Ничего не останется после

Когда Рантаро врывается в комнату, Кокичи лежит на кровати, пронзая взглядом неподвижный потолок. Резко включившийся свет заставляет зажмуриться, разгоняет привычную и уже такую родную тьму — хочется думать, что однажды в этой тьме растворится вся его боль. Он зарывается в одеяла, стараясь сохранить в памяти этот приятный мрак, потому что так легче. Амами шагает устремлённо к нему, останавливается где-то сбоку, совсем рядом — не хочется открывать глаз. Но Ома себя заставляет, потому что парень явно пришёл не просто так, а судя по непривычно твёрдой поступи — он злится. Похоже, Каэде с Шуичи проболтались про вчерашнее. — Пей, — голос его едва ли мягче шагов. Определённо злится. Кокичи промаргивается, давит вздох — потому что больно. Выглядывает из-под груды одеял и заинтересованно приподнимается на локте. — Что это? — он морщит нос и глядит на кружку в чужой руке так, словно из неё вот-вот что-то выпрыгнет. — Должно замедлить рост цветов, — коротко объясняет Амами и, присев на край постели, тянет кружку ближе к Лидеру. — Пей. Ома осторожно забирает её, разглядывая дно сквозь поблёскивающий завар чего-то… непонятного. — Ты ведь в курсе, что смертельные болезни не лечатся ромашками, да? — саркастично хмыкает, надеясь хоть так избавить Рантаро от этого пугающе холодного тона. Потому что Рантаро Амами умеет быть действительно пугающим и жутким, когда серьёзен, пусть об этом и легко забыть. — Это не ромашка, — он вздыхает, наконец чуть смягчаясь и в тоне, и в выражении лица. — Мне кажется или кто-то уже успел переварить это до меня? — он брезгливо разглядывает «не ромашку», невольно вспоминая избитую цитату про бездну, которая рано или поздно начнёт смотреть на тебя в ответ. — Трижды… Амами не отвечает. Лишь прикрывает глаза и чуть откидывается на спинку кровати. Что именно это молчание должно значить, Кокичи гадать не хочет. Пожимает плечами. Не стал бы Рантаро заставлять его ещё больше мучиться, верно? Верно же? То ничтожно малое количество жидкости, что он успел набрать в рот, тут же оказывается выплюнуто в сторону. Ома закашливается, толкая кружку обратно в руки Рантаро и смотрит на него, как на последнего предателя. — Тебе придётся это выпить, — произносит тот, глядя прямо в глаза и явно давая понять, что выбора он ему не оставит. — Я отправлюсь к предкам, если выпью это! — выплёвывает Ома и в попытке защититься забивается в угол кровати, подтягивая одеяло ближе, словно нерушимую стену. — Моя покойная тётушка не будет рада видеть меня так рано! Рантаро хмурится, уже предчувствуя приближающуюся головную боль. Ну почему с Кокичи Омой всегда всё должно быть так сложно? Кровь уже начинает закипать. — Нет у тебя никакой тётушки, и уж тем более покойной, — едва не рычит парень, стараясь сдержать раздражение. — Так что прекрати драматизировать и выпей это уже наконец! — Да ни за что! — Ома ловко выворачивается из плена простыней и вскакивает с постели, стоит Амами лишь потянуться ближе. — Кокичи, — угрожающе тянет тот. — Если ты не выпьешь это, будь уверен, я собственными руками обеспечу тебе встречу с твоей тёткой. Ома ёжится от мрачного выражения его лица и неприятно ледяного тона, чеканящего слово за словом, как палач, готовящийся к исполнению приговора. Что ж… Он уже говорил, что Рантаро бывает жутким? Пожалуй, это было преуменьшением… Ома буквально видит, как в его обычно мягком взгляде теперь сверкают кровожадные искры. И передёргивается. Выбора, похоже, и вправду никто не оставлял. Это было похоже на пытку. — Видишь, всё не так плохо… — как-то слишком неуверенно произносит Амами, когда Кокичи, осушивший кружку в несколько огромных глотков — лишь бы не мучиться ещё дольше — нервно зажимает рот руками, надеясь, что его не вырвет прямо здесь. Кажется, что противная жидкость прожгла ему все внутренности похуже всяких цветов. С невероятным усилием он заставляет себя сглотнуть и тихонько прокашливается. — А смысл?.. — сдавленно хрипит он. — М? Мальчишка снова морщится от гадкого привкуса и с полминуты размышляет, хочет ли, чтобы Рантаро услышал то, что он имел ввиду. — Я говорю… смысл всего этого, если… если я всё равно не… — он не решается закончить, но продолжение мысли и без того очевидно. — И вряд ли какие-то пару дней хоть что-то изменят. — Пару дней много чего могут изменить, — качает головой Рантаро, поднимая взгляд к потолку. — Даже если кажется, что это не так. Кокичи не отвечает, продолжая сжимать зубы покрепче и тревожно теребить руками край свитера. Изменят ли что-то жалкие пару дней? Сомнительно. В голове ни одного правдоподобного сценария с хорошим исходом. Рантаро надеется на этот исход. И ему очень хочется верить. Но в голове что-то гаденько и мерзко шепчет только об одном правдивом конце. И тот даже с натяжкой не назовёшь «хорошим» — по крайней мере для самого Кокичи. Хорошую концовку заслуживают только хорошие герои. А он даже в собственных глазах никогда таким не был. Он явный злодей их общей истории — глупой и безобразной кровавой сказки без победителей и проигравших, потому что с травмами и глубокими рубцами из Игры вышел каждый. Эти шрамы не затянутся так быстро. А самое паршивое в этом — осознание, что причиной большинства из них является он сам. И нечего удивляться, что все так старались избегать его. Даже Шуичи. Тем более Шуичи. По правде говоря, он удивлён, что хоть кто-то добровольно решил остаться рядом. Может, конечно, у Амами свои мотивы (хотя даже представить их получается с трудом), но он по-прежнему здесь, не ушёл. Вон, как из кожи вон лезет лишь бы хоть как-то помочь. Кокичи иногда думает, что ничем не заслужил этой заботы. И уверен, как только тот разглядит за его душой сплошную чёрную гниль, то сразу же развернётся и уйдёт. И кто знает, когда это случится? — Ну как, полегчало? — Ммм… — мальчишка чуть встряхивает головой, отгоняя мысли, и старается прислушаться к себе. — Немного. И пускай это «немного» звучит не особо-то убедительно, цветы в лёгких действительно подуспокоились. И даже воздух в кои-то веки не кажется таким тяжёлым. — Ну вот и хорошо, — Рантаро кивает самому себе. Руки беспокойно покручивают кольца на пальцах, теребят всевозможные браслеты. Нервничает, подбирая подходящие слова. — Ребята там приставку откопали. Как насчёт пойти опробовать её возможности? Он заглядывает в тёмные глаза с такой неуверенной надеждой, что Кокичи даже при всём желании не сумел бы ему отказать. А потому наконец улыбается привычной улыбкой и старается почувствовать себя как можно счастливее, потому что Рантаро от этого, кажется, наконец с облегчением вздыхает.

***

Пока остальные не видят, они тихо утягивают старенькую приставку в комнату к Рантаро. И до самого вечера рубятся в Mortal Kombat, пока Оме это наконец не надоедает. Заскучав, он забирается на чужую кровать и, распластавшись по мягкому покрывалу, наблюдает, как Амами пытается пройти какой-то простенький платформер, тихо выругиваясь каждый раз, когда что-то не получается. Кокичи это даже забавляет. Снаружи, за крепкими стенами, завывает вьюга. Там холод, метель, громадные сугробы и гололёд — вся та мерзость, из-за которой не хочется лишний раз высовываться на улицу. Кокичи пытается вспомнить, когда вообще в последний раз выходил в город, но быстро прощается с этой затеей. После неприятных приступов как-то вообще было совсем не до этого — ни сил, ни банального желания идти куда-то. За окном сгущается ночь, выкрашивая мир в холодный фиолетово-синий. Снег валит всё сильнее, стучась мокрыми хлопьями в окно. Насвистывает порывистый ветер. В этом безмятежном спокойствии всё кажется либо слишком правильным, либо неправильным совсем. То ли затишье перед бурей, то ли заслуженные минуты спокойствия и тишины. Кокичи ещё не определился. Благо, цветы наружу не просятся, а значит уже стоит быть благодарным. Правда, благодарным кому, по-прежнему не ясно. Может та гадость, которой Рантаро напоил его с утра, и вправду помогла. А может дело в Шуичи, который с того дня так ни разу на глаза и не попался. Да и какая вообще разница? В царящей полутьме немного тянет в сон, слипаются глаза. И Ома просто уже не знает, чем себя занять, лишь бы не уснуть. Свешивает голову с кровати, обнимая подушку. Перевёрнутый вверх ногами экран выглядит странно и даже немного забавно. Но по-прежнему скучно. — Почему ты никогда не спрашиваешь? — вопрос всплывает внезапно, и он даже не сразу понимает, что спросил вслух. — Мм? О чём? — зелёные глаза на миг отрываются от экрана. Кокичи хмурится, кусает губы и неловко дёргает угол подушки. Решает, что раз уж открыл рот, то лучше продолжить. — О том, кого я… люблю, — это простое слово кажется незнакомым, чужим, на языке ощущается как минимум странно. Разве способен кто-то вроде него любить? — Ты никогда не задаёшь вопросов, не пытаешься заставить меня признаться. Не жалеешь меня. И не… Негромкая электронная музыка, льющаяся из динамиков, стихает, когда Рантаро ставит игру на паузу. — Ты… хочешь, чтобы я пожалел тебя? — непонятливо выгибает он бровь. — Пф! Ещё чего, — фыркает Ома. — И без тебя уже тошнит от этой жалости. Просто… ты ведёшь себя не так, как остальные. Не пытаешься свести меня с ним. Даже если всегда знал, что причина — именно он. Амами наконец полностью оборачивается к нему, глядит с лёгким изумлением всего какую-то секунду, а затем усмехается так знакомо-добродушно, с лёгким прищуром. — И давно ты понял, что я знаю? — С самого начала, — Кокичи пожимает плечами, как будто говорит о чём-то очевидном. — Не забывай, кто я. Все лжецы чуют ложь. И к умалчиванию это тоже относится. Рантаро закатывает глаза и качает головой, не убирая улыбки. — Стоило догадаться. — А ещё ты злишься, — вдогонку упоминает Ома, заставляя Амами обомлеть. — Злишься на него. Даже без причины. Хотя и понимаешь, что не он виноват. Тот мрачно молчит. Смотрит в упор и молчит. Вот так даже и не поймёшь, какие мысли роются в голове. Одно ясно — ни одной хорошей. — Не пытайся меня убедить, что его вины в этом нет, — голос холодный, отрешённый. — Особенно когда мы оба знаем, в чём именно он виноват. «Виноват». По мнению Кокичи, это слово слишком громкое в отношении Шуичи. Если кто и виноват, то только он сам. Глупо было влюбляться в кого-то вроде Сайхары, ещё глупее — надеяться на взаимность. Нелепо и ужасно-ужасно глупо. Никто не заставлял его открывать своё сердце, никто не вынуждал привязываться. Это был его собственный выбор — сознательный или нет. И поэтому только он и понесёт за это ответственность. — Неправда, — тихо возражает он, стараясь придать взгляду всей решимости, на какую только способен, и одним этим словом сказать всё, что на уме. Он знает, что Рантаро поймёт. — Ты знаешь, что это не так. Во взгляде ярко-зелёных глаз сомнение. Видное невооружённым взглядом. А ещё уязвлённость, тщетно скрываемая показным безразличием. — Пусть так. Рантаро отворачивается, сбегая то ли от разговора, то ли от всего мира разом. Утыкается в экран, так и замерший в меню паузы и, по правде говоря, давно уже забытый. И только нервно мнёт в руках несчастный джойстик. Кокичи терпеливо ждёт, когда он вновь нарушит тишину, совершенно уверенный, что простым «пусть так» всё не закончится. И оказывается прав. Как и всегда. Только вместо ожидаемого возмущения слышится лишь усталость. — Тогда… раз уж нам обоим больше нечего скрывать, — нерешительно начинает Рантаро, и Кокичи уже не нравится, к чему всё это ведёт. — Может, хотя бы попробуешь? Он смотрит на него таким тоскливым взглядом, словно собственноручно вынужден выкапывать ему могилу. Хотя, может, для Рантаро всё именно так и выглядит. — Не понимаю о чём ты. — Понимаешь, — Амами хмурится. Ловит чужой взгляд и не позволяет отвести. — Признайся ему. — Исключено, — отрезает Ома. И, прежде чем тот успеет возмутиться, спешит добавить: — Не нужно так беспокоиться. У меня всё под контролем. Губы растягиваются привычной улыбкой, в голосе звенит беспечность — и остаётся лишь надеяться, что она звучит искренне. — Тц. Рано или поздно это твоё «Под контролем» перестанет работать, — щурится Рантаро. — Что тогда? — Кто знает, — Ома пожимает плечами, насколько позволяет вновь зарождающаяся под рёбрами резь. — Ты же не думаешь, что у меня нет запасного плана? Говоря это, он старается придать голосу вызубренной беззаботности и озорства. Амами, кажется, верит. Но даже так, очевидно, не одобряет подобный ход мыслей — хмурится и скептически качает головой. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Кокичи улыбается шире: конечно, он знает. Разве может быть иначе? Рантаро теряет всякий интерес к этому разговору. Или, по крайней мере, пытается казаться таким незаинтересованным. Действительно ли он знает, что делает? Кокичи прячет лицо в подушке. И думает, что многое бы отдал, чтобы и впрямь это знать… Но Рантаро он об этом не скажет. Конечно нет. Уж слишком привычно ощущается на коже маска слепой уверенности и бесстрашия. Даже если одно это слово — да что уж там слово, даже простая мимолётная мысль о смерти — заставляет всё внутри болеть и содрогаться, точно в агонии. Он до самого конца готов делать вид, что всё под контролем. Пока Рантаро будет продолжать притворяться, что верит.