Илья в холодном поту просыпается. Шея мокрая вовсе, и ощущение конечностей, деревянных словно, Илью лишь отягощает. Он не умер во сне, не превратился в тварь, ничего из других отвратительных вариантов, и радости от этого никакой. Прямо сейчас можно лишь вариться в желании рыдать, но предательские дорожки слёз высохли давно, оставляя лишь стянутую кожу.
Корякову плевать, где находиться. Он сворачивается калачиком на заднем сидении, поворачивается, чуть удобнее укладываясь, и раздающееся копошение с его стороны, видимо, привлекает внимание Кашина.
– Как поспал? – руки на руле сжимает, до костяшек белеющих. Видно, что устал, и Илья может лишь колени к себе ближе подтянуть, так как чувствует себя по-глупому виноватым.
– Плохо, как всегда. – Коряков не видит смысла в пустом вранье. Раньше он мог рассказать всё о своём самочувствии Денису и Ксюше, а теперь они где? От мысли этой сердце сдавливает, и Илья странную дрожь в теле подавить не может. Стон, что изо рта вырывается, – рёв отчаяния, но Коряков его подавляет, рот ладонью прикрывая. Трясётся весь, на грани чего-то хуёвого, но глаза всё ещё сухие.
– Эй. – Данила машину останавливает. Через сидение тянется, чтобы посмотреть на компаньона нынешнего, и неясно, что им движет: взволнованность, либо простое опасение.
– Это не ебаные признаки заражения, сразу иди нахуй, если хочешь меня обвинить в превращении в монстра. – хрипит задушенно, злобно вовсе, и ошалелый взгляд – всё, что есть у него в арсенале. Душа его, кажется, обеднела окончательно. Нет больше нихуя, кроме слепого ужаса и скребущегося отчаяния вперемешку со злостью. – Сука, молчи. Просто молчи, блядь.
Кашин на оскорбления никак не реагирует. Обратно садится, осанку ровняя. Лишь щёку изнутри грызёт, подавляя порыв сорваться на парня. Тот и так натерпелся, понятное дело, что в башке его – хуйня сплошная, несвязанная и гнилая.
– Если совсем плохо будет, то окно открой, либо скажи мне, я авто стопну, чтобы ты воздухом подышал. – Даня педаль газа в пол вдавливает. Давно мечтал в гонках участвовать, но никогда возможности не было: городские дороги для этого не подходят, да и незаконно это всё. А сейчас всюду – пустота, и на законы все срали, а Данила и подавно.
Илья даже короткое "да" из себя не может выдавить. Он будто сразу потерял все способности, столь базовые и привычные, и теперь лишь марионеткой был. Потяни за ниточки – рука дёрнется, за другие – нога. И кукловод – мразь, насмехающаяся над людьми бедными. Именно он затеял катастрофу, он убил всё и всех, он Илью лицом в грязь ткнул носом, и до сих пор держит, не отпуская. Коряков уже дышать не может, но слабые руки его, по бокам от тела поставленные, не помогают подняться. И ничего, кроме как лежать и ждать смерти, не остаётся.
Кашин к игнорированию привык: Руслан раньше любил в себя уходить, не отвечая на вопросы важные, и приходилось его расталкивать и в плечо тыкать, чтобы ответил. Сейчас же даже ткнуть Илью страшно: непонятно, как отреагирует, может его удар какой-нибудь схватит, и виноват Даня будет. Боже упаси, он не хочет прослыть убийцей немощных.
– Не помри на сидении. Машина хорошая, тут трупов не нужно.
– Конечно, хорошая. – шепчет тихо, либо из-за связок сдохших, либо по другой причине. Даня вдаваться не хочет, прислушивается только, чтобы ничего не пропустить. – Не просто так выбрал, в наследство оставили.
– Отец, что-ли? – Кашин об отце своём только хуйню сказать может, мужик премерзкий был, так что надежда на то, что хоть у кого-то ситуация иная, довольно странная.
– Не ебу, где щас отец. И про мать ничего не знаю. – видимо, с этим смирился. Говорит легче, чем о других смертях, так что надежда на минимальный рассудок, оставшийся в голове чужой, присутствует.
– И чьё тогда добро спиздил?
"Спиздил", скажет ещё. Будто в этом мире осталось хоть что-то
не спизженное.
– Друг передарил. Вот он уже спиздил, признаюсь. – Илья смеётся нервно, но затыкается быстро, взгляд устремляя на рюкзаки, что на переднем сидении валяются. У него в портфеле есть патроны, и мысль эта столь же манящая, сколько пугающая. Он пробовал один раз, так почему бы не попробовать второй?
Коряков садится нормально, из стороны в сторону шатаясь. В сторону водилы поглядывает, момент выжидая, и, когда точно уверен в правильности, руку тянет к рюкзаку своему.
– Стоять. – татуированная рука запястье худощавое перехватывает, и сила, с которой его сжимают, на убийственную тянет. Кость не ломается, что удивительно, но Илье действительно больно, из-за чего он шипит громко, дёргая руку на себя. Даня не отпускает нихуя, не даёт пошевелиться даже. – Я сказал, что не на этом сидении. Не в ближайшее время.
Никогда, сука. – слова чеканит с явным раздражением в голосе. И похуй уже, что парень натерпелся, Кашин не терпит тряпок, что счёты с жизнью свести хотят.
– Откуда ты знаешь, за чем я тянусь? Может, просто за вещами. – Илья пытается отвести подозрения от себя, но, видимо из-за ранней стадии безумия, что от него так и сквозит, поверить его словам сможет лишь такой же безумный.
– По тебе видно, блять. Вещи твои – ебаное наполнение для магазина пистолета. Я знаю, что внутри лежит, так что не пытайся наебать меня, я такое не люблю, больше скажу: ненавижу такое. И не люблю я проблемы, которые на меня наваливаются из-за других. Так что имей совесть, не приноси лишних. – сквозь зубы проговаривает, полный раздражения.
– Ты сам предложил идти с тобой, так хули заднюю даёшь? Не хочешь проблем – вышвырни меня из ебаной машины и езжай сам, лицемер ебучий.
– Мне жаль тебя, упиздок. Я мало кого жалею, так что имей совесть и закрой пасть свою. Любая попытка самовыпила – неуважение к твоим сдохшим друзьям.
– Заткнись нахуй. Какое нахуй "сдохшим", ты совсем стыд потерял, мразь рыжая? – Илья в глаза чужие смотрит. Уверен, что сейчас на злобного пса похож, что слюной плюётся, лишь бы защитить своё. – Тебя не должно ебать.
– А меня ебёт, прикинь? Ты теперь хуй отделаешься от меня, а если захочешь – помрёшь в ближайшей канаве.
– Напугал, блять. Чё тебе от меня надо хоть, раз решился схватиться? Утопленники и спасателей за собой тянут, в курсе? – руку вновь на себя дёргает, лишь усугубляя положение своё.
– Нихуя ты не утопающий. Ещё раз говорю: твои друзья за тебя померли, ты не имеешь права хотеть сдохнуть. Даже если хуёво, то не смей пытаться ухудшить всё. – Кашин взгляд переводит то на дорогу, то вновь на Илью. Глаза его, в темноте салона светящиеся будто, притягивают и отталкивают одновременно.
– Ты шиз ебаный. Если не знаешь о том, насколько они мне дороги были, то закройся нахуй. Это не просто
друзья, сука.
Данила запястье отпускает, позволяя отодвинуться. Выражение лица его – постная дрянь, никаких эмоций, даже малейших, заметить нельзя, и от этого мерзко становится.
Коряков сразу же руку к себе прижимает, образующуюся гематому осматривая: фиолетовые следы, от пальцев оставшиеся, выглядят слишком ярко на фоне бледной кожи. Вцепился, сучий сын, неплохо так.
– Даже если так, то что? Да, я ущербный, да, я не принимаю взаимоотношения крепче приятельских, но что тебе жить мешает? Их жизнь – не твоя. И окончание тоже не твоё, запомни.
Не его окончание, блять. А дыра, в груди образовавшаяся, жить только помогает, конечно. Кашин, походу, вовсе далёк от всего людского. Не мог
настолько сильно измениться за несколько месяцев апокалипсиса, в этом Илья не уверен, конечно, но предположение озвучить мог бы. Так что это – изначальное его.
– Я не могу жить, зная, что у меня никого не осталось.
– Слабак. – максимально отстранённо. Илья от смеха прыскает, глаз дёргающийся игнорируя. Сука, он попал в неправильную комедию , где все действия перевернулись ко всем чертям.
– Да. Проблемы? Хотя бы не камень, которому человеческое сострадание чуждо.
– Куча. Не хочу показаться конченым, что в судьбу и всякую дребедень верит, но ебаный в рот, Илюх. Тебя, сучару, укусили. А ты, блять, на ногах стоишь, думаешь здраво почти, а никаких намёков на заражение и в помине нет. Это ли не судьба нахуй? И мне не чуждо сострадание, как может показаться на первый взгляд.
Ебал он такую судьбу в рот и в жопу.
– И зачем мне это? – последнюю фразу никак не комментирует: пиздёж так и чувствуется, и говорить что-то против него – глупость.
– Понятия не имею. – Кашин с дороги сворачивает, оставляя машину посреди пустоши. Вокруг – снег, ничего более нет, и Илья осматривается боязливо, не понимая, где они. Решение застрять в сугробе, увы, между ними не обговаривалось ранее, так что Коряков возникает:
– Мы не потеряемся? Тут нет нихуя.
– Мы на север едем, пока что теряться не будем. Я не могу уже вести, заебался. А ты не умеешь нихуя, так что я посплю час-два, а потом опять баранку крутить.
Данила ключи не вынимает, чтобы машина не заморозилась. Джип, живой и работающий, – спасение буквально, ведь всё ещё не разъёбанный обогрев – то, за что можно отдать всё сразу.
– Я разбужу.
– Сам вырубишься. – руки на груди скрещивает, дополнительно согревая себя. Куртку свою скинул давно, чтобы не спариться, и Илья, ещё несколько часов тому назад, последовал его примеру.
– Не могу уже. Хочешь на заднее? А я там посижу. – предлагает что-то, чтобы перестать обузой быть. И похуй, что недавний конфликт ещё не закончен.
– Не, я и сидя поспать могу, придрочился уже. Не люблю заднее.
В любом случае, если и ложился туда, то только тогда, когда Тушенцов за рулём был. О Руслане вообще вспоминать не хочется: Данила странную тяжесть в груди ощущает, и чувство это ненужное, такое, которое забыть надо сразу. С глаз долой, из сердца вон, как говорится. Кашин в сторону окна поворачивается, голову на плечо укладывая. Шмыганье чужое, на весь салон раздающееся, легко проигнорировать, так что вырубиться – дело нескольких секунд. Данила сам не заметил того, насколько всё же устал, и всего капля сна, наконец полученная, была необходимостью, которую он долгое время проёбывал.
Илья затыкается. Двигается на сидении так, чтобы был обзор на Кашина, и даже пошевелиться лишний раз не пытается. В машине тепло очень, но Коряков лютый холод ощущает. Из-за этого куртку на плечи накидывает, обнимая себя по бокам.
Иногда он забывает, что ебучие семнадцать лет, – его возраст. Ему бы сейчас в школе сидеть, да грызть гранит науки: к экзаменам готовиться, с репетиторами мучаться, заниматься другими базовыми вещами, что помогли бы знания в голову вбить.
Хочется обратно в школу. Обратно к шумным одноклассникам, что кричат не из-за боли и страха, обратно к взрослым, которые учат не тому, как оружием пользоваться, а тому, как находить корни уравнений.
Это всё далёкое теперь, и от осознания этого Илье ни капли не лучше.
Невозможно не думать. Голова Корякова – шар для боулинга, такая же тяжёлая, и если бы кто-то отрубил её и сбил ею кегли, то Илья бы ничего не сказал: не смог бы.
Он к окну поворачивается, раздражая глаза чистой белизной. Снег, не протоптанный и не проезженный, светился, переливаясь, и смотреть на него в ином случае было бы даже приятно. Но именно сейчас столь простое явление, как снегопад, лишь приносило лишние жертвы.
***
– Ебаный в рот. – Данила снег от колёс убирает, чтобы машина смогла на хоть какую-то дорогу выехать. За тот час, когда он спал, всё завалило к чертям собачьим, и попытка расчистить путь – никакущая.
– Тебе помочь? – Илья из окна высовывается, морща нос от падающих снежинок. Трясётся весь, так ещё и предлагает помощь, ну придурок.
– Сиди давай, дурень. – ботинком пинает колесо машины, сбивая с крыши автомобиля часть снега, что там накопилась. – Сука. Ладно, щас попробуем выехать.
Кашин ладони трёт, когда в машину залезает. Ботинками об ступень стучит, стряхивая с подошв грязь и снег.
– Куда мы едем в итоге? – Коряков окно закрывает, дёргаясь от дрожи, что по телу пробегает.
– Точно знаю, что в той стороне, куда мы едем, есть убежище. Не обычное, как твоё, а в разы лучше. Там у меня знакомые есть. Знакомый, если быть точнее. – Данила ключ проворачивает, заводя машину. От тёплого воздуха, что от печки валить начинает, передёргивается весь, успевший замёрзнуть за короткое нахождение на улице.
– Что за знакомый?
– Колян, как человек охуеннейший, вы сразу сдружитесь. – молчит, но всего мгновение. – Покажи укус, кстати. – Даня назад поворачивается, слишком интересующийся.
Илья куртку стягивает, чтобы удобнее было одежду остальную закатать. Протягивает руку, ту самую, на которой красуется укус вместе с синяком, что Кашин поставил.
Данила пальцами по шраму проходится, чуть царапает кожу ногтями, но Коряков не пытается отодвинуться. Впитывает касания чужие, не чувствуя ничего.
– Тебе бы татушку сюда, чтобы скрыть хуйню эту.
– Да, конечно, щас же пойду тату-мастера искать, обычное время ведь, нихуя не происходит.
Данила усмехается тихо, убирая ладони от Ильи. В сидение вжимается спиной, давая себе ещё каплю отдыха перед тем, как вновь будет рулить пару часов без остановки.
– Коле мы можем рассказать, в любом случае. Он поймёт. Но придётся прятать шрам, чтобы не было лишних вопросов.
– Мне всё ещё кажется, что ты слишком быстро поверил в мою историю. – Коряков одежду поправляет, укус скрывая. Нужно заклеить пластырем, либо другим способом прятать, но не всегда будет возможность носить вещи с длинным рукавом, Илья в этом уверен.
– Ты не выглядишь тем, кому хотелось бы напиздеть. Да и какая тебе выгода с этого? Никакой, вот именно.
– Действительно. Сам бы хотел, чтобы это пиздёж был. И вообще вся эта хрень с апокалипсисом чтобы выдуманная была.
– Поздно уже надеяться на такое. – ладони на руль кладёт, наконец отогрев пальцы. – Часа два ехать ещё, скорее всего. Можешь опять вздремнуть, всё равно делать нечего.
А Коряков особо и не возникает.
***
– Ты уверен, что это бункер? – Илья от удивления рот открывает. Зевает тут же, только ото сна отошедший, и Данила, с сидения рюкзаки хватая, смеяться начинает.
– Уверен, блять. Чуваки реально постарались, раз чуть ли не поселение забабахали посреди леса.
Коряков осматривает забор высокий, за которым виднеются дома небольшие. Видимо, раньше тут деревушка была, и уже её люди переделали под укрытие.
– Довольно далеко от города, как продукты добывать вообще?
– Обычно. Тут так же людей на группы разбивают, некоторые занимаются охотой, а другие в город выбираются. Всё продумано, Илюх.
– И кто за главного? Не слишком тяжело ли это всё? Людей куча, и уследить за всеми нихуя не просто.
– Коле всё просто. – Данила лыбится широко. Видимо, с главным у них хорошие отношения, и Илья даже начинает переживать, что нихуя не впишется в местную тусовку. – Пошли. – на протоптанную дорожку ступает, и Корякову приходится быстрее ногами перебирать, чтобы поспевать за ним.
Хоть бы дал один рюкзак тащить, так нет, все сразу спиздил. Илья рядом идёт, и отсутствие снежных залежей, через которые надо пробираться хуй пойми как, хоть каплю радует.
– Не светись, помнишь? – напоминает, словно беспокоясь, так что Илья возникать не пытается. Кивает лишь быстро, переключаясь на разглядывание ворот основных. Но Кашин, явно знающий чёрные ходы, от них отходит, топая в обход.
– Не хочу перед всеми сразу светиться. Второй вход совсем рядом с домом, где Коля и приближённые живут, так что щас с ними переговорим, а уже потом, если ты имеешь желание, познакомишься с другими.
– Не имею.
– Зато честно.
Коряков снег топчет, на месте одном стоя. Ждёт, пока Данила в звонок позвонит, и такие вот технологии в бункере – какой-то иной уровень.
–
Пароль?
–
Рыжий.
– Серьёзно? – Коряков на Кашина смотрит глупо, словно тот сейчас анекдот произнёс, а не что-то иное.
Данила ржёт громко, когда дверь открывается. Илье кивает, чтобы за ним следовал.
– Да, тут для каждого чё-то типо кодового слова. Над моим им лень было думать.
– Я вижу.
Даня рядом с домом останавливается, занося руку для стука.
– Бля. – ладонь к лицу прижимает, не желающий плохие вести приносить. Он не видел Руслана больше недели, а Коля, скорее всего, ещё дольше. И говорить ему про то, что с Тушенцовым, скорее всего, что-то случилось, вообще не хочется. Дане всё же не похуй, хотя он пытается доказать самому себе обратное.
– Что такое? – Илья рядом встаёт, дверь входную сверля взглядом.
– Не знаю, помнишь ли ты вообще нашу встречу первую, но если всё же запомнил, то должен знать, что нас тогда двое было. Я и Руслан.
– Ну? – Коряков в памяти копается, стараясь выцепить необходимое воспоминание. Кивает, когда за нужное цепляется, и дальше слушает Кашина.
– Так вот, Рус с Колей в крайне.. Специфических отношениях.
– Враждуют?
– Наоборот. Встречаются. Встречались, по крайней мере. Я реально не ебу, как Колян отреагирует на новости.
Илья страдальческое лицо корчит. Понимает, каково это, и от этого ни капли не лучше. Ни ему, ни другим.
И вообще похуй, что два парня, его ебать не должно.
– Лучше вовремя узнать, чем вообще не быть в курсе.
– Действительно.
Данила всё же стучит. И дверь, чуть ли не с петель слетающая, почти по рожам им ударяет. Коряков отшатывается, напуганный, и видит, как на Кашина парень вешается, обнимая.
– Ебать тебя в жопу, блять, Кашин! – радостный очень. Лыбится во весь рот, хлопая Даню по спине. – Нахуй припёр, одинокая пташка? – отходит чуть, в проёме дверном останавливаясь.
– Почему одинокая сразу?
Парень бросает взгляд на Илью, после чего вновь на Кашина внимание переключает.
– Опять у кого-то компаньона спиздил?
– Нихуя подобного. И почему "опять"?
– Ну а с кем, блять, Рус таскается вместо того, чтобы со мной сидеть?
Улыбка Данилы блекнет резко, и Коряков чувствует себя паршиво, хотя людей этих вовсе не знает. По себе судит, и потеря любимых – самое худшее, что можно пережить.
– Насчёт Руслана..
– Что там со мной? – голос, что из дома доносится, заставляет двоих повернуться туда. Парень, что за бок держится, на стену наваливается, видимо слишком заёбанный. Илья видит бинт кровавый, что поверх футболки завязали, и вопросов, блять, больше нужного.
– Ты вообще охуел, мразь живучая? Я думал, что ты сдох. – лицо Данино – отдельная картина, которую можно к искусству приписать. Потому что крайнее удивление, вяжущееся с чем-то ещё, выглядит слишком комично.
«Руслан» , если Коряков правильно понимает, ржёт хрипло, но тут же кривится от боли. Ладонью машет, забивая на всех присутствующих, и внутрь дома уходит, ничего не произнося.
– Какого хуя, Коль?
– Он припёрся хуй пойми как, так что теперь тут откисает. Искать тебя я запретил, потому что не хочу его потом терять со всех радаров. Не злись, но мне куда важнее, чтобы он был в порядке.
Данила брови поднимает в удивлении. Готов смеяться нервно, но прокашливается, пытаясь держать себя в руках.
– Два пидораса.
Коля плечами пожимает. Внутрь дома уходит, оставляя гостей на пороге, и Илья с Даней переглядывается, задавая немой вопрос.
– Сам не ебу.
– Вот и поговорили.
Коряков осторожно в дом ступает. У порога останавливается, наблюдая за тем, как Кашин дверь прикрывает. Они стоят долго, не пытаясь податься куда-то, и голос, Колин вроде, доносящийся из одной из комнат, хоть к каким-то действиям подгоняет.
– Сюда идите, чё вы там как примёрзшие? – дряное эхо по ушам бьёт. Илья всё ещё пялится на Даню: ждёт, пока тот что-то сделает, чтобы уже самому за ним повторить.
– Я их ненавижу, блять. – Данила портфели в коридоре бросает, чтобы не таскаться с ними. Скидывает ботинки, оставляя мокрые следы прямо на ковре, что у двери лежит.
– Шустрее давай.
Коряков носом шмыгает, когда обувь снимает. Ставит их осторожно, одновременно с этим стаскивая куртку.
– Тут странно.
– Не странно. Многое отличается от вашего бункера, к примеру, но тут в разы лучше, я тебе об этом уже говорил.
Илья хочет в это верить. Но его "лучше" было бы рядом с Денисом, Ксюшей и Юркой, к которому он успел привязаться, хотя пытался не делать этого.
– Хорошо.
***
– На. – Данила на постель кидает что-то. Усаживается на табуретку шатающуюся, смотря на Руслана.
– Спасиб. – Тушенцов брелок в руке сжимает, пряча его от Коли. Но не получается: Ромадов безделушку замечает, и глаза его расширяются, когда он понимает, что это.
– Ты серьёзно сохранил? Почему не показывал?
– Он на рюкзаке его висит постоянно, ты чем смотришь вообще? – Даня фыркает недовольно, не имея особого желания вдаваться в отношения друзей. Сука, да ему уже плохо от нежности, что в комнате витает. – Можно на кухне покопаться?
– Да, конечно. Уже отвык от того, что этот бункер – второй дом? – Коля взгляда от Руслана не отводит даже, хотя обращается к совсем другим людям.
Кашин вздыхает тяжело, с места своего вставая, и Илью за руку тянет, чтобы с собой утащить.
– Я не хочу есть. – Коряков только тошноту непонятную ощущает. Если и попытается впихнуть в себя хоть каплю еды, то всё наружу выйдет, и столь жестоко переводить продукты не хочется.
– Нужно.
– Нет.
– Блять, не спорь, я тебе добра желаю. Пока что.
Илья усмехается горько. "Пока что" – намёк на то, что доверие к нему нулевое почти. Всё ещё есть возможность, что какого-то хуя задерживающаяся мутация проявится, из-за чего плохо будет всем. Коряков не обижен на это.
– Можешь не пытаться. Не знаю, зачем ты меня с собой взял.
– Я уже объяснялся.
– Хуёвая причина.
Данила его на кухню приводит. Усаживает на стул, а сам чайник ставит, параллельно с этим по полкам рыская. Кидает какой-то батончик в руки Илье, внимательно смотря за тем, чтобы тот его не отложил.
– Ешь. Хотя бы это.
И Коряков, вместо глупых споров, ест. Старательно пережёвывает пищу, сглатывая, и рвота, что так и норовила наружу выйти, вроде успокаивается. Его тошнило от голода, блять.
– Спасибо.
