Сквозь кровь прожить

      Метла оказалась в меру послушная и несносно медленная. Впервые в жизни я долетался до тошноты, по ощущениям оставалось еще два выверта желудка до финала. Если поднимался высоко, метла начинала проваливаться в воздушные ямы, и вдруг вовсе остановилась. Я попытался направить ее вперед, она упрямо загудела. Краем глаза я заметил синеватый отсвет, мерещится? Нет. Говорят о барьере… я не мог даже дотронуться до него, как никогда плотен воздух. Обхватил метлу руками и ногами, иначе бы свалился – такое научаешься чувствовать заблаговременно. Она повела меня влево и по дуге, лишь бы не развернулась, лишь бы барьер был большим Blase, а не россыпью дождевых капель.       Закат все равно что раздавленный сицилийский апельсин. Прояснилось, и мне пришлось приземлиться. Земля теплая, а я в температуру дождевой тучи. Первая звезда в лазурном окошке, обрамленном драным тюлем облаков. Бездомные романтики поневоле. Я перевернулся на живот и уткнулся носом в траву. За день через полстраны… когда-то я хотел так полетать. Что, что теперь? Известно. Добраться до Тео – а дальше… узнать, наверное, что случилось, случается и случится. Я опасался лететь дальше и выбрал пробираться через лес, затеряться среди деревьев.       Я хорошо знал эти места с высоты, каждую земную складку и речную жилку. Где-то должна быть тропа, которая выведет меня прямо к воротам. Ходу всего ничего, так я думал, но уже стемнело, стесненный ранее мрак распустил щупальца и хватал меня за щиколотки, я все чаще спотыкался и продвигался, отталкиваясь от деревьев, а они уворачивались и отскакивали в ответ. Когда вывалился на берег узкой, но глубокой (когда-то проверено) реки, то хотел расцеловать каждый листик прибрежного куста, который только что проклинал за хлесткие руки. Перелетел на другой берег и похвалил себя за то, что тысячу раз не бросил метлу. Бегом добрался до ворот, пароль! Какой пароль… ворота передо мной открылись. Даже если это ловушка (нет ничего более предсказуемого, что я направлюсь к нему), даже если меня схватят тут же…       Я подлетел к распахнутому окну и ступил на широкий подоконник, весь мир за пределами этой комнаты схлопнулся, как китайский фонарик под ногой ребенка (какого – не уточняю, его больше нет). Тео, согнувшись, сидел за столом и глядел на меня из темноты так, будто я с того света вернулся. Грохнулся стул, руки сомкнулись под моими коленками. Меня стащили вниз, вниз, я зацепился за раму, чтобы не кувыркнуться в ночь, и никогда, никогда меня так крепко не обнимали, и я, наконец, задрожал, и лишь потому, что теперь и Тео другой. Только теперь я почувствовал, что пахну как половая тряпка, которой вытерли кровь после непредумышленного убийства. Нет, уверен, что она бы имела тот же запах, что и я. Рискуя свалиться, я оттолкнул его, пока он не добрался чрезвычайно внимательными и любознательными пальцами до жесткого, инкрустированного моим металлом, хлопка и пока я не успел восстановить, почему и когда вдруг тело дало течь. Есть ли предельный размер раны, через которую утечет душа?       Тео растерянно уставился на порозовевшие пальцы. Меня за шкирку в комнату, а окна закрыть, задернуть шторы, и мира точно больше нет, не было, не будет. Он кинулся к шкафу, попадали флаконы с зельями, меня всего передернуло, еще раз, еще раз.       – Тео, со мной все нормально.       О, совсем не тот голос, которым врут. Наждачно шершавый и низкий от трапезы ветром.       – Ты ранен.       – Я не ранен.       – Сильно или нет?       – Нет. Ерунда. – Пустяк, почти шутка. – Хватит, не стучи! Тео!       Зажглась свеча на столе. Тео закатал рукава ночной рубахи (голубая в белый зигзаг, пуговицы млечного цвета, болтаются две длинные ленты аскота), поставил на стол бадьян, подошел ко мне, нырнул ладонями под мантию, провел по плечам. Мантия свалилась на пол, и я уперся, когда он хотел меня развернуть.       – Сядь.       – Не надо.       Он поднял стул (и как ты собираешься помогать мне, когда так дрожат руки? спорить с ним еще более бесплодно, чем с…) и усадил меня силой (сил у него мало, а я без сил вовсе, потому успешно). Обогнул меня и потянул за воротник. Намертво приросло. Я привалился плечом к спинке. Он больше не падает в обмороки от одного только вида крови, теперь он кромсает рубашку призрачными ножницами и тянет за лоскут, и лишь бы вместе с ним не выдернул и все мое... Такой пустяк и все еще так удивительно больно. Должна была начаться война, чтобы он ладонью уперся в мою голую и холодную спину. Я гонял всякие разные мысли, некие пассаты, проверяя на прочность те заборы, что раньше казались такими высокими, что и подойти к ним страшно, а теперь шатались, стоит на них чуть-чуть подуть – не устойчивее того огонька на краю зрения, яркое, с истинно синим кантиком в корне. Тем не менее я сидел смирно, все еще по привычке послушный.       – Тебя кто-нибудь видел? – бадьян брал в уплату скорого заживления такую боль, что не будь у бровей естественных подвязок, они бы доползли до самого затылка. – Пит?       – Не знаю. Не помню.       Ведь где-то я оставил и чеки, и промочил ноги до того, как очнулся. Жаль, что память не музыкальная шкатулка, у которой есть замечательное свойство – добыть мелодию можно только крутя ручку в определенном направлении (по часовой или против?). А эта дура-память играет даже без моего участия, и вот снова и влажная душная ночь, и наблюдение за мамой из-за решетки перил, и живая вода на кухне, и мутный сон, в котором, конечно, не было ни единой подсказки о том, что вот-вот произойдет. Как бы она звучала? Проснись и хватай все, что можешь унести, умещай весь дом, всех в сумку с пространственным расширением, только вспомни, куда ты ее кинул, тебе же не раз говорили держать вещи в порядке!       – Возьми, – тихо сказал Тео и положил мне на коленки новую, аккуратно сложенную темно-синюю, как шпинель, рубаху. Возьми, что осталось. – Пит…       Я сплю? Скажешь, что нет, но так бы ответил любой мне снящийся. На ощупь ткань предательски материальная, кто меня отругает за такую тавтологию мысли? А отличу только когда проснусь. Кажется, я все это только подумал.       Нет, точно не сон. Я бы мог утащить в прошлое новое знание и все переиграть, хотя бы попытаться, но как никогда была неповоротлива заводная головка и часовые стрелки. Срочно, Achtung! Он сейчас начнет говорить, я должен успеть… думай своей головой, Питер. Где мама? Папа, верно, что-то узнал. Из Министерства сообщили. Иначе почему он из банка вернулся домой? Ее не за что казнить на месте! Тео, только молчи и дальше, я сейчас, сейчас все сам объясню, только состыкую… столько времени летел, что-то ведь должно было уложиться в стройную теорию!       – Мама… маму взяли в плен. Она где-то в Министерстве. На десятом этаже, где политзаключенные. Даже если на одиннадцатом – я смогу туда пробраться. Я ведь там был. Несколько лет назад, но я все помню. Коридоры там путанные, можно за кем-нибудь проследить. А если ее найду, то мы выберемся. Она очень сильная волшебница, ты сам знаешь. Просто у нее отобрали палочку.       – Я располагаю совсем другой ин…       – Ты не можешь знать, тебя там не было.       – Мой отец…       – Твой отец мог ошибиться. Они все ошибаются, они все путают. Ты же знаешь, все эти бумажки, и слухи, и имена. Они всегда все путают.       Стук невысоких каблуков по паркету. И тихий уставший вздох, который она себе позволила, потому что не видела меня, стоящего на лестнице. В детстве я перевешивался через перила, чтобы посмотреть на макушку папы и мамы, на то, как смешно двигаются руки и ноги прямо от их головы. Такие нелепые мои серьезные родители.       – А папа, наверное, просто не хотел брать меня с собой. Недавний школьник под ногами только мешается. Он записку отправил, я видел, я сам дал ему перо и чернила! С кем-то договорился ее вытащить, у него предостаточно влиятельных знакомых, его постоянно прикрывали. Да, слушай, – я развернулся к нему, уставился на подвернутые рукава рубахи, посмотрю в глаза – столкнусь… – у них были размолвки, я об этом никогда не говорил, но… он и за мной вернулся. В критические моменты ведь… – лучше бы я остановился чуть раньше, на маме, – … прошлые ссоры становятся не так уж и важны. И деньги он искал, чтобы дать кому-нибудь на руки.       Я же был в Лондоне! Стоило сразу спуститься в Министерство, ведь произошла какая-то ошибка. Меня-то точно не за что ни арестовывать, ни тем более убивать! Поддался дома панике. Сами вынудили задерживать нас силой. Вскрылись махинации на бирже? Дурацкая рубашка, дал ее вывернутой, все швы наружу, вот почему застегнуть не могу…       – Отец сообщил мне утром, что Диану Бекер…       – Утром?! Папа днем домой вернулся, он уж точно бы узнал вперед твоего. Задержали, кто-то один сказал, подхватили, а это только слух. В любом случае… – Я шагнул к окну, скинул неправильно надетую рубашку, Тео поймал меня за воротник, болтающийся у пояса.       – И куда ты в ночь полетишь?       – Там всегда есть дежурный, тебе ли не знать. У тебя есть камин! Не полечу, а…       – Ты сам знаешь, я бы не стал говорить, – он шагнул ко мне и схватил за плечи, глаза вровень моим, страшно ясные и напуганные, – подобное, понимаешь? Не будучи уверенным!       – Чем твоя уверенность лучше моей?       Теперь мне стало ясно. Тогда ужас спутал все мои мысли, поэтому я, как привык, прилетел к нему. Еще и эта пустяковая рана казалась непременно смертельной, но теперь-то я знаю, что и это от потрясения. Все поправимо, вытащу их как-нибудь… если отец с кем-то связался, то его записку уже давно доставили.       – Тогда бы вы перенеслись вместе.       – Нет! – я все-таки оттолкнул его. – Он перенесся в другое место. Там было столько летучего пороха. Ему точно хватило, просто мы не встретились. Он пошел за мамой, иначе не может быть. Может, даже вытащил ее оттуда.       – Откуда – оттуда?       – Неважно. Он знает, откуда. Даже если его тоже схватили, то я, я остался! Он, наверное, написал Лиделлу. Тот подключит остальных. У мамы есть запасной план, пакеты документов и все такое. У папы тоже! Их все знают, в Министерстве даже сейчас не допустили бы такого произвола.       Я глупо убегал от Тео в его же комнате, ходил от шкафа к столу, к шторам, к кровати. Рассуждая на ходу, косился на него, лишь бы не сцапал. Даже рубашку смог правильно надеть, застегнул, нигде не промахнулся. Тео задерживался у двери и у окна, думал, я не замечу, что сторожит меня. На выход только через него. Я боялся, что он снова заговорит о своем «знании» и боялся, что не скажет ничего. Я швырял карты-аргументы, вот, пожалуйста, четыре шестерки, да, одна даже козырная. Извольте крыть. Он пока только смотрит, свои карты знает, испытывает мою уверенность в стрит-флеше. Я как никогда почувствовал, почему Люц выходил из себя рядом с ним – ответь же, переубеди, если я неправ! Нет, Тео предоставлял бреду накопиться, оставлял с ним наедине, вынуждал спорить с самим собой.       Точно бы не допустили? Сам ведь знаешь, читал в газетах, скольких арестовали и убили без суда и следствия, «на месте», «при сопротивлении воле закона». Если бы папа с кем-то связался, меня бы искали, ждали ли у Тео, где же еще?       – Он просто не знает, куда я перенесся. Я и сам совсем не помню, очнулся в лавке травника. Был где-то еще, кажется. Запутал следы? Не помню… – я придержал челюсть, мелко застучали зубы, как если выйти в стылое осеннее утро в летних шортах.       – Он бы догадался, что ты придешь ко мне.       – Или бы подумал, что я не такой дурак, чтобы так рисковать и подставлять тебя. Нужно подождать, затаиться и…       – Тебе нельзя здесь оставаться. Ни у меня, ни в Англии. Если все так, как ты говоришь, то лучше всего дождаться официальных заявлений там, где тебя не достанут. Из камеры или с того света ты никому не поможешь.       – А если нужно будет дать показания? Если я сбегу, то назад дороги не будет. Это означает, что была причина бежать.       Мне все труднее было подбирать контраргументы, перед глазами плыло, комната накренялась, и я лишь самовнушал, что твердо стоял на ногах. Я должен был почувствовать, что с ними что-то произошло! А не тихо-мирно спать до обеда, например.       – Причина бежать – тебя объявят в розыск и быстро найдут, пройдя рейдом по всем знакомым. Сюда приходили вечером. Один из был знакомым отца, Долохов, и он подтвердил, что миссис…       – Ты сам в это веришь? – я уперся в угол комода, чтобы удержать комнату от тихого, но заметного глаза вращению, всем стоять на месте!       – Я бы хотел не верить.       Он снова попытался поймать меня, и я пожертвовал установившейся неподвижностью мебели в пользу свободы своего передвижения. Отскочил к кровати, не рассчитал, повалился, как пьяный, боком, чуть мимо. Тео пошел ва-банк и прижал меня к себе. Я бы оттолкнул его – зачем меня успокаивать? это все неправда! – но у меня не поднялись руки. Брошенная марионеточка, пуппенмейстер наигрался.       – Ты правильно сделал, что прилетел ко мне, но я не смогу тебя укрывать, понимаешь? Тише, тише, послушай. Неважно, слухи это или нет, лучше приготовиться к худшему и действовать на опережение. В пределах Англии тебя найдут. Явишься сам – облегчишь им работу, не более того. Никто не станет тебя слушать. Приходили, умоляли, я был свидетелем, но кого поймали – того уже не отпустят. Понимаешь?       Да, понимаю. И нет, не понимаю. Зря я ему попался, в его теплую, манящую и смертоносную паутину. Если путаюсь, если обречен, то уже разрешено зацепиться ладонями за его коленками. Оттолкнет – потеряет. Потерпит – я, может, поживу еще немного.       – Будь у меня выбор промолчать и соврать тебе, я бы так и поступил.       Он погладил меня по затылку, зацепил шею, потом чуть отстранился. Я задыхался, но точно не от переломленного носа. Далеко не уйдет, я не отпустил. Он говорил (ты не можешь вернуться домой), говорил спокойным, вкрадчивым голосом, будто от камня отсекает задуманные кусочки, аккурат такие, какие ему нужно. С такой непоколебимой настойчивостью и уверенность, что и порода ему уступает. Так, так и так. А разве не так? Все мои аргументы полопались. Мыльные пузыри прочны только в мире бестелесных оптических явлений – радуги, солнечных зайчиков, переломанных лучей. Не там, где повсюду шипы и острые тонкие пальцы.       Я глядел на него исподлобья, цеплял какие-то слова (в зале суда, без следствия, достоверно). Слышал, конечно, все слышал, но ничего не мог запомнить (в доме, на месте, скорее всего). Это он о чем? Пока я не признаю – все обратимо. Мое упрямство сжирало время, минуты, которые я мог провести с ним, о, нет, отсюда я точно не уйду. За окном оглушительно орали цикады. Ужасный замогильный скрежет, потусторонний смех над нашей судьбой. Он снова привлек меня к себе.       – Боже мой…       Я почувствовал, как он всхлипнул, и именно то, что заплакал он, окончательно меня разорвало. Я прижался к нему и взвыл. Казалось, что я взвыл. Я не заплакал. Не получилось. Ничего не было, только горе, и я в нем. На колокольне во время перезвона связанными руками нельзя закрыть уши.       – Спаси себя. Я тебе помогу. – Его шепот слабо пробивался через ту тьму, которая волнами смыкалась над моей головой. Я не верил в душу, не верил, пока не почувствовал свое тело, лишенное ее. – Тебе нужно бежать из Англии. Все равно куда. Подальше. В Америку. Да хоть в Африку.       Я представил животных, которых пару раз видел в книгах (с длинными шеями, как у драконов, но больше похожих на лошадь в стиле шарж), огромное солнце над желтыми барханами (в книге они были белые, небо черное, солнце белое) и парочка пальм. Наверное, нужна новая одежда. Наша там не к месту. Черные мантии будут сильно нагреваться, мы получим тепловой удар. Нет, почему бедуины в черном? Черный в самый раз. Черный…       – И когда мы отправимся? Сегодня?       Он встал передо мной на колени и осторожно взял мои руки в свои. Глаза, зеленые, большие, печальные и безжалостные. Я предсказал его слова с точностью до интонации.       – Я должен остаться здесь. Тише, ты послушай сначала…       – Что? Что за бред? Я не буду тебя слушать!       Если мама в Министерстве, а папу арестовали, то я не смогу в одиночку и тотчас их вытащить. Если он прав, то подавно, но! Тео! Я выдернул ладони, схватил его за плечи и тряхнул. Как мне разбудить его от безумия?       – Здесь ты умрешь!       – Я не умру. А вот ты – да, если не будешь меня слушаться.       – Это не обсуждается, ты пойдешь со мной.       – Вот именно. Это не обсуждается. Ты бежишь, а я остаюсь.       О, он специально сидит вот так передо мной, что если бежать, то сначала перепрыгнуть через него. Теряю, теряю и его, прямо сейчас? Чудом, левитируя, через первую бездну в новую. Разве он не понимает? Я тоже, тоже верил, что ни маме с папой, ни мне, не угрожает. Война косит где-то далеко, в другой плоскости, под заголовками в черно-белом мире. Нет, она здесь, рядом со мной, срежет голову и моему Тео. Вот эту самую, с фигурными локонами и выпуклой венкой у нежного виска. Вот эту…       – Тебе придется применить Империус, чтобы заставить меня, – сказал я, подражая его тону. Получилось плохо, слишком скрежетало там, где должно было гласные топить.       – Если потребуется – я это сделаю.       – Ты идешь со мной.       Он был серьезен. Страшно серьезен. Почему я не могу быть таким же? Меня снова начало трясти или не переставало?       – Я приготовил для тебя вещи.       Он поднялся, оттолкнувшись от моих коленей, я схватил его за руку.       – Тео!       – Там много всякого барахла, но я не знаю, что может тебе пригодиться.       – Тео!       – Например, серебряные вилки. Если что – обменяешь или продашь.       – Ты с ума сошел?!       – Тише. Не кричи. Отец услышит.       – Да мне…       Он зажал мне рот рукой.       – Слушай. Слышишь? Доверься мне. Ты не можешь здесь остаться. Тебя убьют. Ты теперь… – он вздохнул и прижался лбом к моему лбу. Это запрещенный прием! – Слушай. Просто слушай. У тебя есть шанс сбежать. Тебя объявили в розыск. Я не могу пойти с тобой. Не могу оставить отца. Я думал об этом. Но я не могу. Слушаешь? Я отдам тебе карту и все, что только могу, чтобы ты мог убежать.       Случайно или с расчетом на мою полную капитуляцию, он так близко наклонился, что не будь этого проклятого барьера-ладони, то мне бы отвесили поцелуй. Я дернулся, этого не хватило – жалко встряхнувшись, не сбить с плеч мокрого снега. Он отстранился и медленно отнял руку от моего рта.       – Тео, так нельзя.       – Это необходимо.       Казалось, что я муравьишка, которого вот-вот придавили бы кончиком веточки, да смилостивились. Или, может, такая казнь была бы благом для того, кого уже столкнули с родной тропы в огромный страшный мир, населенный муравьедами. Они в Африке? Или в Америке? Мама книжку приносила… Тео подошел к столу, выдвинул ящик, достал свиток и развернул его.       – Иди сюда, – сказал он и придавил край пергамента чернильницей.       – Что это?       – Карта. Иди сюда.       Подойду – согласился. Я сцепил руки в замок и упер локти в колени, сгорбился. Никуда не пойду, не сдвинет меня с места. Тео вернулся ко мне и присел рядом, с усилием развернул меня к карте, раздавив большим пальцем щеку и десну. Пятно прикосновения надолго осталось, я ткнул языком в щеку, проверяя, не сплющилась ли, не порвется ли.       – Это барьер. – Он провел по синей линии. – Сейчас невозможно пересечь границу между маггловским и магическим миром. Все точки перекрыты и контролируются Пожирателями.       Слова-слова-слова никак не складывались в предложения. Записывал их, диктовал себе. Никакого смысла, только интонации его голоса, вместо слов – паузы между ними, наполненные дыханием. Слушай, Питер, слушай! Я смотрел на его шею и на тень ресниц на щеке. Я смотрел на его руки и пальцы, которыми он водил по пергаменту. Это самое важное.       – Повтори. Повторяй, что я тебе говорю.       Я троечник на дополнительных занятиях. Я так хотел сделать какую-нибудь глупость. Должен что-то сделать. Ну же, Питер, говори! Слушал ерунду про запрет на магию и волшебные палочки и не понимал ни слова. Тебе нельзя использовать магию, понял? Тебя отследят. Все это не имеет смысла. Я же никуда не пойду. Я никуда не собираюсь, и мира вне этой комнаты больше нет, все верно, я это почувствовал с самого начала, с моего нового начала. Я слушал его из вежливости.       – И держись подальше от этих точек. Здесь ты обязательно попадёшься.       – Откуда ты все это знаешь? – я только постфактум понял, что этот вопрос стоило задать давно.       – Неважно.       – Тео, откуда ты это знаешь? Откуда у тебя эта карта?       – Я взял её у отца.       – Ты её украл.       – Нет. Все будут думать, что ее украл ты.       С троечника я скатился до двоечника.       – Что? Кто – все?       – Менталисты. Утром. – Он говорил медленно, как когда объяснял сложную тему по нумерологии. – У меня есть возможность попасть в элитный отряд и не участвовать в розыске. Они будут просвечивать мою память на наличие… изъянов. Связей с магглорожденными. Эпизодов… помощи предателям Магической Британии. Я должен думать, что ты все украл. Карту, вещи. Поэтому мне нужен ты, чтобы подредактировать…       – Да плевать на эту карту! Ты будешь думать, что я тебя обокрал?       – Это единственный способ, чтобы и я остался в живых.       – Поэтому ты и должен пойти со мной! – я надавил на его колено и тотчас одернул руку, он снова бился током. – Твой отец может сбежать в Алжир. Пусть и нас сразу заберет!       – Он предан Ему. Если я сбегу, он окажется под ударом. Он болен. Если я его брошу, исчезну, умру, то он может не пережить. Если я останусь, я смогу помочь тебе с этой стороны.       – Неужели его верность сильнее любви к тебе? Если ему придется выбирать, то…       – Ему не придется. С этой картой ты сможешь избежать столкновения с отрядами и ориентироваться на местности. Повторяю, используй магию как можно реже, потому что известны случаи, когда по ней отслеживали. Ловили.       – Оставь себе. Ничего мне от тебя не нужно.       Тео сложил карту и резко встал, вернулся за стол, и теперь я был обречен буравить его затылок. Как же сильно я ненавижу тики часов. Как же сильно я все это ненавижу!       – Главное, чтобы ты выжил, – сказал он, снова склонившись над картой и обрубком цветного карандаша чиркнув где-то.       – Я сдохну завтра, а ты скажешь, что так и надо этому подонку, предателю рода?       – Да к черту род, к черту все это! – яростно сказал он и обернулся. – Какая разница, что я скажу?       – Я отказываюсь.       – Ты не можешь.       – О, ещё как могу. Я теперь все могу.       – Наоборот. Ты теперь ничего не можешь. Я не сдал тебя Пожирателям, когда ты переступил порог моего дома. Подоконник, точнее. Ты уже здесь, а это значит, что есть всего один исход, и я тебе его уже изложил. Смотришь в пергамент, огибаешь горячие точки, выбираешься из Англии. В Сопротивлении тоже опасно. Если временно окажешься с ними, не участвуй в сражениях. Они тоже ищут способы перейти барьер и эвакуировать сквибов, детей, всех желающих. Будь желающим.       – Ты знал, что я приду.       – Ты всегда приходишь.       – Тогда как ты можешь искренне поверить, что я ввалился в твой дом и обокрал твоего отца? Твои вещи без разбору стащил? Менталисты тебя раскроют в два счета. Мы оставим эту карту. Перерисуем ее. Ты можешь ее запомнить?       – На ней отмечены предполагаемые лагеря сопротивления и дозорные пункты. Они все время меняются. Карта защищена от копирования.       Я закрыл лицо ладонями и вгляделся в малиновые искорки. Пусть из них созвездием сложится какое-нибудь решение, не зря же я учился читать по небесным телам в школе! Мы бежим из Англии, папа с мамой арестованы, но амнистированы. Он остается на войне, я бегу, мои родители мертвы.       – На этой карте печать и номер. – Я открыл глаза. Мылкий, мутный мир. – Ты не можешь ее отдать. Ты подставишь отца.       – Ты проник в дом незамеченным, потому что знаешь пароль. Ты выпытал, ладно, скажем, украл у меня пароль от кабинета.       Выпытал. Выпытал…       – А ты его знаешь? – Вместо меня говорит кто-то другой, да?       – Как, по-твоему, я ее взял?       – Но ты не должен его знать.       – Увы.       – Ты собираешься обмануть их? Менталистов? И Его?       – Я хорошо вру.       – Хорошо это слишком мало. – Говори, говори все, что приходит к тебе в голову. Потом ты не сможешь этого сказать! – Все подозрения падут на тебя.       – Ты меня не слушал?       – Извините.       Меня бесило, что мы так разговаривали. Меня бесило, что он снова был прав и разумен. Наверное? Разорвать карту в крошево? Оглушить и забрать Тео с собой? Мне стоит прямо сейчас применить Империус? Пусть потом орет на меня, когда обратной дороги не будет. Даже в фантазии я проигрывал и оставался совсем один, а вокруг меня – туман, не приживается ни единый знакомый образ (дома, Косого переулка, школы, спальни, бабушкиного дома, пляжа Черного озера), потому что я везде запрещен.       Я снова ходил по комнате, но на этот раз Тео не пытался предотвратить моего бегства. Я пробно отступил к подоконнику. Просто спрыгну и убегу. Нет, не то окно! Это заперто. Задел что-то. Узкая изящная бутылочка с сухой веточкой болотного кустика. Бого-? Баг-? Мы ходили с Тео за ним, когда он простыл. Как всегда, наотрез отказался от услуг мадам Помфри. Лучше, конечно, потащиться на болото и “срезать самостоятельно, чтобы быть уверенным, что это не андромеда какая-нибудь”. Меня он тоже опоил этим сладко-горьким варевом, ведь “хуже не будет”. Если я сбегу вот так, то он останется с памятью о моем приходе, и тогда…       – Элитный отряд?       – Они ничего не делают. Только руки ему целуют. Безопаснее, чем в рядах обычных офицеров.       – Пошли со мной.       – С тобой бесполезно разговаривать.       – Ты будешь убивать? Кого? Грязнокровок? И чистокровных тоже? Приведи меня, сделай карьеру!       – Я наложу на тебя еще и Силенцио в довесок к Империо.       – Давай. Попробуй.       Мы оба не притронулись к палочкам. Скажи, что ты не хочешь меня отсылать. Скажи все то, что якобы и так понятно!       – Я ничего не возьму и сотру тебе память о своем приходе. Тебя раскроют, Тео. Как мне залезть в твою память? Это просто смешно. Я там таких делов натворю, что ты на утро и имени своего не вспомнишь.       – Основную часть по стиранию и замене воспоминаний я возьму на себя, – сказал Тео и упер ладонь в висок. – От тебя потребуется только твое живое воображение, чтобы внушить мне то, что я уже неоднократно озвучил. И заклинание. Без него гораздо сложнее, а наложить на самого себя не получается.       – То есть ты пробовал?       – Я экспериментировал.       – Ты вообще в своем уме? – мне на руку, если нет. Значит, я имею дело с сумасшедшим, невменяемым, вправе оформить на него опеку и принудительно увести с собой. Скажет спасибо, когда восстановится. – Это запрещено, Тео!       – Я бы не стал, ни будь на то веских причин.       – То есть ты ментальный маг?       – Нет. Меня научили парочке трюков, которые по силам даже обычному волшебнику. Этого будет достаточно, чтобы с твоей помощью забыть одно и поверить в другое.       – Забыть… меня?       – Было бы подозрительно, что я не помню своего брата.       – И совсем «нормально», что этот самый брат проник в твой дом и далее?       – Ты мог знать, как сюда войти. Знал, что у моего отца можно найти полезные документы. Знал, что я, скорее всего, дам слабину и не ударю первым – эффект неожиданности…       – Предательства.       – Рационального поведения в условиях угрозы жизни. Я не смог тебе помешать, потому что ты меня оглушил, и не смог поймать и сдать. Очнулся утром, явился к менталистам, прошел проверку. – Он крутанул оранжевый карандаш и осторожно остановил его, надавив на кончик, почему-то, голубой. – Тебя я не забуду, но некоторый некоторых людей – да. Думаю, это будет самая простая часть. Стереть целиком проще, чем избирательно.       – Некоторых… людей? Кого? Тех самых, что сообщили тебе о нападении на школу? Прислали записку?       Он развернулся на стуле и зажал ладони между коленями.       – Не было записки. Меня никто не уведомлял, я вернулся в Министерство, потому что забыл подписать один из отчетов, отложил его в верхний ящик, он не попался мне на глаза перед уходом. На месте и узнал о нападении на Хогвартс.       – Но я ведь был… я ее видел. Она сгорела у меня в руках, Тео.       Я посмотрел вниз, чтобы удостовериться, что стопы касаются пола. Обрубило по самые колени. Тянуло к полу. Лучше сесть. Кое-как доковыляв до банкетки, я рухнул и вытянул ноги, сдавил икры. Он не помнит записки, он в самом деле…       – Это лишь подтверждение, что мой план сработает, – тихо сказал он. – У меня получается влиять только такие мелочи.       – Кто тебя научил?       Он глянул на раскрытую ракушку карманных часов. «Времени нет». Моя история будет происходить без него? Эта ночь будет уродливым и карикатурным воспоминанием жить, а я буду обращаться к нему снова и снова в попытке воссоздать детали? Так дико думать об этом из будущего, которого у меня нет.       – Настоящий менталист. Она магглорожденная и первая в списке тех, кого тебе нужно выследить в моей памяти. Ментальная магия в большей мере интуитивная. Что-то вроде путешествия в чужой сон, а со снами у тебя, в отличие от меня, богатый опыт обращения. Может, оттого я не могу провернуть это все своими силами. Ты прав, это риск, но другого варианта за оставшиеся часы я уже не изобрету.       Это не просто риск. Если что-то пойдет не так, что угодно, я даже не знаю, что – он очнется полуживой сомнамбулой, когда меня здесь уже не будет. А если менталисты узнают о вмешательстве (вдруг остаются шрамы?), то… что тогда, Тео?       – Тебе стоит переучиться и говорить «грязнокровки».       – Ты прав.       Он в самом деле не пойдет со мной, а как я могу его утащить, даже если своим телом владею сейчас половинчато? Где та сила, что позволила мне сегодня лететь несколько часов, убежать? Если скажешь мне остаться, я останусь. Я буду жить в шкафу или под кроватью, мне не нужно много. Никогда не попрошусь на волю. Наверное, магглы называют это молитвой.       – Сколько имен в твоем списке? – сдавленно сказал я. Сколько людей, с которыми ты был знаком в тайне от меня? Почему я узнаю о них подобным образом?       – Всего два.       Я ждал, что он продолжит, ждал, ждал, но он только сидел, осунувшись. Вот он, я вижу его впервые. Стоит рядом со своим высоким папой, как котенок рядом со старым, матерым львом. Стоит вполоборота, солнце выглядывает из-за туч над бабушкиным домом. Во всю цветут розы. Лучи трогают его кудрявую голову, он прикладывает ладонь ко лбу и смотрит прямо в небо, не морщится.       Нотт-старший говорит с моим папой. Он, как всегда, улыбается, даже (или особенно?) на похоронах. А Тео на то, как солнце снова тонет в сером густом дыме, потом оборачивается и видит меня. Меня прошивает насквозь. Я чувствую, как его взгляд двигается снизу вверх. Я одет в парадное. Начищенные утром туфли запачканы, забрызганы и высокие гольфы. Я старался никуда не влезть, все время смотрел под ноги, но отвлекся и тут же наступил в лужу. Из-под гольф выглядывает недавняя царапина от падения в реку. На ней его взгляд задерживается особенно долго. В пиджаке было очень душно, но мне не разрешили его снять. Галстук душит, и то я незаметно его расслабил, когда мама отвернулась. Наконец, он добирается до моего лица. Я смотрю на него с вызовом, но он на него не отвечает и отворачивается. Это меня, конечно, уязвляет.       Папа кладет руку на его макушку, и Тео выпрямляется по струнке, складывает руки за спиной. Образцовый сынок, ничего не скажешь. Чистенький, ручной, знаю я таких. С ними всегда очень скучно. Я очень ждал встречи с ним, как только мама рассказала мне о его существовании. Я думал, мы будем похожи, но мы такие разные, что о родстве можно судить только по бумажках. Написано – брат, значит, брат. И только когда я увидел его глаза, такие же, как у моей мамы, такие же, как у меня, я в это поверил.       – Питер, иди сюда. – Папа машет рукой, но я не двигаюсь с места.       Я вижу, как он едва заметно сводит брови. Я вздыхаю и медленно иду к нему, сунув руки в карманы. Встаю рядом с ним, демонстративно не смотрю на Тео, хотя мне очень хочется. Как говорила бабушка, хочется и колется. Мне было десять, когда она умерла. Я не совсем понимал, что это значит. Ее вдруг не стало, дом был пуст, больше никто не просил меня подвязывать бутоны. Нудное занятие, но потом меня ждало чаепитие с трайфлом, от которого у меня кружилась голова. Пропитанные вином бисквиты. Я ходил по саду куда более веселым, его лабиринт я давно изучил, но мое воображение вдруг дорисовывало и чудовище за углом (иначе почему куст так странно шевелится?), и тупики, хотя их всего два.       – Здравствуй, юный Бекер. – Папа Тео похож на увеличенного генерала из оловянной армии Люца. – Теодор, поздоровайся со своим кузеном.       – Здравствуй.       Я коротко ему киваю. У него едва уловимый акцент, и он его смущается. Его щеки краснеют, будто сейчас зима, а не конец лета. Это меня веселит.       – Поиграйте пока. – Папа хлопает меня по спине. – Питер, покажи Теодору сад. Заведу его в самую чащу лабиринта, думаю я, посмотрим, как он оттуда выберется. Я киваю. Тео кидает взгляд на отца.       – Иди, – говорит он.       Все только с папиного разрешения, такой ты, братец?       – Убей.       Теперь такие ты будешь получать приказы? Обхваченная широким ремнем узкая талия, брюки с прямыми стрелками, дотронешься до них и порежешься. Уложенные назад волосы, волосинка к волосинке. Прожектор подсвечивает его со стороны, так, что выражение лица не угадать. Точно статуя в музее. С таким же безжизненным взглядом, как у нее. С потухшими зрачками и плотно сомкнутыми губами. Сделает все, что прикажут, для того нужно и самому прежде умереть. Самый сильный и самый несчастный воин для совершения тяжких преступлений во славу Магической Британии и чистой крови. За каждое преступление по знаку отличия, за каждую смерть – плюсик в личном деле. Все равно что коллекционирование карточек из шоколадных лягушек, да? Тео, разве ты можешь стать таким?       Ты сможешь убить? Ты будешь убивать? Ты будешь? Я не мог задать эти вопросы вслух. Знал ответы. Не хочу их знать.       Я буду с тобой несмотря ни на что. К этому сводилось все мое знание. Что бы ты ни сделал, какое бы решение ты ни принял. Никогда тебя не предам, ты это понимаешь, Тео?       – Я не могу тебя предать. Я не могу.       – Знаю. Пит. – Он снова подошел ко мне и опустился на колени, взял мои руки в свои. – Я очень много думал об этом. Я знаю, что ты не можешь меня предать. Нет, дослушай. Что бы мне ни сказала память, я буду чувствовать, что это неправда.       – Ты не можешь быть в этом уверен.       – Только в этом я и уверен. – Он стиснул мои пальцы. Я не верил, что это происходит. Я смотрел на его руки, на свои руки. Так должно быть всегда. – Ну? Пит?       – Не могу.       Мой лабиринт слишком прост для него. Я ухожу вперед и скрываюсь за поворотом, и, пока он не догнал, я ловко пролезаю между кустами. Здесь нет видимого прохода, но я знаю, что именно в этом месте можно прошмыгнуть, и розы схлопнутся, закроют меня. Я оказываюсь в зеленом царстве. Шевельнусь, и во все тело вонзятся шипы. Напрыгну на него, когда будет проходить мимо, напугаю.       Мелкие камешки тихо шуршат под его ногами. Он останавливается. Я знаю, что он стоит прямо передо мной. Что-то касается моей шеи. Прохладные пальцы. И ты здесь. Сейчас не время для наших игр.       Я выскакиваю. Я не ожидал, что он стоит лицом ко мне! Налетаю прямо на него и чуть ли не сталкиваюсь носом к носу.       – Ты чего? – он смотрит за мою спину.       – А ты чего? – мне обидно, что он не испугался.       – Там кто-то еще есть?       – Мой брат-близнец.       Странный он, и взгляд у него спокойный, ресницы длинные. На девчонку похож. Да еще и на фарфоровую, с которой носится Маргарет. Разве что у той кудряшки помельче и растрепанные, не то что эти, крупные, причесанные. Локоны. Я отхожу на шаг и напарываюсь на розовую ветку, та больно колет даже через шорты.       – Ты испугать меня хотел?       – Делать мне больше нечего.       – Видимо, нечего.       – Ба!       Сзади на меня кто-то прыгает, и я сильно прикусываю щеку.       – Кто это тут у нас?       – Люц, я тебя убью!       – Мечтай, – говорит он и смотрит на Тео. – А ты кто такой? Я тебя здесь раньше не видел.       – Если напугать человека, он начнет заикаться, – серьезно говорит Тео. – И всю жизнь будет от этого мучиться.       – Как странно ты говоришь. – Люц клонит голову набок. – У тебя что, жук застрял в горле?       Тео смотрит на него так, как мама на меня, когда я сморожу какую-то глупость, не подумав.       – Он просто во Франции долго жил, – влезаю я.       – И там едят жуков? И как тебя зовут?       – Теодор Нотт.       – Люциан Боул.       Люц протягивает ему руку, Я думаю, что Тео ее не пожмет. Но он, конечно, хорошо воспитан и все делает, как надо. Люц крепко сжимает его ладонь, так, чтобы все косточки друг на друга наложились.       – А где Маргарет? – спрашиваю я.       Боул отпускает его. Тео тут же прячет руки за спину, как когда стоял рядом с отцом.       – С мамкой осталась. Расплакалась, прикинь, прямо ревела. Тео. – Боул снова поворачивается к нему.       – Теодор.       – Теодор, – насмешливо повторяет Люц. – Хочешь покажем кое-что интересное? Пит, там, наверное, уже все готово.       – Не время.       – Да ладно тебе.       – Мы перепачкаемся.       – Будем аккуратными. Раскопаем палками. Пошли. – Он закидывает руку на мою шею и наваливается сверху. – Я уже полмесяца жду!       – Подождешь еще. Сегодня похороны и сейчас не время.       Дождь мы слышим прежде, чем чувствуем.       – Как знаешь. – Он слезает с меня. – Добро пожаловать в Англию, мсьё.       Тео молчит. Я иду к дому первый, Люц обгоняет меня. Как только мы выходим из сада, видим, что фонтан превратился в бурлящий котел. Люц бежит в дом, прикрывая голову рукой, а я хватаю Тео за локоть и утягиваю в беседку. До нее ближе. Зайдя под навес, я стряхиваю с себя капли, но те только размазываются по жилетке.       – Он немного чумной, – говорю я. – Не злись на него.       – Я и не злюсь.       Я сажусь на белую скамейку.       – Что он хотел показать?       – Неважно. – Мне не хочется рассказывать ему про мертвого ворона. – Ерунда.       – Почему мы не пошли в дом?       – Я не хочу туда, там тетя Мэг. Она лезет целоваться в губы. Берегись ее.       – Это которая с рыжими волосами?       – Цвет облезшей белки. Почему она вообще рыжая?       – Она из Шотландии?       – Не, из Бристоля.       И мы снова молчим. Он садится на краешек скамьи рядом со мной.       – Ты жил в Париже?       – Недолго. Мы жили в Нанте. На острове Фейдо.       – Ты и твой папа?       – Да.       – И как там?       – Много воды.       – Это же остров.       – Мы сейчас тоже на острове.       – Точно.       И снова молчание. Дождь шумит по крыше, а лес, кажется, и вовсе говорит громче нас.       – Я нигде не был. А я так хочу, не знаю, да в ту же Францию. Мама много где была. В Японии, в Китае, даже в Африке. В Европе так и вообще везде.       – Там все то же самое. Только говорят на разных языках.       – Ты говоришь по-французски?       – Oui.       – “Уи” и я могу.       – Je parle français couramment.       – Звучит хорошо.       Тео пожимает плечами.       – Люц и Маргарет ничего не знают. Зато столько шуму от них. А хочешь, – я поворачиваюсь к нему, – сбегаем на речку? Когда дождь закончится. Тут недалеко.       – Отец меня потеряет.       – Да они все заняты. Мы быстро.       – Лучше не стоит.       Он уже сейчас слишком осторожен.       Я знаю о нем оскорбительно мало. Я еле сдерживаюсь, чтобы не спросить обо всем на свете – почему ты уехал, что случилось с твоей мамой? Что тебе нравится, летал ли ты на метле, любишь ли ты трайфл так же, как и я? Но мне страшно показать свой интерес.       – Слушай, – говорит он серьезно. – А твоя мама… Я так и не узнаю, что он хотел спросить. Порыв ветра лохматит его волосы, и он прижимает их ладонью. Что-то падает, и я подскакиваю. То рухнул один из розовых рядов, лепестки тут же разносит ветром.       – Давай сходим в следующий раз, – говорит он. – Сейчас в лесу все мокрое после дождя. Ты умеешь плавать?       – Умею. Сам научился.       Я все узнавал постепенно, потому что он очень скрытный. Чаще слушал, почти ничего не рассказывал. Оттого я запоминал любое знание так жадно, оттого пытался дорисовать картину самостоятельно. Рисовал наобум, мне приходилось слишком часто доверять себе.       Все о нем важно. А Тео будет? А Тео придет?       – Тебе он, кажется, понравился, Питер?       – Пап!       Каждый раз, когда видел его глаза, впадал в ступор. Мне становилось жутко – они же мамины, но теплее, но ближе, но еще зеленее. И они иногда улыбались мне. Я хотел долго смотреть в них, но он не любил подолгу удерживать зрительный контакт. И обниматься не любил. Я из-за этого сильно страдал, но тем приятнее, когда он все-таки разрешал.       И родинки. Заметил ли он, что они у нас в одинаковых местах? А что если… ну, впрочем, неважно.       Я хочу отдать все, что у меня есть. Бери все, что понравится. Только пусть Люциан никогда не узнает, иначе он снова нацепит эту всезнайскую ухмылку. Тео ничего не брал и редко приходил в гости. Всего пару раз мы были в моей комнате. Его больше всего интересовали книжки, особенно те, где нарисованы музыкальные инструменты и рассказывается об их устройстве.       – Откуда она у тебя?       – Бабушка подарила. Говорила, у меня есть слух.       Мне было очень приятно и волнительно видеть, как он аккуратно перелистывал страницы и вглядывался в анатомию музыкальных инструментов. Теперь они мне тоже показались интересными, и почему я раньше ее не смотрел?       – Можно ее у тебя одолжить?       – Бери. – Получилось слишком радостно. И я добавил более строго. – Только потом верни.       – Спасибо. Верну.       Да и сколько всего я могу еще вспомнить? Вся моя жизнь после того стала одним сплошным коллекционированием воспоминаний о нем.       – Питер…       Пока я пропадал в собственной памяти – шагнул и провалился – он стоял передо мной, и вокруг каждой его черты я мог развернуть еще по тысяче историй. Я себя не помнил так же хорошо, как его. Я не выдержал, вскочил на ноги, сжал его в руках. Он не вырывался. Так почему я так редко это делал? Почему я помню каждое его касание? За что мне вся эта память? Он осторожно коснулся моей спины, прижал ладони ко мне, скомкал рубашку. Я уткнулся в его плечо, лбом в твердь кости.       – Нет времени.       – Время есть. Молчи.       Я старался реже дышать, ведь велся обратный отсчет. Мое сердце сорвалось с привязи и путешествует по телу бесформенной эктоплазмой. Чувствую только потустороннюю щекотку там, где оно только что было.       – Тео, пожалуйста, давай уйдем вместе. Я не смогу, у меня не получится, как ты не понимаешь?       – Я уверен, что у тебя получится. Я помогу. Сориентирую, тренировался. Я с этими воспоминаниями обречен.       Что-то не сходилось – я чувствовал, я пытался разобраться, но как собрать паззлы, когда ни зги? Скользя пальцем по стыку фигурных деталей, знаю, что не сложились, а куда подставить… нужно так много времени слепому. Темнота моя. Дополнена внешней.       – Прошу тебя.       Он аккуратно взял мое лицо в руки и прижался губами к моему лбу. Неужели это прощание? Неужели сейчас? Запоминай, все, все, на что тебя хватит и сверх того. Ты будешь жить в этом моменте еще очень долго, так запоминай же! Будь чистым холстом, будь пустой вазой, будь руслом реки, будь бескрайним небом – чтобы вместить в себя этот поцелуй.       Когда он убрал руки от моей головы, я не выдержал. Я поймал их и прижался к ним. Мои губы были горячее его пальцев. Его руки пахли всем моим детством, моей семьей, домом, снежками, чернилами, мазью от ушибов.       – Лиззи и Ален.       Я едва различил второе. Первое мелькнуло в памяти. Блондинка, Тамсин, Пуффендуй. Или какая-то другая Лиззи? Наверняка другая. Под второе я не смог подобрать ни одного лица. Он свернул карту и положил во внутренней карман своей школьной мантии, накинул ее на стул. Сел на кровать. Его палочка лежала на столе. Он не будет защищаться. По легенде я нападаю на него, выпытываю пароль от отцовского кабинета. Он спал. С этим согласуется развороченная кровать, ночной свет, пижамный костюм. Мне казалось, что меня принуждают играть сложнейшее музыкальное произведение на инструменте, название которого я не знаю. К моему виску приставлена волшебная палочка.       Да только палочка в моих руках. Я глядел на нее, как на чужую, переложил ее из левой руки в правую.       – Тео.       Он все смотрел в пол. Все, что я хочу – сжать его так крепко, чтобы слиться с ним, чтобы наша кровь перемешалась, а позволил себе самую малость, ничтожность. Я кинул палочку на кровать, положил ладонь на его голову и прижал к себе. Сколько последних прикосновений я могу выторговать? Тео провел руками вверх по моим ногам, мне казалось, что между нами нет границы. Мы – не мы. Последний раз, последний раз, последний раз – стучало у меня в груди. Держись, держись, держись – проносилось в голове, а пальцами вел по его затылку, шее, под рубашку, совсем неглубоко. Я никогда не смогу его пережить. Кажется, не дышал вовсе, потому что перед глазами все стало плоским, ненастоящим. Не может быть человек таким мягким и приятным на ощупь. Я провел по его уху, глядя на постельное белье за спиной. Что это за ткань? Меланж? Вниз по скуле, я почувствовал его дыхание на своих пальцах. Самую малость. Во снах я часто чувствовал жажду и искал источник, чтобы ее утолить. Пил, пил и пил, но губы оставались сухими. Невозможно утолить жажду миражом.       Я никогда не скучал по людям, потому что всегда мог к ним вернуться. Теперь тоска поселилась во мне навечно, и это ее исток. Это прикосновение. Самое настоящее, самое последнее?       Я так хотел все испортить. Меньше всего на свете я хотел обозначить этот момент “священным”. Пусть он будет самым обыкновенным, пусть он повторяется изо дня в день, как нечто совершенно неважное, пусть он не будет таким насыщенным и пусть он длится вечно. Пусть из его повторений можно будет составить целый день, два дня, три дня. Пусть я буду жить от одного к другому. Пусть я умру, если он – последний.       – Я все сделаю. – Лишь бы это закончилось.       Мне бы взять его руки в лицо и поцеловать, вложить в этот жест всю преданность, привязанность, любовь. Как еще мне выразить все это? Он же все забудет. Забудет! Один я буду помнить о том, чего так и не сделал. Не сказал, струсил. Не послушал себя, послушался его.       – Считай от десяти. – До минус бесконечности.       – Десять, девять, восемь…       Семь, я не. Шесть, смогу. Пять, тебя. Четыре, отпустить. Три, вот скоро. Два, все. Один, случится. Уверен, между каждым числительным Тео расставил сверхточные секунды. Кто определил их такими короткими? Куда удобнее было бы считать в ударах сердца! Нет, нет, тогда бы у меня было еще меньше времени… Я выиграл еще три секунды, чтобы загнать забракованный таймер в родную коробочку. Это, знаете ли, тоже требует времени!       Все как всегда. Вот бы и мне уметь сохранять самообладание, вот бы мне уметь говорить так убедительно. Меня давило его авторитетом, который сам создал, и даже сейчас не мог так просто его развенчать. Он только тяжелел, потому что он прав. Мне нельзя здесь оставаться, а ему нельзя уйти. Дважды два пять.       Если он посмотрит на меня сейчас, я развернусь и уйду. Пускай сам разбирается со своей памятью. Он не смотрел, более того, закрыл глаза, когда поднял голову. Я приставил палочку к его виску.       – Сначала примени Остолбеней. – Я хотел опустить палочку, но он крепко схватил меня за руку, все так же не глядя. – Они проверят примененные на мне заклинания.       – Я могу его подделать…       – Не можешь. Давай. Прошу, Питер. Не тяни.       Больше ничего мне не скажешь? Я подожду, еще немного. Скажи что-нибудь еще! Но он молчал. И молчал. И молчал. Я отошел на шаг, а хотелось на тысячу. Выученное движение рукой, ничего сложного. Он упал, словно мертвый. Я положил руку на его грудь. Дышит. Тихо. Я могу сбежать. Все еще могу сбежать. Я все сделаю? Я наклонился к нему и в последний раз не исполнил того, чего хотел.