I will show you the way back home, Never leave you all alone. I will stay until the morning comes. I'll show you how to live again, And heal the brokenness within. Let me love you when you come undone. Ashes Remain — Right Here
С начала учебного года прошло около двух месяцев, и за это время осень стала полноправной хозяйкой в обширном пансионском саду и простиравшемся за его забором остальном мире. Величественная стена гор и покрывавший ее лес сменили свой летний зеленый наряд на осеннее одеяние, сочетавшее в себе всевозможные оттенки золотого, красного, желтого и оранжевого цветов. Долины потемнели, словно готовясь к скорому зимнему сну. Урожай был уже давно убран, и среди лугов то и дело мелькали опустевшие темные квадраты пашен. Воздух был насыщен пряным ароматом дождя и опавшей листвы, кружившейся в ей одной ведомом танце при каждом порыве ветра. Все чаще в небе висели тяжелые серые тучи, приносящие с собой такие ливни, что об обязательных ежедневных прогулках на свежем воздухе порой не могло быть и речи. Теперь уже редко раздавались детские крики и смех в пансионском саду — их сменило карканье мечущихся среди обнажившихся деревьев ворон и печальные крики улетающих в теплые края диких гусей. А в самом пансионе, словно в огромном котле, продолжала кипеть жизнь — у занятых учебной гонкой воспитанников не было времени скучать. В особенности чувствовали это на себе старшеклассники — всего каких-то семь месяцев отделяли их от такого близкого будущего, такого манящего и страшного. Несмотря на огромные нагрузки в этом году, им время от времени все же удавалось собраться вместе в берлоге, и там, среди задушевных бесед, рождались самые смелые мечты и строились самые грандиозные планы. — И вот, представьте себе, — разглагольствовал Макс в один из таких вечеров. — Раньше предки и слышать об этом не хотели, а тут буквально недавно отец звонит мне и говорит — мол, ты напрягаешь свою задницу в этом году настолько, насколько это возможно, и, если закончишь его без единой четверки, то получишь от нас с матерью самый крутой графический планшет, и, черт с тобой, поступай в свою академию, если тебе так уж сильно этого хочется! Макс в данный момент представлял собой олицетворение всей радости в этом мире. Он был буквально одержим идеей поступления в Дюссельдорфскую академию искусств, но родители — в особенности, отец — не разделяли энтузиазм сына. Они надеялись, что их единственный отпрыск выберет более стабильную стезю и со временем примет дела семейного предприятия, но Макс был неумолим — непробиваемое упрямство было фамильной чертой семейства Красс, и Габриэль знал это, как никто другой, так как за все годы жизни в пансионе не раз бывал в доме своего лучшего друга. Сейчас же он был искренне рад за этого лохматого белобрысого озорника, в мятежной душе которого горел настоящий огонь любви к искусству. — Ты только не выдохнись раньше времени! — с улыбкой поддел он своего друга, легонько тыкая того кулаком в плечо. — С чего бы это мне выдыхаться? — картинно обиделся Макс. — А про Левински ты не забыл? — хитро прищуриваясь, ухмыльнулся Джером. — Она еще на тебе отыграется за твои шедевры! За два месяца знакомства он успел ближе познакомиться с творчеством Робеспьера и оценить его по достоинству. — Не сможет! — ответил за друга Габриэль. — Я уже обещал этому живописцу, что с него живого не слезу. Максимум — Левински лопнет от злости! Как только Макс получил долгожданное позволение родителей поступить в обитель своих мечт, он стал всеми возможными способами уговаривать Габриэля подтянуть его по математике, бывшей для него самым главным камнем преткновения все семь предыдущих лет. И уговорил — его лучший друг взялся за него со всем рвением, дарованным ему природой, и не позволял отвлекаться ни на какие посторонние занятия. Габриэль требовал от своего друга полной отдачи, но он делал это, ни разу не прибегнув к тычкам и крикам, к которым Макс так привык за все время преподавания фрау Левински в их классе. — Я уже нашел себе местечко в одной лаборатории — там учат всему, еще и платят неплохо. В следующем году — herzlich willkommen! Мама хоть отдохнет немного… — опустив глаза в пол, тихо пробормотал Феликс. Все присутствовавшие знали, каких мук ему стоило решение отложить свое поступление в университет на целых три года. Максу даже невольно стало стыдно за то, что исполнение его заветной мечты так близко, а бедняга Феликс будет вынужден работать, как проклятый, чтобы снять хотя бы часть забот с единственной любимой матери и помочь не менее любимым сестричкам. Какая огромная ответственность ляжет на эти юные плечи! Как много и неустанно придется работать ему, пока другие развлекаются и ищут свое место в этой жизни! — Все у тебя… будет хорошо… — с трудом выдавил из себя Макс. — Конечно, будет! — ободряюще заверил Феликса Джером. — Ты посмотри на это с другой стороны! Ты поступишь, а у тебя уже будут знания, опыт, рекомендации — представь себе, с каким отрывом ты будешь опережать остальных! А если еще и в работе себя хорошо покажешь — тебя запомнят, и в любую научную группу с распростертыми объятиями возьмут, если захочешь! — Выходит, все на самом деле не так уж и плохо… — голос Феликса зазвучал несколько бодрее, а на его круглом лице появилась легкая тень надежды. — Уж поверь своему старому и опытному товарищу! — выдал Джером, напустив на себя такой важный вид, что Феликс не смог удержаться от улыбки. Действительно — Джером в свои девятнадцать оказался самым старшим в выпускном классе, ученикам которого было по семнадцать-восемнадцать лет. Мало, кто оканчивает школу в таком возрасте, но его все же приняли в пансион в обход множества существующих правил. Ни для кого не было секретом, что к этому приложил руку сам Эрнст Фердинанд Штольберг-Фернберг, но юноша все же смог делом доказать свое право воспитываться под одной крышей с остальными учениками. Он великолепно учился, неукоснительно исполнял все требования начальства и старался поддерживать ровные приятельские отношения с одноклассниками — за исключением Вильгельма, существование которого он просто игнорировал, и еще двух-трех волочившихся за ним лизоблюдов. Так в выпускном классе образовался так называемый «золотой квартет» отличников — Джером Хоффманн, Габриэль Леманн, Феликс Мюллер и Вильгельм фон Штайн. — А я, первым делом, в полицию пойду! — со свойственной ему горячностью выпалил Джем. — Знаете, сколько сейчас всякой дряни развелось? На них никакой управы нет, а простые люди на улицу выйти боятся! Со мной же все как шелковые будут! А потом новое дело с отцом откроем — будем охранные системы делать! — Можешь начинать хоть сейчас, герой! Надо только спросить у Гундлаха — не завалялся ли в его закромах костюм Супермена? — поддел его Макс, за что мгновенно получил подушкой. — А ты, Джером? Прошло несколько мгновений, прежде чем Джером смог сказать что-либо в ответ на заданный ему вопрос. Он все еще казался спокойным, но его недавняя расслабленность бесследно исчезла — теперь его брови были слегка сведены к переносице, а голубые глаза словно подернулись знакомой непроницаемой пеленой. Сидевший рядом Габриэль, повинуясь ему одному ведомому порыву, как можно более незаметно протянул руку, слегка прикоснулся к захолодевшим пальцам Джерома, осторожно сжал их — и Джером почувствовал, как что-то теплое и светлое влилось в его тело. Словно успокаивающий целебный бальзам, это прикосновение снимало боль в растревоженной душе рыжеволосого. Он еще крепче сжал руку Габриэля в своей, сплетая их пальцы вместе и хватаясь за нее, как хватается утопающий за брошенный ему круг. Какое счастье, что все происходящее надежно скрывала случайно оказавшаяся рядом подушка… — Простите, парни, но я пока не могу этого сказать. У меня есть кое-какие идеи, но я хотел бы сначала получше обдумать их. Надеюсь, вы меня понимаете… — наконец отозвался Джером с прежним спокойствием. — Да без вопросов! Как надумаешь — выкладывай! — примирительно прозвучал голос Макса. — А что у тебя, Гэб? Габриэль также не нашелся, что ответить, но его выручила выросшая в дверях гостиной фигура герра Гундлаха. — Господа, время вечерней трапезы! Попрошу не опаздывать! Действительно — часы показывали без десяти минут шесть, и старшеклассникам следовало поспешить.***
Время перевалило за полночь, но Джером никак не мог забыться сном. Он лежал, вглядываясь в наполнявший комнату густой мрак промозглой ночи конца октября. Картины недавнего прошлого сменяли одна другую. Все сильнее билось сердце от нахлынувших воспоминаний… Вот он, еще будучи шустрым рыжеволосым мальчишкой, впервые появляется в коридоре спортивной школы, готовящей олимпийский резерв для сборной Германии по спортивной гимнастике. Первые напряженные тренировки, сборы, соревнования. Первые награды, заработанные собственными потом и кровью. Годы летят — юный Джером растет, и вместе с ним растут его успехи на спортивной арене. Он фаворит главного тренера сборной. Его ждут еще более громкие победы, почет и слава. Идет чемпионат мира по спортивной гимнастике — его первый выход рука об руку со взрослыми заслуженными спортсменами. Мужская сборная Германии выступает из рук вон плохо — один Джером сумел квалифицироваться в финалы, тогда как его товарищам по команде не удалось даже это. В финалах от Германии выступает он и две девушки из женской сборной. Женщины соревнуются первыми, и весь пьедестал оказывается занят спортсменками из США и России — немкам, несмотря на все старания, удается лишь пробиться в первую десятку. Но тренер, несмотря ни на что, хвалит горько плачущих девчонок. Джером видит все это и понимает — у него нет права на слабость. На нем одном теперь лежит вся ответственность за спортивную репутацию страны. На него вся надежда. И вот настал решающий день, которого Джером так ждал и боялся. Допущенная им грубая ошибка в вольных упражнениях приносит ему крупную сбавку и едва не портит все дело, но невероятным усилием воли он берет себя в руки и продолжает бороться. И у него получается — несмотря на досадную неудачу в начале, он очень достойно выступает в остальных категориях, оставляя далеко позади спортсменов из Китая, Японии, США и Великобритании — своих самых опасных соперников. Последними в череде упражнений идут кольца. Джером делит первое место с гимнастом из России — главным фаворитом соревнований. Он выступает последним, и все живое вокруг буквально замирает в ожидании. Еще немного… Еще чуть-чуть… Еще одно усилие… И юный рыжеволосый немец едва ли не зубами вырывает у россиянина одну сотую балла в упражнении на своем коронном снаряде! Но почему же судейская конференция тянется так долго?! Казалось, прошла целая вечность, прежде чем на огромном экране высветилась долгожданная фамилия «Хоффманн» — выше всех остальных участников чемпионата… Награждение. Шелковистая лента тяжелой золотой медали ласкает шею Джерома. Запах увядающих в букете цветов кружит голову. Звучит «Песнь немцев», и в воздух медленно поднимаются флаги Германии, России и Китая. Горячая слеза радости катится по щеке парня — он победитель, он гордость своей страны, но все же он до сих пор остается мальчишкой. Вспышки множества камер, вопросы многочисленных журналистов, на которые он вынужден отвечать под обязательным присмотром тренера. Его поздравляют, о нем говорят, им восхищаются… Джером тяжело вздохнул, вспоминая свой первый триумф и последовавшую за ним непроглядную темноту. Он помнил потасовку с тренером, но того, что послужило поводом к ней, он намеренно не касался — это было слишком больно. Настолько, что он не мог говорить об этом даже с самим собой. Единственное, что ему оставалось — молчать и так глубоко похоронить эти воспоминания в себе, чтобы даже он сам больше никогда не смог добраться до них. Но после пришла неожиданная проверка — несмотря на то, что Джером не хранил у себя ничего, что следовало бы скрывать, он был крайне удивлен, так как обычно о таких мероприятиях предупреждали заранее. Странный пакет с листьями какого-то растения, издававшими отвратительный запах. Окаянное слово «марихуана». Обвинения. Шок. Непонимание и отрицание всего происходящего. Тщетные попытки объясниться. Позорное изгнание из школы и команды. И старательно раздуваемый журналистами скандал — еще так недавно они выражали ему свое восхищение, а теперь они же налетели на раздавленного юношу, как грифы на падаль… По лицу Джерома снова текут слезы — на этот раз они словно насквозь прожигают тонкую кожу его щек. Резко поднявшись с постели, он решает пройтись по сонным коридорам общежития. Герр Гундлах должен уже закончить свой обычный обход — значит, его точно не поймают во время его ночной прогулки. Движение успокоит его, потушит разгоревшийся в его душе пожар, а после ему, может быть, удастся немного поспать перед учебным днем. С этими мыслями он закутался в одеяло и, взяв со своего рабочего стола фонарик, осторожно вышел из комнаты, стараясь не разбудить безмятежно спящего в соседней постели Феликса. Чуть слышно скрипели старинные доски под шагами Джерома. Холодный белый луч фонарика выхватывал из темноты очертания длинного ряда дверей по обе стороны коридора — и нацарапанное на одной из них грязное ругательство и изображение мужского полового органа. Закатив глаза и усмехнувшись, Джером двинулся дальше. Вот и благородный питомник! Внезапно стена по правую руку рыжеволосого прервалась, сменяясь на резное деревянное ограждение лестничной площадки. Слева заблестели стекла дверей берлоги, и Джером заметил странный огонек за ними. Насторожившись, он стал наблюдать, но, как назло, одна из половиц скрипнула слишком громко, и огонек тут же погас. «Приключения начинаются…» — подумал Джером и ощутил просыпающийся в нем азарт. Тщательно закутав фонарик в одеяло, он притаился за дверью и стал ждать. Несколько мгновений спустя огонек появился снова. Джером осторожно нажал на ручку двери — она подалась. Сделав шаг в комнату, он снова закрыл дверь и выхватил из-под одеяла фонарик. — Попался! — воскликнул Джером. — Ты…? — послышался до боли знакомый чуть хриплый голос. Джером обомлел. Он узнал в свете фонарика знакомые каштановые волосы и светло-карие глаза — теперь широко раскрытые от удивления и слегка покрасневшие от бессонницы. Сомнений не было — перед ним стоял Габриэль, а странный огонек оказался лишь светом экрана его мобильника. И Джером, совершенно неожиданно для самого себя, обрадовался, что встретил именно его… — Не спится? — шепотом спросил Габриэль. Парни устроились вдвоем на потертом ковре и перешептывались во мраке комнаты. Фонарик они решили выключить — уставшие от бессонницы глаза отзывались ноющей болью на любой источник света. Случайно попадавшего в комнату света уличного фонаря было более, чем достаточно, чтобы различать друг друга. — Нет. Опять много всего навалилось, вот и решил пройтись. А ты что не спишь? Габриэль вздохнул. — Не знаю, Джером… Пожалуй, по той же причине, что и ты… Джером невольно напрягся, почувствовав неладное. Найдя руку Габриэля, он накрыл ее своей ладонью — точно так же, как это сделал он накануне. По пальцам Джерома пробежал холодок — парень явно мерз. На нем ведь ничего нет, кроме шорт и бесформенной футболки… — Иди сюда, — прошептал Джером. Габриэль замялся. Два парня в пижамах, на полу, в темной комнате — какой нонсенс! Этого почтенные стены пансиона совершенно точно еще никогда не видели! Но — как странно! — в то же время он почувствовал что-то невыразимо родное, исходящее от этого странного рыжеволосого юноши — именно это «что-то» заставило его пододвинуться ближе к нему. Джером опустил руку на плечо Габриэля, разделяя свое одеяло между ними двумя. — Вот так! Сердце Габриэля снова забилось так сильно, что, казалось, его можно было услышать в тишине комнаты. Но ее нарушали только бивший в широкие окна ливень и завывания ветра. Где-то глубоко в его душе закопошился мерзкий червячок сомнения — а правильно ли то, что они делают? Что вообще происходит? И почему ему так хочется, чтобы эта ночь продолжалась как можно дольше…? — Может, поделишься со мной? Was hast du auf dem Herzen? — снова раздался шепот Джерома. — Ну… Как сказать… — волнуясь, начал Габриэль. — Я уже столько лет в этом месте, и только сейчас понимаю, что я что-то упустил. Что-то очень важное. Да, я отличник, более того — я все эти годы удерживаю за собой этот чертов грант, но на что он мне? У меня есть Макс, у меня есть Джем, и я больше всего на свете ценю их дружбу и поддержку, но что с нами будет, когда мы выпустимся отсюда? Кто меня там будет ждать? Чем я буду заниматься? Я каждый день стараюсь делать то, что должен делать, но, кажется, этого теперь слишком мало… — Разве у тебя нет семьи? — удивленно спросил Джером. — Нет… Мои родители погибли, когда я был еще младенцем. Я у тети жил. — Она плохо обращалась с тобой? — Да не то, чтобы очень… Она заботится о том, чтобы у меня все было, она переводит мне карманные каждый месяц… Но на большее рассчитывать не приходится. Она не любит меня, да и я не испытываю к ней каких-то особенно теплых чувств. Кроме благодарности, конечно — хотя бы за то, что в приют меня не сдала. — Может, есть что-то, что ты любишь или хорошо умеешь? — Я неплохо играю на рояле… Мне даже говорят о каком-то будущем в музыке, но я не особенно верю в это… Я совершенно не чувствую тех вещей, которые играю. Не получается, хоть разорвись! Я видел, как играют настоящие музыканты — вот они буквально живут этим! А я, в основном, за счет одной лишь техники выезжаю… Джером слушал Габриэля, и каждое его слово доходило до самого сердца рыжеволосого. От этого умного, рассудительного и, несмотря на это, все еще способного на безумства паренька не осталось и следа — вместо него рядом сидел одинокий ранимый юноша, который ищет свое место в этой жизни и никак не может его найти… Его ладонь все еще накрывала руку Габриэля, но от недавнего холода не осталось и следа —Джером отдал ему часть своего тепла, словно возвращая то, что взял накануне. — У меня выступление под Рождество… Не хочешь прийти? — с легкой надеждой в голосе спросил Габриэль. — Приду, обязательно. Должен же я оценить твое искусство! Габриэль, снова повинуясь ему одному известному порыву, крепко обнял Джерома. О том, что он делает и правильно ли поступает, не хотелось даже думать. Все, чего ему хотелось здесь и сейчас, было заключено в этом объятии — хотелось утонуть в океане тепла и близости, скрыться в его водах от остального мира с его хаосом и бесчисленными вопросами. И снова знакомый пряный аромат печенья… Как же сладок этот запретный плод — тем более, когда он так близок… Джером чувствовал настроение Габриэля и все крепче сжимал его в своих объятиях. Забыв о собственном горе, он пытался защитить парня, дать ему надежную опору в жизненной борьбе. Каштановые волосы Габриэля источали запах темного шоколада, и Джером почувствовал сильнейшее желание вдыхать его снова и снова. Но одно осталось неизменным — у него все еще нет права на слабость. Он должен быть сильным, несмотря ни на что… Заглянув Габриэлю в глаза, он произнес: — Я понимаю тебя — ты напуган, ты запутался и боишься не найти свое место в этой жизни. Но ты не останешься один на один со всем этим. Мы не допустим этого! Я верю, что мы не просто так оказались все вместе в этих стенах. Ты нашел Макса и Джема, а потом вы втроем нашли меня — знал бы ты, как я этому рад! Совсем недавно я проходил через ту же темноту, через которую ты проходишь сейчас. Вы протянули мне ваши руки, чтобы вытащить меня из нее, и я от всей души благодарен вам за вашу помощь. Теперь пришел мой черед — поэтому обещай мне прямо сейчас, на этом месте, что обязательно придешь ко мне, если тебе снова станет плохо или страшно! Габриэль внимал каждому слову Джерома, и в его мятущуюся душу снова возвращался покой. — Versprochen… Парни снова крепко обнялись и почувствовали приближение долгожданного сна. — Кажется, пора на боковую, — потягиваясь, прошептал Джером. Действительно — часы на экране мобильника Габриэля показывали два часа ночи, и порой даже пара часов сна перед учебным днем бывает весьма полезна. — Погоди… Я все о себе да о себе, а про тебя забыл совершенно… Ты не впервые говоришь, что на тебя многое навалилось — что это? — увлекшись своими метаниями, Габриэль совсем забыл поинтересоваться у Джерома, что у того на сердце. Какое непростительное упущение! Но тот, по-видимому, все еще не был готов к этому разговору. — Придет время, и я все обязательно тебе расскажу. А пока пойдем спать! Они оба заснули, едва их головы коснулись подушек. Джером впервые за долгое время спал крепко и без всяких сновидений, а Габриэль видел в своем сне голубоглазого юношу с шапкой рыжих кудрей, так вовремя сказавшего ему такие нужные слова, и тихо улыбался.