Он сделает это. Он убьёт их. Их всех. Этих маленьких мерзких ублюдков, которые смеются над ним и его шрамами, этих всезнаек, которые ничерта не знают, этих отбросов, которые ставят себя выше других. Их всех. Каждого.
В его голове шум, похожий на технический перерыв в сетке телепередач. Его сердце бьётся так громко, что он чувствует его во всём теле, особенно в висках. Пронзительный писк, на фоне ударов сердца и белого шума, выделяется тонкой полосой, словно диаграмма на мониторе матери в то утро, когда она навсегда покинула его.
Он скрипит зубами и понимает это случайно, лишь когда на секунду прекращает стачивать их друг о друга. Зуд. Нестерпимый зуд. Снова. Руки и шея. Это всё из-за нервов. Это всё из-за взглядов. Этих, безразличных, но осуждающих взглядов, которые смотрят на его падение, и стараются встать как можно дальше, чтобы не пришлось помогать ему. Прикасаться к нему.
Злые слёзы больше не застилают глаза. Больше нет. Теперь только безумный оглушительный гнев, который огнём разгорался в душе все последние месяцы. Он убьёт их всех. Должен убить. Не может не сделать этого.
Все кто отвернулся от него, все кто предал, все, не держащие своего слова взрослые и их маленькие счастливые ублюдки. Почему у них есть семья, а у него нет? Разве это честно?!.
Схватив столешницу тремя пальцами, Томура собирается встать. Он пойдёт и убьёт семью, которая сидит напротив. Если успеет, убьёт парочку возле барной стойки, и официантку, которая неодобрительно хмыкнула, стоило ей увидеть, кто пришёл. До того, как его схватят, он может выбежать и растворить минимум с десяток человек.
Его поймают. Пускай. Он сделает своё заявление, и этого будет достаточно.
С рыком и не глядя по сторонам, Томура начинает подниматься, он сосредоточился на ребёнке, том самом, который показывал ему обидные гримасы и смеялся над шрамом. Этот засранец увидит смерть своих родителей, прежде, чем исчезнет сам.
Но прежде, чем Томура полностью встал, прежде, чем сделал шаг к преступлению, прежде, чем растворил хоть кого-то, перед ним появилась невысокая фигура в толстовке с двумя креманками в руках. Пикантная Вишня и Трюфельный Шоколад. Единственные, которые он не мог себе позволить, и которые больше всего желал.
— Привет, — улыбнулся парень, полностью сбивая Томуру с ног. Эта улыбка не была заискивающей или вымученной, она не была маской, незнакомец улыбался
ему. — Не против моей компании?
Не дожидаясь ответа, парень плюхнулся напротив Томуры, выставляя обе креманки на середину стола.
— Какую будешь? — будто в его словах не было ничего необычного, будто они давние друзья, будто этот вопрос они обсуждали не первый раз, спросил незнакомец. — Они уже начинают таять, — поторопил он.
Как во сне, как под водой, оглушённый и сбитый с толку, Томура медленно, словно опасаясь, потянулся к Пряной Вишне. Его сосед по столику улыбнулся и взял Трюфельный Шоколад.
— Приятного аппетита, — не сводя с него глаз, протянул незнакомец. — Вместе есть всегда веселее, скажи?
Томура подчерпнул краешком ложечки самую малость мороженого. Всё ещё не понимая что происходит и ожидая подвоха. Медленно, готовый в любую минуту отбросить лакомство и сказать, что это не его, и он ничего чужого не брал, Томура опустил на язык молочно-красную сладость, которая тут же превратилась в нежные сливки вишни с перечным привкусом.
Изумительно.
Мальчик напротив, увидев реакцию Томуры, радостно улыбнулся.
— Хочешь попробовать это? — подталкивая свою мисочку, предложил он.
Томура хотел. Боже, как он хотел. Он хотел попробовать эту бархатистую прохладу шоколада, но больше всего, он хотел, чтобы этот сон, это наваждение длилось как можно дольше.
— Не хочу просыпаться, — не осознавая, что говорит это вслух, прошептал Томура.
Незнакомец поджал губы и его улыбка стала другой. Не открытой и ласковой. Нет. Она стала понимающей. Как переживший голод, но вставший на ноги, смотрит на бродяжку, как потерявший любимого, смотрит на молодую вдову. Глубокое понимание пережитого ужаса, сверкало в глубине его зелёных глаз, но он хранил молчание. Никаких примитивных слов ободрения и тем более жалости, лишь безмолвная поддержка. Ты не один. Больше нет.
И впервые за многие месяцы по щеками Томуры заструились слёзы горя. Не боли, не скорби, не злобы. А чистого и неприкрытого горя. Теперь, когда он не один, когда есть кто-то с таким взглядом, как у этого мальчика… этого мальчика, который находит силы улыбаться, делиться, радоваться жизни. Томура думает, что он тоже может сделать это. Стать тем, кем могла бы гордиться его мама. Тем, кто будет улыбаться другим.
Они просидели до самого закрытия, после слёз, которые, словно сбросили в своём потоке невыносимую тяжесть осуждения, с хрупких плеч мальчика, Томура почувствовал легкость, свободу и желание узнать этот мир.
Его новый друг не спросил ничего о причинах слёз, о странных перчатках на руках или причуде Томуры. Он просто болтал о своём старшем брате, школьных предметах и новом документальном фильме про Всемогущего. Он заливисто смеялся и болтал ногами, случайно задевая стол, от чего тот качался и кренился, но ловкие руки во время удерживали его в нужном положении.
Они съели ещё пару парфе и выпили пару молочных коктейлей, которые были настолько холодными, что у обоих замерзали мозги, и это вызывало лишь весёлый смех и желание продлить странный эффект подольше.
Когда на улице стемнело оба с неохотой посмотрели на дверь. Казалось, этот прямоугольник из стекла перенесёт их в ужасный мир серых будней, в мир, где нет мороженого, аромата ванили и человека напротив.
Но время неумолимо. Им пришлось подняться с насиженных мест и оказаться снаружи.
— Мне туда, — указывая на восток, сказал мальчик в худи Всемогущего.
— А мне туда, — грустно признался Томура. Здесь, у этой двери их пути расходились.
— Мы же ещё встретимся? — склонив голову к левому плечу, обеспокоено спросил мальчик.
Томура не знал что ответить.
— Через неделю, в двенадцать, за тем же столиком, — протянул руку друг. — Я принесу тебе журнал с интервью Всемогущего.
Томура уставился на протянутую к нему руку. Никто кроме матери не хотел прикасаться к нему. Никто. Его боялись, избегали, а при необходимости старались использовать какие-то предметы будь то перчатка, полотенце или свернутый в трубочку журнал. Но этом мальчик протянул ему руку в открытом жесте, не с целью оттолкнуть или ударить наотмашь, а пожать его проклятую руку.
— Договорились? — покачав в разные стороны кистью, призывая ответить на жест, протянул незнакомец.
— Договорились, — кивнул Томура, и очень аккуратно пожал руку нового друга.
Лишь оказавшись дома, мальчик понял, что не спросил как зовут его нового героя.
Когда Изуку вернулся домой, вся семья Бакуго взволнованно встретила его: они боялись, что с ним случилась неприятность, но увидев невредимого и довольного Изуку все тут же пришли в себя.
— Ну и где же ты был? — хмыкнул Кацуки, скрестив руки на груди и сведя брови к переносице, всем видом показывая, что старший брат недоволен беззаботным поведением младшего.
— Ты же знаешь: спасал мир, — пожал плечами Изуку, поднимаясь к себе на верх.
Этот ответ они использовали с детства, и он означал, что всё у них было в порядке.
Кацуки закатил глаза.
***
У него были шрамы. Рваные, от ожогов, побелевшие от времени. Иногда на его руках появлялись пластыри. Однажды он пришёл с гипсом на большом пальце, и вместо объяснений лишь усмехнулся, мол, пальцы вверх — жизнь продолжается.
Иногда Томура видел следы побоев: синяки, ссадины, потрепанная одежда и мокрые вещи в рюкзаке. Он знал как выглядит издевательство сверстников, потому что сам прятал синяки под длинными рукавами свитера.
У Изуку не было друзей. Как Томура догадался? Изуку говорил лишь о семье. О тётушке, дядюшке и брате. Никогда о родителях. Никогда о других сверстниках. И, честно говоря, это ещё одна вещь, которая их сблизила — бесконечное одиночество за приделами семьи. Единственное отличие было в отношении самой семьи: Изуку любили несмотря на неудачи, а Томуру ненавидели, пусть никто и не пострадал от его рук.
Они не обсуждали плохое: какой смысл? Обстоятельства не имеют значения, если ты ничего не можешь изменить. Изуку не мог забрать Томуру к себе. Томура не мог уничтожить тех, кто прикасается к Изуку.
Так они и молчали о том, что понимали без слов.
После первой субботы, пришла вторая, затем третья. Они приносили друг другу новости из мира, который их увлекал: игры, комиксы, герои. Они делились журналами, статьями, кассетами.
Суббота стала отдушиной для обоих. Но особенно для Томуры, которому никто кроме Изуку не улыбался.
— Знаешь, — заглядывая в заметки Томуры о прохождении Final Fantasy, начал Изуку, — а у тебя талант!
Томура посмотрел на скетч их любимого персонажа. Арк стоял среди деревьев с книгой в руках и его зелёная мантия развивалась на ветру. Иногда Томура задавался вопросом, а есть ли на его плечах веснушки, или они только на лице? Но рисовать настолько откровенные сцены он ещё не был готов.
— Думаешь? — Томура видел, что фигуре не хватает плавности и хромают пропорции, он видел, что глаза не на одной линии, и ракурс слишко простой. Но Изуку смотрел с восхищением, и мальчик не мог спорить с этим сияющим взглядом.
— Да! Определенно!
Томура улыбнулся в ответ. Его слишком давно не хвалили и оттого, внимание Изуку было таким желанным и одновременно необычным.
— Хочешь, я тебе что-нибудь нарисую?
Глаза Изуку расширились от наполнившей их новой волны радости, и Томура понял — он будет рисовать так много, как только сможет, лишь бы Изуку продолжал так смотреть на него.
Так начался их новый обмен. Томура рисовал скетчи, Изуку без устали хвалил художника и его творения. Идеально, как однажды подумал Томура, закончив специальный комикс в честь дня рождения Изуку и уже предвкушая как друг засияет от восторга, едва увидит эту историю. Казалось, Томура ждал этой субботы даже сильнее, чем собственный день рождения, даже сильнее, чем Изуку ждал новый фильм о Всемогущем. От предвкушения радости на лице Изуку, у Томуры в животе начинали порхать бабочки, именно поэтому он не выдержал и пришёл на целых два часа раньше положенного. Просто потому что не мог больше ждать сидя в своей комнате.
Поглядывая на часы, он начал ждать.
Но Изуку так и не пришёл.
Его сбила машина.
***
В кафетерии как всегда многолюдно: парочки, пришедшие на первое свидание и неловко бросающие взгляды друг на друга, семьи с детьми, которые отмечают какое-то важное только для них событие, группы школьников, решивших полакомиться сладким после занятий в школе. Все веселятся и болтают. Никому нет дела до столика в углу возле окна.
Томура скучающие разглядывает лица незнакомцев и барабанит ручкой по блокноту, в котором наброски очередного скетча. Уже почти двенадцать, а Изуку всё ещё нет. Лениво прокручивая в голове картины возможных неудач, Томура надеется, что всё обойдётся.
Одноклассники снова подловили его у ворот школы и теперь вытряхивают в фонтан все учебники и тетради? Он полез на дерево за кошкой, но сам не смог слезть? Или забыл ключи и телефон дома и ему пришлось возвращаться за ними? За годы дружбы Томура научился не удивляться опозданиям, потому что зачастую, Изуку не был в них виноват. Но вместе с этим, в его сердце фоном всегда была тревога, что однажды неудача заберёт Изуку навсегда. Отгоняя прочь самые мрачные из мыслей, Томура вновь посмотрел на часы.
— Не против компании? — улыбнулся Изуку, ставя на стол две чашки с мороженым.
— Только твоей, — забирая себе Пряную Вишню, усмехнулся Томура, чувствуя, как тревожный узел в глубине души начал расслабляться.
Сегодня Томура получил письмо из академии искусств о том, что его зачислили на факультет дизайна. На один шаг ближе к мечте, разве это не повод для радости?
Со смешком Изуку взялся за Трюфельный Шоколад.
***
— Эй, не хочешь прийти к нам на занятие и попозировать? — потому что в тайне он давно мечтал нарисовать Изуку.
— Я? Голым? Это разве законно?
— Вообше-то, мы рисуем героев, так что можешь надеть что-нибудь весёлое.
***
Шигараки:
Как экзамены?
Изуку:
Кач-чан поступил на геройский факультет!
Шигараки:
А ты?
Изуку:
А я нет.
