только в лисьи глаза.       — Один раз на крыше в Токио, — говорит Юнги, кладя ладонь ему на горячую шею. — А второй, — притягивая Пака к себе поближе. — Когда я трахал тебя в том клубе, — нахально улыбается, едва касаясь своими губами чужих пухлых губ.       Чимин хохочет, отстраняясь от Юнги. Ему нравится, когда Юнги поддерживает его игры. Нравится, когда на его провокационные действия Юнги действует не менее провокационно, подливая масла в это практически невидимое притяжение, но чётко осязаемое сексуальное напряжение между ними.       — А ты хорош, Сахарный. Мне нравится. Но не обольщайся, мистер маленький член, я бы не засчитал это за «завалил», когда я сам этого хотел, — снова шепчет Пак на ухо, чтобы другие парни не услышали их приватный разговор.       — Маленький член? Когда я тебя драл, ты стонал обратное, Пак, — довольно хмыкает Юнги, облокачиваясь спиной о дверной косяк.       — Я был объёбан, Сахарок. Я мог сказать всё, что угодно.       — Складывается ощущение, что ты берёшь меня на понт. Так и скажи, Чимин-и, что ты меня хочешь и тебе на самом деле понравилось.       — Ладно, раскусил. Возможно, мне понравилось. Но нужно освежить память.       — Искуситель.       — Так что насчет «завалить асфоделовца» прямо на этом ринге? — довольный реакцией, тянет Чимин, как сытый кот, наевшийся вдоволь сметаны.       — Ты же сейчас не о сексе у всех на глазах?       — Нет, конечно, — прыскает Чимин. — Но твоя идея тоже ничего.       — Придурок, — улыбается Юнги, пихая Пака в бок и подходя к рингу, перелазя через канаты.       Все мужчины в зале, наконец, обращают на них своё внимание, предвкушающе гомоня предстоящей схватке. Как правило, все в кланах друг друга косвенно знают и прекрасно знают, что этот парень на ринге — некий Мин Юнги из клана Морте.       — Эй, Хон, ты глянь на это. Между этими двумя так и сквозит сексуальным давлением, — говорит один из парней клана Сатори, пихая другого в бок.       — Глядишь, ещё и потрахаются прямо здесь. Не хватает только пива и чипсов, — подхватывает другой, весело смеясь и громко крича Чимину: — Господин Пак, уделайте его!

EMINEM — PHENOMENAL

      Противостояние кланов, хоть и такое игривое, на этих рингах не редкость и порой даже заканчивается переломанными костями или мешками с трупами. Чимин обращает своё внимание на того, кто ему крикнул, смеётся и показывает большой палец вверх. На самом деле ему приятно, что в него так верят. Пак перелазит через канаты, занимая своё место в углу напротив Юнги.       Пак бросает Юнги бинты, которые тот успешно фиксирует, а потом приносит боксёрские перчатки, помогая их ему затянуть.       — Эй, Хон, помоги-ка мне, — Чимин протягивает свои перчатки парню из клана, чтобы тот помог ему их надеть.       — Готово, Господин Пак! — справившись со шнуровкой, отвечает Хон.       — Правила? — спрашивает Юнги, ударяя кулаки друг об друга.       — Правил нет, Юнги. Не боишься проиграть? Проигрывать тоже нужно уметь, — хитро ухмыляется Пак, становясь в стойку.       — Рад, что ты об этом знаешь, Чимин-и. Да и с чего бы мне проигрывать? Я уже давно победил везде, где только можно было, и отхватил себе самый лучший приз, — довольно хмыкает Мин, подмигивая Чимину.       Адреналин у этих двоих уже давно перевалил за норму. Глаза у обоих настороженно бегают то по рингу, то по друг другу. Их тела собраны и сконцентрированы. Кажется, воздух в помещении стал ещё душнее и жарче. Испарины на лбу выступили у обоих, скатываясь от лиц к разгорячённым шеям.       — Делаем ставки, мужики! Это будет зрелищный бой! — походя к натянутым канатам громко провозглашает мужчина, осматривая собравшихся посмотреть на это.       Народ шумит в овациях и ожидании, пока этот мужчина начинает принимать ставки у всех желающих. Восемьдесят процентов поставили на Чимина, ни капли не сомневаясь в его превосходстве и умениях. А многие даже видели ужасающие вещи, что он творил своими руками.       Все бурно перешёптываются, крича и громко хлопая. Чимин и Юнги кружатся по рингу, как хищники, изучая движения друг друга, словно готовятся к нападению. Взгляды прикованы друг к другу, оба действуют на инстинктах.       Юнги наступает на Пака первым, выбрасывая руку в джебе, чтобы держать Пака на расстоянии от себя. Чимин только хмыкает на это. Юнги сокращает расстояние между ними сам, наступая на него, и наносит удары за ударами, обрушивая на корпус Чимина череду мощных ударов. Юнги не жалеет, бьёт точно и сильно.       Чимин не уступает. Наносит мощный апперкот по корпусу. Юнги выворачивается, блокируя согнутыми у лица руками его последующие удары, которые Пак целит прямо в лицо. Поняв, что защиту ему бесполезно пробивать, Чимин выбивает твёрдую поверхность из-под ног Юнги быстрым лоу-киком по голени. Пропустив удар, Мин падает на маты, но быстро поднимается.       Чуть отойдя друг от друга и передвигаясь по матам в мелких прыжках, Юнги выбрасывает руку в джебе, затем ещё и ещё. Он пытается измотать Чимина, но тому хоть бы хны.       Теперь уже Пак защищает руками лицо от тяжёлых и мощных ударов Юнги, но в какой-то момент он пропускает его удар, и Юнги размашистым свингом с разворотом корпуса попадает сопернику по брови, рассекая её в кровь, а Пака отбрасывает на канаты.       — Бьёшь, как девчонка, Шуга! Это всё, что ты можешь? Да моя покойная бабушка дралась бы лучше! — раззадоривает Пак, безумно улыбаясь и пытаясь вывести соперника из себя.       Должно сказать, что горячительные речи Пака действуют на Юнги. Чимин возвращается на центр ринга, продолжая кружить вокруг вместе с Мином.       Устав ходить кругами, Юнги резко пригибается и ударом ноги укладывает Чимина на маты. В полумраке тренировочного зала царит атмосфера каких-то подпольных боёв. Юнги действует грубо и без капли жалости, видя, как у Чимина глаза горят от происходящего.       Упав лопатками на резиновую поверхность матов, у Чимина перехватывает дыхание от неожиданности. Он поддался, чтобы получше узнать соперника. Но он совсем не ожидал такого от Юнги, а тем интереснее ему становится. Пак с лёгкостью уже просчитал стиль его боя и движений, улавливая траектории, поэтому легко подстроится.       Просчитав все его выпады наперёд, Пак поднимается, пока Юнги всё это время стоял и смотрел на лежачего Чимина, который как-то странно улыбался.       — Пиздец тебе, Сахарный.       — Это угроза?       — Это факт, сладенький.       Потерев бинты, Чимин медленно подходит к Юнги и в момент, когда он должен был замахнуться ногой, Пак пригнулся и рукой заломил вторую ногу, на которой держалось всё тело Юнги, буквально опрокидывая его. Наседая сверху на мужчине, Чимин хитро скалится. Отвлекая, резко хватает за ногу и, делая выпад, переворачивает Юнги в захвате, заломив ему ногу до хруста в кости, так, что тот оказывается прижат животом к матам.       Но Юнги не думает сдаваться. Схватив ногами за талию Чимина, он переворачивается, группируется и теперь уже сам восседает на парне сверху. Пока Юнги радовался своей мнимой победе, он не заметил, как Чимин ударил его по рёбрам и выскользнул из-под его ног, а в следующую секунду почувствовал лишь резкую боль в области головы.       Мужчины в зале заревели от неожиданности исхода боя. Они уже думали, что Пак так легко сдался, но не тут-то было. В крови бурлит экстрим вперемешку с адреналином. Некоторые от шока прикрыли рукой рты, выпучив глаза. Другие же орали от восхищения, прыгая на месте и махая руками.       В момент, когда Чимин выскользнул, он быстро встал на ноги и ударом ноги с разворота вынес чужую голову, от чего Юнги откинуло на матах чуть ли не на метр. Противник не двигался, а значит, победа за Чимином. Голубоволосый поднял руки в победном жесте, от чего все заверещали как бешеные, а многие начали материться, бросая свои бинты на пол. Хоть на Пака и поставило большинство из присутствующих, то остальные двадцать всё равно проиграли свои деньги.       Чимин стирает кровь со своей рассечённой брови и кидается к Юнги, что всё ещё лежал и держался за голову. Навис над ним всем телом, рассматривая красивое лицо и смешно сморщенную переносицу.       — Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете, будет использовано против вас в моей постели, — придуривается Чимин, заламывая руки Юнги над головой.       — Ты решил поиграть в полицейского? — хрипло смеётся Мин, позволяя Чимину все эти шалости.       — Знаешь, в детстве одной из моих несбыточных мечт было как раз таки стать копом, чтобы ловить преступников. Но посмотри на меня, я сам им стал. Стал киллером. И даже не по своей воле, — шепчет Пак так, чтобы их никто не услышал.       — Это дерьмово, Чимин.       — Ты в порядке, Сахарок? — обеспокоенно спрашивает Пак, касаясь пальцами места, куда пришёлся его удар.       — Честно сказать, зная тебя, это было ожидаемо, — произнёс Юнги, приподнимаясь на локтях и обхватывая Пака руками поперёк талии, утягивая обратно того за собой на мат.       — Интересно, все наши свидания будут начинаться с побоищ и заканчиваться тем, что кто-то из нас будет покалечен?       — Ты считаешь это свиданием? — ухмыляется Юнги.       — Я считаю, что ты так и мечтаешь позвать меня на свидание, что ради этого придумываешь глупые отмазки, чтобы меня увидеть.       Затылок отдавал невыносимой болью, а крики людей только больше раздражали эту боль. Но Юнги не был огорчён своим поражением. Он же сказал Паку, что он уже давно победил, получив в награду нечто важное для него. Одно Юнги понял точно, что недооценивать его Ангелочка точно не стоит, а уж расслабляться с ним — тем более. Пак сильнее, чем кажется, и куда уж проворнее. Хитрый и умный. Следит за каждым шагом и движением, продумывает действия наперёд в нескольких вариантах. Настоящий, мать его, стратег.       Чимин подкладывает свою ладонь под чужой затылок и валится на Юнги всем телом, ощущая какие-то непонятные для него чувства. Он даже чувствует что-то наподобие вины за то, что сделал ему больно. Вот такое с ним уж точно впервые. Хочется как-то пожалеть и извиниться. Им уже совершенно плевать, что на них уставились больше двадцати пар глаз.       — Сильно болит? — интересуется Пак, смотря прямо в чужие глаза и слегка массируя пальцами чужой затылок.       — Это я у тебя спрашивать должен, a chuisle mo chroí, — Юнги невесомо касается своими губами рассечённой им же брови Пака, заламывая брови в сожалении. — Прости за это.       — Пустяки, — смеётся Чимин. — А ты прости за это, — кивает на него, намекая на его покалеченную голову.       — Пустяки, — зеркалит его Юнги, расплываясь в улыбке. — До свадьбы заживёт, — смеётся.       — Эй, на чью это ты свадьбу уже собрался? — Пак недовольно хмурится.       — Надеюсь, на нашу.       — Идиот.       — От идиота слышу. Признай уже, что пока мы сейчас вот тут вот валяемся и похожи на престарелую парочку, твои соклановцы нас уже поженили.       Раздаётся одобрительный свист и гул вперемешку с громкими овациями, на что Пак лишь начинает смеяться, уткнувшись носом в шею Юнги.       — Вы все идиоты, поняли меня? Никаких свадеб! — Чимин рявкает, а сам начинает смеяться ещё громче. — Никаких свадеб, Шуга, даже не думай об этом. Я скорее сдохну, чем это произойдёт, — говорит уже ему.       Но на сердце ему всё равно тепло. Почему-то его настолько захлёстывает это чувство, что он не может сдержаться от нежности, что рвётся из его сердца. Пак позволяет себе маленькую вольность и осыпает лицо Юнги маленькими поцелуями-бабочками, выцеловывая его линию подбородка, губы, скулы, нос и лоб. Совсем нежно, как никогда не делал. Он не помнит себя таким, а Юнги учит его чувствовать себя совсем другим человеком. Будто бы и не было этих рвущих нутро тринадцати лет, проведённых в синдикате, сделавших из него бездушную машину для убийств.       — Что это за телячьи нежности, Пак? — хрипло смеётся Юнги.       У него аж дыхание перехватило от этих щемящих сердце действий со стороны Чимина.       — Извинения за голову, — шепчет Чимин, оставляя последний поцелуй на губах и отстраняясь.       — Знаешь, если ты каждый раз будешь так извиняться, то я готов стать твоей грушей для битья, — смеётся, поднимаясь с матов.       — Не обольщайся, это разовая акция.       ***       — Эй, Пак, не хочешь сходить на свидание? — повышает голос Юнги из душевой кабинки, пытаясь перекрикнуть шум воды.       Чимин уже принял душ после небольшого спарринга с Мином и вытирал мокрые волосы полотенцем, как услышал, что тот его окликает. Попав ворсом полотенца по рассечённой брови, он недовольно зашипел, громко матерясь.       — С тобой? Да ни в жизни! — выкрикивает Пак, чтобы Юнги его услышал.       Наконец шум воды прекратился, а из душа вышел мокрый Юнги с повязанным полотенцем на бёдрах.       — Считаю это за согласие, — расслабленно подходит к Паку и щёлкает его по носу. — Собирайся давай.       — А ты не охренел, Шуга? Это я тебе настолько сильно голову отбил?       — Сейчас не моя голова будет отбитая, а твоя задница. Не веди себя как сучка, Пак.       Чимин знатно поражён изменившимся в миг Юнги. Теперь он ведёт себя совершенно не так, как обычно. И он его не узнаёт. Даже не знает, чего от такого него можно ожидать. Рассматривает его взъерошенные смоляные волосы, пробегается взглядом по каплям воды, что стекают по его телу, и опускает взгляд на полотенце, повязанное на бёдрах. Облизывает пересохшие пухлые губы. Должен признать, что такой беспринципный и грубый Мин Юнги заводит его ещё сильнее.       — Ты слишком хорошенький. На твоём месте я бы не ронял мыло на зоне, — усмехается Пак, кладя ладони ему на плечи.       — Смотри, чтобы тебе не пришлось на зоне мыло ронять, Смурфик. А то ты точно будешь нарасхват, — зеркалит его усмешку.       — Ну и кто из нас двоих тут сука?       — Ты.       Пак только закатывает глаза и фыркает, отстраняясь от мужчины, и принимается одеваться.       — Буду ждать тебя на парковке, — говорит напоследок Чимин, уходя из раздевалки.       ***       Чимин сидит на капоте своего Кёнигсегга, роясь в карманах косухи в поисках своих любимых сигарет Chapman Brown. Найдя, наконец, заветную пачку, Чимин подкуривает и вдыхает терпкий сигаретный дым. На языке остаётся привкус кофе и шоколадного пирога, а никотин разливается по телу приятной истомой, всасываясь в кровь и отбрасывая неприятные ощущения в области рассечённой брови. В голове нет мыслей, лишь приятная пустота. Так Чимин и сидит вразвалочку, пока на подземной парковке, наконец, не появляется приближающийся силуэт Юнги. Чимин так некстати вспоминает о том, что ему пора принять таблетки, иначе позже ему начнёт снова нещадно выкручивать кости. Поэтому он достаёт из кармана пакетик и кладёт одну таблетку под язык. Подошедший Юнги недовольно хмурится, смотря на Чимина, который, похоже, снова употребляет при нём какое-то дерьмо.       — Что это? — спрашивает, скрестив руки на груди.       — Для здоровья, Юнги. Для здо-ро-вья, — чеканит Пак по слогам. Не хватало ему ещё перед ним объясняться.       — Как это дерьмо может быть для здоровья? Это скорее для самоубийства.       — Самопознание через саморазрушение, обычная практика, — Чимин лишь пожимает плечами. — Слушай, я не собираюсь тут перед тобой оправдываться. Ты мне не мамочка и не кто-либо ещё, чтобы твоё недовольство меня как-то ебало, хорошо?       Это задевает. Пак снова закрывается от Юнги, и его это несказанно бесит. Бесит, что сначала подпускает к себе, позволяя заглянуть ненадолго в душу, а потом снова обрастает шипами и отталкивает от себя.       — Я просто хочу тебя понять и помочь тебе, Чимин. Даже если я для тебя никто, то ты для меня всё. Не закрывайся от меня, пожалуйста, — заглядывает в глаза, пытаясь хотя бы там найти ответы на свои вопросы. Ведь не зря говорят, что глаза — зеркало души.       — Намеренная замкнутость.       — Что?       — Я специально отталкиваю тебя от себя.       — Но зачем?       — Потому что не хочу делать тебе больно. Ты, небось, уже настроил себе там воздушные замки со мной и с радужными пони, но в моей реальности твои розовые очки в миг разобьются стёклами внутрь.       — А если я мазохист?       — Тогда ты полный придурок, Мин Юнги, — смеётся Чимин, легонько пихая нависшего над ним парня в грудь.       — Ты можешь мне доверять, a chuisle mo chroí. Ты всегда можешь рассказать мне всё, что тебя гложет. А я, в свою очередь, обязательно попытаюсь тебе помочь. Ты мне не безразличен, Чимин. Запомни это, пожалуйста.       — Чшш… — Чимин прикладывает палец к чужим губам. — Ты уже мне помогаешь.       — Ладно. Поехали?       — Вези уже, мой почётный пожарный.       Юнги усмехается и достаёт из кармана ключи от машины, нажимая на снятие блокировки. Рядом с Кёнигсеггом Пака мигает фарами чёрная Бугатти с оранжевыми полосами, на которую он до этого момента не обращал внимания.       — Вау, симпатичная, — присвистывает Чимин, рассматривая машину Юнги.       — А то! Я так понимаю, это твой? — Юнги кивает на гиперкар, на котором Пак сидел всё это время.       — Да. Кёнигсегг Джеско Абсолют. Кучу бабла за него отвалил, эх.       — Ну, сегодня тебе придётся его оставить здесь.       — Нет, так не пойдёт. Если хочешь, чтобы я сел к тебе в тачку, то вызывай своих псов, и пусть катят мою машину в мой комплекс или к Тэхёну. Но если с моей тачкой что-то случится, я твоему водиле вырву сначала зубы кусачиками, потом отрублю пальцы, а в завершение подвешу за мясницкие крюки и оставлю на съедение голодным бродячим собакам, — хмыкает Чимин, развалившись спиной на капоте своего гиперкара.       — Блять, ладно!       Юнги отходит в сторону, набирая чей-то номер и коротко сообщая о том, куда нужно приехать и что нужно сделать.       — Через десять минут подъедет.       — Славно, — хмыкает Пак, поднимая дверь Бугатти и устраиваясь удобнее в салоне автомобиля.       Пока Чимин без особого энтузиазма рассматривал салон и приборную панель, Юнги уже сел на водительское и рылся в бардачке, что-то выискивая.       — Нашёл! А ну-ка повернись ко мне.       — Что? — Чимин поворачивает к нему голову, скептически осматривая какую-то упаковку в руках Юнги.       Юнги достаёт из коробочки пластырь, освобождая его от бумажной упаковки, и приклеивает Чимину на рассечённую бровь, довольно посмеиваясь от проделанной работы.       — Нет, ну ты совсем охуел? — возмущается Пак, рассматривая в зеркале заднего вида ублюдский детский жёлтый пластырь с цыплятами на своём лице и злобно пихая локтём в бок шутника.       — Тише, тебе так очень даже ничего. Ты с ним само очарование, — ехидно смеётся, отмахиваясь от нападения.       — А ты ебанько, Шуга. Ты думаешь, я буду ходить с этим дерьмом на своём лице? Да чёрта с два! — Чимин уже порывается сорвать его, но Юнги лишь смеётся над ним и заламывает руки, не позволяя этого сделать.       — Будешь, — злобно зыркает на него.       — Нет!       — Говна пакет. Ключи давай сюда. За машиной твоей приехали, — говорит Юнги, смотря на приближающегося к ним парня.       Пак хмурится, отдавая ключи от машины и делая вид, что он обижен до глубины своей бесстыжей души. Юнги отдаёт парнишке ключи и даёт наказания, кивая на голубоволосого демона в его салоне. Парень из клана Морте кивает головой и садится в Кёнигсегг, обещая доставить его в целости и сохранности. Когда машина Пака скрывается с подземной парковки, Юнги также заводит мотор и срывается с места, периодически бросая взгляды на куксящегося Чимина через зеркало. Пак отвернулся к окну и смотрел на быстро сменяющиеся картинки за стеклом автомобиля. Ему абсолютно всё равно, куда тот его везёт. С Юнги можно хоть в лес, хоть по дрова. Чимин согласен на любой расклад.       ***

Ты сделал так, что в моих лёгких начали расти цветы.

И хотя они красивые, я не могу дышать.

CHRISTIAN BURNS — BRIGHT ENOUGH TO SEE YOU (Original mix)

      — Куда ты меня привёз? — выходя из машины, Чимин осматривается по сторонам.       — На свидание, — хмыкает Юнги, блокируя машину. — Пошли уже, Смурфик, — берёт его ладонь в свою и ведёт в сторону входа в парк развлечений Эверленд.       Пока они идут за руки, Чимин вертит головой по сторонам, рассматривая мерцающую подсветку на множественных аттракционах и различных лавках с игрушками, сахарной ватой, едой и напитками. Пак вдыхает полной грудью воздух, наполненный ароматами попкорна и сладкой ваты. Это место пестрит звуками радости и веселья взрослых людей, которые тоже решили окунуться в беспечное детство. Детей почти нет в такое время. Всё-таки сейчас глубокая ночь.       Юнги всё это время не отводит взгляда от Пака, в глазах которого отражаются миллионы разноцветных огней. «Красивый» проносится у него в голове.       — Знаешь, я никогда не был в парке аттракционов. Даже в детстве, — шепчет Пак, смотря на мужчину за прилавком с дартсом.       — Никогда не поздно, a chuisle mo chroí.       Каждый раз, когда Юнги так обращается к нему, Пак готов зардеться от смущения. Ещё никто так трепетно к нему не относился, как этот чёрноволосый мужчина, что привёз его сюда.       Позади мужчины из лавки с дартсом на деревянной стойке висели куча надутых воздушных шариков, в которые нужно было попасть дротиком. Чимин разглядывал ассортимент игрушек, которые можно выиграть. Усмехнулся сам себе, увидев там знакомые игрушки. Юнги проследил за взглядом Пака, что был наполнен детским озорством.       — Не хочешь сыграть?       — Нет, — улыбается, всё ещё смотря на игрушки.       — А я сыграю, — улыбается Юнги, подходя к мужчине и покупая у него попытки в игре.       Чимин стоит чуть поодаль, разглядывая Мина со спины, пока тот о чём-то весело переговаривается с мужчиной. Юнги разворачивается лицом к Чимину, задорно подмигивая и смеясь, когда, даже не видя своей цели и бросая дротик со спины, попадает точно по целям. Так ещё-ещё, пока не лопнул все десять шариков, даже не глядя на них, а смотря только на Чимина. Пак на это всё только завороженно смотрит. На улыбающегося и по-детски счастливого Юнги. На секунду Чимина озаряет, что, возможно, и у Юнги не было безоблачного детства, которое обязательно должно быть у каждого ребёнка, если он тоже вмиг может размягчиться и стать таким невинным рёбенком в свои-то тридцать.       Мужчина из дартса похлопывает Юнги по плечу, позволяя ему выбрать игрушки, которые он честно выиграл. Пока Чимин отвлекается от всего мира и смотрит на высокое колесо обозрения, светящееся разноцветными всполохами огоньков, Юнги не теряет времени зря. Он выбирает игрушку Смурфетты, которую ему тут же протягивает мужчина. Потом задумывается, выбирая другую и рассматривая нечто непонятное.       — А что это? — спрашивает Мин, показывая на какой-то белый куб.       — Это кубик сахара, — мужчина достаёт игрушку и поворачивает к Юнги куб со смешной рожицей.       — О, давайте его, — Юнги тут же прыскает от смеха.       Мужчина отдаёт игрушки и желает приятного времяпровождения. Юнги кивает в благодарность и подходит к Паку, который уже просто наблюдал за ним невидящим взглядом, задумавшись о чём-то своём. Видя Юнги с двумя игрушками, Пак начинает хохотать, приседая в коленях.       — Что это за дерьмо, Шуга? — Пак утирает выступившие слёзы с глаз от смеха, всё ещё истерично смеясь.       — Это тебе, моя Смурфетта, — Юнги тоже ржёт, протягивая игрушки Паку.       Чимин принимает их, начиная вертеть в руках и рассматривать. Улыбка не сходит с лица, когда он понимает, что эти игрушки — это они.       — Сахарок и Смурфетта, ну просто супер. Ты фееричный долбоёб, Шуга, — Чимин не может насмеяться с этих нелепых игрушек и их прозвищ, что прилипли к ним с первой их встречи.       — Рад, что тебе нравится, — смеётся Мин, утягивая Чимина за руку вглубь парка.

RIHANNA — RUDE BOY

      Пока они блуждают меж рядов аттракционов, смотря на счастливые парочки и обсуждая их, как вдруг начинает на фоне парка приглушённо играть трек Рианны. Пак невольно начинает смешно пританцовывать и подпевать, бросая недвусмысленные взгляды на мужчину рядом с ним.       — Do you like it, boy? I wa-wa-want. What you wa-wa-want? Give it to me, baby. Like boom, boom, boom, — Пак мелодично подпевает в такт треку, подходя к Юнги вплотную.       — What I wa-wa-want? Is what you wa-wa-want, — Юнги не отстаёт, кладя ладонь на щёку Пака и подпевая в самые губы, что у Чимина аж дыхание спирает. — Тебе нравится Рианна? — шепчет на ушко.       — Мне нравится её образ. В какой-то степени музыка. Некоторые треки. И то, как она резко отрастила ногти длинною в жизнь пекинеса и овладела чёрной сучкомагией, — хмыкает Чимин, решительно двигаясь в сторону колеса обозрения.       — Теперь понятно, из-за кого ты овладел сучкомагией, — смеётся Юнги, следуя за Паком.       Чимин смеётся, чуть ли не светясь от переполняющей его сердце радости. Оказывается, это приятно, когда тебя понимают и принимают, находясь с тобой на одной волне. Подойдя к колесу обозрения, Юнги покупает им билеты в ближайшей кассе, и они сразу же проходят через возрастного мужчину, который надрывает их билетики и пропускает их в закрытую кабинку. Пак садит игрушки на свободное сиденье напротив них, а сам устраивается рядом с Юнги.       — Расскажи о себе что-нибудь, — Юнги делает попытку узнать Пака получше.       — Всё просто. Я пьяница и шлюха, Юнги, — хохочет Пак, смотря на панорамный вид, открывающийся из кабинки на город.       Поднимаясь всё выше и выше, Чимин наслаждается красотой вокруг — смеющимися и веселящимися людьми внизу, живописными ландшафтами, ночным звёздным небом и мужчиной, что сейчас сидит рядом с ним и смотрит на него таким взглядом, будто ничего прекраснее в жизни не видел.

OLLY ALEXANDER (YEARS & YEARS) — HYPNOTISED

      — Не думаю, что ты только и делаешь, что пьёшь, употребляешь, куришь и трахаешься со всеми, — что-то кольнуло в области сердца у Юнги при произнесении этих слов.       — Теперь ты понимаешь, почему Питер Пен не хотел взрослеть? — Пак испытующе смотрит ему в глаза, утопая в их черноте.       Юнги лишь хмыкает на это, отворачиваясь к окну и смотря вниз. Они уже достаточно прилично поднялись над землёй, чтобы дыхание перехватывало от открывающегося вида на людей, словно на маленьких муравьёв. Всё кажется таким маленьким по сравнению с ними двумя.       Чимин — идиот. Порой своими словами может резать по влюблённому сердцу без ножа. И Пак это прекрасно понимает. Но он ведь не специально. Он говорит то, о чём действительно думает. Не приукрашивая и не приуменьшая. Почему-то в такой интимной обстановке ему неистово хочется прикоснуться к мужчине рядом. Показать, что он не такой, каким себя выставляет. Просто к нему всегда относились так, как будто у него нет сердца.       Многие, кто видит его в первый раз, могут посчитать его чрезмерно хмурым и негативным. Они могут подумать, что в его жизни совсем нет света, но это жалкое и наивное заблуждение. Это не так. В его жизни есть и то и другое: и тьма, и свет, и рассветы, и закаты. И день, и ночь с миллиардами звёзд на небосклоне, и туманные восходы, и холодные вечера, и бессонные ночи. В его жизни нет только жизни, и глупо это отрицать или скрывать. Но и само существование Пака не лишено прекрасного. Просто на его глазах лежит многолетняя тёмная пелена, которая закрывает от него весь мир.       В чем же тогда правда? Правда в том, что он объективен. Объективен к себе и к миру вокруг. Только наивный глупец станет утверждать, что мир — это стопроцентное зло, или стопроцентное добро. Мир, жизнь, вселенная — это всё и сразу, это множество, плюрализм и бесконечная череда оттенков, отблесков и нескончаемая игра красок: от тёмного до самого яркого.       Наше счастье, в большинстве своём, зависит исключительно от нас самих — мы сами творим свой мир. Мы сами не замечаем то, что вокруг нас. Но глупо отрицать и тот факт, что мир переполнен гнилью и различного рода мразью — это такой же факт, как и то, что этот мир не лишён прекрасного.       Всё, что только нужно — это видеть и слышать. Научиться видеть там, где все тёмно, и слышать там, где всё тихо. Во тьме увидеть свет, в тишине услышать гармонию. А многие люди смотрят, но не видят. Слышат, но не прислушиваются. А Чимин хочет увидеть, хочет прислушаться. Хочет всё и сразу. Впервые в жизни он чего-то отчаянно хочет, но не может себе позволить.       Он смотрит на Юнги, которого, похоже, задел своими словами. Не знает, какие слова подобрать в своё оправдание. Да и оправдания здесь не нужны. Пак тянется на свет, что излучает этот человек собой, невольно забравшийся в его очерствелое годами сердце.       Кладёт руку на чужое плечо, невесомо касаясь бархатной кожи на шее подушечками своих пальцев. Мужчина поворачивается к нему, смотря прямо в самую душу своими невозможными лисьими глазами. Приятная тихая музыка в кабинке пробирает до дрожи, делая обстановку ещё интимнее. Всего лишь один взгляд на Мина, и сердце Пака загипнотизировано.       Юнги внимательно, оценивающе осматривает Пака: взъерошенные голубые волосы, которые ему так сильно полюбились, миловидные черты лица, совсем не соответствующие его собственному позиционированию, и подрагивающие кончики пальцев в нервозе и нерешительности.       Такой хрупкий и в то же время сильный. Очень сильный. Этому парню самое место на какой-нибудь сцене, находиться в бликах и свете софитов, а не сидеть в этой кабинке колеса обозрения с Юнги. Ему место в самых лучших ресторанах мира и на выставках знаменитых художников, а не ходить с пистолетом за поясом джинс.       — В комнате, полной искусства, я бы по-прежнему смотрел на тебя, — шепчет Юнги, подаваясь навстречу чужим губам, но так и не прикасаясь к ним.       Чимин слегка улыбается от чужих слов, смотря на манящие губы, которые жаждет поцеловать. Лёгкий ветерок, проникающий в кабинку сквозь створки и щели, нежно ласкает кожу и треплет волосы, принося за собой запах попкорна и смешиваясь с ароматами парфюмов двух мужчин. Но в это мгновение, смотря друг на друга, они ощущают себя по-настоящему свободными и счастливыми. Они абсолютно разные, но они об одном.       Чужое горячее дыхание, оседающее на губах Пака, обжигает и требует большего. Чимин тянется навстречу, и их губы встречаются в согревающем тела поцелуе. Мятный привкус жвачки на губах и лёгкое помутнение в глазах и рассудке заставляют его потеряться в чужих крепких руках. Юнги отвечает на поцелуй, прикасаясь ладонями к чужому лицу. Страхи и сомнения угасают, уступая место разгорающемуся пламени двух сердец, бьющихся в унисон.       Чимин опускает руки на чужие плечи, позволяя вести в этой игре и держась за них, как за спасительный круг. А Юнги не торопится опускать руки ниже острых скул. Прекрасный розовый рассвет, как искусный художник, ткал свои розоватые блики в глазах, заставляя их мгновенно закрываться перед ослепительным сиянием. Юнги углубляет поцелуй, вжимаясь так сильно, как будто боится потерять. И прежде чем остановиться, он прикусывает нижнюю губу Пака, цепляясь за неё, как за последнюю надежду.       — Почему ты меня целуешь? — отстраняясь от него, шепчет Мин, заглядывая в любимые глаза.       — Потому что хочу, — шёпот в ответ.       — Но ты же не хочешь со мной встречаться.       — Верно, совершенно не хочу, — ухмыляется Чимин, смотря в глаза мужчине и подаваясь навстречу, надеясь продолжить такой желанный, но прерванный поцелуй.       — Лжец, — расплывается в улыбке Юнги, вновь припадая к пухлым губам и зарываясь ладонью в голубые волосы на затылке.       Юнги сминает чужие губы, отпуская себя. На смену нежности пришли дикое желание и страсть. Он углубляет поцелуй, проходясь языком по нёбу и ряду зубов. Пак скулит в поцелуй, перелазя на колени к Юнги и прижимаясь к нему крепче, беспорядочно блуждая ладонями по телу. Чужие касания приятно обжигают кожу, возбуждая до предела. Кто бы мог подумать, что они так сильно возбудятся от одних только поцелуев. Случайно задев ладонью вставший член Юнги через грубую джинсу, Пак расплывается в маниакальной улыбке, слегка надавливая на бугорок и заставляя Мина рычать в поцелуй.       Не медля, Чимин расстёгивает ширинку, проникая рукой под боксёры и освобождая колом стоящий член Юнги. Прерывая сладостный поцелуй и смотря, как тяжело дышит Мин, наблюдая за его дальнейшими действиями, Чимин пошло облизывает свою ладонь, возвращая её на каменный член, начиная легонько водить ладонью по стволу, слегка надрачивая.       — Что же ты делаешь? — шипит Юнги, откидывая голову назад и закатывая глаза от удовольствия. — Тут же камеры.       — Меня заводит только одна мысль о том, что какой-нибудь жирный дрочила сейчас за этим может наблюдать, сладенький.       — В твоих омутах черти топятся, — шепчет Юнги, рассматривая эти бесстыжие глаза.       Чимин не останавливается. Дрочит в такт шумного дыхания Юнги, ловя каждый его стон своими губами. Припадает к шее, оставляя влажные дорожки от поцелуев. Терроризирует пальцем уретру, слегка надавливая на неё и заставляя Юнги задыхаться от удовольствия. Специально замедляет движение руки, когда добирается до головки члена, увеличивая силу сжатия. Поглаживает пальцем уздечку, продолжая поступательные движения вверх-вниз, и наблюдает за тем, как Юнги сносит голову от ощущений.       — Что насчёт свободных отношений?       — Завали ебало, Пак, — шумно выдыхает Юнги от подступающего оргазма.       — На твоём месте я бы так не дерзил, учитывая, что твой член сейчас у меня в руке, — мажет языком по распахнутым в немом стоне губам, сильно сдавливая член у головки, не позволяя напрягшемуся в его ладони органу кончить.       — Я уже и забыл, каким ты можешь быть паскудным, Пак, — рычит Юнги, грубо толкаясь в его ладонь.       Пак остервенело целует Юнги до звёзд перед глазами, покусывая губы и прокусывая до капелек крови. С истерзанных губ срываются тихие стоны вновь накатывающего удовольствия, а Чимин ускоряет движения рукой. Пах Мина покалывает, а щёки горят. Ему безумно хочется кончить, но этот демон знает своё дело. Знает, как довести Юнги до исступления. От духоты в кабинке колеса обозрения и возбуждения голова начинает кружиться, а испарина начинает скапливаться на лбу и у висков. Юнги мычит, подаваясь бёдрами навстречу кулаку на его члене, чтобы усилить стимуляцию. Блестящая головка члена то и дело то появляется, то исчезает в чужом кулаке.       — Хён, — шепчет Пак в самые губы.       — Блять! Скажи ещё раз.       — Х-хён, — Чимин сам дико возбуждается, когда называет его так.       Чиминово «хён» из его уст звучит настолько порочно, что Юнги не выдерживает. Надломив брови, Юнги жмурится, распахнув рот в немом крике и содрогнувшись всем телом, он обильно кончает в чужую ладонь, разбито выстанывая низким голосом имя Пака. Капля собственной же спермы попадает ему на подбородок, которую Пак грубо стирает пальцем другой руки и пихает Юнги в рот. Тело не слушается, а губы предательски дрожат, но Юнги всасывает чужой палец, пробуя себя на вкус.       — Вот так, хён, умница, — любовно воркует Чимин, слизывая чужую сперму со своей ладони.       — Ты самый настоящий демон, Пак, — совладав, наконец, с собой, хрипит Юнги.       — Когда-нибудь ты узнаешь, каким демоном я могу быть в постели, Юнги-хён, если позволишь быть сверху, — обольстительно улыбается, стирая остатки спермы влажными салфетками со своих рук и тела мужчины, возвращая чужой член обратно в трусы и помогая застегнуть ширинку джинс.       — Наездником? — хмыкает Юнги, по привычке толкая язык за щеку.       — Не угадал, — Пак смеётся, утыкаясь лбом в чужое плечо. — Я бы разложил тебя на постели и оттрахал бы тебя так, что ты бы забыл своё собственное имя, — шепчет на ушко, слегка посасывая мочку с колечком серьги. — Трахал бы тебя своим членом до сорванного голоса, до сломанного скулежа в подушку и до потемнения перед глазами. Ты бы стонал и просил о большем, нуждаясь во мне, как солнце в своей луне. А я бы не слез с тебя, даже если бы ты просил остановиться. Я бы трахнул твою задницу своим языком и показал бы тебе наглядно, на твоём же примере, как мне было хорошо, когда ты трахал меня в том клубе. Ты бы был таким разбитым и нуждающимся после секса со мной, что потом сам бы просился периодически животно трахать тебя, чтобы ощутить все те чувства, которые ты даришь мне.       — Блять! Прекрати. Твои грязные разговорчики заставляют чувствовать себя течной сукой, потому что чем больше ты пиздишь, тем больше я этого хочу, — рычит Юнги, сжимая ладонями от возбуждения чужую талию до боли.       — Так значит, ты согласен?       — Ты искуситель, Пак. И ты это прекрасно знаешь. Прекрасно знаешь, как охуительно греховно ты выглядишь и умело этим пользуешься. Да ты весь ёбаное воплощение греха и всех человеческих пороков. А твой длинный язык говорит такие грязные вещи, что ему действительно место в заднице! — Юнги жёстко и грубо шлёпает Пака по ягодице, заставляя зашипеть. — Пора выходить, моя Смурфетта, иначе нам сейчас будет пиздец от того мужика внизу.       Чимин безумно смеётся, кидая взгляд вниз, за стекло кабинки и понимая, что совсем забыл об этом. Встаёт с чужих колен, не бывая захватить с собой дурацкие игрушки, что Юнги подарил ему. Их кабинка, наконец, ровняется с землёй, и Чимин вылетает из неё пулей, волоча за собой Юнги за руку, и хохочет, как самый настоящий псих, от матов, что врезаются им в спину, от отчитывающего их мужика за непристойное поведение в общественном месте. Юнги не выдерживает такого напора и подхватывает эту детскую беззаботность, начиная смеяться вместе с ним. Отбежав на приличное расстояние и поняв, что погони за ними нет, Пак отпускает его руку и пытается отдышаться.       — Боже, как же я стар для этих забегов.       — Ты, блин, лучший киллер Кореи! Тебе, должно быть, не привыкать бегать, — тяжело дыша, говорит Юнги, сгибаясь в теле пополам.       — А ты Штатов. И что это меняет? В прошлый раз ты жаловался, что уже стар для этого дерьма! — хохочет Пак, пихая мужчину в плечо, что тот чуть ли не заваливается на землю от смеха.       — Эй! У меня ноги до сих пор ватные из-за тебя! Конечно, я стар для этого всего. Всё-таки возраст берёт своё.       — Эй! Не прибедняйся, аджосси.       Юнги давится воздухом от наглости этого парня. Они уже давно пропустили стадии конфетно-диабетного периода, но, тем не менее, у Юнги словно открывается второе дыхание, когда он находится рядом с ним. А Чимин иногда начинает вести себя как несносный ребёнок, что Юнги и впрямь ощущает себя каким-то папочкой. И с легкостью идёт на поводу беспечности Пака, подыгрывая ему. Так и играют в одну лишь им известную игру — кто кого переиграет.       — Ах ты, говнюк малолетний! Ну, я тебе сейчас покажу аджосси! — возмущается Мин, начиная бежать за за хохочущим и сорвавшимся с места Паком.       Мин бежит за Чимином, что смешно прижимает к себе игрушки, боясь растерять их по дороге. Юнги откровенно ржёт над Паком, потому что это выглядит до боли в груди уморительно. Но вот Чимин выбегает на газон, убегая от нагоняющего его Юнги, и неуклюже поскальзывается на влажной от росы траве, не сумев удержать равновесие и падая ничком. Юнги ещё больше начинает смеяться, уже чуть ли не задыхаясь и хватаясь за живот, видя, как Чимин лицом целует землю. Не может взять себя в руки от этого зрелища и перестать смеяться. Ещё чуть-чуть и он задохнется от этого пиздеца, что он видит перед собой.       — Решил насытиться силой земли? — пытаясь громко не ржать, он переворачивает Пака на спину.       Но как только Чимин переворачивается на спину, Юнги заходится в новом приступе смеха на пару с Паком. Лицо Чимина всё мокрое, с прилипшими на него мелкими листочками и торчащими из волос травинками. Настоящий садовод.       — Ты меня поймал, но всё из-за того, что мать-природа меня, похоже, недолюбливает.       Я обещал себе, что я никогда не влюблюсь в тебя. Но когда я был с тобой, мы смеялись слишком сильно. И я знал, что я поддался.       — А тебе не кажется, что земля не похожа на мой член, чтобы ты чмокал её?       — Фу, какой же ты похотливый, аджосси, — смеётся Пак, хватая Мина за руку и пытаясь рывком утащить за собой на землю, но к своему разочарованию, встречает сопротивление. — Знаешь, всё, что я тебе могу дать — это своё тело, Юнги, — последняя попытка Чимина сохранять хладнокровность по отношению к чужим чувствам, которые даже слепой заметит.       — Мне не нужно твоё тело, Чимин. Я хочу видеть твою обнажённую душу.       Чимин неразборчиво что-то мычит, закусив нижнюю губу.       — Чимин, поднимайся. У меня свой газон есть. Если тебе так хочется, можешь побыть моим садовником, — усмехается Юнги, пытаясь поднять его, но тот безвольной тушкой лежит на земле и, кажется, даже не собирается вставать.       — Не-не, я ещё немного полежу, — Чимин хихикает, поворачиваясь лицом обратно к земле.       — Придурочный, — усмехается Мин. — Чего тебя сегодня всё к земле тянет?

Deftones — Rosemary

      Юнги садится рядом с ним на газон, доставая салфетки и протирая Чимину лицо, где он испачкался. Хорошо хоть, что не в дерьмо упал, иначе у Юнги точно лёгкие бы отказались функционировать от дикого ржача. Он ещё никогда в жизни так много не смеялся, как с этим долбанутым на всю свою голубую голову смурфом.       — Она прохладная, — мычит Пак. — А ещё я в детстве часто любил лежать на земле после дождя со своим младшим братом, вдыхать запах петрикора и разговаривать ни о чём и обо всём одновременно. Хоть я и был старше его на три года, но он всё равно был умён не по годам.       — А где твой брат сейчас? — тихо спрашивает Юнги, убирая запутавшиеся веточки и листики из голубых волос Пака.       Чимин смотрит на него задумчиво, вглядываясь в глаза цвета чёрной смородины, которую так любил когда-то. И которую обожал его младший братик. Хотел бы Чимин, чтобы всё было по-другому. Чтобы его семья была жива, чтобы не было этих лет, разделивших его жизнь на до и после. Хотел бы рассказать родителям, что ему нравятся как девушки, так и парни. И что, возможно, с его стороны им бы не стоило ждать внуков, чтобы нянчить их, потому что парни нравились ему чуточку больше. И они бы обняли его и сказали, что любят и принимают его любым, потому что это нормально. Нормально любить кого-то, независимо от пола, нации и религии. И Чимин не какой-то неправильный, а нормальный. Потому что у него была самая понимающая и не зацикливающаяся на стереотипах семья. И он обязательно бы познакомил свою семью с Юнги, потому что он бы им обязательно понравился.       Чимин давит в себе задушенный всхлип, окунаясь во всё ещё болезненное прошлое с головой. Обычно все забывают свою прошлую жизнь, попадая в синдикат. Но Чимин-то помнит. Чимин — не все. Кан Хичоль отчаянно пытался выбить все воспоминания из Пака, но это было то единственное, что Чимин не собирался отпускать из своей памяти. Как его только ни пытали, ни избивали и ни программировали, промывая из раза в раз мозги, заставляя всё забыть. Но Чимин не сдавался. Он не собирался ломаться, примеряя на себя новые маски каждый божий день, мечтая в один из таких дней больше просто не открыть глаза.       — Здесь, — тихо шепчет, кладя ладонь на влажную траву.       — Блять. Мне так жаль, a chuisle mo chroí.       — Это уже неважно, Юнги. Уже не болит, — Чимин снова лжёт сам себе, закуривая сигарету, что своим едким дымом разъедает лёгкие.       Болит. Ещё как болит. Каждое утро он проклинает тот день, когда это всё произошло. Винит себя, что не предугадал, не понял, не предвидел. Винит себя в том, что опоздал и не успел. И винит в том, что теперь он должен жить, неся этот крест с собой всё чёртово время, что ему осталось ходить по этой земле и сеять хаос.       — Ты поэтому начал употреблять?       — Моё сознание — та еще помойная выгребная яма. — Чимин кладёт свою голову на колени к Юнги, выкуривая сигарету, прикрывши глаза и принимаясь ворошить свою душу, обнажая кусочек за кусочком. — Каким бы сильным я не казался, это далеко не так. Я давно сломан, как старая испорченная кукла. Кошмары, посттравматическое расстройство, тревожка и много другого дерьма. Мне всего двадцать восемь, но ощущаю я себя на все семьдесят. Моя внешняя оболочка настолько изношена, что уже сбоит, постоянно причиняя мне невыносимую боль. Я даже удивлён, как я ещё хожу на этой планете, а не гнию в земле, как люди, что причинили мне душевные и физические страдания, а в последствии поплатились за это от моих же рук. Кроме одного, конечно же. До главного ублюдка я ещё не добрался, — Чимин зажимает сигарету зубами, играя желваками. — Я обращался к врачам, но все разводят лишь руками. Никто не может выяснить причины этих отклонений. Иногда у меня кожа на теле буквально горит, как при простуде. Любой физический контакт, да даже простое соприкосновение кожи с одеждой, приносит мне адскую боль. Все побои на моём теле за тринадцать лет фантомно горят, а мои кости столько раз были сломаны, что уже даже не сосчитать. Наверное, я хронически простужен. Обезболивающие не помогали, поэтому я собственноручно стал загонять себя в могилу преждевременно, начав употреблять, чтобы заглушить эту боль. Забавно, но это действительно помогает. Я медитировал, помогая себе опиумом. Преднамеренно причинял себе боль, нанося раны или покрывая своё тело татуировкой. Парадоксально, но на энцефалограмме мозга появляются точно такие же волны, как при оргазме. Представляешь? Прибегал к боли, как к наркотику. «Извлекал» своё подсознание на поверхность и «высвобождал свой разум» при помощи химки, когда шёл, будь то в картинную галерею или на очередное заказное убийство, и хотел видеть и слышать больше, чем другие. Начитавшись статей о психоанализе, я подсел на ЛСД и хотел самостоятельно «проанализировать» себя, возомнив великим психотерапевтом. Принимал амфетамин, чтобы «проникнуть в свой внутренний космос, настроиться и отключиться» от всего мира. А кокаин, когда впал в депрессию, и мне нужно было выбраться из этого состояния, чтобы «продолжить жить и заставить себя дышать». А потом появился Тэхён и его таблетки. Забавно, но меня не мажет от одной дозы, как всех. Просто снимает накопившийся стресс, даря необходимое расслабление и спокойствие, а самое главное — притупляет боль.       Сердце Юнги ухает куда-то вниз после этих слов, разбиваясь на тысячи мелких осколков. Казалось, его сердце — настоящий триплекс, который не пробьёт ни одна пуля, выпущенная Паком в его сторону специально или же не нарочно. Но как же он ошибался. Эти слова ранят больше всего. Человек, который ему небезразличен, страдает, а он ничего не может с этим поделать. Он готов ради него на всё, что угодно. Но судьба-злодейка сыграла с ним злую шутку, а здесь он оказался бессилен. И всё, что ему остаётся — это наблюдать. Наблюдать, как дорогой сердцу человек медленно идёт ко дну.       — Чимин… — губы предательски дрожат, а на глазах собирается ненавистная влага.       — Можешь ничего не говорить. Я знаю, что ничего хорошего ты точно не скажешь. Обзовёшь идиотом и дебилом. Знаем, проходили. Но я ничего не могу с собой поделать. Я болен, Юнги. Болен неизлечимо, — прикрыв глаза, шепчет Пак.       — Ты ведь убиваешь все свои органы. С таким набором тебе осталось недолго. Ты это понимаешь?       — Рано или поздно мы все сыграем в ящик. Поэтому я предпочту оставшееся мне время жить в своё удовольствие, беря от этой жизни максимум.       — Я не хочу тебя потерять так скоро, когда я тебя только нашёл, — предательская солёная слеза срывается со щеки, разбиваясь о чужой лоб, а Юнги сразу же стирает её пальцем, беря себя в руки.       — Я же предупреждал тебя, Юнги, что я причиню тебе боль в любом случае, — Пак распахивает глаза, смотря на покрасневшие глаза мужчины над ним. — Эй, ты что, плачешь? — касается рукой линии скул, вытирая указательным пальцем влажную дорожку с лица. — Не плачь, Сахарный. Это ещё не самое страшное, что со мной случилось, — разбитая и вымученная улыбка появляется на лице Чимина.       — Знаю…       Юнги перебирает голубые пряди Чимина, сидя всё так же на мокрой траве и выбирая из волос запутавшиеся травинки. Пак сейчас выглядит как настоящая лесная дриада, что непременно умрёт со своим деревом, когда браконьеры доберутся до него, чтобы сделать несколько жалких тысяч белоснежных листов для начинающих поэтов и писателей, что однажды напишут его историю, поведав всему миру о человеке с большим сердцем, но печальной судьбой. А Юнги клянётся себе, что собственноручно перепишет эту историю, сделав её историей со счастливым концом, где все герои непременно будут жить долго и счастливо. И история эта будет антиутопической в его исполнении, потому что в его мире главные герои никогда не столкнутся с болью.       — Почему Ангел Смерти? — интересуется Юнги.       — Знаешь, построй ты хоть сто мостов и один раз отсоси хуй, тебя все равно запомнят как хуесоса, а не как строителя мостов. Примерно так и вышло с этим прозвищем, — хмыкает Чимин, прижимая подаренные самым важным человеком игрушки к своей груди.       — Да ты мастер аналогий, a chuisle mo chroí, — раскатисто смеётся Мин, потирая глаза. — Тебе бы книги писать, а не людей убивать.       Flashback.       Это был первый раз, когда Чимин смог выбраться из настоящего Ада на Земле. Он сбежал с Асфоделуса весь избитый и залитый собственной кровью. Он бежал в чём есть: в военных карго, берцах и без футболки. Его нещадно избивали с десяток человек из охраны Босса по его же указке. Били тяжелыми ботинками и дубинками по рёбрам, ногам, голове и даже попадали по лицу, ломая ему нос.       Чимин тяжело дышит, опадая коленями на асфальт, разбивая их в кровь окончательно. Пак уже и прикинуть не может, сколько он так пробежал без остановки и оказался в каком-то богом забытом городке. Он пытается привести дыхание в норму и машет головой по сторонам в поисках хоть каких-нибудь указателей, чтобы понять, где он оказался.       — Ты ангел? — раздаётся мальчишеский голос откуда-то сбоку.       Чимин поворачивает голову на звук, видя перед собой мальчика в обносках лет семи. Весь какой-то грязный и чумазый, словно вылез из какого-то грязного подвала. Пак усмехается. Он и сам сейчас выглядит как какой-то оборванец. Вот только в его возрасте это уже не солидно.       — Что?       — Моя мама сказала, что те, у кого есть шрамы на теле и на запястьях — ангелы. Как тебя зовут?       Резкая боль пронзает виски, напоминая ему о том, сколько раз он пытался вскрыться в безжизненных стенах Асфоделуса.       — Чимин.       — А я Санн-и. Приятно познакомиться, ангел.       — Я не ангел.       — Разумеется, ты ангел, Чимин-хён. Мама сказала, что только ангелы ранят сами себя, потому что им не нравится жизнь на земле. Этот мир уничтожает их, поэтому они возвращаются обратно в рай. Они слишком чувствительны к боли чужих и к своей.       — Знаешь, твоя мама очень мудрая, — Чимин грустно улыбается, смотря на этого искреннего мальчика, который не побоялся подойти к избитому мужчине и заговорить с ним. Когда-то и Чимин был таким же.       — Спасибо. Она тоже ангел. Но она уже вернулась домой.       У Чимина больно колит в области сердца. Он поднимает свой взор к безоблачному небу и вспоминает своих родителей и младшего братика. Это всё, что у него осталось. Грёбаные воспоминания, которые Асфоделус пытается выжечь из воспалённого мозга Пака, чтобы тот забыл о своём прошлом абсолютно всё. Чтобы стал одной из марионеток. А Чимин отчаянно сопротивляется. Но всему обязательно приходит конец.       Мальчик становится на коленки рядом с Чимином и ведёт маленькой ладошкой по его шрамам на запястьях. Некоторые из них ещё не до конца зажили, напоминая кровавые прорези на закатном небе. Кожа ещё не до конца стянулась, чтобы шрамы, наконец, начали светлеть. Некоторые места ещё до сих пор кровоточат. Мальчик из кармашка штанов достаёт пластырь с милым розовым зайчиком и клеит его на свежую ранку на щеке мужчины.       — Держи, ангел. Тебе больше не больно?       Пак слышит приближающийся шум колёс множества автомобилей. Ну, конечно же, как бы далеко Пак не убегал, его все равно найдут.       — Нет, Санн-и, мне больше не больно. Спасибо, — Чимин треплет мальчика по волосам. — Малыш, тебе нужно уходить и прятаться. Скоро здесь будут злые дяди.       — Злые?       — Злые. Они бьют и убивают будущих ангелов, не давая им возможности попасть в рай, превращая их в демонов, которым место в аду.       — Но с тобой всё будет хорошо? Ты попадёшь домой?       — Когда-нибудь обязательно попаду, Санн-и. А теперь беги, прячься! — Чимин подталкивает мальчика в сторону домов, куда малыш и убегает, чтобы спрятаться.       Возле сидящего Пака останавливается чёрный внедорожник. Он слишком вымотан, даже чтобы просто сопротивляться. Поэтому сидит и не двигается. Ждёт. Дверь автомобиля открывается, и из неё выходит тот человек, которого Пак ненавидит больше всего в своей жизни. Кан Хичоль. Его Босс.       — Нагулялся, блудный сын? — тяжелая пощёчина по лицу. Но Чимину уже не больно. — Да я с тебя шкуру спущу, непослушная сука! А это что ещё за клоунская херня? — смотрит на его лицо, на котором красуется детский пластырь. Срывает и выбрасывает на раскалённый асфальт, ударяя с кулака по рассечённой скуле.       — Ублюдок, — шевелит одними губами Пак.       Его окружают ещё двое людей, валят всем телом на асфальт и снова избивают ногами и дубинами. Пак не произносит ни слова, пока его избивают, ломая и кроша все кости в порошок из осколков и звёздной пыли. Он лишь отхаркивается сгустками крови, сплёвывая на асфальт.       — В машину его! Живо! Сегодня его ждёт жестокое наказание. Я покажу ему, что бывает с теми, кто пытается сбежать от нас.       Маленький Санн-и всё это время наблюдал через расщелину в заборе, как его ангела бьют и жестоко с ним обращаются. По его щекам текли слёзы, хотелось кричать и бежать на помощь, но он не стал этого делать. Ангел же сказал, что эти дяди плохие. А ангелам нужно доверять, им виднее.       Чимин смиренно молчит, уткнувшись лицом в асфальт, и принимает все эти унижения как данность. Его берут под руки с двух сторон и грубо заталкивают в машину, скрываясь с места.       И ангелы бывают падшими.       End of flashback.       — После этого, при первой попавшейся возможности, я пошёл в тату салон и набил себе крылья во всю спину. Одно крыло ангельское, как напоминание, кем я был до того, как меня забрали в синдикат в двенадцать лет. И второе — демоническое, то, кем я стал, проведя там тринадцать лет. А те, кто видел меня без футболки и знал, кто я вообще такой, и распускали эти нелепые слухи. Так и прижился ко мне этот «Ангел Смерти».       — Рискну ещё предположить, что «Ангел» — потому что у тебя ангельское лицо, никак не вяжущееся с твоим образом жизни и тем, чем ты зарабатываешь на эту жизнь, а «Смерти» — потому что ты убийца.       — Факт. Неплохая теория, ставлю пять, садись, — Чимин отпускает короткий смешок, принимаясь подниматься с холодной земли.       — Если бы у меня был такой сонсэним, как ты в школе, то я бы учился на одни пятёрки, — Юнги встаёт следом, принимаясь отряхивать джинсы от влаги и прилипших листьев.       — Знаешь, говорят, что если у человека есть стержень, то его невозможно сломать. Но факт в том, что сломать можно кого угодно. И меня сломали, втоптав в самую грязь. Все мы смертны. Но не каждый человечен.       — Но ты очень даже человечен.       — То, что я к тебе хорошо отношусь и люблю бездомных котиков, не делает меня человечным. Если бы у меня стоял один единственный выбор — убить, я бы убил, даже не раздумывая.       — Даже меня?       — Даже тебя, — снова ложь.       — А я думал, у нас всё серьёзно, — Юнги картинно закатывает глаза, выражая вселенскую грусть.       — Придурок, — Чимин лучезарно улыбается, кидая игрушечного сахарка в Юнги, но тот его умело ловит.       — Эй! Не обижай мою мини-версию! — возмущается Юнги, подходя к Чимину и вкладывая его ладонь в свою. — Пошли.       — Куда?       — Кормить тебя буду. Выглядишь как ходячий мертвец. Ты когда последний раз ел вообще?       — Не знаю… Дня два назад, наверное? Весь мой рацион в основном составляют сигареты, кофе, алкоголь и редкие перекусы.       — Ага, а ещё наркота. Вот теперь могу сказать, что единственный придурок тут только ты. Жить совсем надоело? Может, тебе стоит начать нормально питаться, чтобы тебя перестало ломать?       — Ой, ну не ругайся уже, папочка. Всё возможно, — хмыкает Чимин, понимая, что о такой базовой вещи человеческого организма он попросту забыл.       — Кстати о человечности. Чонгука ты же не убил.       — Откуда ты знаешь?       — Всё, что касается него, я узнаю одним из первых. Лучший друг всё-таки.       — Фу! Как ты можешь дружить с этим чудовищем? Не убил, потому что Тэхён бы этого не оценил. А так я бы с удовольствием размазал его куриные мозги по стене его же кабинета.       Юнги только хмыкает на это, ничего не отвечая. Ведёт Пака за ручку, как маленького ребёнка, в ближайшее кафе, что находится тут совсем рядом. Пройдя какой-то километр и ворча друг на друга, как старая супружеская пара, они, наконец, оказываются в небольшом заведении, что работает круглосуточно.       Небольшое заведение пестрит японским колоритом Страны восходящего солнца, выполненном в чёрно-бело-красном исполнении. Низкие деревянные столики, находящиеся практически у самого пола. Стулья отсутствуют, вместо них на полу лежат подушки. Пространство разделяют перегородки «седзи», выполненные из деревянных панелей с ажурными узорами. Повсюду развешаны бумажные фонарики, освещающие мягким светом помещение. Стоят разнообразные икебаны по углам, а на стенах висят свитки с иероглифами. Даже есть живой бамбук, что растёт из специальных ниш в полу, и маленькие деревья бонсай.       — Колоритненько. Даже не знал, что у нас есть такое место в Сеуле, — произносит Чимин, оглаживая ладонью ствол живого бамбука.       — Если бы ты больше гулял по городу, а не пил и наркоманил, то, может быть, и знал бы больше, — хмыкает Юнги, усаживаясь на подушку и беря в руки меню, пробегаясь по нему глазами.       — Я не понял. Ты меня отчитывать собрался? Совсем уже? — возмущается Чимин, смешно надуваясь, словно выброшенная на берег рыба-фугу, выставляя свои колючки.       — Совсем нет. Я просто переживаю за тебя и не хочу, чтобы ты помер в какой-нибудь подворотне. Что будешь кушать?       — Ммм… — Пак заглядывает в меню к Юнги, прислоняя палец к губам и закатывая глаза. — Хочу тонкацу и тэмпуру из креветок. И якитори! — Пак отстраняется от него, чмокнув напоследок в щёку. — Покормишь меня? У меня лапки, — хихикает Чимин, как маленький, показывая ладошки.       — Покормлю, — усмехается старший, откладывая меню и притягивая Пака к себе за талию, целуя в висок.       К ним тут же подходит девушка-официантка, быстро принимая заказ и удаляясь обратно к повару за шторки с рисунком бамбука. Потом снова возвращается, раскладывая столовые приборы. Через ещё пятнадцать минут, пока Чимин с Юнги непринуждённо болтали, им уже приносят еду. Девушка кланяется и желает им хорошо покушать, удаляясь восвояси.       С тонкацу Чимин справляется сам, налегая на еду так, как будто не ел тысячу лет. Периодически заламывает брови и стонет от удовольствия, то и дело бросая на Юнги двусмысленные взгляды, пока тот размеренно уплетает свою порцию тонкацу и скептически косится на его выкидоны. Век бы на это смотрел, честное слово.       Юнги кормит Чимина с рук креветками в кляре и маленькими шашлычками из курицы, как своего малыша. Сейчас он действительно ощущает себя так, как будто Чимин — его малыш. А ведь ещё недавно он этого малыша жёстко трахал в прокуренной кабинке клуба, насаживая глоткой на свой член. Стыд-то какой. Юнги определённо грязный извращенец, если сейчас думает о таком. А Чимин тот ещё мерзавец, притворяющийся беспомощным ребёнком. Юнги позволяет, а Чимину в кайф. Тут не нужна сложная арифметика, ведь обоим ясно, что они по уши влюблены друг в друга. Вот только проблема в том, что один это признаёт, а второй — ни в какую.

The Dahli — Waiting

      — Кстати, а что насчёт твоего расстройства? Были приступы снова? — интересуется Юнги, ведь эта тема беспокоит его не меньше.       — Тебе честно сказать?       — Да.       — Да. Сегодня. И я боюсь, что это может стать проблемой в повседневной жизни.       — Что?       — Утром я ехал от Тэхёна к себе и началось это в машине. Сначала как нехватка воздуха и боли в сердце, но закончилось очередным приходом, когда я, наконец, смог приползти в квартиру. Было бы неэтично распластаться где-нибудь на парковке, поэтому я из последних сил пытался. В конечном итоге, нажравшись колёс, я уснул до вечера. Мне кажется, что теперь это проявляется не только при взрывах и фейерверках, но и может накатить неожиданно. А как оно будет проявляться — в агрессии или полной беспомощности, наверное, либо дело случая, либо зависит от окружения. Честно сказать, я думал, что сдохну, — пожимает плечами Чимин, присасываясь к бутылке воды.       — Блять, Чимин, — Юнги жмурит глаза и трёт переносицу.       Больно от того, что он мог его больше не увидеть. Больно, что его самого не было с ним рядом в такой трудный для Чимина момент. Потому что из-за специфики работы Пака для него это вопрос жизни и смерти. Окажешься уязвимым в неподходящий момент, и это может стоить жизни. А жизнь Юнги теперь полностью зависит от жизни Чимина. Он собственноручно вручил ему своё сердце и нож для него же. Перестанет дышать Чимин — перестанет и Юнги. Теперь Мин вообще не хочет отпускать от себя Пака даже на километр. Хочет всегда быть рядом и быть готовым в трудный момент придти на помощь и спасти. Но в их реалиях это невозможно. Юнги, как наркоман стал зависим этим человеком. А как лечиться от этого недуга, медики ему даже не сказали. Этому не учили в школе, и он более чем уверен, что поступи он в университет, там бы этому тоже не научили.       Справившись во время разговора с оставшейся едой и оплатив счёт, Юнги всё так же держит Чимина за руку, боясь отпустить. Ведёт на выход из парка развлечений к своей машине, чтобы отвезти его домой. Но ему так не хочется с ним прощаться. Уже совсем светло, и солнечный свет режет глаза своими лучами. Добравшись до машины, они останавливаются около неё на небольшой перекур. Доставая из кармана сигарету и прикуривая, Юнги облокачивается на боковую дверь. Чимин делает то же самое, держа в одной руке неизменные игрушки, а во второй тлеющую сигарету. Закончив курить и травить свои лёгкие, оба садятся в машину.       — Тебя отвезти домой или к Тэхёну?       — Я не хочу домой, — тихо говорит Пак. — Я не хочу ехать в пустую квартиру, где холодно, темно и где меня никто не ждёт. И к Тэхёну тоже не хочу. Не хочу снова видеть весь этот пиздец, что твой Алабай с ним сотворил. Только не сегодня. Всё равно Джин с ним в доме, так что всё будет впорядке.       — Понял, тогда едем ко мне, — улыбается Юнги, довольный таким поворотом событий, и заводит двигатель.       ***

Nic Dean — Foreign Escape

      — Чувствуй себя как дома, — говорит Юнги, закрывая за ними дверь на замок.       — У тебя красивый дом, — Чимин восторженно разглядывает предметы интерьера дома Юнги, касаясь кончиками пальцев всех поверхностей. — У тебя определённо есть вкус, Сахарный.       — Разумеется. Не было бы у меня вкуса, ты бы мне не понравился, — довольно хмыкает Юнги, бросая ключи от машины на тумбу под огромной плазмой и внимательно следя за передвижениями Пака.       Чимин, как котёнок в новом доме, осматривается повсюду. Хорошо, что хоть не нюхает всё подряд. Кидает любопытные и восхищённые взгляды на множество цветов, расставленных по всему дому. Касается каждого лепесточка, внимательно изучая растения. Смотрит через панорамные окна во всю стену на двор, где также было много зелени, а ещё беседка и красивый сад. Это всё для него было в новинку. А также любопытно было узнать, как и чем живёт Юнги. У окна в пол стоит чёрное фортепиано. Интересно, Юнги играет на нём или это просто для декора? Тёмно-зелёный цвет его дома очень хорошо сочетается с этим мужчиной. У Тэхёна вон вообще во всему дому скульптуры стоят. Он, видите ли, эстет. А у Юнги по всему дому растения. Дендрофил, наверное. Чимин усмехается себе под нос. Ставит другим диагнозы, когда сам не аленький цветочек. Он вообще гоплофил, садист и мазохист. И ничего, все живы и здоровы. Как говорится в народе: «каждый дрочит, как он хочет». А Чимин ничего против не имеет таких потенциально странных пристрастий Юнги.       Закончив изучать его дом, Чимин останавливается возле зелёного велюрового дивана и присаживается на его спинку, теперь уже смотря пристальным взглядом на мужчину, который всё это время с интересом наблюдал за ним. Пак щурит глаза, похабно разглядывая и кусая свои губы.       — Что ты так на меня смотришь? Ебаться хочешь? — смеётся хриплым голосом Юнги, облокотившись на дверной косяк, ведущий в спальню.       — Может быть. Посексим? — Пак сверкает глазками, склонив голову набок, как любят делать демоны в ужастиках.       — Нет, Чимин. Сексить не будем. Я устал. И ты тоже. К тому же боюсь, что если мы начнём, то после твоих сегодняшних слов моя задница может оказаться под угрозой.       — Боишься? — развратно улыбается Чимин, склоняя голову в другую сторону, параллельно сползая на диван и грациозно закидывая стройную ногу на другую.       — Совсем нет. Ты что, сатириаз?       — А ты импотент? Или асексуал? Или, может быть, у тебя низкое либидо? Так мы сейчас поднимем, — хищно щурится Чимин, осматривая Юнги с ног до головы.       — Не бойся, голодным не останешься, маленький развратный Асмодей, — смеётся Юнги, подмигивая.       — Ну и ладненько, — хихикает Пак, радуясь такому интересному сравнению. — Могу я воспользоваться твоим душем? А то я сегодня изрядно повалялся.       — Конечно. Прямо и направо. Чистые полотенца там висят, возьмёшь любое. И сменная одежда тоже уже там, — Юнги указывает направление движения и сам скрывается в другой части дома.       — Вот же ж! Готовился, видимо, — хмыкает Чимин, уплывая в указанном направлении.       Душа в доме два, как и две спальни. Поэтому Юнги пошёл в другую часть дома, чтобы также освежиться и переодеться. Он сегодня сильно устал, что единственное, чего он хочет — это просто лечь в постель, прижать к себе своего Ангелочка и уснуть так до самой ночи.       Приняв быстро душ и нацепив на себя свежую домашнюю одежду, он шаркает по полу тапками, направляясь в спальню. Зашторивает окна, укладывается на большую двуспальную кровать и включает плазменный телевизор, бездумно включая какой-то фильм для фона в ожидании Чимина.       Спустя десять минут в спальню гордой ланью вплывает Пак в домашней одежде Юнги, что на удивление, сидит на нём идеально. Падает на постель и прижимается к чужому крепкому плечу своей влажной макушкой. Мин накрывает их обоих одеялом, переживая больше за Чимина, конечно же, чтобы тот не простудился. Пак льнёт ближе, закидывая на него ногу, а Юнги полностью расслабляется, потому что рядом с ним сейчас лежит любовь всей его жизни. Чимин приподнимается с плеча с ложится на живот, подставив под подбородок руки, и пристально разглядывает лицо Юнги.       — Юнги, — тихонечко зовёт он.       — Ммм?       — Я и не замечал раньше, насколько ты красивый.       — Пиздец. Спасибо, буду иметь ввиду, — прыскает он, переводя свой взгляд с телевизора на Чимина. — Укладывайся. Давай спать, м?       — Помнишь тот день, когда мне снились кошмары, когда я спал и после ты меня успокаивал, а потом, проснувшись второй раз, я ушёл из номера отеля, как последняя скотина, оставив тебя одного?       — Помню.       — Извини, — Пак опускает взгляд, теребя руками одеяло. — Я не сказал тебе главного.       — Что именно?       — Во второй раз мне не снились кошмары рядом с тобой. Я спал самым спокойным сном на свете. Это был первый раз за последние лет восемь, когда мне не снилось абсолютно ничего, и я даже выспался. Рядом с тобой я ощущаю себя так, словно я нахожусь на правильном месте, а все черти из моей головы как будто разбегаются, боясь вылазить и тревожить мой сон, когда ты рядом.       — Чимин-и, я рад, — Юнги расплывается в счастливой улыбке.       Мин переворачивается на бок, чтобы удобнее было смотреть в прекрасные глаза Пака и на милое лицо, которое он от смущения и стыда пытается спрятать. Чимин такой прелестный. Такой интересный, многогранный и разносторонний, каждую встречу открывающийся для него с неожиданной стороны. Смотря на него, он понимает, что он не мог не влюбиться в Чимина. Он чувствовал, что это неизбежно, и он бесповоротно влюбится в него. Эдакое предчувствие любви преследовало его с того момента, как он увидел его на коронации Сатори.       Юнги накрывает чужую ладонь своей в успокаивающем жесте, а потом сгребает своего Ангела в объятия вместе с одеялом, что тот начинает звонко смеяться и неловко чертыхаться, запутавшись в нём окончательно. Юнги прижимает его так крепко к себе, что у Чимина не остаётся никаких шансов на сопротивление, и тот сдаётся, находя, наконец, под одеялом тело Юнги и прижимаясь к нему крепче.       — Юнги, я должен тебе кое-что сказать.       — Что такое? — Мин находит прелестное личико в ворохе одеяла и оставляет тёплый поцелуй на виске.       — Я чувствую, как синдикат и мой бывший босс буквально дышат мне в спину. И, честно говоря, мне впервые за последние три года на свободе становится тревожно, — тяжело вздыхает Чимин.       — Не бойся, a chuisle mo chroí. Я буду рядом с тобой. Буду рядом всегда. Всю ёбаную бесконечность, что у нас осталась.       — До разрыва миокарда?       — До разрыва миокарда, Чимин-и.       Оба проваливаются в сон, находясь в объятиях друг друга. Сегодня Чимин немного больше открылся Юнги, подпустив его к себе ещё ближе. А Юнги, кажется, сегодня стал самым счастливым человеком на Земле. Нет. На Планете. Да чёрта с два! Он самый счастливый во Вселенной.       Врачи говорили, что время нас вылечит, перебинтует. Только либо они соврали, либо это время теперь бунтует. Я к выводу прихожу, что время совсем не лечит: меня лечит тот, кто с каждым разом меня обнимает крепче. Меня лечит тот, кто целует мои ключицы, лоб и макушку, отдаёт по ночам одеяло своё, кровать свою и свою подушку. Меня лечит тот, с которым я делаюсь спокойным и безмятежным, с которым хочется становиться мужественным, добрым, нежным. Он кутает меня в свои кофты, когда мне холодно — я мерзляк. Я теперь шёлковый человек, а до него был человек-наждачка. Временем никого не вылечить, как наркомана не вылечить героином. Любовь лечат только любовью, как клин вышибают клином.