Gorshenev Inc

Через два дня, когда возвращается Анжела, в офисе на пятом повисает гробовое настроение. Из кабинета шефа она приходит вся в слезах, красная, как свёкла, и жутко злющая.       С Андреем они не начинают друг на друга орать исключительно потому, что Андрей себя плохо чувствует. Правда хуевато.       Это всё началось двое суток назад, тогда он, доработав до семи, сука, пятнадцати вернулся домой и обнаружил, что его подташнивает и болит низ живота, а температура ползёт до тридцати семи. На следующий день, когда его приняла гинеколог, был разговор про таблетки.       — Андрей, ты ведь знаешь, что подавители нельзя принимать на постоянной основе. Это на крайний случай. Мы с тобой договаривались. А ты уже сколько на них сидишь?       Андрею было стыдно сказать, что, в общем, постоянно. И что за почти три года он точно ни разу не брал выходные из-за течки. И вообще особо никак не реагировал на альф вокруг, кроме самого поверхностного… Его это вполне устраивало.       — Конечно, ты себя плохо чувствуешь. Я предлагаю на время закончить с лекарствами и провести следующую течку естественным образом. Это тебе самому полезно.       — Да не могу я! — ощетинился тогда Андрей. — Мне только дали повышение, работы тьма. Выпиши, пожалуйста, какие-то таблетки посильней. Это точно в последний раз, правда, мне сейчас очень надо.       Марина, бывшая мамина подруга, выписала.       Андрей потом почитал громадный список побочек: привыкание, проблемы при попытках забеременеть, сбои в циклах, бла-бла-бла. Это всё он уже видел. Эффект-то будет?       Эффект есть. И вместо того, чтоб валяться сейчас в мокрой постели, Андрей, пусть с тошнотой и слабостью, но мстительно наблюдает, как Анжелочка ругается и собирает вещи. Оно того точно стоило.       — Готовься теперь на ковер несколько раз в неделю, — усмехается Анжела. — С отчетами. И на общие планерки для руководителей отделов. А ты думал, сможешь и дальше в карты на компе рубиться, да, Андрюш?       Вот этого Андрей, конечно, не учёл… Но пока что ему и правда хотелось просто посидеть. Тем более, от интенсивности запахов вокруг фигово. И запахи эти не кажутся приятными, просто… Их много. Осталось потерпеть до шести.       До шести, тем не менее, не получается: Анжела уходит, но вместо этого на Андрея валится кипа новых обязанностей, с которыми он раньше никогда не сталкивался. В том числе статистика по отделу, показатели других сотрудников, ещё и Соколов… Теперь уже самостоятельно картинки не порисуешь. Когда Андрей выныривает из бумажек, на часах половина восьмого. А этаж, оказывается, пустой.       Вот и приехал пораньше. С тяжким вздохом он хватает куртку, рюкзак и, растерев глаза, плетётся к лифтам. Один ещё и не работает почему-то, а второй, судя по мигающему табло, целую вечность тащится вниз с десятого. Ожидаемо, Анжела Витальевна нихрена не в восторге от новостей, пришедших к ней в этот день, но против начальства не попрешь. Тем более, такого нынче строгого и страшного.       Довести как можно больше людей до нервного срыва или слёз — совсем не та задача, которую преследует Горшенев, но не специально как-то так получается, что он снова не проявляет никакого, мать его, сочувствия. Алексей, как обычно, пытается сгладить углы, что они идут в угоду эффективности и общего роста показателей, а Андрей своё место ещё должен оправдать. Очень быстро можно залезть на вершину, и совершенно другое дело — на ней удержаться.       Честно? Михаилу Юрьевичу поебать, что там после всего Анжела о нем думает и как теперь атмосфера в «сплочённом» коллективе, на самом деле невольно нагнетенная им, сыграет в предстоящем квартале. Он обязательно ознакомится потом с цифрами — результатами его решений, но это потом.       В настоящем времени оставалось ещё уйма незавершённых дел.       — Мих, там Кирюха затемпературил… Из садика написали, что лучше пораньше забрать, я м-могу пораньше уехать? — несколько виновато звучит Алексей Юрьевич.       — А? Да, конечно, ё-моё. Езжай, секретарь тебе вышлет расписание на завтра. Ты хорошо поработал сегодня, — кивает Михаил, по-братски прощаясь и отпуская своего зама к семье.       Может, он тоже бы спешил куда-то, будь только возможность, но Горшок сам отгородил себя от любых контактов, так что сегодняшний вечер и ночь предстояло вновь провести в одиночку. Взглянув на часы, Горшок встал. Самое время было спуститься, чтобы поехать перекусить в ближайшее место с обычной кухней (без итога в виде дерьма с золотом) и вернуться обратно. Ехать за город, пускай сейчас и без пробок, никак не хотелось. Не хватало больше сил. Оставив пиджак в кресле, Михаил Юрьевич вынул заправленную рубашку и стянул узел галстука до третьей пуговицы. Верхние расстегнул, полностью уверенный, что в офисе не осталось никого, кроме него одного. Как обычно всегда бывало.       Совершенно внезапно лифт останавливается на пятом этаже и вступивший в новую должность Андрей с красными глазами и щеками, видимо от компьютера, ступает в лифт.       Неожиданно встретить именно его и в такое позднее время. Горшок для перепроверки себя даже смотрит на часы. Однако, время, как ему и полагалось, текло равномерными песчинками-секундами как обычно.       — Не перестаешь удивлять меня который день, ё-моё, — хмыкает Михаил Юрьевич и даже через кучу накопившихся в его теле лекарств-блокаторов, ощущает пробивающийся лёгкий приятный аромат. Интенсивнее, чем обычно.       А обычно — это в мире незапланировано ударившегося в аскезу от секса альфы, совсем иная реальность запахов. Можно сказать, Михаил Юрьевич чувствовал жизнь вокруг на процентов тридцать.       Побочками, естественно, явились скрытая депрессия, раздражительность, бессонница, пропажа любого желания, головные боли, повышенное давление и кровь из носа соответственно.       И всё же, Андрей — та мелочь, что чуть скрасила одинокий серый вечер. Разговаривать им особо не о чем, к тому же Михаил Юрьевич не любит фамильярностей и фривольности, однако, все быстро меняется, стоит тросу, по которому двигается лифт, неприятно заскрипеть. Механизм останавливается, вздрогнув всей кабинкой, и мигает свет.       — Та ну, именно сейчас? — неверяще рычит Горшок, ударив в стенку кулаком. — Потрясающе, блять.       Он быстро выуживает телефон, набирая номер службы поддержки, но связь совершенно не ловит. Никаких полосок, только гребаннвй крестик. Кнопка вызова мастера, вроде, срабатывает, но непонятно до конца, идёт ли сигнал о помощи наверх. В любом случае, падать им не сильно далеко. По ощущениям — где-то между четвертым и третьим этажом.       Живот громко урчит, совершенно не в восторге от сложившийся ситуации, и своими звуками орган однозначно хозяину лучше не делает.       — Извиняюсь. Сегодня работалось без обеда, — съезжает на пол альфа и закрывает устало глаза. Остаётся только ждать. Непонятно, правда, чего. Неужели самого утра, останься они здесь только одни? Михаил Юрьевич про себя ухмыляется иронии. И надо же было умудриться застрять ему именно с этим странным взъерошенным омегой.       В лифте Андрей не застревал никогда в жизни. И не собирался застревать, особенно с шефом, и особенно в конце длинного рабочего дня, который принёс ему одну головомойку и желание поскорее уйти домой, чтоб помыться, снова принять таблетки и лечь под одеяло.       Но у вселенной другие планы, и лифт зависает за пару этажей до выхода, а Михаил Юрьевич, как всегда душа компании, апатично сползает вниз по стеночке.       Андрею в голову даже не идут никакие шутки. Он только тяжко вздыхает и достаёт собственный телефон — связи нет. Кнопку вызова мастера они нажали, значит… Максимум через пять минут всё должно наладиться. Хорошо, через десять. Но и через пятнадцать минут ничего ровным счётом не происходит. Андрей бы хотел перестать маячить и тоже сесть, но бездействие его натурально убивает, когда побаливает голова, и ощущение, в целом, такое, будто тебя отпинали ногами. У всех этих таблеток одна побочка: они всё равно не избавляют от неудобств, просто помогают как-то пережить самые острые периоды. Но то, что работать при этом будет приятно — никто не обещал.       Вот Андрею и… Не очень-то приятно. Особенно с Михаилом Юрьевичем в одном маленьком замкнутом пространстве. Если так дальше продолжится, то его запах с запахом Алексея он больше никогда в жизни не спутает. Только, блять, внюхиваться в каждую нотку Андрей не планировал. Просто тут нет другого воздуха. Тот, что из шахты, конечно, заползает внутрь, но о проветривании речи не идёт. Так Андрей, прислонившись плечом к стенке, стоит и тупо смотрит на инструкцию по использованию лифта, пока на языке оседает горький букет всех тех оттенков, какие в шефе намешаны. Класс…       Насколько подозрительно будет зарыться носом в кофту? А лучше и в курточку заодно. «Вы ничего не подумайте, Михаил Юрьевич, просто сегодня не лучший день, чтоб застрять с вами в лифте».       В конце концов, не выдержав этого затянувшегося молчания, Андрей поворачивает голову и открывает рот, но так его и захлопывает, потому что у шефа из носа прям к подбородку ползёт кровяная дорожка.       — Ой, бля… — роняет Андрей. И даже не извиняется, потому что какого вообще хрена? — А-э-э, Михаил Юрьевич… У вас там…       Ну и чë, вытирать он, что ли, будет рубашкой своей? И не впитается ничего в эту его лощеную ткань. Помирать хоть не надумал прямо тут? Из Андрея первая помощь ещё хуже, чем можно себе вообразить.       — О, точняк, — вспомнив про рюкзак, Андрей швыряет куртку на пол и приземляется напротив. В рюкзаке находится пачка сухих салфеток, которые Андрей таскал с собой ещё с прошлой зимы, но лучше так, чем никак.       — Вы это, голову назад запрокиньте, первый раз, что ли? — нахмурившись, спрашивает он, и, выудив наружу пару салфеток сразу, сует их шефу.       Шеф, правда, желанием сделать всё нормально не горит. И вообще выглядит скорее заебанным, чем живым, а лицо отдает серостью.       — А вы что, — подъёбывает Андрей, — без обеда работаете всю последнюю неделю? Голову, говорю, назад надо, а то не остановится. Приподнявшись на коленях, ладонь Андрей шлёпает Михаилу Юрьевичу на подбородок и, заставив его задрать голову, прижимает салфетку к его носу снизу.       — Короче, так подержите, сейчас сделаем жгут такой небольшой и сунем в нос, а остальное вытрем влажными.       Тут уже не до тошноты, когда шеф помирает.       На метания шебутного омеги не хочется обращать никакого внимания. Точнее, невольно раздражение в голове хочет рявкнуть, чтобы тот не мельтешил, но Михаил Юрьевич и сам не в лучшем состоянии. Тем более, рабочий день окончен, может же он себе в конце концов позволить хотя бы иногда снимать бремя босса? Ошибку, правда, альфа совершил, расслабившись раньше времени. Теперь натянуть прежнюю строгость было слишком энергозатратно, а без банальных углеводов в пище организму больше нечего было превращать в энергию. И он начинал сбоить.       Открыть глаза заставило, разве что, чужое осторожное «ой, бля». Вдруг пришёл ответ от механика, или связь появилась и исчезла. Хоть какой-то намек, что им не придется ночевать вдвоем, запертыми в одном помещении.       К сожалению, всё оказывается ещё неприятнее. Побочка от таблеток снова напоминает о себе, и сам Михаил Юрьевич ощущает, как в воздухе добавляется запах железа. Он стекает прямо по его губам.       Пиздец вовремя. Как и всё происходящее. Не особо двигаясь, Горшок наблюдает, как Князев снова суетится в своём углу и достаёт из рюкзака первую помощь.       — Не тарахти, — хмурится альфа, но голову назад запрокидывает, — не в первый.       Чего куда засовывать Михаил Юрьевич не видит и как-то заторможено смотрит на выданные салфетки. Видимо, этот взгляд и заставляет наконец взять Андрею всё под свой контроль и начать командовать.       — Так заметно? — криво усмехается Горшок на реплику об обеде. Он и спал-то в сумме, может, часов сорок. За всю неделю. Или месяц. Хрен уже поймёт. Однако, ядовитая улыбка гаснет, стоит Андрею прикоснуться к лицу альфы. Красавица и чудовище, блять, не иначе.       Михаил Юрьевич в тусклом свете разглядывает точеный профиль с нетипичными угловатыми для омег чертами лица. Андрей — очень симпатичный парень с нежными на самом деле руками. Действует оперативно, не растерявшись, не падая в обморок от вида крови. Альфа глубоко вдыхает полной грудью чужой запах луговых цветов, чего-то такого теплого из самого детства, когда все каникулы они с братом проводили на даче, и это заставляет его шумно сглотнуть ком, образовавшейся из густой слюны. Блять. Это очень-очень плохой расклад.       — Знаешь, если возьмёшь завтра отгул, я пойму, — наконец хрипит в затянувшейся тишине Михаил Юрьевич. «Душой компании» ему точно в ближайшее время не стать, а вот Алексей мог бы номинироваться… У брата всегда получалось лучше ладить с людьми.       — Кхм, спасибо, — в итоге с прижатым к носу, сделанным из подручных материалов бумажным тампоном, говорит альфа. — а ты, должно быть… Разбирался в своих новых обязанностях? Я нетактично вмешался в ваш диалог с Сергеем Анатольевичем в Соколове. Возможно, даже отобрал у тебя право выбора. Не жалеешь теперь?       На непонимающий взгляд Михаил Юрьевич опускает глаза в пол, совершенно не в курсе, как вести нейтральную беседу и не уснуть в процессе, поэтому только пожимает плечами.       — Неважно. Где этих мастеров только черти носят, ё-моё.       На предложение взять на завтра отгул про себя Андрей хмыкает, продолжая возиться с салфетками. Да уж, отгул… Тут бы поскорей разобраться со всем, что Анжела после себя оставила, она же по-человечески дела не подумала передать, собралась и свалила, глубоко оскорблённая. Впрочем, если так дальше пойдёт, то отгул точно понадобится. Кровь-то он шефу останавливает, но собственному состоянию это помогает не шибко. Поэтому, рассеянно собрав кровяные салфетки обратно в рюкзак, Андрей так и садится у стенки напротив на свою куртку, подтягивая к подбородку колени.       Как хорошо, что он тогда попросил выписать таблетки посильнее. Но и эти пилюли точно не рассчитаны на то, чтоб сидеть с альфой в одном маленьком помещении и только и делать, что дышать чужими гормонами.       Организм реагирует пиздец коварно, Андрей бы даже восхитился, если бы не тот факт, что, ну, он с Михаилом Юрьевичем в ебаном лифте. Пока сидишь, дышишь — становится обманчиво легче, но при этом ведь и таблетки хуже начинают работать, так что одно другому… В общем-то, помеха.       Нет, Андрей не считает, что он прям тут неожиданно потечёт после всех этих лет приёма подавителей, но такими темпами завтра придётся принимать двойную дозу. И ведь ещё надо добраться до дома.       Прочистив першащее горло, он растирает лицо ладонью и пожимает плечами, отводя взгляд в сторону.       — Меня устраивает здесь работать… — отвечает он, обходя тот факт, что Сергей Анатольевич предлагал ему мнимое повышение через койку. Так что даже если бы это было неправдой, и Андрей хотел бы свалить со своего текущего места, то точно не таким способом.       Когда Андрей в следующий раз косится на шефа, тот выглядит, как будто сейчас натурально уснёт. Вот так вот на полу. Нет, Андрей, конечно, в курсе, что каждый иногда устаёт, но раньше он как-то не замечал, что Михаил Юрьевич устал прям конкретно, прям на три отпуска подряд. Умудрился же за полгода так себя загнать. Самое занятное (читать как херовое), что загнал он себя во всех смыслах. Теперь Андрей был готов поклясться, что шеф реально, блин, банально давно никого не трахал, и в том числе вот поэтому… А лучше бы трахал. Тогда бы от него и не пахло так интенсивно им одним. Так-то у него ни метки, ничего, сидит в салфетках своих.       Ничего этого Андрей про него узнавать не хотел. Михаил Юрьевич из тех альф, которых Андрей обычно обходил, и с точки зрения того, что на ковер бегала Анжела, всё реально было чуть проще.       Следующие пара минут проходят всё в таком же молчании. Андрей сидит, покусывая внутреннюю сторону щеки. Для проформы он тянет руку и даже несколько раз подряд жмёт на кнопку вызова мастера. Но, понятно, если вызов уже прошёл, то какой смысл… — Это вам отгул на завтра нужен, — понимая, что сейчас точно ебнется сидеть в бездействии, ну, или начнёт чистить галерею, которую не чистил со дня покупки телефона, говорит Андрей. — И ещё на три недели после этого. Отсыпаться типа. А что, Алексей Юрь…       Обрывает Андрея кабина, пришедшая в действие. Обрадоваться он не успевает: лифт дёргается, издаёт какой-то подозрительный гул и, резко съехав ниже, снова замирает, подкидывая и рюкзак, и самого Андрея. Только в этот раз, помигав, плюсом вырубается свет. Андрей пугается, не успев ничего сообразить. На него просто накатывает вот этот животный страх, что прямо сейчас они и разобьются, и за долю секунды из своего угла он перекочевывает к Михаилу Юрьевичу под бок, вжимается плечом ему в плечо и натягивает на голову капюшон, утыкаясь лбом в колени.       Когда в кабинке образовывается тишина и темнота, и движения больше не происходит, он ловит себя на частом-частом дыхании. Пиздец. Пиздец! Не хватало ещё вот так сдохнуть…       — Мм, ладно, — безэмоционально воспринимает признание шеф. Что тут ещё скажешь? Сделанное — сделано, а раз Андрея устраивает, то пусть старается дальше. Помимо вороха обязанностей ему ведь полагалась надбавка к зарплате. Приличная. Это Михаил Юрьевич и считал главным стимулом и наградой, а ещё, конечно же, опыт. Где молодому омеге ещё адекватно предложат такие возможности. Стоит крови остановиться, как Горшок убирает алые тряпки от лица и снова улавливает флер из приятного успокаивающего, словно ромашки в деревне на ветру, аромата. Невольно приоткрытые веки продолжают рассматривать Андрея, чьё присутствие больше не скрыто кучей других запахов. Опять же, пространство лифта блокирует поступление свежего воздуха и получается дышать уже пропитанным друг другом, так что те тридцать процентов, что обычно различает альфа внутри, сейчас выходят на отметку шестидесяти. Достаточно, чтобы повестись на омежьи феромоны, но пока Андрей сидит отдалённо, всё ещё можно контролировать. По закону подлости выясняется, что недолго.       Лифт трогается и качается, а Михаил Юрьевич, вновь сильно понадеявшийся на опору в виде стенки, глухо стукается о неё затылком. В отличии от Князева, выходит, он легко отделывается. Стоит свету только погаснуть в кабине, Андрей шуршит и очень быстро оказывается рядом у альфы под боком. Испуганный, на инстинктах, он стремится прижаться поближе к сильнейшему и зажмуриться в ожидании чего-то страшного. Но ничего больше не происходит. Бояться как раз стоило бы того, кто рядом.       — А-Андрей, — Михаилу Юрьевичу блядски душно. Его начинает вести в сторону от омеги в доступности, а зверь пускает слюни. Вот он, главный предмет и причина внутреннего голода, сидит уязвимой птичкой, только вали и трах… — Кхм… Всё в порядке. Дальше земли не упадём, — мысленно Горшок себя пинает. Не похоже, что слова имеют ожидаемое действие. — послушай, ё-моё, тут недалеко пол, мы не успеем разбиться или… Покалечиться. — Михаила Юрьевича откровенно дергает от собственного хриплого голоса, но если есть хоть какая-то в мире справедливость, пусть Князев и дальше считает, что всё это — следствия усталости. — Ты там… Не ревёшь, случайно? — осторожно интересуется он, чуть теряясь и пытаясь хоть в какую-то сторону начать рулить. Ничего лучше, чем обнять омегу, Горшок не находит. На Анфису всегда действовало, даже в порывы самых диких истерик… — Тшш. — Михаил Юрьевич корректно не спускается ниже локтя и медленно-медленно начинает Андрея раскачивать. Монотонные повторяющиеся движения успокаивают, ну, или отвлекают на первое время любого.       Дыхание у Князева горячее, точно такое же, как и он сам. Альфа чувствует это своей кожей через ткань рубашки, и волоски на руках встают от мурашек, пробежавших по всему телу. Хорошо, что темно. А, может быть, и не очень, ведь тьма стирает границы, и куда легче и соблазнительнее сорваться, просто закрыв глаза и наклонившись чуть ближе к лицу в попытке найти губы…       Свет включается, и Горшок резко поднимает голову вверх, искренне надеясь, что Князев ничего не заметил. Раздаются голоса сверху и с боку.       — Гриш, ну че, поехало? — приглушенный.       — Да, потрещало помаленечку! Сейчас проверим, откроются ли двери.       Двери открываются, и Михаил Юрьевич странно осматривает спасителей. Таким взглядом обычно смотрят, когда хотят оторвать голову. Вместо благодарности, Горшок кидает:       — Чего так долго?       Он подаёт руку омеге, помогая встать на ноги, и вылетает прочь, не прощаясь. Ему срочно надо что-нибудь сделать со своим однозначно выпирающим стояком. На улице прохладно и свежо, чему альфа не может не нарадоваться, а в ближайшем круглосуточном вынимает из холодильника первую попавшуюся газировку, хватает с полки кусок копчёной курицы, и уже в машине прикладывает банку к штанам, шипя от дискомфорта.       Пиздец… Природу не обманешь.       В метро Андрей сидит всё ещё огорошенный и бледный, как простыня. Щеки у него горят, но цветом не покрываются. Дышится, вроде бы, полегче, чем в лифте, но в теле ломота такая, как будто температура разом подскочила до сорока. Пиздец как вовремя объявились эти сраные ремонтники. Андрею, конечно, мигом стало лучше, когда Михаил Юрьевич его к себе притиснул, но для организма это было уже слишком. Он ещё перепугался, как незнамо кто, когда шеф потянулся — точно ведь потянулся — вперёд, потому что крайний выдох так и застрял в горле.       Непонятно, чем бы это всё кончилось, если б не…       И не понятно, чем ещё кончится. Дома Андрей, стуча зубами, быстро дробит себе полторы таблетки и выпивает, опираясь о столешницу, отхлебывая приличный глаток из кружки. В ванной, где он скидывает с себя сразу всю одежду, он обнаруживает, что, хоть в итоге и не потёк, под толстовкой футболка мокрая прям насквозь. Такого с ним обычно не случалось. Ни разу.       Шмотки, отправленные в стиралку, фантомно пахнут альфой, и Андрей, натираясь губкой, раздражённо думает о том, что только с ним такое и могло произойти. Сколько ни пытайся себя контролировать, долбаная омежья сущность норовит взять своё. Остались бы они там ещё на полчаса, и Андрея бы от Михаила Юрьевича было не отодрать. Испугавшись, он просто не успел себя проконтролировать, а потом ещё испугался и самого шефа… На следующий день Андрей приходит в офис к половине одиннадцатого, но и хрен с ним. Ему вообще отгул, помнится, предлагали. С шефом они в этот день так ни разу и не пересекаются, так что наплевать. Михаил Юрьевич вообще ведёт себя подозрительно тихо остаток недели. И Андрей спокойно не вылезает никуда со своего пятого этажа.       Недотечка у него заканчивается и, к сожалению, приходится снова снижать таблетки. По половинке в день — чисто чтоб так интенсивно не ощущать запахи, и нормально. В пятницу общее совещание неожиданно отменяют — вроде, у руководства срочные планы… Андрей думает, что лучше бы срочными планами у Михаила было отоспаться. Типа… Про лифт он, конечно, никому не рассказал, но это жесть, так себя изводить. Ко вторнику, когда Андрей успевает для себя заключить, что, может, не такой Михаил Юрьевич и страшный, как другие отзываются, из соседнего отдела с треском вылетает какой-то копирайтер. Не совсем понятно за что, но сплетни расползаются быстро, и до Андрея тоже доносят, что, мол, начальник не в духе. Да когда он был в духе-то…       А в среду их всех, руководителей разных отделов, собирают в переговорке за большим столом. И Андрей, округлив глаза, наблюдает за тем, как чихвостят Геннадия Павловича, отвечающего за логистику. Причём, кстати говоря, тоже альфу. Походу, у Мих Юрьевича одно хорошее дело перекрывается сразу десятком наездов на остальных. В лифте его, что ли, жмыхнуло, что он потом решил всем в очередной раз напомнить, кто тут начальство. Так никто и не забывал, если так посмотреть…       — Андрей? — поднимает Алексей брови. Бля, хорошо, что этот тоже тут, хоть острые углы сглаживает.       — Э-э, — облизнув губы, он открывает папку и, прекратив глазеть на Гену, кивает. — Да. В общем, первые эскизы для Соколов готовы, на данный момент их пять штук доработанных, сейчас покажу на экране…       Вместо того, чтобы, как и все адекватные альфы, взять отпуск, нанять проституток и укатить в великолепный тур под названием «оргазм для каждой части твоего тела», Горшок решает ебашить дальше. И чуть ли не в вдвойне интенсивнее. Сдерживает его, пожалуй, только брат, который едва успевает напоминать: сегодня встреча, пора есть, пошли перекурим. Судя по тому, сколько пачек Михаил Юрьевич выкуривает за всё прошедшее время после случая с лифтом, никотин, осевший в его лёгких, способен был бы истребить несколько сотен табунов по стране, если капля правда убивает лошадь. Как и прежде, у Горшенева уйма незаконченных дел и заказов, которые не устают прибавляться на почте.       На секунду он даже всерьез задумывается переоборудовать один конференц-зал на этаже в собственную комнату, куда можно было уходить и отключаться на поспать. Всё равно ведь нихрена не удавалось оказаться дома в постели, а что такое горячая нормальная еда, не перекус, он и вовсе забыл.       Сегодня было собрание руководителей, но ненавязчивой иглою в сердце явилась новость из больницы, что отец пошевелился. Всей семьёй они в семь утра уже стояли около кровати Юрия Михайловича, который не подавал никаких признаков. Вокруг пикали аппараты, поддерживающие его жизнь, но он так и не мог открыть глаза. Старший Горшок только сильнее разозлился, срываясь на медсестру:       — Вы хотя бы знаете, в чем ваша гребанная работа? А моя, знаете, в чем? Он лежит бревном, как и прежде, никаких изменений. За это я выкладываю такие сумасшедшие бабки? Чтобы вы звонили, не удосужившись проверить лишний раз, дышит ли сам мой отец?       Гнев Горшенева не унять, а на общем собрании позже он накатывает с удвоенной силой. Прилетает абсолютно каждому члену, Михаил Юрьевич разносит так, что не удается вставить ни единого слова в оправдание. Только кивать и глотать собственные косяки перед остальными коллегами.       — Что на него нашло… — перешептываются два сидящих рядом начальника, съезжившись и всё ещё не смея поднять голову. Даже для Михаила Юрьевича это совершенно новый уровень раздражения.       — Я слышал, сегодня позвонили из клиники, где лечат Юрия Михайловича… Никаких новостей не было, должно быть, из-за этого и взбесился?       — Там ведь приближается дата смерти его жены, да?       — Кого, Михаила Юрьевича? Он был женат?       — Да, лишь однажды…       Мощный удар кулаком об стол альфой тут же прекращает на корню все разговоры не по теме. Горшенёв кидает ещё один лютующий взгляд на всех присутствующих и говорит:       — Можешь продолжать, Андрей, — разрешает нарочито спокойным тоном альфа. Получается, остаётся надежда на новую кровь, зашедшую на должность не так давно. Князев в этом плане не подводит, и Михаил Юрьевич лишь кивает.       — Неплохо. Третий вариант только выкинь. Слишком андеграунд. «Соколов» не поймут.       В течение планерки Андрей узнаёт и ту информацию, которую знать не хотел, но, как обычно, никто его не спрашивает. Из-за болтающих рядом до него доходит, что там с предыдущим директором, ну и насчёт жены… Что, он после её ухода целибат взял?       — Заменим, — стараясь сильно не отвлекаться на свои размышления, параллельно отвечает Андрей.       Честно говоря, рассчитывал он на то, что сейчас окажется там же, где и Геннадий, но нет. Никто его никуда, похоже, даже мысленно, не послал.       — Есть какие-нибудь ещё моменты по отделу, которые нужно проговорить? — спрашивает Алексей.       — Хорошо бы найти нового дизайнера, — нахмурившись, отвечает Андрей. — У меня не хватает времени, чтоб заниматься отрисовкой самостоятельно, и получается, что одно место в отделе пустует.       — Поставим задачу перед эйчар-отделом, — кивает Алексей, глянув на Михаила Юрьевича.       Ну ладно, хоть тут, вроде, проблем никаких.       — Движемся дальше. Что со слоганами для Соколов?       — Слоганы готовы. Сейчас просмотрим несколько, — отвечает Паша. — Никак не можем подобрать время, чтоб скооперироваться с отделом Андрея Сергеевича и обсудить формат склейки визуала и текста, поэт…       — Эскузи, Павел, но я впервые об этом слышу, — тут же влезает Андрей, захлопывая папку, — хоть сейчас согласуем время.       И, хотя ни один Юрьевич замечания им не делает, в конце совещания, слегка охуевший, Андрей ловит Пашу в коридоре.       — Не понял, — говорит он, — ты сдурел? Не мог написать мне в телегу? Нахрена это говорить на общем собрании?       — Так, Андрюш, не разводи истерику… — тянет тот в ответ.       Медленно подняв брови, Андрей выплёвывает:       — Че-че? Это я развожу? Ты сам спиздану…       — Слушай, Андрей, ты что, будешь сейчас отрицать, что ты и так у шефа на хорошем счету? Это, случайно, не после того, как вы на час вдвоём в лифте застряли?       Нихрена себе. А откуда он об этом…       — Да блин, у нас дружный коллектив, забыл? Все уже всё знают, так что ты это… Расслабься.       Проводив этого охуевшего Пашу взглядом, Андрей мысленно рычит себе под нос и шлёпает по кнопке лифта.       Дружный коллектив, бля. Обхохочешься.       После планёрки народ рассасывается по своим кабинетам и этажам, изрядно вымотанный. Видимо, если у Михаила Юрьевича нет секса физического, то у него появилось замещение тактикой траханья без смазки мозгов каждого неугодного. Здоровье, правда, даёт сбой. На этот раз уже Алексей оказывает первую помощь при кровотечении, ни на шутку пугаясь.       — Ты что творишь с собой? — рычит брат, вытирая капли крови со стола. — Хочешь довести себя, как отец?!       — Это бы значительно упростило дело… — весело, даже слишком для его положения, смеётся старший. — Вся компания досталась бы тебе, вместе с разборками, контрактами, состоянием…       — Если не хочешь, чтобы я сломал тебе нос прямо сейчас, лучше прекращай, — хмурится Алексей, присаживаясь на край стола, а потом смотря на Мишу с сожалением и даже жалостью.       — Если сломаешь мне нос — крови будет гораздо больше, — хмыкает Горшок невпопад и снова становится серьезным. — Ну что? Не могу я сейчас взять и уехать отдыхать на яхте куда-нибудь в сказочное Бали, ё-моё.       — Не надо никуда уезжать, достаточно хотя бы сходить на приём к врачу. Это ведь совсем ненормально, вдруг ты тоже в обморок хлопнешься?       Мда, с его почти двумя метрами будет неприятно падать где-нибудь на улице. А там ведь и камень может под висок попасть. Всякое в жизни бывает, но Михаила Юрьевича это не сильно пугает.       Пауза слишком затягивается. Алексей, как обычно, первый не выдерживает.       — Я знаю, тебе всё ещё больно из-за Анфисы…       Миша сразу же натягивается, словно струна, и напрягает мышцы спины. Смотрит он опасно, исподлобья.       — Ты ступаешь на тонкий лёд…       — Знаю, Мих, но надо идти дальше. Иначе тоже скоро ляжешь рядом с ней в ящик.       Как ни противно это признавать, но за четыре года Горшок действительно себя извел, а сейчас за работой в офисе просто добивал. Безжалостно и беспощадно.       — Хочу устроить корпоратив для Андрея, что думаешь? Он хорошо справляется на новой должности, — внезапно вспоминает о Князеве Алексей. Разумеется, брат тоже в курсе случившегося, что оба застряли в лифте и даже вышли живыми. Без признаков бешенства, если такому можно радоваться.       Михаил Юрьевич сразу же хмурится и темнеет в глазах, о чем-то догадываясь.       — Лех, если ты придумал снова меня с кем-то сводить, ё-моё…       — А? Даже в мыслях не было, — тут спокойно отзывается брат, — я просто хотел дать разрядку коллективу, сплотить, дать пообщаться в неформальной обстановке, понимаешь? А ты о чем подумал?       Ни о чем, блять. Пусть Алексей хоть каждый день праздники устраивает, если это не повредит общей производительности и он сам готов отвечать за организацию. Так что Горшок даёт «добро», но корпоратив договорено проводить с небольшим количеством человек. Руководители, их заместители, помощники, понятное дело, ну ещё некоторое кадры. Остальная часть офиса работает в том же режиме.       По рекомендации брата Михаил всё же отправляется к врачу и иронично получает назначение отменить таблетки, без которых сейчас не представляет свою здравую жизнедеятельность.       У него уже были зависимости. Раньше это были наркотики, спирт, эйфория, Анфиса. Сейчас же зависимостью стала абсолютная трезвость. Всё время у него что-то отбирали. Даже сейчас, приехав в свой огромный, но пустой дом, Михаил Юрьевич пытается найти в себе силы не упиться подавителями вновь.       Решение приходит спонтанно, вместе с обнаруженной на верхней полке в подарок на новоселье бутылке саке. Горшок напивается страшно и пропускает, впервые за полгода, работу. Как и на следующий день. Более-менее трезвеет и просыпается альфа на третий, тогда же до него наконец дозванивается брат и напоминает о корпоративе. Идти в рассадник из душных сладких запахов без привычной дозы таблеток в крови — чревато, но Михаил Юрьевич решает выбраться наконец из дома. Жалеет он о своем решении уже на улице, только открыв глаза и взглянув на солнце.       Слишком, сука, ярко оно светит для дня с даты, когда умерла Анфиса.       Михаил Юрьевич приезжает к десяти на такси, опоздавший из-за посещения парикмахера и химчистки. Надо же привести себя хоть немного в форму после отсутствия, а то подчинённые ещё решат, что могут расслабиться, раз начальник отсутствовал по неизвестной причине. На настроение частичный отказ от таблеток никак не влияет. Всё такой же злой, Михаил Юрьевич добирается до десятого этажа и запирается в кабинете, взяв паузу. Пусть он пытался глубоко не дышать, но с непривычки очень уж сильно кружится голова и появляется настроение рычать. Как раз то, что Горшок так отчаянно пытался контролировать.       С идеей о корпоративе к Андрею, неожиданно, подходит Алексей Юрьевич. Андрей ещё несколько раз переспрашивает, мол, что-что, в честь моего повышения?       Оказывается, так и есть. Самому Андрею эта идея немножко жмёт, потому что он откровенно не хочет оказаться в центре внимания, но в конце концов он справедливо решает, что все нажрутся, и станет уже наплевать, в честь чего они тут собрались.       Корпоратив назначают, по традиции, на пятницу. В понедельник на будущей неделе — выходной в честь Дня народного единства, поэтому идеальней времени нет.       Андрею неловко ещё и из-за того, что из его отдела не пригласили буквально никого, но повлиять на эту ситуацию он особо не может: это, в основном, праздничек для руководителей.       В шесть вечера, когда все разбредаются по домам, у себя в кабинете Андрей вылезает из рабочей толстовки и пакуется в её праздничный, более цветастый вариант, для приличия умывается и чешет волосы.       Откровенно говоря, план у него простой: тоже прийти, тоже напиться и благополучно уехать домой на такси. Эта идея неплоха с той точки зрения, что с руководителями многих отделов Андрей никогда не общался лично… Оно и неудивительно, повышения не ожидал никто.       Андрей не ожидает, что увидит на вечеринке Михаила Юрьевича. Ладно Алексей, но этого несколько дней не было на рабочем месте. А сейчас он, получается, пришёл… Чтобы что? Отдохнуть? Поддержать? Выполнить, типа, долг директора фирмы? Как бы то ни было, когда народ собирается, Алексей лишает брата необходимости говорить какую-то вступительную речь и сам объявляет, что, мол, мы здесь по такому-то поводу, давайте хорошо повеселимся… Андрею даже хлопают, из-за чего он, конечно, смущённо утыкается себе в стакан, посмеиваясь. Ужасно, блин. Зачем так-то. Алексей ещё затирает всякого, мол, пусть работа спорится, проекты делаются и так далее, и так далее.       Когда все получают возможность просто разойтись к столам, Андрей испытывает огроменное облегчение. Он сразу закидывает в себя бокал шампанского и, сунув в рот виноградину, ускользает от дебила Пашки на другой конец зала. То, что его сюда пригласили, явно не значит, что он тоже классный       мужик. Просто так из-за должности повезло.       Цепляются языками они с Геной. Гена, вообще, нормальный мужик, и, походу, уже отошёл после последнего раза, когда Михаил Юрьевич его обругал на собрании.       Усевшись на край стола с тарелкой, Андрей с интересом слушает, как он треплется о логистике. Генка работает на своей должности уже, типа, лет десять, и местами занудный пиздец, но и забавный бывает тоже.       — А я ему говорю, мол, МихЮрьевич, это для нас наилучший вариант, несмотря на предупреждение, — продолжает распинаться Гена. Непонятно, как он выхватывает проходящего мимо шефа взглядом, но тут же окликает. — Да, Михаил Юрьевич? Помните, в июле-то?..       Андрей тоже вскидывает голову, но, окинув взглядом лицо напротив, тут же отводит взгляд. В лифте шеф был ещё ничего, а сейчас он как будто в ещё большем напряге, какой-то прям злющий. Андрей выцепляет, что и с запахом у него что-то не то. Чуть поменялся как будто. Раскрылся лучше? Стал интенсивней? И это учитывая, что сам Андрей по-прежнему на половинке таблетки. Как же тогда пахнет остальным?       На корпоративе благополучно коллектив надирается, что немного упрощает вечер. Не будет вопросов, а чего и как с Михаилом Юрьевичем.       Многие побаивались даже взять при нем в руки бокал, но стоило начальнику опрокинуть в себя стакан виски, как дело пошло быстрее. Уже и подвыпивший брат вис на плече с добрыми пожеланиями и мотивами.       — Мих, я так рад, что в этот день ты не остался в одиночку дома, как происходило из г-года в год. Это большой шаг. Отец бы точно тобой тоже гордился.       — Ага, спасибо, Лёш. Только сильно не наседай, иди, вон, закуси фруктами, — мягко спроваживает старший Горшок. Он к Лёшке искренне нежные чувства испытывает, поскольку знает, что это взаимно. Им в детстве пришлось нелегко переживать строгое воспитание отца, это их и сплотило. Здорово было иметь во всем свете хотя бы одного человека, который всегда поддержит. Родители давным-давно перестали быть для них опорой.       Среди руководителей — приимущественно альфы и беты. От того реагирует организм терпимо, хоть и с дрожью на кончиках пальцев. Так и тянет после долгого перерыва вступить с кем-то в перепалку, но силы всяко будут не равны. Михаил Юрьевич ведь начальник. Поэтому большую часть вечера он проводит где-то в углу или на балконе, где свежий воздух. Он снова учится дышать, как прежде, и это одновременно даёт много открытий, приятных и нет, где-то забытых.       С Андреем, к своему осознанию, Горшок намеренно меньше всего желает в этот странный период сталкиваться. Ему лифта хватило, блять, с головой. И головкой.       Все же, долго плавать одинокой акулой работники шефу не дают.       — Чего? — приходится подойти всё-таки ближе, чтобы понять, о чем речь. Альфы тут же теряют всякую расслабленность. Запах Михаила Юрьевича невольно заставляет скалиться и защищаться. Такой уж он дикий, чистый, горьковатый и необузданный. Горшок очень быстро читает чужое настроение, но делает вызывающе шаг вперёд. Он заполняет собой все пространство, становится очень сложно соображать рационально, особенно на пьяную голову.       — Да, я вспомнил. Ты тогда настоял на своём. Хочу сказать, не зря, — кивает он согласием и отпивает ещё из своего стакана. Впивается взглядом в Андрея, который сегодня блядски яркий, как нарочно. Имеет право, ведь в честь него вся возня устраивалась. — Опыт важнее теории, наглядный пример.       Чтобы больше никого не смущать, Михаил Юрьевич отходит дальше и все ещё не может оторваться от Князева. Алкоголь даёт в виски не хуже психотропов, так что, чувствуя себя снова нехорошо, альфа скрывается на балконе. К вечеру там уже очень холодно, но он всё же выбирает собственное спокойствие.       Но вскоре Михаила Юрьевича находят и там, когда Андрей пытается закурить, но сильные потоки ветра сдувают обычную зажигалку с колесиком. Горшок подходит со своей фамильной и откидывает крышечку, помогая. Руки омеги нежные и теплые, а он уже успел замёрзнуть полностью, от того желание сократить расстояние всё больше. Все из-за глупых таблеток и крови из носа. На самом деле, не такая уж и страшная побочка. Горшок бы стерпел.       Ему ведь желать кого-то другого, кроме неё, страшно.       — Забыл похвалить тебя, — хрипит Михаил Юрьевич и закуривает уже сам. — поздравляю. Хорошо справляешься. — выходит сухо и скомкано, но лучше так, чем вообще молчать. Уже проходили такую стадию в лифте. — Н-необычное худи. Тебе… Идёт, — выдает по всем меркам рекорд альфа и смотрит вдаль с прищуром.       Пиздец, а как, на самом деле, разговаривать нормально с людьми. Радует то, что на балконе хотя бы не так хорошо различимы запахи. Иначе бы зверь точно оскалился, желая попробовать манящий кусочек.

***

      С планом напиться Андрей справляется на ура. Ещё два бокала шампанского, ещё несколько коктейлей — и вот. Даже без тяжёлого алкоголя, вроде виски, который глушат все альфы вокруг, как один, Андрею нормально.       На балкон он выплывает уже абсолютно расслабленным и успевшим, по большей части, забыть о том странном… Нет, не странном, а просто чертовски неловком разговоре на троих. С Геной и шефом, то есть.       В какой-то момент Андрей вообще решает, что Михаил Юрьевич уехал — тот долго не появлялся. Но, оказывается, этот конкретный альфа тусит на балконе в гордом одиночестве. Андрей вскидывает взгляд, когда шеф подходит поближе, помогая с зажигалкой. Вспыхнувший огонёк выхватывает лицо напротив из полумрака, делает черты чужого лица ещё более глубокими и суровыми.       Под градусом Андрей готов смириться с молчанием, которое за этим последует, поэтому он спокойно делает самую первую затяжку, как вдруг…       Неожиданная хвальба, а сверху ещё и комплимент одежде, реально застают Андрея врасплох. Сперва он теряется, но, быстро собравшись, со смазанной улыбкой отнимает сигарету ото рта.       — Нравится? — переспрашивает он почему-то сразу о втором. Нет, чтобы поблагодарить за отзыв по работе, так он… Ну, как и положено, когда слегка перебрал. — Я сам её пару лет назад дизайнил, когда только пришёл… Да, почти сразу после прихода. Спасибо. — просияв, Андрей затягивается во второй раз и, развернувшись, поясницей опирается о парапет. — Вам спасибо за праздник, Михаил Юрьевич, — добавяет он, — если бы не вы, то и… О-о-о, а у вас, ну, у вас получилось… Отдохнуть? Вас же не было, вроде, какое-то время… Я заходил с отчетом…       Шеф уперто пялится куда-то прямо перед собой, поэтому Андрей тоже слегка поворачивает голову. Внизу, конечно, красиво. Подсветка всякая и самый центр Питера прямо под ними.       Тут с Михаилом Юрьевичем разговаривать проще, потому что пахнет не так интенсивно, и Андрей не вспоминает каждую секунду о том, что случилось в лифте. Из-за той сцены до сих пор пиздец неловко, особенно как он тогда перепугался буквально с ничего… Как ребёнок, блин, ну, или как баба — одно другого не лучше.       От чего пьянит больше — разобраться сложно, поскольку Андрей вдруг так неожиданно сияет, что сердце екает где-то под горлом. Ещё и порыв ветра, наверху ведь всегда холоднее, налетает так некстати. Горшок жадно глотает тонкий аромат и скрывает в темноте помутнение в зрачках. Его уже начинает трусить, но уходить, вопреки здравому смыслу, не хочется.       Вот так совсем неплохо разговаривать, когда Андрей без проблем подхватывает с ходу тему, так ещё подробности вываливает, а не замирает, как остальные, словно олень перед фарами.       — Сам? Правда, ё-моё? — раньше, чем успевает сообразить мозг, рука уже тянется к ткани и пробует на ощупь. — Не гуашь и не масло, а выглядит так выпукло. Акрил?       Незаметно для самого себя, Михаил Юрьевич расслабляется и уже перестает контролировать каждый свой шаг, жест, вдох. И даже улыбается:       — Интересно, что ты надел её сегодня. Знаешь, в детстве родители отмечают, насколько ты вырос линейкой и карандашом, а эта кофта — похожа на ту самую отметку. В начале пути и на определенном этапе. Понимаешь, да? — слова сами собой льются рекой и складываются в неожиданные предложения. — Я лишь сказал «да». Идея принадлежит Лёшке. Он все и устроил. Ему скажешь, — усмехается Михаил Юрьевич и прикрывает глаза, откидывая голову назад, вглядываясь в темное небо. Впервые за долгое время ему становится будто чуть легче.       — Да, отлично провел время с бутылкой. Развязался вот… Из-за ебучих подавителей. Врач сказал, если я продолжу в том же духе закидываться колесами, то вскоре лягу рядом с отцом в кому в лучшем случае. Или отправлюсь вслед за женой в гроб. Перспектива, в целом, заманчивая… — развязанный алкоголем язык беспощадно раскрывает все козыри, когда-то спрятанные в рукава. — Андрюх, так я по-человечески уже заебался просыпаться из раза в раз в одном и том же. Ты бы знал. Ты бы знал… — Покачнувшись, Михаил Юрьевич отходит от края и походкой пьяного мастера направляется обратно в свой угол. Там, оказывается, стоит какое-то старое пыльное кресло. Может, оставшееся ещё от Юрия Михайловича.       — Если не срочное, то передавай через Алексея или… Ё-моЁ, вообще по почте, короче. Я сейчас совершенно… Из-за этих запахов… Грёбаные инстинкты. Сколько не пытайся… — альфа пытается снова закурить и с пятой попытки у него наконец получается. — Не пытайся контролировать себя, а долбанная сущность внутри норовит взять своё…       Сам того не понимая, Михаил Юрьевич повторяет собственные мысли Андрея в период неудачной недотечки. Кто знает, может, у него тоже скоро гон? Думать, как его проводить наедине с собой, не хочется, ибо заранее больно.       А ещё… Вероятнее всего, он точно будет жалеть завтра о сказанном, если хоть что-нибудь вспомнит.       Андрей, конечно, всегда за попиздеть, но такого потока откровений он не ожидал. С Михаилом Юрьевичем, блять, как обычно всё наперекосяк. Что ни тет-а-тет, то конец света. Вот и сейчас тоже, не пойми куда деваться от этих его рассказов. Наверно, от подскочившей тревожности Андрея спасает алкашка. То, что он бухой, и позволяет ему тут же не найти повод, чтобы свалить. Потому что — вот оно, получается, в чем дело.       Он был на подавителях, а потом с них снялся. От осознания, насколько близко они были к пиздецу в том лифте, у Андрея даже начинает чесаться в горле, и он неловко хекает. Или это от того, что с минуту назад шеф уверенно лапал цветастую кофту?..       Бля. Вот говорят, что происходит на корпоративах, то остаётся на корпоративах. Но как бы… Неловко облизнув пересохшие губы и затянувшись в последний раз, Андрей тушит окурок о стоящую на балконе банку.       — Так чего вы… Ну… — сведя брови, медленно формулирует он, — Не найдете, с кем… То есть… Вы же… Вы, блин. Есть куча омег, которые бы…       Это было бы максимально логично. Альфам вообще намного проще. По сути говоря, весь этот грёбаный мир за альфами. Отовсюду пиздят про равноправие, но по факту получается, как получается. Альфы прессуют остальной мир, а мир, в основном, прогибается.       — Там холодно же ж, — чтоб как-то скрасить неприятность этого вопроса, добавляет Андрей, и обе руки прячет в задние карманы своих штанов. Так и хочется добавить шефу, чтоб не отвечал, если не хочет, только кому его разрешение сдалось.       Покусав внутреннюю сторону щеки, Андрей кидает взгляд на двери. Пора бы вернуться, пока тут оба не околели, но кое-кто двигаться с места так и не собирается.       — Идёмте в зал, что ли, там есть горячее всякое… А то сляжете ещё… — неуверенно тянет он. — И тогда почта точно взорвётся от количества писем…       — Я не хочу так, — вдруг говорит Михаил Юрьевич, выпуская серый дым на волю из оков легких. — не хочу через необходимость просто сделать легче плоти. Мне это противно. В мире и так мало настоящего, ё-моё, чтобы вестись на гормоны, что травят организм и пускают слюну на язык. Я хочу трахать омегу, потому что люблю, а не потому, что её запах мне захотелось однажды сожрать. Понимаешь, да? — видя, что не очень, Михаил Юрьевич всё-таки продолжает развивать мысль: — Например, мне приятно будет вспомнить твой свитер и тебя, сверкающего в нём, а не отдельные черты, типа задницы или пухлых губ. Это третьестепенно. Да лучше сдохнуть, чем быть безмозглым животным, действующим только по инстинктам.       Горшок в конце концов распаляется в рассуждениях так, что встаёт и начинает ходить туда-сюда, а потом и вовсе пинает камень, который летит прямиком с десятого этажа. В тайне Михаил Юрьевич надеется, что кому-то неприятному на голову.       — Мне не холодно, — врёт альфа, хотя от пронизывающего знойного ветра уже синеют губы. А потом сдаётся, видя, что Андрей не спешит оставить его наедине с собой. Тогда в зал они возвращаются вместе, и Горшок глушит ещё, на этот раз, чтобы согреться. Пару бутербродов тут же исчезают со стола, но этого, конечно, никто не замечает. Больше ничего шокирующего сознание Михаил Юрьевич не произносит.       Однако, во вторник Горшенёвы резко ставят планерку, на которой обязаны быть все. Пусть за плечами оказались длинные выходные, но вот уже с утра Михаил Юрьевич готов был отгрызать головы и вешать их в своем кабинете, словно трофеи для устрашения остальных.       — Я не знаю, господа-товарищи, кто из вас решил, что можно испытывать судьбу таким образом, но до меня донесли сведения, что некоторые идеи по проекту Соколова, над котором каждый из вас потел часами, утекли к конкурентам. А представляете, что самое интересное? Никто не знает, какие именно. Все! Пять! Вариантов! В задницу! Я помолчу, чтобы вы осознали масштаб фиаско, с которым мы столкнулись.       Пауза, правда, длится недолго, Михаил Юрьевич через секунды три начинает заново орать, поднимает ответственного за безопасность и морально прессует так, что наверняка он жалеет о своём рождении в тот момент.       Достаётся каждому в равной степени, но с ситуацией надо как-то справляться. Если они не сдадут проект к назначенному числу, контракт разорвут, а по условиям, там куча денег за неустойку.       — Значит так. Можете забыть, что у вас есть выходные, праздники, тело и здоровье, семья и потребности. Пока мы не выберемся из этой сливной ямы дерьма, ни о чем другом я не хочу слышать, ё-моё. К готовым идеям будет доступ только у меня и Алексея Юрьевича во избежание повторения. Можете приступать.       Если бы Андрей лично не столкнулся с тем, что шеф бывает и другим, то он ни за что не поверил бы левому рассказывающему. Потому что в пятницу на балконе Михаил Юрьевич столько всего ему наговорил, он ещё и улыбался, как нормальный человек, и экспрессивным был как-то по-другому, без извечного своего раздражения.       Понятное дело, что они оба напились, но всё равно. Может же он, оказывается, по-другому.       Но во вторник утром, сидя за столом, Андрей уже реально сомневается в том, что он был на том балконе и слышал, что слышал. Внешне-то он сохраняет лицо кирпичом, а вот мысленно явно орёт, мол, какого чёрта, Михаил Юрьевич… Ну да, кто-то спиздил визуал, и это реально неприятно, потому что полторы недели интенсивной работы улетели в задницу. Кроме того, это ещё и значит, что либо их взломали, либо кто-то намеренно всё слил… Второй вариант, конечно, в разы неприятней.       Но лично Андрея куда больше волнует, что на его отдел снова ложится основная обязанность придумать пять новых изображений, а это, сука, не так-то и просто. В тот раз над идеями корпели не один час, не говоря о времени на отрисовку и отладку.       Хочется взять и побиться башкой о стол, а тут ещё шеф орёт, как будто от этого ситуация примет другой оборот. Ну, безопасникам точно пинок не помешает — пусть заново проверяют систему, а так… Время есть до конца недели. Хуево, но лучше, чем могло бы быть. Похоже, снова придётся вернуться к планшету и задвинуть пока остальные свои обязанности.       Пока после собрания все судорожно собираются, Андрей несколько раз косится на Михаила Юрьевича. Нет, выглядит он как обычно, то есть устало и напряженно, будто ему через позвоночник металлический прут прогнали, но что-то в нём снова…       Есть вероятность, что шеф объяснял. На балконе-то. Андрей запомнил не всё. Про отца и жену — да, про таблетки… Наверное, всё те же последствия отказа от подавителей? У альф среди побочек точно должна значиться повышенная агрессивность, хотя куда ещё выше. Решив не нарываться, Андрей уходит вместе со всеми. Своему отделу он, конечно, полученную информацию доносит мягче. Но требует, чтоб к концу дня в идеале с каждого дизайнера по эскизу, а ещё назначает общий сбор на двенадцать, чтоб устроить мозговой штурм и примерно себе представлять, что вообще рисовать.       За всей этой беготней вторник кончается мгновенно. Андрей задерживается до семи, но ввиду всего услышанного это уж точно не критично. Главное, чтоб на следующий день было, что показать в кабинете.       В среду проблема заключается в том, что полученные эскизы, мягко говоря, сыроваты. И Андрею приходится написать шефу на почту, что нужно ещё несколько часов. Никакие пожелания скорой смерти ему в ответ не прилетают, но Андрей прям всей шкурой и без этого ощущает, что Михаил Юрьевич явно сильно недоволен отсрочкой, и это ещё мягко говоря.       В три часа дня, взяв с собой планшет, Андрей все-таки поднимается на десятый этаж. Настроение у него, в целом, ровно упадническое. Не хочется получить по шее, но раз от этого никак не отделаться, то перед смертью не надышишься.       Зато шефом надышаться можно пиздец: в кабинете душно, несмотря на распахнутое окно, и Андрею приходится подавить желание упасть на другой конец стола, как было в день их знакомства. В этот раз он садится рядом, на первый стул около стола шефа, и разворачивает планшет.       — Пока есть три эскиза, — говорит он напрямую, чтоб не тянуть резину. — Они нарисовали больше, но эти три я согласовал на просмотр вами, над остальными работаем.       Планшет Андрей подвигает Михаилу Юрьевичу под нос и ставит локти на стол.       — Сегодня к концу дня принесу оставшиеся. Завтра подстраховочный день на случай, если что-то не выгорит, в пятницу совещание с контент-отделом, и тогда в понедельник спокойно едем на презента…       Пока болтает, Андрей всё глядит шефу в лицо. Сейчас явно не лучший момент, чтоб интересоваться, как он вообще себя чувствует, но сдержаться не получается:       — А вы… — начинает он. — Всё в норме?       Во вторник Горшенёвы очень напряжены сливом информации. При Юрии Михайловиче такого не случалось, но это совсем не показатель их безответственности. И всё же, старший Горшок лютует особенно ярко, чувствуя, что был беспечен. Михаил пытался держать всё под контролем, а на этом этапе облажался. Пусть не напрямую, но, пожалуй, каждые ступеньки успеха показателей, на которые ему удавалось перепрыгнуть, спешили тут же рухнуть под ногами. А запасной опоры у Горшка совсем не было. Он полагался всегда только на себя. Возможно, именно это и послужило причиной следующего неожиданного срыва. А может, всё те же подавители, резко прекратившие всяческое воздействие. Организм будто не считывал их больше, адаптировался и привык. Узнал об этом, правда, Михаил Юрьевич уже наутро в своей машине.       — Алло, слышите меня? — альфа набрал своего врача тогда реактивно быстро. — Как мне работать с этой хуйней, я не могу взять и отвалиться посреди процесса! Очень внимательно и спокойно терапевт выслушал жалобы, хмыкнул. Без утайки специалист быстро вынес вердикт, напрашивающийся сам собой после перечисления симптомов.       — Михаил Юрьевич, у вас гон. Единственно здравое решение — провести его с живым существом, желательно омегой. Только тогда зверь успокоится.       — НО Я ЖЕ ПЬЮ ГРЁБАНЫЕ ТАБЛЕТКИ.       — Судя по всему, после понижения дозировки, эффект пропал. Рекомендую больше не пользоваться ими, поскольку можно сделать себе только хуже. Облегчить состояние вам медикаментозно уже не получится. Разве что обезболивающее…       Что там ещё врач говорит, Михаил Юрьевич не слышит, ведь отключается раньше времени и агрессивно выцепляется, а потом кусает себя за руку до крови и кричит, что есть мочи.       Как же его всё это заебало. Однако, поворачивать домой поздно. Он останавливается у офиса, как обычно, и снова буквально пробегает в кабинет на десятом.       Алексей шумно сглатывает, видя состояние брата. Он пытается достучаться каким-то образом до рациональности, но Горшок рычит и только оголяет клыки. Младшему Горшенёву остаётся только побыстрее ретироваться и постараться убедить мягко секретаря не пускать никого в кабинет.       Правда, никто не учитывает факта, что секретари тоже люди и способны покидать своё место по нужде. Так что Андрей легко и безмятежно сам приходит в лапы к голодному волку. Увидев в своем кабинете Князева, альфа замирает. Он не верит своему счастью. Вот и не надо мучаться. Не надо никого искать. Всё равно нихрена не получается работать, тело бьёт озноб, а член топорщит штаны. Единственно продуктивное, что Михаил Юрьевич делает за два последних часа — это пьет воду.       В голове щелкает тумблер хищника, так что всё, что там говорит Андрей, благополучно пролетает мимо ушей. В голове пульсирует одно-единственное осознание.       В кабинете омега. Симпатичный омега. Нет. Даже красивый омега. Омега, который альфе уже давно, ещё со случая с лифтом, понравился.       Так что не проваливаться в инстинкты совсем не получается. Без шансов.       — Кто… Тебя впустил, ё-моё? — успевает сказать разум, прежде чем подать сигнал к конечностям приготовиться к охоте. — Беги, если успеешь, — но Андрей не соображает. И не бежит. Может, не реагирует и не понимает команды так резко, как стоит, а может, решает уже оставаться подчинённым до конца. Михаила Юрьевича это уже слабо волнует. Он в два шага сокращает расстояние между ними, вытряхивает Князева из кресла и поднимает над полом без труда. А все для того, чтобы разложить на столе и впиться сначала носом в выемку шеи, где пахнет ярче всего.       Блять, да ещё и не меченный. Пиздец пацану.       И вот позже, буквально через секунду, Михаил Юрьевич крепко и уверенно целует Андрея без шанса отстраниться. Он кусает чужие губы и рычит.       Подчиняйся.       Подчиняйся только, сука, мне. Здесь и сейчас.       Альфа давит колом стоящим членом на промежность между ногами, где он уже успел крепко устроиться, и тяжело дышит. Андрея раздевать не спешит, но в шаге от неизбежного. Пока — просто лежит и вдыхает полной грудью запах омеги, до которой дорвался. Клацает опасно челюстью, стоит Андрею пошевелиться. Михаил Юрьевич слушает сердцебиение и не может сдвинуться с места, просто зажав бедного работника между собой и столом.       Ну вот и всё. Впервые в жизни Андрея подводят его таблетки. Может, если бы он на них не сидел, то он бы, как все нормальные омеги, сразу бы распознал запах чужого гона. Казалось бы, что, блин, тут можно не распознать, если всё очевидно, но Андрей… И тут отличился. Чересчур обеспокоенный эскизами, сам захлопнул за собой дверь. И ещё, бля, интересовался, всё ли нормально…       Нет, не нормально. У шефа ебаный гон, и, чтобы понять это, Андрею требуется чуть больше времени, чем надо было, чтоб успеть отсюда свалить.       Планшет со скрипом съезжает дальше по столу, как и кресло, которое Андрей случайно пинает носком кедов, когда его вот так просто, как какую-нибудь игрушку, которая не весит и ста грамм, в этот самый стол резко вжимают.       Мыслей у Андрея в голове в этот момент возникает сразу миллион и одна, и он теряется между тем, чтобы начать отбиваться и замереть, как кролик перед удавом. Все-таки, не будь он на таблетках, даже на минимальной дозе, его бы и самого уже конкретно расквасило, а так он что-то ещё соображает. В отличие от Михаила Юрьевича, по которому прямо видно, что разговаривать с ним сейчас всё равно, что со стенкой. Вот только входить в его положение Андрей не собирается, потому что… Да потому что, в конце концов, он не собирается здесь трахаться! Здесь, вот так, и с собственным начальником.       Поэтому Андрей все-таки взбрыкивает. Наскоро облизнув горящие от такого напора губы, он подтягивает к себе колено и вжимает его в чужую грудную клетку.       Таблетки-таблетки… Это не волшебные пилюли, такого эффекта они не оказывают. И явно не рассчитаны на то, чтобы омега находился с альфой в гоне в одном пространстве и реагировал на это адекватно. Андрей прекрасно знает, что это — просто вопрос времени, когда его тоже поведёт, а сейчас стрёмно и щемит в груди, и он кидает несколько взглядов на двери. Какого хера шеф вообще приехал работать в таком состоянии? Ах, да, он же обычно так и…       — Это прям отвратительная идея, — хрипло говорит Андрей, — прям… С кучей минусов. Давайте по-хорошему разбежимся.       Вот дверь, например, не заперта изнутри. И это хорошо, вот только никакому другому дебилу, кроме него, в голову сюда соваться, наверное, не придёт.       Андрей надавливает коленом сильней и двумя руками упирается шефу в плечи. Тот, конечно, не сдвигается ни на сантиметр даже для приличия. Только сам Андрей и скользит по тупой поверхности стола.       Стараясь особо активно не дышать, он вспоминает о мобильнике в заднем кармане джинс. Но чтоб до него дотянуться, надо ослабить одну руку. Так себе план.       Андрею в ответ на всё это жутко хочется оскалиться в ответ. Хотя всем омегам с детства долбят, что нельзя бросать альфам вызов, особенно в гон.       — Бля, да… — выдыхает он, — у меня даже организм как надо не работает, всё, бесполезняк, расходимся.       Если б всё было вот так вот однозначно. Но Михаилу Юрьевичу об этом знать необязательно.       То, что Андрей не течет по первому прикосновению, Михаила Юрьевича только неожиданно больше заводит. Не хватает ему, блять, как нормальному охотнику, просто поймать дичь. Он ещё хочет её приготовить. А потом долго-долго, сладко-сладко смаковать собственноручно поданное блюдо.       Коленка, неприятно упирающаяся и разлучающая кусочек пространства, где тело не соприкасается, тут же оказывается прижата обратно к столу. Предусмотрительно Горшок ко всему прочему ловит запястья омеги и возводит их над головой, полностью лишая контроля. Зверь изголодался. Он смотрит наружу жадно, желая вкусить поскорее и вдолбиться внутрь, как уже давно себе не позволял. Вот только все ещё какая-то грань мешает перейти сразу к главному удовольствию.       Так что Михаил Юрьевич снова тыкается в шею и размеренно-мокро вылизывает, пока свободной рукой расстёгивает джинсы. Запах Андрея ударяет новой волной в ноздри, и Горшка ведет чуть в сторону.       — Помолчи, сучонок! — грубо рычит альфа на ухо, пытаясь прийти в себя, но положение… Мягко говоря, критичное. Не спасает даже вероятность, что сюда может всё-таки кто-то заглянуть. Да пусть хоть весь офис сбежится, но теперь становится окончательно ясно — Михаил Юрьевич омегу просто так не отпустит.       Забравшись в джинсы — не забраться в сердце. Иначе всё было бы куда проще. Горшку так точно. Не хотелось бы перекусить самому себе глотку.       Вместо того, чтобы сейчас терзать себя, Михаил Юрьевич своим языком предпочитает трахать чужой рот, сжимать запястья левой, а гладить через нижнее белье член — правой. Альфа осознанно уже приставляет собственную плоть, которую наконец удается освободить спустя столько времени пульсации в желания напомнить о себе.       Плоть к плоти. Губы к губам. Клыки стукаются о чужие, поменьше.       И вот, альфа толкается бёдрами, задевая обе плоти, и стонет. Приятно до пизды хотя бы потому, что пахнет восхитительно, и телу тепло. Достаточно, чтобы после длительного воздержания прийти в восторг.       Нихрена себе. Помолчи. Если бы Андрей мог помолчать… Нет, в целом, молчать он не собирается. Поэтому, все-таки оскалившись, так же хрипло рычит: терять всё равно нечего, не подставляться же теперь безропотно, как будто он сам тут, на этом столе, взял и разложился.       Только эффекта это всё равно никакого на шефа не оказывает. Мокрый горячий язык гладит кожу, скользит вверх и вниз по месту, где, в теории, должна когда-нибудь появиться метка, и Андрея из-за всего этого прошибает холодной дрожью. Бля, да нет же…       Весь напряжённый, как струна, он ещё раз резко дёргается, и телефон все-таки выскальзывает из кармана. До него никак пока не дотянуться — запястья пережаты намертво. Так, что даже кровь в них поступает с трудом.       Как-то уж очень быстро они переходят ко вжикнувшей ширинке. Андрей — сухой, но Михаил Юрьевич — мокрый, и по собственному члену тоже быстро размазывается влага. В отместку за всё это, задрожав, Андрей сильно кусает чужие губы. В ответ он получает такой же укус и, замычав, жмурит глаза.       Покалывание сползает вниз, к самой пояснице, и из-за глубокого поцелуя (хотя, поцелуем это не назвать, Андрей просто чувствует, как трахают его рот), становится нечем дышать.       Затылком он намеренно слегка ударяется об столешницу, чтоб немного прийти в себя и, дернув головой в сторону, жадно тянет носом воздух. Когда кислорода не хватает, тут уже не до расшаркиваний…       — Да я, бля, не хочу так, — клокочет он, — это пиздец, в-вы бы…       По-другому не назовешь: останавливаться Михаил Юрьевич явно не собирается, но и, как говорят, расслабиться и получать удовольствие у Андрея не выходит тоже.       Правда, пока не получается у него — хорошо получается у его организма, и это отдельный выбешивающий момент. От методичных, жадных рывков вверх и вниз по члену возбуждение, конечно, ебашит по мозгам.       Чувствуя, как лоб покрывается испариной, и начинают гореть щеки, Андрей снова рыкает. Не-не-не, нет, только не сейчас. Не в этот раз.       Он уже успел подзабыть, как оно бывает, когда накрывает. За три года-то. Как оно, на самом деле, хуево, когда не контролируешь собственное тело. Потому что ещё немного, и начнут слабеть колени, закружится голова и наполнится слюной рот.       Замерев на месте, во все глаза Андрей смотрит, как Михаил Юрьевич, застонав, протирается бёдрами ближе. Блядь, пиздец.       Собственные губы приходится прикусить: низ живота позорно и совсем неправильно тянет, а в кабинет по-прежнему никто особенно не спешит ломиться.       — Смотри-ка, — наконец довольно улыбается Горшок, пока трахает чужое бедро. Выпущенный наружу чужой член тоже постепенно набухает и твердеет, так что альфа довольно урчит от того, как на этот раз правильно реагирует омежье тело. — Сколько бы ты не упирался, а член всё говорит за тебя. Несправедливо, правда? Как и всё в этой ебаной жизни, если ты не заметил.       Очень быстро от разговора альфа снова переходит в активное действие, задрав свитшот и наконец увидев чудесно сложенное тело. Атлетическое, хоть и худое. Завороженно Михаил Юрьевич проходит поцелуями от дорожки светлых волос ниже пупка и выше. Грудь такая чистая, приятная, на голую кожу совершенно по-другому чувствуется. Бархатная часть омеги, помимо сказочных узких стенок, до которых они обязательно доберутся сегодня, если не произойдет ничего непредвиденного.       Не собирался Миша и к столу Андрея зажимать, но вот так неожиданно спонтанно сорвался во все тяжкие.       Особо много времени Горшок выделяет на соски, которые он боготворит, не прекращая вылизывать и посасывать. А все продолжая гребанными толчками. Он и кончает незаметно, лишь на секунду остановившись, но только чтобы снова губами вжаться в шею и с трудом удержаться от укуса. Слюна даже капает на ключицы, так хочется вонзиться клыками в Андрея.       А потом омега рыкает на него в третий раз и зубы всё-таки врываются в плоть, желая научить подчиняться его правилам. Только не в шею, а в плечо.       Пиздец. Пиздец жарко и вкусно Князева пробовать на вкус всеми доступными средствами.       — Будешь моим.       Брошенное Андреем «это не одно и то же» нагло игнорируется, и он в полной мере начинает осознавать масштабы происходящего пиздеца.       Альфа держит крепко, запястья почти начинают неметь. Тут рычи — не рычи, а вывернуться не получится. Тем более, когда собственное тело вместо того, чтоб выказать поддержку, собрать последние силы и так далее, наоборот…       Почему с ним всё происходит именно так, Андрей даже не знает. Но догадывается, конечно: из-за того, насколько долго он принимал таблетки, он реагирует медленней, чем должен, но накроет потом жёстче. Поэтому врач и говорила, что лучше переждать нормальные течки, чем в итоге валяться в беспамятстве.       В беспамятство Андрей не хочет. Ему по-прежнему страшно, хотя страх сейчас так тесно сплетается с возбуждением, что мозг выдаёт обманчивую мысль, мол, а вдруг я на самом деле сам…       Только это — херня, не было такого, и он буквально заставляет себя рыкнуть ещё раз: может, тогда шеф разозлится, и что-то изменится.       Меняется по итогу только то, что Андрей коротко вскрикивает из-за укуса в плечо, неслабого такого укуса, и, подобравшись, замирает весь.       В голове мутно, страшно хочется умыться холодной водой и вымыть из носа чужой запах. Но такой возможности нет, и он глубоко дышит, дышит, дышит, не в силах прекратить делать хуже себе же.       Потому что тело — это тело, и оно, в конце концов, настроено на то, чтобы реагировать, как хочет альфа. Ничего абсурдней физиологии омег Андрей в своей жизни не видел, но ему всего, что Михаил Юрьевич делает, слишком.       Эта альфачья слюна, зубы, эти идиотские ласки: Андрей отворачивает голову в сторону и со хныком кончает следом. Его всего перетряхивает в очередной раз, и на долю секунды тело обманчиво расслабляется.       Укушенное плечо пульсирует и пульсирует. Андрею кажется, что у него не то, что тридцать восемь — у него сорок пять. С большим трудом он сглатывает вязкую слюну, заполнившую горло, и резко выдыхает приоткрытым ртом.       Пару раз Андрей крепко жмурится, но от этого потолок не прекращает плавать перед глазами. Он и сам будто сейчас отъедет, но в относительное сознание Андрея возвращает как раз то, что между ягодиц становится влажновато. Так, капля или две, не критично, но станет очень, очень критично.       И тут Андрей представляет себе, как вообще это будет. Его сейчас выебут на столе, он впадет в течку, пока у альфы гон. Это ебаный кабинет, здесь нет буквально ничего комфортного; стол весь станет грязный и липкий, острый угол будет впиваться в бедро, и Андрею, когда, наконец, его отпустят передохнуть, придётся ехать вниз через всё здание в мокрой одежде, пахнущей понятно чем, и повезёт, если какой-то другой альфа не набросится на него тоже, пока этот конкретный альфа даже не сможет в случае необходимости о нём как-то позаботиться, дать воды или ещё что-то, или поспать, потому что офис. В конце концов, Андрей так и будет лежать на этом столе, свернувшись, целую вечность, голый и грязный, пока кто-нибудь их не обнаружит, ну и… Или это всё тоже сказочки для тупых омег? Что альфа, кроме как членом своим размахивать, должен создать партнёру комфортную атмосферу? Бессознательно, бля? Самые страшные варианты развития событий мелькают перед глазами калейдоскопом, вызывая всё большую и большую тревогу. Когда Михаил Юрьевич, ощутив, что он не ерзает, ослабляет хватку, Андрей, дёрнув запястье, раскрытой ладонью размашисто шлёпает его по щеке. Шлёпает и сам пугается, но пугаться времени нет — он не собирается стать звездой этой ебаной фирмы из-за того, что его три дня подряд будут драть в этом офисе, и то, если он переживёт.       — Я не собираюсь проводить течку в этом кабинете! — тут же рычит Андрей, вцепившись ладонью в край чужого пиджака. — Т-тебе это понятно? Мне нужен диван, мне нужен душ, и либо ты сейчас меня отсюда уводишь, либо отъебись! Я серьёзно! Три дня меня будешь по этому столу возить?!       Отреагировать агрессией на агрессию в такой ситуации крайне сложно, у Андрея аж горло сжимается от ужаса, но всё равно надо попробовать, пока не стало совсем поздно. Размашистая ни разу не щадящая и не детская пощёчина удивительно имеет трезвящий эффект. Наверное, будь Михаил Юрьевич несколько другого склада ума и желаний, он бы просто перевернул омегу на столе, уже не церемонясь о безопасности угловатых коленок, и всадил, не спрашивая разрешения. Драл бы, не пытаясь больше в ласку.       Однако, Михаил Юрьевич всё равно что-то на подсознании человека, что в момент гона выключался будто, понимал. И те слова на балконе в разгар корпоратива были не просто так. Альфа ведь правда отрицал животные мерзкие пристрастия, застилающие светлый взор разума. Иронично, что в данный момент накатившего в полной мере гона, его личные принципы разрушились, словно карточный домик.       Смотря на Андрея на миг прояснившимся взглядом, шумно вдохнув запах после совместной эякуляции и яркого начинающейся течки, оглядев пространство кабинета, которое уже необходимо было проветривать дня два, чтобы стереть воспоминания об их присутствии, прислушавшись не к пульсации головки члена, а к следу от удара на щеке, Горшок отошёл. И заправил свою плоть обратно в белье и штаны, сверху выпустив рубашку. Пиджак застегивает на несколько пуговиц.       — Не хочешь в этом кабинете — значит собирайся. Поедем ко мне. Не вздумай сбежать, иначе лишишься работы. Да, это шантаж, но меня твоё мнение не колышет. Жду в машине, и если не приходишь — я сам тебя туда отнесу и запихну. А теперь пошёл отсюда.