Thousands of lies: Denouement

Не последняя причина, по которой Юно никогда не спал больше четырёх часов — сон, снившийся практически каждую ночь, когда удавалось поспать. Он постепенно превратился в навязчивую мысль вернуться в прошлое и всё исправить, вернуться, чтобы сказать нечто важное и попросить прощения. Но это было невозможно с самого начала. Он всегда был слишком слаб, плохо понимал, верны ли его собственные чувства, потому часто не мог довериться чутью и быть честным с другими. Он никогда не считал это своей слабостью, но одному человеку всё-таки удалось его убедить в обратном, а после исчезнуть. Не по своей воле, конечно. Юно заставил. — Ты о многом не сказал, — голос был мягким, но таким пронзительным, будто вобрал в себя скорбь всего мира. — Ты просто не представляешь, сколько боли причиняет твоё равнодушие. Юно подошёл бы к еле различимому силуэту, обернул к себе, но уже сотню раз убедился, что ему позволено только наблюдать, а затем долго мучиться в догадках наяву — в конце концов, человек никогда не раскрывал себя. Он обвинял, его плечи порой тряслись от безмолвных рыданий, а Юно желал скорее проснуться. Больше всего он ненавидел в такие моменты охватившее душу бессилие. — Ты знаешь меня, — оправдывался он. — Я никогда не изменюсь ради кого-то. Это опасно. Я опасен. Он чужого смеха в глазах потемнело, из-под ног постепенно ушла земля, и Юно очнулся. Ему бы долго пришлось приходить в себя, но реальность на этот раз пощадила его. Он был не один, у себя дома, в успокаивающей полутьме. Человек рядом заставил забыть о времени, обо всех обязанностях, он запрещал говорить о На Джемине и сам отвечал, если тот выходил на связь, только иногда теряясь, когда звонил Доён. — Уже два дня прошло, — Юно лежал на диване с прикрытыми глазами и чувствовал, что Сычен точно где-то поблизости. Слушает его, хмурится и думает, что его решения — единственные правильные, а его собственный телохранитель просто до последнего пытается быть авторитетным и крутым. — Ты не… — Три, — невозмутимо перебил Сычен, присаживаясь на край журнального столика напротив него. — Три, да… Отдай мне телефон. Доён и так терпеть тебя не может, не стоит всё усугублять. — Без понятия, о чём ты. Он словно ещё ближе. Юно, не выдержав, открыл глаза, тут же сталкиваясь с нечитаемым, пристальным взглядом. Сычен не поддался бы на уговоры оставить в покое, он отлично видел то, как пагубно повлияла на Юно его любимая работа и рвение постоянно оказаться где угодно, но только не рядом с Сыченом. Сколько он ещё собирается убегать? — Эй… — Юно непроизвольно повысил голос, когда Сычен осторожно прижался к нему, коснулся пальцами оголённой груди и лент тугих бинтов, что скрывали почти смертельную рану. — Ты ведь в курсе, что я не могу вечно отлёживаться? — Что тебе мешает? — Работа, — просто сказал Юно. Сычен хмыкнул. Наверное, это прозвучало неубедительно и заезженно. — Ради Гоын, ради защиты Джемина я сделаю всё, что от меня зависит. — Это опасно. — Это обычное дело. Пожалуйста, забудь обо всём, что пришлось видеть… Сычен не выдержал, сильнее стиснул объятия, заставив почувствовать ноющую боль в рёбрах. Он устроился поудобнее, не намереваясь больше выслушивать его бредни, и опустил веки. Никакой работы, никаких поездок невесть куда. Последние дни трудно было высыпаться, он мучился от неуёмной тревоги и даже не помнил, каково это, быть способным отдохнуть хоть немного, избавиться от пустоты внутри, что в редкие моменты до краёв заполнялась мыслями лишь об одном. Тёплое несмелое пламя на мгновение осветило холодную гостиную — Юно закурил и выдохнул дым в сторону. Сычен задремал. Он выглядел таким умиротворённым, что, казалось, только с хозяином этого огромного и тёмного дома мог найти давно потерянное чувство безопасности. — Ты так похож на него, Дун Сычен, — несмело, совершенно невесомо прошептал Юно. — Смотришь так же, улыбаешься так же… Вот только он не боялся, что я его брошу. Он был готов. Даже если Сычен слышал, Юно обязан был уже что-то сказать. Ему было невыносимо от той мысли, что Сычен может что-то испытывать. — А ты? — Юно затянулся посильнее. — Ты примешь это? Я ведь не могу так… Я не имею права что-то чувствовать к тебе. Он обнял Сычена, погладил его по макушке. Он не в силах что-либо поменять, Юно это точно известно. Пожалуй, эта наступившая ночь стала бы для них последней. Только она увидит, как Сычен, проснувшись, плотнее прижмётся к телохранителю и поцелует того в шею. Мягко, незаметно коснётся языком кожи под кадыком, оставляя еле заметную метку и очень порадуется, когда его не остановят. Но он бы не рискнул требовать большего. В конце концов, Юно оставался прежним, оставался верным абсолютно идиотским и абсурдным идеалам. Внезапное осознание, что его заботливый и добрый телохранитель мог играть на стороне На Джемина всё это время, укололо так сильно, что Сычен медленно отстранился от Юно, улыбнувшись. — Я пойду к себе, — сказал он, встав у окна. Хотелось исчезнуть. Юно сел и кинул окурок в пепельницу. — Спокойной ночи и… Позвони всё-таки Доёну. — Сычен… — Госпожа Ча приготовила ужин, обязательно поешь и тоже иди спать. Схватить бы его за руку, снова прижать к себе, затем сгореть дотла от незнания, как поступить. Перешагнуть через собственные принципы и гордость — самое невозможное и мучительное, Юно не был готов. Всё снова происходило слишком быстро, это раздражало. Тяга к Дун Сычену раздражала. В столовой — ставший родным мрак, но действовал он совершенно иначе. Юно включил свет на кухне, на пару секунд зажмурился с непривычки. Поужинал, хотя аппетита не было, помыл посуду, вспоминая тот день, когда он приехал к Сычену, чтобы забрать его, то, как Сычен всё-таки не выдержал навалившейся на него усталости и уронил голову ему на плечо. Он ничего не сказал, а потом вытолкал из ванной, долго не выходил, заставлял переживать. Его одолевала сонливость. Он и забыл, каково это, потому действительно решил лечь спать. Думать о чём-то другом, кроме него, он разучился. Все проблемы исчезли, сбежавшего Со Ёнхо не существовало, Джемина, который на следующий же день пытался приехать к нему домой, тоже вдруг не стало. Наверное, стоит поблагодарить госпожу Ча, которая старательно изображала на лице скорбь и говорила, что молодого господина лучше не волновать. На Гоын она всё же впустила в дом, её встретил Сычен. Гоын умела отвлечь от плохих мыслей, и Юно надеялся, что они поговорили. Он проснулся днём. Ставший ещё злее, голос из сна, казалось бы, звучал наяву. Он давил, отзывался где-то глубоко в душе. — Господин Чон? — вошедшая с тихим стуком в спальню служанка приветственно улыбнулась. — Вы рано проснулись. Приходила госпожа На, она хотела знать о вашем состоянии. — Вот как, — приподнимаясь, ответил телохранитель. На столик госпожа Ча поставила поднос. — Думаю, ей не о чем переживать. — Это хорошо. Вы выспались? Юно несмело кивнул, потирая глаза. — Я рада, что вам легче… — она о чём-то задумалась, прикусив губу. — А как вам ужин? — Что? — он нахмурился. — Его приготовил господин Квон. Я переживала, что вам не понравится. В конце концов, у вашего друга странные предпочтения в еде… Юно уставился на неё с неприкрытым удивлением. Госпожа Ча загадочно усмехнулась, определённо сделав какие-то выводы, и аккуратно уложила брошенные вещи на край кровати. Затем мягко напомнила выпить таблетку, что лежала на подносе рядом с высоким стаканом воды. — Вы просили вчера, — серьёзным тоном произнесла она, затем чуть ли не переходя на шёпот. — Пожалуйста, будьте осторожны. Лучше примите её ближе к вечеру. — Спасибо, — ответил Юно, потягиваясь. Служанка поклонилась и ушла, закрыв за собой дверь. Он не спросил, где был Сычен. Проснулся ли, может, говорил что-то или давал указания, однако было поздно это выяснять. Юно сам отпустил госпожу Ча, убедив в том, что рану перевязывать больше не нужно, и остался в тишине, иногда сбиваемой стуком капель дождя об окна. Погода была мерзкой, почти августовской, потому дожди приходили всё чаще, воздух был влажным и свежим. Однако для Юно он был бременем, напоминанием о собственной ничтожности и глупости, которая успела запутать как минимум одного человека. Он взглянул на лежавшую на подносе таблетку. Всё, что произошло тогда, случалось с ним не впервые. Он просто обещал, что это не навсегда, клялся самому себе, что однажды остановится. Признать, что он тоже слаб и нестабилен — разве это возможно? Нет, у него всегда получалось справляться, он всё контролирует, ему известен свой предел. Приём таблетки Юно, по наставлению служанки, всё же оставил на вечер. Он умылся, не торопясь особо увидеть Сычена — вчера тот выглядел неважно. Должно быть, всё ещё спал, накрывшись с головой одеялом, или медленно начинал приходить в себя, возвращаться в действительность, и готовился раствориться в рутине. Юно тоже так хотел жить. Он бы всё за это отдал… Однако за дверью его спальни было чересчур спокойно. Юно прислушался, постучался, но ничего не поменялось. В ушах зазвенело, откуда-то взявшееся чувство опасности охватило его, он дёрнул за ручку, медленно приоткрывая дверь и затем распахивая её полностью. Его Дун Сычен исчез. Он просто ушёл, будто так и должно быть. — Квон Бинсу, — на выдохе произнёс Юно его имя, прижимая телефон к уху. — Где он? — Господин Квон… — госпожа Ча не торопилась отвечать. — Хватит молчать. Куда он делся? — Господин Квон велел ничего не говорить вам, — в её тоне читалось сожаление. — Он выглядел подавленным и ушёл ещё до того, как вы проснулись. — Когда именно? — Я не уверена, было часов десять… Три часа назад. Ещё бы немного, и он сумел бы это предотвратить. Юно обещал после разобраться со служанкой, времени не было. Ему опять казалось, что Сычен на кого-нибудь нарвётся, обязательно вляпается во что-нибудь и его заставят плакать, страдать. Хуже только то, что Сычена, этого наивного цыплёнка, постоянно тянуло в особняк Джемина по какой-то причине, он будто надеялся на иную реакцию от молодого господина, вот только Джемин… От этой мысли передёрнуло. Юно позвонил Джемину, но тот заявил, что Сычен не настолько глуп, и мрачным тоном посоветовал лучше сфокусироваться на поимке Со Ёнхо и не вестись лишний раз на провокации хоста. Юно не послушался, еле сдержался, чтобы не сказать господину На всё, что он о нём думал. Если местонахождение наёмника они могут отслеживать и в любой момент отыскать его, то Сычен сделал всё, чтобы его не нашли. Его телефон лежал на аккуратно заправленной кровати, а старый телефон, который он явно забрал с собой, был выключен. Это всё было похоже на то, что он готовился уйти, это не что-то спонтанное. Однако понимал ли он последствия, возможную угрозу… — Вот же придурочный, — злобно сказал Юно в звенящую пустоту. У него связаны руки. Он не знал, что делать и не имел никакого представления о том, куда Сычен мог пойти. Единственное место, что было ему известно, пустовало, за дверью он не распознал ни единого шороха. Сычен действительно был у себя на квартире, прямо под его носом, отдыхал там какое-то время и не особо заботился, что Юно будет искать его. А когда услышал, как в дверь напористо стучат, замолк — всё-таки ищет. Сычен сидел на кухне, улыбался самому себе и водил пальцем по кромке кружки с почти допитым кофе. Окна он специально оставил закрытыми плотными шторами, что едва пропускали свет уже утомившегося, бледного солнца. Его никогда не найдут. Он этого не позволил бы, по крайней мере так скоро это сделать точно никому не удастся. Возможно, сюда придёт не только Юно — На Джемин из вредности не станет сидеть на месте и не позволит своей любимой игрушке потеряться. Верно ведь, Сычен — игрушка. Но не лично для молодого господина. Он умел только это, невольно соблазнял при разговоре и затем проклинал самого себя за то, что не научился быть другим. Он был непреклонен в этой мысли, хотя старался стать лучше, стать полезнее и нужнее. Не выходило. И Чон Юно это лишний раз доказал. Зачем тогда ломился к нему? Зачем произносил его имя с неприкрытым отчаянием, будто боялся потерять и больше не найти? Так забавно… — Я надеюсь, тебе понравился ужин, — прошептал Сычен. Уголки его губ стали ниже обычного. Так забавно, что аж противно. — Я больше не куплюсь на это, прости. Я теперь никому не принадлежу, тем более тебе. Когда стук прекратился, он, не спеша, подошёл к окну, аккуратно отодвинул занавеску и выглянул во двор. Юно вышел на парковку, позвонил кому-то, перекинувшись с собеседником парой фраз, сел в машину. Спустя какое-то время он уехал. Необычно было видеть его не в костюме, одетым по-простому, каким-то уставшим и раздражённым. Вряд ли Сычен был в этом виноват. Он не заставлял никого идти за собой по пятам, не заставлял что-то доказывать и чем-то жертвовать. Ему думалось, что после того, как пройдёт некоторое время, всё встанет на свои места, и о нём действительно забудут. Люди, окружавшие его, станут прежними, и его не будет мучить совесть из-за того, что он не в силах измениться ради кого-то. Оставалось только признать, что теперь он полностью освобождён — от ожиданий, от сковывающего тяжёлыми цепями взгляда. Его больше не предадут, ведь предать могут только близкие, а что незнакомцы, чьего лица порой даже не видно? Им плевать на то, кто ты, откуда взялся, зато им приятно смотреть, трогать и иногда (совсем не обязательно) причинять физическую боль. А её всегда легче перенести… — Когда они поступали так с тобой, они не достали тебя, слышишь? — взяв в изящные ладони заплаканную мордашку совсем юного Сычена, однажды сказала госпожа Даи Лу. — Ты внутри себя тот же, что и был, я же знаю. Она улыбалась, дарила столько тепла, что Сычен готов был обнять её. Но его тело, ломкое и худое, измученное, не слушалось. В ту ночь она разрешила остаться в кабинете, не выходить больше к гостям и заботливо укрыла свернувшегося на диване калачиком хоста палантином. Теперь Сычен вспомнил — это был единственный раз, когда она сняла его со своих точёных, угловатых плеч, и не поскупилась на доброе слово. Сычен с тех пор не нуждался в таких словах. Он стал отчуждённым, замкнутым, многие в клубе воспринимали это как высокомерие (в те времена он был самым популярным хостом), попытку показать собственную значимость, однако его это не пугало. Он точно был уверен, что значим, он клялся себе, что однажды выберется из этого мерзкого болота, заживёт полноценно. Убеждение превратилось в нечто иное. Оно исказилось, стало оправданием неконтролируемой жажды Сычена доказать, что его не так просто сломать, и его честь, на самом деле, никогда не будет поругана. Вечером он проснулся с той же мыслью, с желанием закурить и выпить, потому что в баре Юно для Джемина хранилось что-то очень сомнительное и дорогое. С желанием выползти из застывшего во времени Чонногу, увидеть кого-то, кроме пары человек, прикоснуться к чему-то, от чего кое-кто с таким рвением оберегал. Яркие, освещённые кое-где неоном, оживлённые улицы Итэвона. Двадцать часов тринадцать минут, Сычен расплатился с таксистом, попрощался с ним, огляделся. Прошёлся по улице, вдохнул чистого, холодноватого воздуха — стоило бы одеться потеплее, вот только на старой квартире почти ничего не осталось. Юно сделал всё, чтобы Сычену незачем было уходить. — Я бы на твоём месте никогда сюда не вернулся, — отвернувшись, признался телохранитель. Он вывел Сычена из квартиры, захлопнул дверь и вдруг взял его за руку. — Но я пойму, если однажды ты захочешь сбежать от меня. Только предупреди об этом заранее, ладно? Сычен закурил впервые с приезда в Корею. Он ни за что бы не смог сказать о том, что уйдёт. Юно всегда смотрел так, словно Сычен — последний, кто хоть как-то поддерживал в нём жизнь, заставлял дышать, куда-то двигаться. Это действовало, как снотворное, убаюкивало внимание подобно нежным объятиям матери (хоть Сычен и не помнил, что такое материнская ласка). Сычен терялся в бездне чарующих глаз. Он переступил порог места, вход куда любой другой человек забыл бы. Прошёл через зал, что понемногу начинал наполняться танцующими, не совсем трезвыми людьми. Запах казался знакомым, возвращал в ту ночь, когда Сычен, охваченный нервной дрожью, льнул к телохранителю и, словно мантру, повторял неслышно слова благодарности. Изменилось ли что-то или же теперь всё повторялось, Сычен не знал. Взор опять затуманился, он сморгнул слёзы, и в тот же момент бармен подвинул ему бокал. — У вас всё в порядке? — нерешительно спросил он, и Сычен кивнул, улыбнувшись. Алкоголь обжёг горло, он поморщился, о чём-то задумался, затянулся и потушил окурок о пепельницу. В голове шумели чужие голоса, они походили на рой разъярённых пчёл, сводили с ума. Как он посмел отвыкнуть от них? От этого шума, людей, которые хотят больше, чем он мог бы представить. Если бы хоть кто-то имел понятие, сколько противоречий было внутри Сычена, он бы лишился рассудка, затих, становясь ему подобным. Объединяющее их безмолвие смог бы разрушить только кто-то крайне смелый, кто никогда ни в чём не сомневался. Сычен вздрогнул, ощутив внезапный холод. Он был знаком ему, он преследовал его пару дней после того, как был впервые испытан. Этот же холод был в чужих глазах, в мягком голосе, ленивых движениях. — Как неожиданно и приятно видеть тебя здесь, — Ли Донхёк совсем близко. Сычен напрягся, но всё же сумел сделать вид, что рад столь неожиданной встрече. Он сел рядом, вдруг коснулся его щеки, заставив отпрянуть. — Почему ты так плохо выглядишь? Где твоя улыбка? — Люди не обязаны улыбаться вам, господин Ли, — отодвинувшись от него подальше, произнёс Сычен. — Ты так в этом уверен? — Уверен. Не стоит лезть к человеку и надеяться, что ему это понравится. — Неужели? — он задумался. Сычен не ответил. Он хотел скрыться где-нибудь, где его оставят в тишине, но Донхёк был настойчивее, сильнее. Он так напоминал Джемина, однако напускное дружелюбие и ровные, безэмоциональные интонации казались в разы опаснее. Они обволокли густым туманом. — Разве я отпускал тебя? — Донхёк резко взял его за локоть, когда он попытался уйти. Сычен застыл в ожидании. — Думаешь, я позволю кому-то так себя вести здесь? Думаешь, ты особенный? — Отпусти. Сычен терял терпение, его последние крупицы. Каждое слово было разрядом тока. Донхёк выглядел таким невинным, будто бы всё, что он делал, то, как давил и медленно уничтожал, было абсолютно нормальным. Сычен с этим чувством был хорошо знаком — его столько лет, не торопясь и смакуя каждый момент, убивали, затем оправдываясь. Господин Ли не оправдывался, когда сжимал его руку, гипнотизировал пустым взглядом, разрывал пакетик с парой таблеток, затем принимая их. — Нет, цыплёнок, — дурацкое прозвище резануло слух. Поздно было бежать. Поздно было вырываться. Его втянули в требовательный, пьяный поцелуй, заставили проглотить выпитый виски. Горло царапнуло ребро таблетки, Донхёк отстранился, затем небрежно вытирая с его острого подбородка и уголка губ стекающую каплю. Господин Ли погладил его по голове, чуть взъерошив волосы. Это было похоже на похвалу за покорность. — Ты кое-что должен мне, Дун Сычен, — Донхёк не повышал голос, только сильнее стискивал пальцы на его подбородке. — Лично тебе? Шутишь? — Сычен вырвался, покачнувшись, задел плечом какую-то девушку, сидевшую за барной стойкой. Она что-то недовольно сказала ему, но он не расслышал. — Я встречаю тебя второй раз в жизни. — А я тебя знаю с тех пор, как ты здесь появился. Он ненавидел это. Терпеть не мог то, какой неприглядной оказалась правда, что любой другой принял бы за неудачную шутку. Но Донхёк не врал. Неприкрыто издевался и чуть ли не смеялся в голос — да, но был абсолютно серьёзен. Это его территория. Место, где он устраивает тайные вечеринки для элит и просто для хорошо обеспеченных людей, откуда мало кто мог вернуться не униженным, не избитым, с абсолютно нормальным восприятием себя самого. Сычену нечасто приходилось участвовать в подобном, особенно последние годы. Но те три раза, когда госпожа Лу всё-таки пошла на поводу у влиятельных людей, обещавших плату в десять раз больше, всегда вызывали давно забытое отвращение к своему телу, собственному сердцебиению. После того, как множество рук касалось его, а на языке застывал тошнотворный привкус, он, покачиваясь и еле сдерживаясь, чтобы не потерять сознание, возвращался домой. Впервые, когда это случилось, его телефон оказался разряжен, а такси он вызывать не стал — попросишь об этом хорошего дядю с толстым кошельком, и придётся снова раздеваться перед ним. От тех, кто так же работал хостом, помощи ждать не приходилось, ведь зависть заглушала всякую солидарность. Он падал на кровать, не снимая одежды. Горло сдавливало рвотными позывами, а плакать уже давно не было сил. Это был день его девятнадцатилетия. Всё, чего хотелось — это снять с себя запачканную одежду, попасть под струи горячей воды, поесть и забыться долгим сном. На тумбочке лежал конверт с деньгами. Сычен тогда не сразу его заметил, но там была крупная сумма. Это был подарок от госпожи Лу, внутри также была записка, которую Сычен выкинул, не читая. Он мог рассказать её поздравления наизусть. «Я знаю тебя уже так давно. Ты прекрасный мальчик, и я сделаю всё, чтобы защитить тебя. С тех пор, как ты появился в клубе, всё поменялось, и, надеюсь, ты тоже это поймёшь и сможешь найти друзей. С днём рождения, Дун Сычен.» С каким бы удовольствием он тогда содрал с себя кожу. Почему никто не предупредил, что может быть настолько мерзко и больно? Почему люди так и не поняли, что он никогда не пытался оттолкнуть и оставался особняком только потому, что боялся быть отвергнутым? Уже не раз от него отворачивались, оставляли наедине со всеми испытаниями и не приходили даже тогда, когда отчётливо слышали крики, что доносились из приватных комнат. Никто не спасал его. Никому не хотелось водиться с красивым мальчиком, который переманивал большую часть клиентов. — Ты не можешь ничего знать, — ледяным тоном, после долгих раздумий ответил Сычен. — Хочешь, но не можешь. Поэтому оставь меня в покое. — Куда ты пойдёшь в таком состоянии? — Донхёк выгнул бровь, рассматривая его лицо. — Что сделаешь, кому что скажешь? Чон Юно нет рядом. — Он и не нужен мне. — Да? Поэтому он не с тобой? Ему не понравилось, что блядь вроде тебя ошивается возле него и его господина? Сычен не помнил себя, когда дал ему пощёчину. Когда прошёл сквозь толпу к выходу на ватных ногах и оказался на улице. Кто-то взял за локоть, повёл обратно, повалил на кресло в приватной зоне (по крайней мере, это место было на неё похоже). Сычен не сопротивлялся, было не до этого — он ни разу не принимал наркотики, в клубе это было строго под запретом. Даже что-то лёгкое госпожа Лу определяла как нечто, зависимость к чему нельзя будет контролировать. Она боялась этого, как огня. Он глубоко дышал, по телу тягучим мёдом разливалась слабость. Сквозь застилавшую глаза пелену Сычен увидел стоящего перед ним человека — совсем юного парня, одетого не очень скромно, с платиновым беспорядком на голове. В багровой полутьме он был демоном, практически безликим, но Сычен, опомнившись, признал в нём себя, свои черты. Осознание, что он смотрел на своё отражение, буквально сковало его. Незнакомец приблизился, дотронулся до его щеки, провёл пальцем по губам. Было приятно. Хотелось больше. Демон, будто чувствуя это, прекратил дразнить, потянул за руку, заставляя встать, взять весь контроль на себя, отринуть страх, потому что нетерпение было сильнее. Он оказался чуть ниже Сычена, смотреть ему в глаза и видеть плескавшиеся в них огоньки желания нравилось. Они стали ещё ярче, когда Сычен коротко поцеловал его, затем ожидая реакцию. Только после этого он понял, что за ними наблюдают. Это показалось чем-то неправильным, смущающим, но демон, прижавшись к Сычену всем телом, поспешил успокоить. — Не обращай внимания, — низковатый, обволакивающий полушёпот. Только из-за него уже хотелось сделать всё, о чём этот обольститель попросит. — За это нам хорошо заплатят… Ну же, поцелуй меня. Демон сказал, что всё в порядке. Демон влёк за собой и поддался, когда Сычен вновь коснулся его губ своими, положил ладони на тощие бёдра. Он позволил снять с себя толстовку, скользнуть пальцами под майку. Под их прикосновениями кожа покрывалась мурашками, Сычен простонал, когда незнакомец углубил поцелуй, стал жёстче и, оторвавшись от него, заставил снова сесть в кресло. Демон облизнулся, сел ему на колени. Он делал всё не спеша, наслаждаясь каждой секундой, вёл по шее длинным языком с двойным пирсингом, ёрзал на нём, извивался подобно змее из-за того, как Сычен ласкал выступавшие под сетчатым топом рёбра, и отвлёкся лишь однажды, чтобы получше рассмотреть его. Сычен не отвечал за себя, не задумывался, что творил, и что позволял делать с собой. Демон больше не говорил с ним, только его горячее дыхание опаляло губы. Лишь ненароком тихо произнесённая фраза позволила хоть чуть-чуть прийти в себя и заметить, что в комнате не только им одним хорошо. — Приди в себя, скоро всё закончится, — неотчётливо слышал он, потому не следовал чужому совету, прижимал демона к себе, вынуждал продолжать и заходить дальше. — Мы должны сбежать, пока Ли Донхёк не в зале. — Мне плевать, — требовательно ответил Сычен, плавясь под каждым его прикосновением. — Если хочешь меня, тебе лучше послушаться. Сычен нехотя отстранился от него, выпросил напоследок поцелуй, и в ту же минуту наблюдатель забился в оргазме. Демон фыркнул, медленно встал, утягивая обмякшего Сычена с собой, поднял его толстовку и, кинув гостю напоследок обольстительную, пошловатую улыбку, вышел на свет. Он повёл на выход, поймал такси, всё также держа за руку. Сычен назвал адрес, откинул голову на спинку сидения и сглотнул, когда пальцы демона сжали его бедро. Он повернулся к нему, рассмотрел гармоничный профиль получше — даже в полутьме красивый. Он казался совсем молодым, так откуда взялся в таком месте? Откуда в нём столько отчаяния, почему он готов идти на такие вещи… — Можно спросить? — несмело поинтересовался Сычен. — Лучше потом. Ты не в себе. — Когда? Его платиновые пряди падали на глаза, прикрывали пирсинг на брови, Сычен думал только о том, как зароется в них, вдохнёт сладковатый запах. Его демон пах так вкусно… Он приблизился к уху Сычена, явно поддразнивая, вновь обволок его цветочным дымом. — Когда мы разберёмся с тобой. Сычен, не выдержав такого издевательства и не особо заботясь о том, что может подумать таксист, взял демона за подбородок и вовлёк долгий, дурманящий поцелуй. Он сделал хуже, Сычен действительно терял терпение и поблагодарил всех богов, когда они наконец подъехали к его дому. Пусть ему позже объяснят, что Донхёк заставил принять его. Всё это будет потом, потому что рядом оказался тот, кто делал так приятно. Этот треклятый двойной пирсинг на языке, огоньки в покрасневших отчего-то глазах, нервные, нетерпеливые движения, тощие пальцы, что постоянно сжимали запястья Сычена. Он наткнулся на кого-то крайне опасного, ненормального. На того, кому вечно мало, кто вечно жаждал продолжения и играл, выскользал из рук, стоило только попросить что-то взамен. Он — сатир , распутный и ненасытный, прижимавший к стене с такой силой и яростью, словно неповиновение его чудовищной натуре грозило смертью. Сычену хотелось больше, и он получил всё. Его покинули последние силы, он упал на кровать, желая, чтобы его оставили в покое, дали забыться сном. Он закурил, глянул в окно — сквозь шторы пробивался свет утренних сумерек, небо было чистым, и только паутина тонких ветвей высокого дерева разрезала его на мелкие кусочки. Под боком устроился его демон. Он был так близко, его дыхание было невесомым, но ужасно частым. Сычен ощущал, как гулко билось его сердце. Вдруг ситцевую вуаль утренней тишины пронзило нежным, низким голосом. Демон напевал что-то, усыплял своего пленника. Он словно укрывал ватным одеялом, желая сладких снов. Сычен, потушив сигарету, устроился поудобнее, убрал со лба демона тонкие пряди. Тот уже задремал сам. Становилось хуже. Сычен не знал, почему именно, но обещал себе, что обязательно со всем разберётся. С господином Ли, наркотиками, что превратили его в одичавшее от инстинктов животное, с незнакомцем, чья жажда близости в какой-то момент показалась безумно занимательной. Его голос так напоминал о чём-то родном. Он обжигал, делал всё произошедшее ночью ужасно неправильным. Напев Чон Юно в тот вечер был таким же ласковым, таким же лёгким. И так же легко он решил ранить, уничтожить всё, чего Сычен так долго искал. Он закрыл глаза. Он старался выкинуть навязчивый образ из разума. Когда на часах было пять утра, он крепко уснул.