Скрипка

Кайл потерял счет времени. Поначалу он считал дни, когда все еще пытался различать чередование света и тьмы вокруг маленького пролома. Но он быстро сдался. Он просто не видел смысла делать это дальше. Он не видел смысла следить за временем в месте, где времени вообще не существовало. В месте, где ночь - это все, что было. Иногда ему приносили еду. Кайл ел, но не столько потому, что жаждал выжить, сколько потому, что его голодный живот очень сильно болел. Иногда он ходил пешком. Не столько потому, что ему нужно было отвлечься, сколько потому, что все тело начинало болеть от долгого пребывания в одном и том же положении. Пол и стены были холодными и твердыми, поэтому его мышцы и кости быстро болели. Иногда он пел или разговаривал в одиночестве. Слушание собственного голоса создавало слабую иллюзию компании, и это помогало ему чувствовать себя не так одиноко. Ведь ему нужно было нарушить невыносимую тишину. Иногда он смеялся. Странный звук заполнял четыре стены, когда он видел иронию и абсурдность реальности. Рожденный только для того, чтобы умереть. Сражающийся, чтобы всегда проигрывать. Сопротивляющийся, чтобы всегда терпеть неудачу. Надеющийся, чтобы всегда отчаиваться. И когда он смеялся, то чувствовал, что понемногу сходит с ума. Иногда он кричал от злости и разочарования. Он громко ругался, обращаясь к воображаемому Герру Картману. — Ты спас мне жизнь. И что?! — орал Кайл на призрак толстого нациста. — Ты вытащил меня из этой темной камеры? Ты дал мне хоть что-то, чтобы хоть немного облегчить мою жизнь? Помог ли ты моей семье? Ты вообще хоть что-нибудь сделал, чтобы помочь мне?! — кричал Кайл, дико жестикулируя руками в воздухе. Смутная фигура Герра Картмана тупо смотрела на него, не давая ответа. Сначала Кайл был благодарен Герру Картману за то, что тот решил сохранить ему жизнь. Теперь же он очень сожалел об этом. Потому что теперь он был уверен, что быть живым в этой сплошной темной, холодной и грязной комнате гораздо хуже, чем быть мертвым. Кайл понимал, что постепенно сходит с ума. Он знал, что с каждым днем становится все более подавленным. Казалось, что все его счастливые мысли поглощает окружающая тьма. Словно вещи, которые когда-то давали ему надежду, никогда не существовали. Ему казалось, что он принимает тьму и сливается с ней. Он чувствовал, как питается горем, желает страданий, жаждет уныния. Он запретил Богу участвовать в своей жизни. Он потерял своего отца. Айк и его мать могли бы с тем же успехом быть мертвыми, он бы даже не узнал об этом. Он никогда больше не увидит Стэна. Он никогда больше не увидит свет. Он никогда больше не вдохнет свежий воздух. Не вдохнет аромат мокрой травы после дождя. Он никогда больше не узнает, что такое свобода, что такое чувствовать себя в безопасности, что такое быть счастливым. Потому что, прожив неопределенное время в этой темной комнате, Кайл потерял всякую надежду на то, что когда-нибудь снова выйдет из нее. Но однажды дверь открылась. Кайл сидел на полу, прижавшись спиной к стене. Он даже не потрудился пошевелиться. Он даже не удосужился посмотреть на человека, вошедшего в комнату. Он и так знал, кто это. — Встань, еврей. Ты свободен и можешь выйти. — холодно произнес Герр Картман, встав напротив Кайла. Он решил, что 6 дней - достаточное наказание за преступление, которое совершил еврей. Достаточно долго, чтобы не вызывать подозрений у своих коллег-нацистов. По крайней мере, они, похоже, не осуждали его выбор пыток выше смерти. Толстый нацист нахмурил брови, озадаченный отсутствием реакции пленника. — Разве ты не хочешь выбраться из этой заброшенной комнаты? — А какой смысл? — спросил Кайл, пожав плечами. — Зачем вообще напрягаться? — Ты слишком усложняешь себе жизнь. — Сказал холодно нацист, в его голосе присутствовал намек на неодобрение и раздражение. Он получше присмотрелся к мальчику, сидящему на полу. Этот еврей совсем не был похож на того мальчика, которого он когда-то встретил на рабочем поле. Еще меньше он походил на мальчика, который когда-то играл на скрипке у него дома. Он был другим. Что-то изменилось. Кайл больше походил на побежденного дикого зверя. Того, кто так сильно и так устало боролся долгое время, бесконечно. Но у него больше не осталось сил, чтобы сопротивляться. Кайл был похож на высокое дерево, которое в течение многих лет неустанно сопротивлялось насилию сильных речных течений. Пока, наконец, оно не стало слишком слабым, чтобы держаться дальше, и просто сломалось. — Почему бы тебе не плыть по течению так же, как и остальные? — искренне спросил Герр Картман. Он потрясенно уставился на него, когда горький безумный смех заполнил темное пространство. Нацист замолчал. Он был слишком шокирован, слишком ужаснулся незнакомому звуку. От того, сколько безумия в нем было. Медленно смех Кайла угас. Он сделал паузу и глубоко вздохнул. — Плыть по течению? — Кайл пробормотал с горькой ухмылкой. Он встал и впервые осмелился посмотреть в глаза нацисту по собственной воле. Дерзкий поступок, который заслуживал пули в голову. Герр Картман сухо сглотнул, гадая, этого ли хотел Кайл. Потому что на этот раз его потемневшие глаза были тусклыми. В них жила пугающая бездонная пустота. Зеленые глаза, как обычно, были лишены страха, но также и ненависти, решимости и силы. Они были пусты от того, что он привык в них видеть. Пусты и измождены от любых эмоций. Герр Картман с негодованием осознал, что все, что он когда-либо делал, - это пытался сломать Кайла. И теперь, когда рыжий был окончательно сломлен, он не находил в этом никакого удовлетворения. — Позвольте мне рассказать вам, что случилось, когда я плыл по течению, герр Картман. Кайл говорил с ядом, его голос дрожал, глаза слезились, боль заполняла их полностью. — Это привело меня к тяжелой невыносимой работе. Это привело меня к трупам... Это привело меня к той ночи, которую я хотел бы никогда не проводить! — с сожалением признался он, его голос был наполнен обидой, и нацист жалел, что не может освободиться от этого обвиняющего взгляда. — Зачем вообще плыть по течению? Это лишь оттягивает неизбежное. — Кайл сделал шаг назад, создав между ними некоторое пространство. — Все это место - одна большая комната ожидания! — Он повысил голос и вытянул руки, делая акцент на этом. — Комната ожидания смерти! Потому что если я не умру здесь, то меня отправят в какой-нибудь лагерь в Польше и запытают газом до смерти!!! — Последние слова Кайла эхом отдавались в темной комнате, и Герр Картман порадовался, что пришел вечером и уже отправил остальных часовых отдыхать. — Это действительно больной план, герр Картман. Такой же больной, как и эта странная идея о высшей расе... — Он оборвал собственные слова и сдержал всхлип. Это было болезненно. Все, что он сказал, было болезненным. Потому что все это было правдой. Он повернулся лицом к немому нацисту и окинул его взглядом, полным отвращения. — Скажите мне, герр Картман... — прошептал Кайл, его глаза были прикованы к эсэсовцу. — Как получилось, что органы внутри твоего тела работают так же, как и мои? Почему, если ты порежешься, твоя кровь будет такой же красной, как у меня? Скажи мне, разве твоя высшая раса не позволит тебе умереть? — возмущенно спросил Кайл, в то время как слезы просто свободно падали из его глаз. Он перестал скрывать свои эмоции. Он перестал бороться. Он перестал притворяться, что не чувствует. И все это было видно по его слезящимся от боли глазам. И все это забирало воздух из легких нациста. Все это заставило сердце эсэсовца остановиться, а кровь в его венах застыть. Все это заставляло его душу трескаться и кровоточить. Но в отличие от Кайла, герр Картман скрывал это и делал вид, что ничего не чувствует. Кайл смотрел на него разочарованно. Обиженно, разочарованно, возмущённо. Потому что он чувствовал, что позорно рушится перед массивной неподъемной горой. — Ты ничем не отличаешься от меня, герр Картман!!! Мы оба люди! Мы одинаковые! Потому что, когда дело дойдет до смерти, ты будешь гнить так же, как и я. Как и любой другой!!! Потому что смерть равна для всех! — Кайл закричал, когда странная боль пронзила его сердце. Он кричал в слабой надежде, что его слова каким-то образом дойдут до сердца нациста. Заставят его хоть как-то почувствовать хотя бы слабый намек на ту боль, которую он испытывал. Но никакой реакции не последовало. Тогда он сдался и медленно позволил себе сползти вниз, прижавшись спиной к стене, пока не сел на пол. Кайл чувствовал себя абсолютно побежденным. — Все, чего я когда-либо хотел, - это иметь нормальную счастливую жизнь. А вы, нацисты, отняли ее. — грустно прошептал Кайл и позволил рыданиям свободно вырваться наружу. Он сложил руки перед лицом и жалобно заплакал, медленно наклонившись вперед и свернувшись в клубок. Герр Картман стоял на том же месте с тех пор, как вошел в комнату. На его лице было то же холодное выражение, что и при входе. Он был неподвижен. У него не было слов. Редко когда Герр Картман не знал, что делать или говорить. Нацист с сожалением уставился на плачущего еврея. Это было то, о чем он так долго мечтал. Увидеть, как этот бесстрашный и сильный рыжий наконец-то сломается. Увидеть, как это существо низшей расы сдается в плен. Смаковать его грустные соленые слезы и обидный звук, который создавали его рыдания. Он так долго мечтал об этом дне, и он должен был принести ему удовлетворение. Но вместо этого мечта превратилась в ужасный кошмар. Редко когда Герр Картман переживал из-за последствий собственных действий. Редко, когда чьи-то чувства затрагивали его собственные. Как же редко наступал этот момент. И вот Герр Картман, вундеркинд нацистского детства, монстр Дахау, стоял беспомощный перед сломленным евреем. Он не мог ничего сделать, кроме как слушать горестный плач этого мальчика, который слишком устал, чтобы быть сильным. Слишком устал, чтобы сопротивляться. И все это было слишком больно видеть. Постепенно слезы высыхали, рыдания стихали, а болезненная печаль уменьшалась. Кайл постепенно становился все тише, пока не замолчал совсем. Герр Картман едва не вздохнул с облегчением. Он прочистил горло, и еврей вспомнил о присутствии нациста в комнате. Он был настолько погружен в собственное горе, что даже забыл, что он не один. И вдруг он понял, что разрыдался на глазах у своего заклятого врага. Он повел себя унизительно. И он замер, чувствуя, как кровь обжигает его лицо. Нацист прочистил горло. В любой момент должен был появиться командир. Но он ничего не сказал. Герр Картман несколько раз открывал и закрывал рот, не зная, что сказать. Кайл медленно поднял глаза, чтобы посмотреть, что происходит. И нацист уловил проблеск зеленого цвета, уставившегося на него в ответ. Глаза Кайла были опухшими, красными и усталыми. Но также любопытными, ожидающими и, как ни странно, наполненными новой жизнью. Как будто плач был необходим для обновления его сил. — Твое наказание за создание беспорядков во время отбора закончилось. — Герр Картман сказал это строгим и сильным голосом, чем сам себя удивил. — Ты достаточно долго пробыл в Темной комнате. Следуй за мной, еврей. — На этот раз Кайл послушался и медленно встал. Он настороженно смотрел от двери назад на нациста, не очень-то веря, что ему разрешают покинуть камеру. — Ну же! У меня нет так много времени! — Герр Картман жестом указал на дверь, и рыжеволосый мальчик снова повиновался. Кайл последовал за Герром Картманом вдоль белых стен коридора здания. Больше никого не было видно. Никто не перекидывался словами, поэтому единственным звуком, который можно было услышать в одиноком здании, были тяжелые шаги нациста и небрежные шаги еврея. Они вышли на улицу, и Кайла снова встретила темнота. Но на этот раз это была знакомая ему темнота. Он невольно улыбнулся, увидев блестящие звезды на черном фоне и полумесяц, висящий в темной обители. Они долго шли в молчании, пока еврей не различил маленькие огоньки в районе казарм. Его сердцебиение участилось от надежды, что он снова увидит своего младшего брата. Они дошли до барака D34, и Герр Картман поприветствовал стоящего перед ним охранника. Он протянул ему бумагу, и Кайла почти силой втолкнули внутрь деревянного сооружения. Он бросил тонкий взгляд в сторону толстого нациста, и Герр Картман не мог понять, что означает этот взгляд. Ненависть, благодарность, сожаление? Он отвернулся и пошел прочь. Подальше от этих преследующих глаз.

***

Все замолчали, как только молодой еврей вошел в общую комнату. Большинство из них - от чистого удивления, ведь они уже думали, что парня убили несколько дней назад. Многие были шокированы, увидев его бледное лицо и потемневшие глазные впадины. Некоторые испытывали сострадание. Некоторые смотрели с презрением. Как будто он был какой-то болезнью, которая заразит их. — Ты вернулся! — радостно прощебетал темноволосый ребенок, когда Кайл вошел в общую комнату, и бросился его обнимать. Кайл искренне рассмеялся от счастья и крепко обнял брата. — Кайл? — Рыжеволосый мальчик поднял глаза, широко раскрыв их от удивления и неверия. Этот голос. Этого не могло быть. Это было просто невозможно. Но вот он стоял перед ним, Джеральд Брофловски, его отец. Из плоти и костей, живой, цел и невредим. — Папа? — спросил Кайл со слезами в уголках глаз. Его сердце хотело разорваться от неподдельной радости. — Папа, как? — растерянно пробормотал Кайл, на его губах играла удивленная улыбка, а зеленые глаза блестели от ликующих эмоций. Но мистер Брофловски не ответил. Вместо этого он нежно обхватил лицо сына, улыбнулся и нежно поцеловал его в обе щеки. Он осторожно обнял сына за спину, словно боясь сломать его, и Кайл начал смеяться и плакать одновременно. — Я думал, ты умер! — сумел сказать он между всхлипами. — Я думал, что тоже потерял тебя, мой мальчик. Мой дорогой драгоценный сын. — сказал его отец, прижимаясь своей щекой к рыжим кудрям. — Я думал, что этот ужасный нацист убил тебя. — Глаза Кайла распахнулись от признания отца, и он внезапно все понял. Герр Картман. Неужели все это было спектаклем? Неужели нацист по какой-то странной причине спас им обоим жизнь? — Я... я был в тюрьме... Но, папа, как ты сбежал? — спросил Кайл, выглядя еще бледнее, чем был. Его сердце билось в бешеном ритме, а по телу распространялось странное покалывание. Глаза его отца обшарили лица в комнате, а затем он серьезно посмотрел на сына. — Ты выглядишь уставшим, Кайл. Пойдем. Ты тоже Айк. — сказал он, и Кайл сразу же понял, что отец хочет поговорить в более уединенном месте. Несмотря на то что общежитие было общим для всех мужчин из D34, это было самое уединенное место, которое они могли найти. Джеральд Брофловски жестом предложил сыновьям лечь. Айк обхватил тело брата руками, и Кайл улыбнулся, забыв, как здорово ощущать такое тепло, такую безусловную любовь. Его отец сел на край кровати и немного наклонился, чтобы можно было прошептать маленькие секреты. — После того как тебя забрали, Герр Картман вернулся на поле, чтобы заново организовать разделенные группы. В самый разгар неразберихи он вытащил меня из очереди, в которой я стоял, и втолкнул в другую... Я не уверен, Кайл. Но я почти уверен, что это была преднамеренная ошибка, если ты понимаешь, о чем я. — Он... спас тебя? — Голос Кайла был почти неслышен, его переполнял шок. — Точно так же, как он спас тебя. — Его отец сказал это со знающим взглядом. — Не расскажешь мне, почему? — Кайл почувствовал, как вся кровь покинула его лицо и тут же прилила к нему обратно. В голове мгновенно всплыли эротические образы его интимных моментов с нацистом. Он надеялся, что отец не заметил огня на его щеках. Так же, как он надеялся, что тот не заметил его нервозности. — Я не знаю. — Кайл солгал, и его слова были на вкус как пепел. — Конечно, нет. — сказал его отец после секундного колебания. Мистер Брофловски знал, что его сын солгал. И Кайл сухо сглотнул, зная, что рано или поздно отец столкнется с ним и выудит из него правду. Кайл хорошо знал своего отца. — Ты, наверное, устал. Завтра будет еще один день тяжелой работы. Лучше поспи сейчас. — сказал Джеральд Брофловски, поглаживая волосы своих мальчиков и запечатлевая поцелуй на их лбах. Кайл закрыл глаза и устало улыбнулся. Может быть, Бог все-таки существовал. Может, Он прислушался к его мольбам. Может, Герр Картман все-таки не был таким уж монстром? Может быть, под этим холодным взглядом жил человек. И может быть, просто может быть, то, что произошло той ночью, было немного больше, чем просто физическое влечение.