***
К вечеру в доме тихо и темно. Только одна комната тонет в шуме голосов и свете сотен огоньков. Все суетятся, раскидывая подушки и одеяла, чтобы создать больше уюта приближающегося праздника. Разноцветные гирлянды, развешенные на окнах, переливаются мягкими волнами. На белом полотне проектора вспыхивают кадры знакомого всем фильма, выбор которого даже почти не обсуждался. Идея пересмотреть все части «Один дома» пришлась по душе многим, остальные просто не были против. Более того, оказалось, что некоторые этот фильм и вовсе смотрели впервые. Они расположились прямо на полу, раскинув вокруг кучи одеял, пледов и подушек, взяв всевозможные накупленные закуски, звеня стеклянными бутылками газировки и тихонько переговариваясь. Несмотря на всю неохоту Кокичи тоже пришёл. Долгие переговоры с совестью в кои-то веки дали результат. Пусть это и стоило ему задетой гордости — слышать радостный смех из глубины дома, находясь в полном одиночестве, оказалось куда более невыносимо, чем он ожидал. Он приходит, когда фильм уже вовсю идёт. Замечает, как Рантаро, заприметивший его, приглашающе хлопает ладонью по единственному свободному месту. Конечно же рядом с Сайхарой. Каэде улыбается так невинно, как будто совсем не замешана в этом. И Кокичи думает, не стоит ли просто развернуться и уйти, пока ещё не стало слишком поздно. Но лишь покорно шагает вперёд и падает на мягкий плед, не издав ни звука на негромкие приветствия. К удивлению, многие действительно были рады его видеть. Но он никогда не признается, что среди всех этих улыбок сам всегда искал только одну. Шуичи сидел как будто где-то глубоко в собственных мыслях, задумчиво вглядываясь в экран, а наконец заметив его, только приветливо кивнул. И уже в этот момент Кокичи почувствовал, как в лёгких снова формируются новые бутоны незабудок, впиваясь твёрдым стеблями в мягкие ткани и вызывая тягучую боль. В горле дёргается кашель, и он тревожно сглатывает, надеясь, что приступ не начнётся прямо сейчас. Стараясь сместить мысли на что-то другое, он обращает взгляд к фильму. И это оказывается куда проще. Он даже не особо помнил сюжет. Поэтому происходящее на экране быстро завладевает вниманием. И он даже почти не вспоминает о том, как много всего накопилось за последние прошедшие дни. В такие редкие моменты становилось немного легче. Пусть от тяжести в сердце никогда так и не удавалось избавиться насовсем. Попробуй забудь о таком. Смешные моменты вызывают улыбку. То и дело раздаются неудержимые смешки и заразительный хохот. Так проходит больше двух часов. Заканчивается первый фильм, начинается второй. Негромкое гудение проектора разбавляет тишину, смешиваясь с тихими посапываниями. Звяканье бутылок и стаканов постепенно утихло, смолкли разговоры вполголоса и приглушённый смех. Часы прилежно отстукивают первый час ночи. А большая часть из них уже видит десятый сон. Кокичи отчего-то дурно. Где-то сбоку мило перешёптываются Шуичи и Каэде. Словно какие-то прекрасные влюблённые из паршивых сопливых сериалов. А он давит в себе желание выкинуть что-нибудь колкое и жутко обидное. Но цветы, всё крепче обвивающие лёгкие, заставляют прикусить язык и не дёргаться лишний раз. Новый приступ ему сейчас совсем не нужен. Сейчас вот прям вообще нельзя. Кокичи тщетно пытается устремить всё внимание на фильм. Сосредоточиться на музыке, словах, сюжете. Смотреть куда угодно, только не в сторону Сайхары. Только не туда. Но даже это не спасает. В лёгких разгорается самый настоящий пожар. Поначалу игнорировать его почти удаётся. А может, он просто пытается убедить себя, что ещё в силах что-то контролировать. И снова терпит крах. Родной мягкий смех щекочет слух, а лепестки мерзко щекочут его глотку. Дышать становится всё тяжелее, пока эта медленная агония не становится совсем невыносимой, вынуждая что-то предпринять. На середине второго фильма он беззвучно поднимается, стараясь не привлекать к себе ненужного внимания. И уходит так быстро, как только позволяют ослабшие ноги и рыдающее сердце. Подальше отсюда. Знал ведь, что так будет. И с чего вообще подумал, допустил саму мысль, что это хорошая идея? Быть рядом с Сайхарой всё труднее с каждым днём. Видеть, как он мягок с остальными, в то время как он, Кокичи, обречён получать только недоверчивые взгляды и сквозящий холод сквозь редкие улыбки. Шуичи просто слишком хороший, чтобы прямо сказать ему убираться подальше. Было бы легче, уйди он сам. Поэтому он уходит. Резкая тишина за пределами гостиной на миг оглушает. Темнота после разноцветных вспышек кажется пугающей. Глубокой, манящей — сделай шаг ей навстречу, и больше не вернёшься. В последние месяцы вся его жизнь — одна сплошная тьма и страх. И кто бы знал, какой именно шаг станет для него последним.***
Глаза слипаются от позднего часа. Шуичи тихо зевает, поглядывая на время. Кокичи так и не вернулся. Странное чувство мучительно бьётся за рёбрами тревожным беспокойством. С его ухода прошло уже минут двадцать. Могло ли за это время случиться что-то серьёзное? А вдруг ему стало хуже? И теперь он снова за ближайшей стенкой борется за каждый судорожный вдох? А если он снова потерял сознание? Или ещё чего похуже? Неспокойные мысли взять под контроль так и не удаётся — те навязчиво роются в голове, подкидывая самые изощрённые сценарии, о которых даже думать страшно. И, спустя несколько долгих минут молчаливых отговорок, Сайхара не выдерживает. Осторожно выпутывается из кокона одеял, стараясь никого не разбудить, и тихонько выскальзывает за дверь. Глаза не сразу привыкают к ночному полумраку, но он даже не пытается нащупать выключатель. Сам не знает, почему. Наверное, просто привык, что рядом с Кокичи Омой всегда царит темнота. И он вряд ли будет сильно рад внезапно включившемуся свету. Лидер обнаруживается на небольшой веранде перед входом. Совершенно случайно — благо двери стеклянные. Его силуэт на фоне побелевшей снежной ночи выглядит… тоскливо. Другого слова не подобрать. Своеобразная картина угрюмости и одиночества, от которой сжимается сердце. Когда дверь с шумом отъезжает в сторону, Кокичи даже не вздрагивает, либо давно заметивший чужое присутствие, либо слишком погружённый в собственные мысли. Стоящий совсем босой на холодном дощатом полу. И вряд ли от пронизывающего ледяного воздуха ночи хоть сколько-нибудь могла спасти тонкая ткань пижамы. — Ома-кун? — тихо зовёт Сайхара. — Ты… в порядке? — М? В полном. Мальчишка даже не оборачивается. Его голос слабый, хриплый и шаткий. И Шуичи знает, что это означает. У него снова случился приступ. Дыхание неровное, поверхностное. Изо рта вырываются частые-частые бледные облачка. Похоже, даже дышать всё ещё больно. Сайхара медлит, переминаясь с ноги на ногу. Как-то разом стихают всякие мысли, и в голове — благая тишина. Только вот тревога всё никак не уйдёт. Отгоняя неловкость, он подходит ближе и, как и Кокичи, упирается локтями в деревянную ограду. Не знает, какими словами начать разговор. Да и стоит ли вообще начинать? И когда так успело случиться, что между ними стало больше молчания, чем разговоров? Обычно, роль рассказчика всегда забирал Ома, а теперь… Вокруг безумно красиво: свет луны сочится сквозь кружево облаков. Отражаясь от снега, рисует ажурные узоры на земле. Но едва ли Кокичи есть хоть какое-то дело до окружающей красоты. И Сайхара думает, что может его понять. Понять-то поймёт. А вот помочь чем-либо вряд ли сумеет. — Ты долго не приходил, мы забеспокоились, — негромко выдыхает он, наблюдая, как тёплое дыхание мешается с ледяным воздухом. — Просто немного душно стало. — Можем открыть окно ненадолго, — тут же находится детектив. — Никто не будет против. — Нет, — останавливает его Кокичи. — Дело не в комнате, просто… И замолкает. Просто… что? Просто он неисправимый дурак? Просто влюбился в того, в кого вот совсем не стоило? Просто теперь медленно умирает, не смея открыть душу тому, кому уже давно принадлежит сердце? Чего уж тут простого? Шуичи всё мялся на месте, то ли от нерешительности, то ли от холода. Под его ногами вяло скрипели промёрзшие доски и налетевший снег, налипая на подошву домашних тапочек. Все эти звуки, шорохи, скрипы оживляли атмосферу вокруг и словно не позволяли ей замёрзнуть, обратившись льдом. — Снова? Снова. И без слов ясно, что снова. Но он не скажет. Конечно нет. И даже не потому, что не хочет — хочет, ещё как хочет! Только банально не сумеет подобрать нужных слов. И даже всех языков мира, пожалуй, не хватит, чтобы описать то, что с ним творится. Так что ни черта не «просто», а очень даже «непросто» — хотя давно уж пора бы привыкнуть. С появлением Сайхары, его жизнь никогда простой не была. — Нет, всё нормально, — вздыхает мальчишка, отводя взгляд. Нечего нагружать Шуичи ненужными тревогами. — Уже лучше. Я просто… побуду немного здесь. Он складывает руки на перилах и умещает на них голову, прикрывая глаза. В груди снова что-то больно дёргается. И приходится крепче стиснуть зубы, чтобы не издать ни единого звука. Шуичи неловко мнётся, невзначай задевая его плечом, и боль неожиданно отступает. Дышать становится легче. — Могу я остаться? Кокичи кивает. Как будто при всём желании действительно смог бы ему отказать. И Шуичи остаётся. Молча вперяется взглядом перед собой, наблюдая за движениями снега в воздухе. Снежинки путаются в его тёмных взлохмаченных волосах, тают от тёплого дыхания. Разноцветные огоньки гирлянд сияют на мраморном лице беспорядочными искрами. Всё в нём кажется нереальным, волшебным. Прямо глаз не отвести. Шуичи красивый до безобразия. Высокий, умный, внимательный — в него невозможно было не влюбиться. Ома позволяет себе задержать взгляд чуточку дольше. Пока не заметили. Пока есть возможность смотреть — вот так, не скрываясь — разглядывать каждую знакомую деталь, подмечать новые, а не наблюдать издалека, как привык. Но от вязкого бессилия предательски дрожат ноги, отказываясь держать. И взгляд сильнее мутнеет, расплываясь неясными пятнами. Хочется спать. Из-за постоянных приступов и болезни его всегда неумолимо клонит в сон. Измученный организм просил отдыха и передышки, иначе — брал сам, выливаясь в неожиданные обмороки. Пусть так — всяко лучше, чем захлёбываться кровью, думает Ома. Ему многого стоит оставаться сейчас в сознании. Безумно хочется спать. Но побыть рядом Шуичи хочется всё же больше. — Тебе… не понравился фильм? — всё никак не успокоится тот. — Можем поставить другой, если- — Нет, всё круто, правда, — обрывает его Кокичи. Не способный или, может, не желающий выслушивать, как кто-то вроде Шуичи пытается его приободрить. Разве он заслуживает? А потом в памяти случайно и совершенно неожиданно вспыхивает давно утерянное воспоминание. Блёклое, как выцветшая фотография. — Мы с DICE часто устраивали подобные вечера, — тепло улыбается он, вспоминая такие родные сердцу лица. А потом приходит осознание. — Так странно думать, что этого никогда не было. Он растерянно оглядывается на Сайхару, словно тот может чем-то подтвердить его слова. Прекрасно понимающий, что никто уже не сможет. Тихий вздох оседает в воздухе тяжестью, незаконченностью, оставляя неприятный осадок. И он отворачивается быстрее, чем успевает заметить, как Шуичи рядом вздрогнул. И что за глупости снова лезут в голову? Он, по правде, и сам-то не понимал, с чего вдруг ожили старые воспоминания. Шуичи молчал. Душа ныла от тоски. И он уже не мог остановиться. Казалось, вот-вот и вновь среди ночного шума услышишь знакомый разноголосый смех. А порыв зимнего ветра принесёт с собой до боли знакомые запахи. И тогда он окончательно убедится, что никто в мире не сумеет его понять так, как понимали они. — Они обожали праздники, — тихо улыбается мальчишка. — Особенно Эйч и Лили. Этим двоим даже повод был не нужен. У нас даже свой праздник был — день DICE. У него не было даты. Любой день — повод радоваться. Так мы жили. Так было раньше, и так больше не будет никогда. РАНЬШЕ. И НИКОГДА. Он смотрит в пустоту, а губы сами вышёптывают нервно-дрожащее «Я, кажется, скучаю». И боли в этом столько, что рвёт на части душу. — Я помню их лица, привычки, характер, то, что им нравилось, и то, что они просто терпеть не могли. Я помню, что у Джиро была аллергия на рис. То, что Эш боялся грозы, а Минори — пауков. Я помню встречу с каждым из них, помню, как DICE только-только зарождался. Помню все розыгрыши, которые мы устраивали, помню тревожное волнение, когда что-то шло не по плану, и радость предвкушения, когда всё складывалось удачно. У нас не было родных, но мы в них и не нуждались, мы сами стали семьёй друг для друга… большего и не было нужно, — едва не захлёбываясь потоком слов, Кокичи наконец поднимает взгляд на Шуичи, и в глазах его стоят слёзы. — Скажи, Сайхара-чан, разве могут все они быть просто чьей-то выдумкой? Кокичи почти шепчет — таким тихим кажется его шаткий голос. Но Сайхаре всё чудится, что изнутри он разрывается в истошном крике, пытаясь докричаться хоть до одной души, которой не будет всё равно. И он впервые в жизни видит эту его сторону. Искалеченную ничуть не меньше, чем у остальных. Изнывающую от боли и страха, пытающуюся найти себе место среди сотен тысяч осколков прошлой жизни, которая на деле-то никогда реальной даже не была. И он ненавидит себя за то, что не заметил этого раньше. А может и вовсе не хотел замечать. Так увлёкся собственными обидами, что даже в голову не пришло, что у храброго мальчика, когда-то поставившего на кон собственную жизнь, чувства тоже есть. Есть, как бы сильно тот ни пытался доказать всем обратное. Шуичи это знакомо — когда не хватает чего-то очень важного, необходимого. А ты всё не можешь понять, отчего же. Когда в голове от знакомых образов остаются лишь тени. Потерянные и блёклые. Хотел бы он никогда такого не ощущать, но с этой болью приходилось жить. И не ему одному. Смутно, но он может вспомнить старую фотографию, которая случайно или нет когда-то оказалась в его руках. Со снимка незнакомые лица, скрытые масками, смотрели с претензией, с вызовом. Именно такой взгляд когда-то взволновал его в Кокичи: открытый вызов, брошенный всему миру. Без сомнения, без страха, как будто самого слова «страх» для него не существовало. Он всегда смотрел так, словно готов был сворачивать горы. И за всю жизнь Шуичи ещё не встретил никого, кто смог бы ответить ему тем же взглядом. И куда же теперь всё это делось? Что стало с тем храбрым Лидером, готовым идти против всех, наверняка знающий, что никогда не будет сражаться один? Где тот Кокичи, в чьих глазах никогда не рождалось сомнения? Тот, для кого весь мир — величайшая сцена? Тот, кто сиял на этой сцене ярче всяких софитов, привлекая сотни взглядов? Тот, кто наслаждался собственным спектаклем, даже когда зрителей не осталось? Куда всё это исчезло? На месте грандиозной сцены остались лишь жалкие обломки, а от актёра — разбитые вдребезги мечты. Опустел зал и рухнул тяжёлый занавес, скрывая боль за ярким красным бархатом. Шуичи знает, какого это — когда всё, во что ты веришь, рассыпается в прах за какое-то мгновение. Когда оказывается, что самых близких тебе людей в мире никогда не существовало. Когда чувствуешь себя чужаком в собственном теле и посторонним в своих же мыслях. Жить с этим сложно. Всё равно что жить с дырой меж рёбер — без единой надежды, что что-то сумеет её залечить. И он говорит ему то, что когда-то говорил сам себе. То, что помогло ему не погрязнуть в пучине страха и потерянности в дни, когда весь мир казался концентрацией ненависти и разочарования. — Они ведь сделали тебя тем, кто ты есть, — негромко шепчет он. — И то, что сейчас их нет рядом, не делает их вклад менее реальным… Думаю, они были бы счастливы, зная, что ты всё ещё помнишь о них. Кокичи странно и судорожно вздыхает. Негнущиеся от холода пальцы с силой вжимаются в дерево перил — он цепляется за них, как за руины прошлой жизни. Жизни, где девять дорогих сердцу имён — не просто звук, а нечто гораздо, гораздо большее. — Мне… так жаль, что после того, как я умру, некому будет сохранить память о них. После того… как… ? Шуичи, затаив дыхание, вслушивается в оглушительный стук пульса. Слышит, как медленно расползаются по швам въевшиеся в кожу маски, и с оглушительным треском разбиваются ледяные стены равнодушного холода. Он нерешительно тянет руку к чужому плечу, и осторожно притягивает дрожащего мальчишку к себе. Обнимает несмело, боязно, с хрупкой надеждой, что не оттолкнут. Пальцы сжимают тонкие плечи. Крепко, словно он боится, что стоит чуть расслабить хватку — и Кокичи снова сбежит. Но тот даже не пытается — сдаётся безо всякого сопротивления, бессильно обвивая его спину слабыми руками — холод его ладоней тут же проникает под одежду, студит кожу мёрзлыми мурашками. Кокичи жутко, страшно и тревожно с непривычки. Ему кажется, что он сходит с ума. Может, в этом тоже виноваты цветы — раз за разом истощают его рассудок, и вот теперь ему кажется, что Шуичи — не кто-то, а именно Шуичи — ни с того ни с сего обнимает его. Разве может что-то такое быть правдой? Но Сайхара, точно прочитав его мысли, крепче прижимает к себе. И Ома думает, что даже если он медленно лишается разума, то пусть это безумие длится как можно дольше. В объятиях Шуичи тепло — так, как не бывает нигде больше. И вот они стоят словно уже не посреди морозной зимы, а в местах, где ночует солнце. Заботливые руки спасают от воя ледяных ветров, дарят спокойствие и уют. Его тонкая футболка впитывает влагу с щёк, открытые руки покрыты мурашками от холода, а пальцы краснючие и такие холодные — и всё же, вот он: стоит здесь, несмотря на лютый холод и все те разногласия между ними, и обнимает так нежно, как будто не было тех долгих, очень-очень долгих, дней недопониманий и злой обиды. Как будто они не причинили друг другу столько боли, сколько не думали, что способны вынести. Чужие руки дрожат — Кокичи хочет думать, что от холода, но что-то на периферии шепчет, что не в холоде дело. В чём же тогда именно, он не знает. Они стоят так долго. Зима вокруг стелется белоснежными хлопьями снега, холодным ветром обвивая открытую кожу, путаясь звёздной россыпью в тёмных волосах. — Нас, наверное, потеряли, — приглушённо бурчит Кокичи куда-то в плечо Сайхары. — Плевать. Мальчишка усмехается, шмыгает носом и тихо смеётся. — Но нам правда лучше вернуться, — снова пробует он. А когда Шуичи так и не реагирует, поднимает на него взгляд и тянет со сладкой издёвкой, расплываясь в улыбке: — Кайто съест весь твой попкорн. Шуичи тихо смеётся, и от звука его голоса и тёплого дыхания в макушку по телу бежит волнующая дрожь. Что же с ним творится?.. Сумасшествие какое-то. И как будто этого было мало, Сайхара тянет их переплетённые ладони к губам, грея горячими выдохами, и утягивает обратно в дом — туда где тепло. И Ома думает, что это всё жутко неправильно, но всё равно не может противиться, когда Шуичи рядом — такой заботливый, внимательный и бесконечно любимый. Говорят, перед смертью не надышишься. Но он попробует. Покрепче перехватит за руку и прильнёт ближе. И пусть проклятые незабудки хоть заживо пронзят ему сердце. Он будет дышать, глотать этот холодный воздух, пока ещё может найти в себе на это силы.***
От контрастирующего тепла жжёт щёки и тянет в сон. Шуичи прячет озябшие руки в глубине одеял и всё не может выкинуть из головы недавнего разговора. …после того, как я умру… Умру… От неожиданности он вздрагивает, когда что-то тяжёлое опускается на плечо. Кокичи. Уснул. Поразительно. Шуичи улыбается с вязкой тоской и осторожно зарывается пальцами в его чуть мокрые от снега волосы. Бережно стягивает с вьющихся прядей заколки — одну за другой. Слишком знакомые: Кокичи давно уже выпросил или стянул их у остальных. Серебристые в форме нот — от Каэде, маленькие невидимки Кируми, ещё одну стащил у Маки. Забавное увлечение — он как будто пытался оставить себе частичку от каждого, будь то заколки или всякие браслеты и значки. Ома ёжится во сне, устраиваясь поудобнее. Выбравший совершенно неподходящее место, чтобы поспать. Занятно — в окружении мягких одеял и подушек он предпочёл его костлявое плечо. Наутро определённо невыносимо будет болеть шея от неудобной позы. Сайхара мягко тормошит его за плечо. — Эй… Ома-кун- — Нет, — останавливает его Рантаро откуда-то из темноты. Яркие вспышки фильма отражаются на его холодном лице. — Не буди его. Я не помню, когда в последний раз он нормально спал. Так вот оно что. Стоило догадаться раньше. Кокичи в последнее время часто такой — не выспавшийся, засыпающий на ходу и при любом удобном-неудобном случае. Раздражённый и оттого непривычно молчаливый. С бесконечной усталостью в глазах и вечно холодными трясущимися от истощённости руками. Шуичи вздыхает и аккуратно перемещает голову Кокичи со своего плеча на колени, чтобы хоть так устроить его поудобнее. Заботливыми руками убирает волосы с бледного лица, заправляя за ухо. А затем осторожно оборачивается, окидывая комнату взглядом. И, лишь убедившись, что остальные всё ещё спят, негромко подаёт голос. — Это… из-за цветов? — предполагает он. Амами молчит, спокойным взглядом наблюдая за неторопливыми кадрами, словно происходящее на экране действительно неожиданно его заинтересовало. Хотя нить повествования давно уже затерялась среди мрачных мыслей и тревог. — По ночам приступы сильнее, — спустя бесконечно долгую минуту произносит он. Как ни в чём не бывало закидывает попкорн в рот, не отрывая взгляда от фильма. Лишь на секунду они встречаются взглядами, прежде чем тот снова отводит глаза. Но даже этого мгновения хватило, чтобы при свете проектора уловить в пропасти его зрачков мрачноватый блеск. Внутри у Шуичи всё передёргивается. Рантаро ведёт себя странно в последнее время. Хотя не то чтобы странно. Но совсем не так, как обычно. В выражении его глаз что-то пугающее, незнакомое и тревожное — чему даже названия не находится. Под этим взглядом всё внутри леденеет и съёживается. Неприятное и тяжёлое чувство, словно ты виноват в чём-то непростительном. И все об этом знают. — Амами-кун, — окликает он сквозь ком в горле. Тихо совсем, чтобы не разбудить мирно дремлющего Ому, явно выбравшего не лучшее место для сна. Но достаточно громко, чтобы Рантаро услышал. — Ты… так ничего и не расскажешь? — М? — тот мельком бросает на него взгляд, догадливо хмыкает. — А должен? На лице читается почти нескрываемая насмешка. Амами ясно дал ему понять, что не станет говорить что-то, чего не хотел бы Кокичи. Но Шуичи соврёт, если скажет, что не надеялся на хоть малейшую вероятность обратного. — Мы могли бы попытаться помочь ему, — пробует он. — Если бы мы только знали, кто это, то- — Ничего бы ты не смог, — Рантаро перебивает его, не позволяя даже мысль закончить. И Сайхара не уверен, почему эта фраза заставляет что-то внутри слишком больно кольнуть. А тот лишь обречённо вздыхает: — Ну узнаешь ты имя этого человека, что дальше? Хочешь знать правду? Валяй, если думаешь, что это тебе хоть чем-то поможет. Детектив хмурится, сжимая крепче пальцы, готовый отстаивать своё мнение до конца. Он ведь помочь хочет! Как и все остальные, так почему… Но он не успевает даже возразить, когда пронзительный холодный взгляд заставляет его заткнуться. — Ты ошибаешься, Шуичи, — неожиданно серьёзно заявляет Амами приглушённым полушёпотом. — Пытаясь добраться до сути вещей, ты опираешься на факты, забывая кое о чем… — в глубине зелёных зрачков, в темноте комнаты кажущихся пугающе чёрными, плещется плохо скрываемый упрёк. — Люди не состоят из одних только фактов. Ты можешь получить хоть тысячу ответов, но так и не понять, к чему они все идут. — Уголок его губ едва заметно дрожит, и тогда приходит неожиданное осознание, что именно всё это время не давало ему покоя в выражении чужих глаз. Боль. Невыносимая боль и обида несправедливости. Рантаро спешит отвести взгляд и пытается придать голосу более неряшливый тон. — Поэтому ты не сможешь ничего изменить. Он смолкает, оставляя Сайхару в смятении. И что всё это вообще должно значить? — Вместо того, чтобы искать ненужные ответы, научись задавать правильные вопросы, — негромко добавляет парень, как будто даже не к нему обращаясь. Правильные вопросы, значит? И что это за вопросы такие? Рантаро явно знает больше, чем готов рассказать — и даже не скрывает этого. Но… этот взгляд… и как они раньше не заметили? Так глупо. Путаясь в собственных мыслях и тревогах, они все, кажется, совсем позабыли, что именно Рантаро был самым близким другом Кокичи. Конечно же он знал, какая судьба его ждёт. Несправедливая и жестокая участь, уготованная Верховному Лидеру, уже ни для кого не была секретом. Но ведь именно Рантаро узнал об этом первым. Бог знает сколько времени тому назад. И молчал, зная, что Кокичи не захочет, чтобы остальные об этом узнали. Наверняка, он тоже хотел помочь. Любыми способами пытался его спасти. Но почему же сейчас бездействовал?.. Шуичи почему-то ужасно стыдно. А в голове на повторе самая страшная мысль: а вдруг Рантаро прав? Что, если они и впрямь уже ничем не смогут помочь? Он смотрит на спокойное лицо мальчишки, непривычно бледное и заметно исхудавшее. Сколько ещё он протянет? Неужели всё, что им остаётся — лишь смириться? Должен же быть хоть какой-то другой выход. Они ведь, чёрт возьми, обманули саму смерть, выйдя из Убийственной Игры. И что теперь? Должны просто молча наблюдать, как один из тех, кто боролся за общее будущее, необратимо угасает у них на глазах? Собственное бессилие всегда вызывало лишь злость. Не может всё остаться вот так. И почему Рантаро даже не пытается хоть что-то изменить? Кокичи ведь доверился ему. — Не смотри на меня так, — фыркает тот. — Не моя вина, что он тебе не доверяет. — Но ты же-! Возмущение вырывается из горла чуть громче, чем он ожидал. И Кокичи неспокойно ворочается во сне, заставив их обоих замолкнуть и застыть, стараясь не издать ни звука. Но Ома, благо, по-прежнему спит, лишь переворачивается в другую сторону, кутаясь в плед. Из динамиков неожиданно кто-то смеётся, и они оба вздрагивают, давно позабывшие о фильме. Неловкое молчание висит в воздухе напряжением. И даже всё раздражение мигом куда-то подевалось без следа. Оно того не стоит. Шуичи мягко стягивает последнюю заколку с тёмных волос, позволяя им рассыпаться вокруг спокойного мальчишеского лица. И бездумно проводит пальцами сквозь пряди, словно пытаясь сохранить чужой такой хрупкий сон. Он заслужил отдыха. Небольшой передышки перед очередной битвой. Кокичи чуть дёргается во сне, подставляясь под касания заботливых рук, и это вызывает слабую улыбку на лице. — Скажи, Сайхара, это всё: забота, волнение. Это искренне? — Рантаро снова смотрит в упор, словно одним взглядом пытаясь вытащить из него всю правду. — Или ты просто пытаешься загладить вину перед ним? Сердце вздрагивает, опаляя холодом все внутренности. О чём он… говорит? — Я… — горло сдавливает, и он не может заставить себя ответить. Чужой голос всё ещё кажется отчуждённо ледяным. И этот тон лишь в очередной раз напоминает о том, кем на самом деле являлся Рантаро Амами. Даже несмотря на то, что ни одно из воспоминаний, въевшихся в их головы, не было реальным, он всё ещё обладал характером Абсолютного Выжившего — человека, умеющего быть расчётливым и серьёзным в нужных ситуациях. И это не могло не пугать. — Подумай над этим, прежде чем ответить, — хмыкает тот, отворачиваясь, как будто даже вида его вынести не может. — И перестань избегать разговора с ним, потому что я тебе больше ничем помочь не смогу. Знаешь, я не из тех людей, кто играется чужим доверием. Он выплёвывает последнюю фразу сквозь зубы рваным шёпотом. И в ней — эгоистичное, почти необоснованное желание задеть за живое. Так, чтобы побольнее. Всё же Кокичи был прав, когда говорил, что он злится. Со стороны, наверное, виднее. Он вот, до недавнего разговора, даже не понимал этого. А теперь, когда понял, уже не смог сдержаться от очередной колкости. Оме бы это не понравилось. Ой как не понравилось. Шуичи выглядит окончательно потерянным и до жути виноватым, а у Амами внутри что-то наконец успокаивается. Как там говорил Кокичи? Приятно иногда видеть, что не только тебе бывает больно.