Панзоотия. Театр одного Буйволсона

      Когда одиночество окружает настолько властно, что ты ощущаешь себя в заточении, кажется, что все вещи могут говорить. Уныло стонет диван, когда ты садишься на него, громко и надсадно кричит хрусталь в шкафу, блестя на солнце… колокольным набатом гудят незыблемые и прочные стены.       Буйволсон сидел на диване, переключая каналы телевидения. Новостей он старался избегать по известной причине, которая оплела своими жгучими, иногда удушающими, щупальцами, всю Анималийскую Республику и начала охватывать соседние Ланкардию и Карнассию. Дрожь пробирала при мыслях о перспективе — зараза рано или поздно охватит весь Анималийский континент. А весь мир Буйволсона уже тринадцать дней как сузился до пределов квартиры на четвёртом этаже. Когда окружал открытый мир, Буйволсон дышал вволю свободой, находясь же на изоляции, дышать приходится одиночеством и чуть не задыхаться от него. Для него каждая стена — это не только физическое препятствие, но и символ его внутреннего затухания. Буйволсон потряс головой, пытаясь прогнать эту мысль, отяжелённую последним словом.       Остановившись на одном из каналов, Буйволсон упёрся взором в блок рекламы. Она близилась к концу, оставалось полторы минуты. Положив пульт рядом, Буйволсон окинул тяжёлым взглядом стены. Пусть они и оклеены красивыми бирюзовыми обоями, всё равно казались ему всё более и более узкими, теснящими его, будто сжимающими в тисках. Одну из них занимала купленная в прошлом году стенка, а фотографии, в таком количестве, что их не хватило бы на один фотоальбом, перекочевали на другие стены и в другие комнаты. Ещё три недели назад Буйволсон легко скользил взором по стенам, а теперь — его взгляд всё чаще задерживался на них, особенно сегодня. Сегодня эти стены виделись ему как непреодолимая преграда, как свидетельство его собственного существования. В каждом их квадратном дюйме он видел отражение своих собственных страхов и терзаний, ему казалось, что им несть числа. Любая стена комнаты казалась ему океаном, запирающим остров каждая со своей стороны. Остров одиночества, с которого ещё долго не уплыть.       Свет дня, неумолимо вторгающийся в этот остров через окна, импульсивно ломается о стену — об этот океан, словно пытаясь проникнуть сквозь серый бетон. И сознание Буйволсона наполнилось неутихающей страстью к свободе, которая так далека от его тесного мира, уподобившегося острову.       Каждая стена так и била в глаза свидетельством его одиночества, каждая стена становилась тюремной стражей… но Буйволсон вспомнил то, что висело на стене над диваном. Невольно он обернулся. Позади в форме сердца были выложены фотографии, центр сердца занимала наиболее крупная, заключённая в рамку, как Буйволсон — в свои стены. Только рамка не ограничивает счастье семьи, запечатлённое на фото. И никакие стены не запрут простые радости, скорее сами рухнут неисчётными обломками. И во время просмотра фильма, показ которого возобновился после рекламы, Буйволсон не раз оборачивался назад, на стену, где с фотографии ему улыбались жена, сын и дочка, которую он сам держал на своих могучих плечах.       «Разве нам в любви нужна стена?»