***
Весь этот день моросил мелкий дождик, тут же сдуваемый пробирающим до костей ветром. Он же завывал в щелях неплотного деревянного окна маленькой музыкальной комнатки. Занятие Габриэля музыкой только что подошло к концу — фрау Майер уже ушла, но ему захотелось самостоятельно сыграть хоть что-нибудь вместо до смерти надоевших гамм и этюдов. Да и настроение было совсем ни к черту из-за паршивой погоды и бойкота со стороны новенького — тот даже отворачивался, стоило парню случайно взглянуть на него. А как он мог этого не делать, если они теперь сидят за одной партой? С каждым таким поступком рыжеволосого в душе Габриэля вскипали раздражение и гнев. «Прав был Макс!» — думал он. — «А я еще и оправдывал этого недоумка…» Раскрыв свою папку с нотами, он начал перебирать лежащие в ней листы и почувствовал, что чего-то не хватает. Так и есть — рисунок Макса исчез. О нем напоминали лишь несколько пестрых пятен цветных карандашей, оставшиеся на обратной стороне одной из партий. — Что за черт? — выругался Габриэль. — Да где же он?! Он заглянул под рояль, под стул, несколько раз перебрал свой видавший виды рюкзак — шедевра его лучшего друга простыл и след. Габриэль похолодел — если из-за его безалаберности несчастный листок попадет в руки начальства, Максу будет несдобровать. В конце концов, он просто обидится, увидев такое отношение к его подарку… Где же он мог его оставить? Макс нарисовал картинку в понедельник вечером, а сейчас уже пятница. Где он только не был за эту неделю! Здание ведь такое большое, а сколько людей снуют каждый день по его залам и коридорам! Но поискать все же надо — чтобы, по крайней мере, сказать самому себе, что ты сделал все от тебя зависящее… Именно с этими мыслями Габриэль кое-как затолкал свои пожитки в рюкзак и направился на поиски. Его планы сыграть что-нибудь в собственное удовольствие потерпели крах. Дрожа от холода и сырости, он сначала осмотрел парк. Затем помещения нижних этажей, хоть это и было совершенно излишним — теперь это было царством младших воспитанников, и старшеклассники туда практически не заходили. Уже будучи порядочно вымотанным, он добрался до третьего этажа, и его сердце забилось от неожиданной радости — дверь классной комнаты старшеклассников оказалась распахнута. Не теряя ни минуты, Габриэль пулей метнулся к своей парте и стал судорожно перебирать лежавшие под ее крышкой вещи. — Не это ли ищешь? — вдруг раздался знакомый голос, теперь отдававший легкой насмешкой без малейшего намека на попытку уязвить. Габриэль вздрогнул и с грохотом захлопнул крышку, едва не прибив себе два пальца. Глянув исподлобья на обладателя голоса, он увидел стоящего в проходе между рядами парт Джерома собственной персоной. Его полные губы были слегка изогнуты в хитрой улыбке, голубые глаза чуть прищурены. А в протянутой им усеянной веснушками руке — тот самый злополучный рисунок, ради которого пришлось проделать весь этот утомительный путь. — Откуда он у тебя?! — Нашел. Ты обронил его в коридоре, — улыбка рыжеволосого становилась все шире, а несчастный Габриэль не знал, куда девать глаза от смущения и конфуза. Джером же тем временем развернул листок к себе и стал с преувеличенным вниманием изучать его, поглаживая пальцами свободной руки свой резко очерченный подбородок. — Так-так-так… Хм-м… Интересно… Джером выглядел в этот момент настолько комично, что Габриэль не смог удержаться от улыбки, несмотря на никуда не исчезнувшее смущение. И в то же время он был поражен — куда исчез тот холодный красавчик, смотрящий на окружающих его простых смертных, словно на грязь под ногами? Его улыбка, его смех — все в нем казалось теперь таким прекрасным, таким обаятельным! И, совершенно неожиданно для себя самого, он уловил шедший от рыжеволосого запах — запах дезодоранта популярной среди мальчишек марки, и его собственный — аромат свежего печенья, невольно заставивший сердце парня сладко сжаться… Габриэль тряхнул головой, словно отмахиваясь от таких диких приколов собственного воображения, а Джером, вволю наигравшись со своей жертвой, наконец-то положил рисунок на парту. Все это время он украдкой наблюдал за реакцией Габриэля на свое представление, и, если бы не его приобретенное за годы тренировок и публичных выступлений самообладание, он бы от души рассмеялся над этим смешным и наивным пареньком. — Я напрасно обидел тебя какое-то время назад. Слишком многое свалилось на меня в последнее время, и я повел себя, как свинья, — слова Джерома не содержали в себе никаких лишних эмоций, но звучали так искренно, что все раздражение и злость на него исчезли из души Габриэля сами собой, не оставив ни следа. Более того — ему показалось, что до сих пор крепко запертые двери души новенького слегка приоткрылись перед ним, пуская внутрь. — Я так и подумал… — несколько нерешительно начал он. — Но, в конце концов, кто из нас никогда не делал глупостей, верно? — Конечно, но порой мы делаем этим больно другим! И за это я хотел бы извиниться перед тобой, Габриэль! — с этими словами Джером протянул руку в знак примирения. — Все в порядке, Джером! — улыбнулся Габриэль, крепко пожимая ее. — Только давай уже пойдем отсюда, пока нас тут не накрыли! — И то верно! — согласился рыжеволосый, и менее, чем через минуту, класс снова пустовал. — Это ты нарисовал? — поинтересовался Джером у Габриэля по дороге в общежитие. Дождь все усиливался, и парни спешили вновь оказаться в помещении до того, как они оба промокнут до нитки. — Нет, я так никогда в жизни не смогу! — засмеялся Габриэль. — Это все Макс — он тут мастер! — Макс — это тот, лохматый? — подкупающая простота и непосредственность, с которой Джером задавал свои вопросы, вновь заставили Габриэля расхохотаться от всей души. — Какое счастье, что он тебя сейчас не слышит! — Надо будет и перед ним извиниться — он ведь едва с ног не свалился, когда я в него врезался…— задумчиво пробормотал Джером. — Ты не бойся — он вспыльчивый, но быстро отходит. Я его сто лет знаю… — Вы здесь так давно? — наигранно удивился Джером, распахивая дверь общежития. Габриэль только собрался сострить в ответ, как до его слуха донеслись приглушенные крики — судя по всему, в берлоге снова разгорался какой-то скандал. — Что там такое? — недоуменно спросил Джером, которого эти звуки застигли в процессе снятия верхней одежды. Габриэль закатил глаза. — Снова веселый вечер! Пошли в берлогу! Джером не понял, о какой берлоге шла речь, но времени на расспросы не было — он просто последовал примеру своего нового друга и двинулся за ним по ступеням скрипучей лестницы.***
Едва переступив порог общей комнаты, парни почувствовали, что дело пахнет керосином. Вильгельм фон Штайн стоял посередине, скрестив на груди руки и бросая презрительные взгляды на столпившихся в комнате товарищей по классу. Увлеченный своим выступлением, он даже не заметил прихода Джерома и Габриэля. — … и что же мы теперь имеем? Почему школа раздает места всяким позорным наркоманам и нищим выскочкам из черни?! Одного их присутствия уже достаточно, чтобы покрыть позором эти священные стены! Габриэль бегло взглянул на своего спутника — лицо Джерома не выказывало ни единого намека на возмущение, словно ему не было только что нанесено грязное оскорбление. Но в его собственной душе поднялась целая буря негодования, гнева и ненависти — казалось бы, только недавно этот напыщенный аристократ получил по заслугам за свои наглые выходки, и вот он снова принимается за старое! Фон Штайн, тем временем, продолжал: — В мире есть те, которые рождены для господства — остальные же должны преданно служить им! И невозможно просто так взять и стать избранным — это право должно быть в крови! Я, сын славного рода фон Штайн, говорю вам это! — Сказал бы я, чей ты сын на самом деле! — послышался прерывающийся от гнева голос Макса. — Как еще может называться женщина, воспитавшая такое отродье, как ты?! Вильгельм ухмыльнулся. — Я бы попросил тебя не касаться моей семьи — имя моих предков известно как в Германии, так и за ее пределами, а вот кто твои предки — покрыто мраком неизвестности! — Робеспьер, ну-ка отойди… — с этими словами Джем пробился сквозь толпу и направился к Вильгельму. Его руки уже были сжаты в кулаки, а черные глаза метали молнии. Ухмылка исчезла с лица аристократа, сменившись гримасой откровенного отвращения. — А с тобой я вообще даже разговаривать не желаю. По-хорошему, тебе следовало бы кебаб резать, а не учиться вместе с отпрысками лучших фамилий. А еще лучше — убраться туда, откуда ты приехал, и больше никогда не соваться в цивилизованные страны! — Seni piç! — взревел турок. Он уже был готов переломать наглецу кости, и даже занес сжатую в кулак руку, но был остановлен незаметно прокравшимся за его спину Габриэлем. — Джем, оставь его мне! — Гэб, лучше не лезь, если не хочешь попасть под горячую руку! — Джема уже била крупная дрожь. Но Габриэль не обратил на него ни малейшего внимания и, насмешливо глядя фон Штайну в глаза, начал: — Вилли, вот так встреча! Как носик — не болит? — Немедленно смени тон! — угрожающе процедил сквозь зубы блондин. — Что? Не нравится, когда безродный плебей говорит с тобой вот так?! Или же ты любишь получать от него на орехи?! — все раззадоривался Габриэль. — Это легко можно устроить! — Ребята, умоляю вас, бросьте вы его! Не стоит оно этого! — послышался робкий голос Феликса, боявшегося всякого рода ссор и криков больше всего на свете — видимо, жизнь с отцом-пьяницей до его исчезновения наложила свой отпечаток, — но его голос сразу же потонул в гуле требовавшей хлеба и зрелищ толпы. Круг становился все теснее и теснее. Несколько пар рук потянулись к фон Штайну. Тот, почуяв нависшую над ним опасность, заметно побледнел и приготовился защищаться — однако, выглядело это весьма неуклюже, ибо, как уже упоминалось выше, последний отпрыск славного рода фон Штайн не умел драться. — Не смейте меня трогать! Руки прочь! — выкрикнул тот. Обычно в таких случаях его невольно выручал герр Гундлах, буквально возникавший из ниоткуда, но в этот раз его в общежитии не было — каждую пятницу он сдавал директору пансиона и председателю попечительского совета Штольберг-Фернбергу рапорт о поведении и занятиях доверенного ему класса, и зачастую эта процедура длилась вплоть до вечерней молитвы и ужина. Старшеклассники остались без надзора, а потому их некому было остановить. — Стойте, господа! Этот возглас заставил парней вздрогнуть, словно их облили холодной водой, и в общей комнате на мгновение воцарилась гнетущая тишина. Все с той же невозмутимой миной, Джером растолкал своих соучеников и очутился один на один с аристократом, мужественно выдерживая на себе его сверлящий взгляд. Опустив руку на костлявое плечо последнего, он заговорил: — Я не приемлю таких первобытных способов решения конфликтов, Вильгельм, и только поэтому решил выручить тебя… — Мне не нужна помощь паршивого наркомана! — словно выплюнул сквозь зубы фон Штайн, но Джером заставил того замолчать эффектным жестом поднятой руки. Стоящий поблизости Макс уже открыл рот, чтобы возмутиться вмешательством новичка не в свое дело, но тут же стушевался, встретившись глазами со злым взглядом Габриэля. Джером, тем временем, продолжал: — Я, конечно, не присутствовал при основной части разговора, но я все же полагаю, что услышал достаточно. Взгляни вокруг, Вильгельм! Старые правила уже не имеют силы в том мире, в котором мы живем! Ты сколько угодно можешь быть представителем благородной фамилии, но это не отменяет твоей гордыни и высокомерия по отношению к другим! Особенно к тем, у кого нет ни богатства, ни влияния, ни связей — они тяжелым трудом пробивают себе дорогу в жизни, причем некоторые делают это едва ли ни с детских лет — в то время, как ты не знал ни забот, ни лишений! А те, кто обучаются здесь по гранту, достойны еще большего уважения — они попали в стены этой школы за свои выдающиеся таланты и, опять же, упорное трудолюбие! Старшеклассники невольно притихли, внимая каждому слову своего нового товарища. Все, как один, почувствовали силу и зрелость рыжеволосого юноши, бывшего ненамного старше их, но видевшего и пережившего такие вещи, о которых им, будучи буквально запертыми в этом благородном питомнике, не приходилось даже мечтать. Особенно сильно почувствовал на себе его влияние Габриэль — его сердце билось так сильно, что готово было вот-вот выпрыгнуть из груди. Он невольно вспомнил выражение лица Джерома, виденное им на фотографиях скандальной газетенки, и с восхищением отметил про себя, как сильно Джером со снимка похож на того, которого он видит здесь, сейчас, в этой комнате. — Гэб, дружище… Я был чертовски неправ… — тихо шепнул другу внезапно оказавшийся поблизости Макс. Габриэль едва заметно кивнул, не отрывая взгляда от Джерома — он продолжал свою речь, не прекращая смотреть своему оппоненту прямо в глаза: — У тебя есть только два пути, Вильгельм — либо ты меняешь свое отношение к окружающим и становишься хоть сколько-нибудь приемлемым членом современного общества, либо ты остаешься не у дел и продолжаешь утешаться аристократическим прошлым своей семьи весь остаток жизни. Заметь — не твоим прошлым, а тех, кто был на этой земле до тебя, и к которому лично ты не имеешь никакого отношения! Если ты хочешь уважения к себе, ты должен зарабатывать его своими поступками, а не громкими речами о славном прошлом твоих предков. Поразмысли на досуге о том, что я тебе сказал, — с этими словами он снял руку с плеча фон Штайна. Аристократ был вне себя от ярости. Его, представителя одной из самых благородных и влиятельных семей Германии и всей Европы, только что поставил на место этот выскочка, чье имя оказалось запятнано позорным обвинением — и, похоже, он даже не стыдится этого! Несмотря ни на устав пансиона, ни на раздутый прессой скандал, его все же принимают в это известное и уважаемое учебное заведение, и сейчас он смеет ставить под сомнение все то, что он чтит чуть ли с самого своего рождения! — Ты пожалеешь о своих словах, подонок! — прошипел тот, весь трясясь от злости, и, как из пушки, вылетел из гостиной, невзирая на попадавшихся на его пути товарищей. Старшеклассники уже давно разошлись по своим делам, но четверо из них все еще оставались в комнате. Дождь за окном прекратился, и заволакивающие небо серые облака начали менять свой цвет под лаской начинающегося заката. Казалось, сама природа облегченно выдыхала после прошедшей бури, и парни разделяли это настроение. Макс первым нарушил молчание. — Ты… это… извини меня, что ли… Я уже черт знает, что о тебе подумал… — пробормотал он. — Все в порядке, — улыбнулся Джером, сверкнув двумя полосками ровных белых зубов. — Вообще-то, это я хотел извиниться за наше такое неудачное знакомство, но обстоятельства сложились несколько иначе. — А ты хорош, братан! Respekt! — присоединился к разговору Джем. — Терпеть не могу эту дрянь! — Честно говоря, я тоже не пылаю к нему страстью! — с той же улыбкой признался Джером. — Итак, Джером, позволь представить тебе моих самых верных и преданных друзей! — состроив максимально торжественную мину, изрек Габриэль. — Это Максимилиан, он же Макс, он же Робеспьер — наш главный бунтарь, непризнанный художник и признанный коллекционер дисциплинарных взысканий! — Имею честь! — выдал Макс, браво тряхнув своей лохматой пшеничной шевелюрой. — А это Джем — наш супергерой, борец за справедливость и защитник угнетенных! — при этих словах брюнет напустил на себя самый грозный вид и поиграл мускулами, причем и без того тесная форменная рубашка угрожающе натянулась. Джером веселился от всей души, наблюдая за выкрутасами этих практически взрослых, но все еще по-детски веселых парней. Впервые с момента своего появления в этом строгом учебном заведении он позволил себе по-настоящему расслабиться и почувствовал себя свободнее, чем когда-либо прежде. Эти юноши не ждали от него ни громких побед, ни высоких результатов — они видели в нем такого же мальчишку, как они сами. А потому он без задних мыслей позволил им обнять себя и сам ответил им тем же. Теперь их было четверо — Габриэль, Макс, Джем и Джером.