***
— Понятно, — коротко принимает к сведению Михаил Юрьевич и с размаху давит на сигнал руля. На какого-то тупицу матерится прямо в окно, явно не скупясь подобрать формы и фразы поизящнее. — Я им потрещу, блять. Взглянув в зеркало заднего вида, Михаил понимает, что акцент сделан не на том. Про себя ворчит, так как это больше необходимости альфы — грозно появляться, заявлять о том, что принадлежит ему, что он все ещё самый главный здесь, и рычать, забирая своё. Андрей, судя по всему, зверю особенно приглянулся, раз так быстро стал его собственностью. Сам Горшок, по правде, не знает, в какой именно момент так получилось, и всячески звериную сущность либо порицал, либо переубеждал. — Хорошо, будем встречаться около машины, — наконец выехав из пробки, говорит Михаил. Вот и первый их спокойный договор, сделанный вне работы. Вечером того же дня Михаил приезжает в коттедж, снова смотрит, проходя мимо, на зубную щетку в ванной комнате, и поднимается наверх, чтобы принять душ, положить на язык марку и уснуть, ни о чем не размышляя. Михаил позволяет себе отключиться, очень быстро вспомнив, насколько это просто и легко получается сделать с наркотиками. Соглашение с Андреем он помнит, но прежде всего собирает планерку, на которой объявляет вновь о крупном заказе и первых переговорах. Разумеется, Князев едет вместе с остальными коллегами на оговоренный пункт, но даже тогда, после выездной встречи, Михаил Юрьевич везёт его на капельницы. По-хорошему ему тоже не помешало бы сесть в соседнее кресло, но на себя Горшенев плюёт. Впрочем, почти как всегда. Удивительно, но Михаил Юрьевич на самом деле возит его на капельницы до конца недели. И каждый раз сидит в том кабинете рядом, не считая момента, когда приносит сок. Сказать, что у него в эти моменты происходит в голове, Андрею по-прежнему сложно, поэтому он периодически строит предположения и переходит в своих догадках от одного к другому, пока идёт время. К пятнице, то есть к последней по курсу капельнице, Андрей окончательно вспоминает о том, сколько вокруг существует запахов. С одной стороны, это будто проснуться от долгого сна. С другой — он тут же начинает ощущать себя уязвимо, причём во всех смыслах сразу. Большая часть проблем касается, понятное дело, наличия рядом Миши. Оказывается, им реально довольно интенсивно пахнет. Андрей раньше думал, что да, пахнет, но тогда он ощущал запах наполовину. А теперь нет. И от этого Андрею по-своему делается страшно: так понятней, почему коллеги перед ним стелятся, дело не исключительно в том, что он шеф. А, например, в том, что Миша умеет надавить одним своим присутствием, и его альфа-феромоны ему в этом помогают. У самого Андрея этот открывшийся по-новому запах вызывает лютую смесь ощущений, одновременно сильное волнение, нехорошее такое, и, пожалуй, интерес, тягу. От интереса он бы не смог избавиться, даже если бы отрубил себе голову. После той течки невозможно стало не реагировать на Мишу. И, хоть Миша ровным счётом ничего не делает, Андрей всё равно подсознательно ждёт от него какого-то пиздеца, раз уж… Андрей, кстати, и не знает, сможет он по-настоящему отказаться и взбрыкивать через раз, как раньше, если в его крови больше нет препарата с подавителями, или нет, но пробовать не хочет. Он всё ещё имеет ввиду то, что сказал в самом начале. Про заявление. В течение той же недели Марина Владимировна добавляет ему ещё одни витамины, но в крови, кроме нехватки железа, не находят ничего критичного. А затем капельницы заканчиваются, и официальный повод видеться каждый день заканчивается тоже. Однажды Андрей ловит себя на том, что уже одиннадцать, а ему никуда не надо идти, и ему становится странно. Под конец, когда он окончательно перестал трястись из-за тех сорока минут наедине, ему стало почти нормально сидеть там с Мишей в тишине. Но лечению конец — и повода спускаться у Михаила Юрьевича тоже больше не будет. Зато Андрею приходится буквально заново учиться жить в мире, полном запахов. Даже пятого этажа хватает. Другая часть проблемы заключается в том, что не он один начинает ощущать запахи. Коллеги тоже, наконец, могут начать ощущать его запах. На подавителях же он пах чуть ли не как бета, крайне слабо. А сейчас… Сейчас Андрей мысленно каждый раз подбирается, когда замечает, что какой-нибудь альфа скручивает в его сторону голову. С этим, оказывается, довольно тяжко. К среде той новой недели без капельниц у его стола вдруг оказывается Рома, местный бухгалтер из кабинета напротив, и ненавязчиво подпихивает ему на стол стакан кофе, принесённый откуда-то с улицы. — Выходил тут на обед, дай, думаю, и тебе возьму. Я заметил, что ты тоже у них берёшь, — говорит он. Оторвавшись от своего планшета, Андрей опускает взгляд на стакан, потом снова глядит на Рому, с которым они раньше перекинулись от силы десятком слов. — Да, у них, — соглашается Андрей, берясь за стакан, — а ты… — Не забывай про обеды, — подмигнув, советует Рома. — Там с ореховым сиропом, ты не возражаешь? — Я обычно беру с сиропом… — успевает рассеянно ответить Андрей, когда Рома, улыбнувшись, уходит к себе. Н-да. Накинув куртку, Андрей берётся за стакан и выходит покурить на местном балконе. Вообще, тут запрещено, но курилка аж на первом, так что пусть скажут спасибо, что не в окно. Хлебая свой кофе, Андрей впадает в прострацию из-за того, что, оказывается, можно жить в пространстве, где тебе вот так запросто подгоняют кофе без всякого. Причём Рома наверняка в курсе тех сплетен, но всё равно подошёл, не побоялся. Хотя логично — вряд ли от него кем-то другим пахнет, считай, дорога открыта. Зажав сигарету зубами, Андрей растирает неожиданно занывшую грудную клетку. Бля, ну не сказать, что обидно, что Миша никогда не додумается до такого простого жеста, но… От этого жеста несёт такой тупой банальностью, что прям приятно. Надо же… Про себя Андрей тихонько думает, что, наверное, успел забыть, что есть в этом мире какие-то альфы, реакции которых можно не опасаться. Всё так закрутилось вокруг Миши, который, между прочим, прямым текстом сказал, что нужен ему исключительно секс. После этого возил неделю в больницу, но это вполне реально счесть за попытку загладить вину за случившееся. Этого бессовестно мало, но это первое хорошее, что Миша вообще сделал. В понедельник Михаил Юрьевич обнаруживает себя в одиннадцать часов у машины курящим истуканом, непонятно, что ждущим. Точнее, понятно. И не что, а кого. И за это он невероятно начинает на себя злиться. Почти всю неделю Горшок провёл в странном состоянии полусна-полуавтомата. На работе дело обстоит пока проще, особенно когда подменяет и решает некоторые вопросы Алексей. Однако, брат начинает догадываться о неладном, стоит опоздать пару дней. Дохрена щепетильный в вопросах пунктуальности Михаил Юрьевич, и внезапно такая беспечность. Хорошо знающий своего брата Алексей почти напрямую задал волнующий вопрос: — Ты уже сделал выбор в пользу Анфисы, да? Чем, конечно, сильно Михаила выбесил. — Я выбрал себя, — прорычал он вместо ответа и пропал примерно на три дня. Он слонялся по Санкт-Петербургу, совершенно разбитый и никакой. Так много изменилось в его жизни, а вроде толком совсем ничего. Одновременно несколько важных вещей — его принципов разрушились, а внутренняя сущность ещё и бастовала ко всему прочему. Ни больной Отец, ни его грёбаный бизнес, ни случившееся с омегой ебатория совершенно не способствовало хотя бы капли той гармонии и спокойствия, что Михаил почувствовал в гон с Андреем. Наверное, именно осознание ебаного бессмыслия жизни, собственного пиздеца и натолкнули на «гениальную идею» явиться к Князеву домой обдолбанным мефом с горя. В своем обычном, «гражданском» и в кожаном пальто он прямо так заваливается, не особо надеясь, что ему откроют или впустят. И всё же, чудо случается: сонный Андрей на пороге (странно… Возможно, Горшенев совсем не следил за временем). — Привет… Как себя чувствуешь? — За порогом Миша: очень уставший, очень встрепанный, непривычно обросший щетиной и в целом странный. Открывая двери в половину третьего ночи Андрей не думает ни о чём, потому что мозг не успевает проснуться, но уже через мгновение все эти новые сведения ссыпаются на него из ниоткуда, заставляя всё-таки попытаться продрать глаза. Хмурый, Андрей зависает на пороге ещё на несколько долгих мгновений, пока до него не доходит, что надо что-то ответить. Только он не понимает, что отвечать, потому что… Да нормально? Спал и спал? Глаза у Миши тоже странные. С большим чёрным зрачком, как было во время цикла, но сейчас они не трахаются, а Миша всё равно сам не свой. И пахнет от него… Тут Андрея отбрасывает ассоциацией сильно назад. В больницу, где они сидели на капельнице в самый первый раз. И он сказал шефу, что ему надо поспать и поесть, потому что выглядит он странно. Тогда, накачанный таблетками, он сходу не разобрался, что к чему. Зато сейчас, успевший наизусть выучить Мишин запах, Андрей прекрасно чувствует, как незнакомая химическая нотка буквально ложится горечью на язык. — Ты обдолбался, что ли? — спрашивает он напрямик. На вежливость Андрея сейчас не хватает сразу по нескольким причинам. И самый первый порыв захлопнуть дверь перед носом Михаила Юрьевича он давит исключительно из-за того… И сам, на самом деле, не понимает, почему. Просто чувствует, что так будет хуже. Омежья интуиция. — Зайди, — добавляет Андрей чуть более настороженно, но делает шаг назад, а потом сам же захлопывает за Мишей дверь. Никакого опыта взаимодействия с людьми, сидящими на наркотиках, у него никогда в жизни не было. Но это, блин, настоящая ирония, прикол такой: вселенная буквально подкидывает и подкидывает новые причины, почему от Миши лучше держаться подальше, вот и вещества подъехали. А Андрей всё никак. Михаил Юрьевич так и зависает на пороге, то ли не понявший, что его впустили, то ли глубоко занырнувший в какие-то свои мысли, то ли залипший окончательно. Помешкав, Андрей тянется помочь ему стащить пальто, отчасти опасаясь, что Миша сейчас на него прыгнет или типа того, но ничего такого не происходит. И пальто отправляется на вешалку. — Обувь тоже снимай, — тише добавляет Андрей. По затылку у него рассыпается колкая дрожь: непонятная какая-то ситуация, но инстинкты молчат, не велят сбежать и закрыться в спальне, потому что агрессивностью от альфы пока не веет. Как-то даже наоборот. — Миш, ты… Чего? — в конце концов, спрашивает он. Так они и замирают друг напротив друга среди слабо освещенного коридора. Сверля лицо напротив вопросительным взглядом, Андрей опускает руки. — Тебя на работе несколько дней не было. — Да, не было. Я… Не особо хотел туда приходить, — честно выдыхает сверху альфа и стаскивает ботинки, пялясь в темноту и пустоту. Здесь почему-то поспокойнее, чем во всём городе. Может, запах омеги так действует, а может наконец растворяется последний порошок в крови. Добившийся эффекта от наркотиков, Михаил Юрьевич вполне мог завалиться к себе домой, и всё же к Андрею его тянуло. — Хорошо, что ты… В порядке. Я перед тобой охуеть как виноват, — в уголках губ закладываются складки, на лбу — морщины. От альфы пиздец пахнет печалью. Тяжело вздохнув, Михаил Юрьевич скатывается по стенке на пол и сухо всхлипывает. К счастью, слезы остаются не выходящими за грани. — Я… Не хотел. Я на самом деле совершенно ничего тебе плохого делать не хотел, понимаешь, да? Ты мне… Просто понравился. Твой запах тогда… В лифте. Сразу. А я взял и всё так крупно проебал. Совсем не касаясь омеги, Михаил Юрьевич глубоко дышит, от чего почти сразу же закрываются глаза, и вбрасывает в необъяснимую эйфорию. Тошнота от собственного существования проходит. — Можно… Воды, пожалуйста? Когда Миша вдруг съезжает по стенке вниз, Андрей даже пугается. Слишком уж неожиданно это всё происходит, слишком непривычно сам Миша себя ведёт. И непонятно, что будет дальше. Но Мишино откровенно хуевое состояние почему-то цепляет самого Андрея за живое. Сжав руки в кулаки, он стоит на месте и тоже часто дышит, растерявшийся окончательно. Вот и оно, получается? Миша, значит, тоже думал о случившемся после той своей первой неудачной попытки извиниться? Сухо сглотнув, на секунду Андрей опускает взгляд в пол. Но сейчас точно не до того, чтоб сопли размазывать. Поэтому, пнув себя собраться с мыслями, он кивает: — Поднимайся, пошли. У него однокомнатная съемная квартира, поэтому поить Михаила Юрьевича приходится прямо на кухне, усадив за стол. При здешнем освещении его лицо становится совсем уж бумажным, каким-то с желтизной. Но он хотя бы вдыхает и выдыхает ровней, чем тогда, когда перед ним распахнулась входная дверь. Протянув Мише стакан, Андрей замирает около стола. При всём своём желании оставить его где-то тут, оставлять негде. Кровать одна, а… Андрею всё ещё надо переварить услышанное. И понять, что он по этому поводу чувствует. Прислонившись поясницей ко столу, он складывает руки на груди и косится на приоткрытое окно. Снаружи удивительно тихо для Питера, по дороге совсем не ездят машины. И снег почти весь снова растаял… — Тебе надо вернуться на работу, — негромко говорит Андрей, одновременно с тем слыша, как донышко стакана стукается о столешницу, куда его опускает Миша. — Так что возвращайся завтра. Пока ты расшаркиваешься, один альфа таскает мне кофе. Рому Андрей, понятно, не упоминает. Мало ли что. Но ещё он выбирает сказать об этом не для того, чтоб Мише прямо сейчас сделать хуже. Наоборот: мелькает у него внутри какое-то такое сомнение… Что, может быть, если Миша извиняется, то до него дойдёт, что он и в кое-чем другом не прав? И что в этом кое-чем он пока не облажался, потому что не пробовал? Никогда не пытался ухаживать? Удивительно, но, то ли из-за запаха, то ли по каким другим причинам, начать Мишу ненавидеть или ощутить к нему отвращение у Андрея так и не получилось. Остались настороженность, которая до сих пор не давала расслабиться в его присутствии до конца, и — да, обида, которой сегодня, если повезёт, станет чуть меньше. Андрей ведёт подбородком в Мишину сторону и, скосив на него взгляд, осторожно продолжает свою мысль: — Ты тоже… Мог бы. С трудом, но Михаил Юрьевич всё равно поднимается вдоль по стене. Что-то подсказывает именно сейчас Андрея слушать. И он слушает. Сушняк у Горшка сильный, одного стакана мало, но Князев отвлекает его своим голосом. Его слышно, словно через стекло, но такое, будто очень старое. Через воспоминания о чем-то далеком, теплом, в приятной сепии. К нему хочется прислушиваться. — Мне правда надо, — соглашается альфа. Совсем не потому, что его задевает нечитаемый между строк укол Андрея. Хотя это, безусловно, режет слух, вспархнув раздражением прямо под ребрами. Какого вообще хрена этот мудак себе позволяет… Но Миша быстро душит в себе эту ревность. Неудивительно, ведь Андрей правда потрясающе пахнет, а ещё и совсем не альфой с каждым днём. Только собой. Блять. — Хорошая идея… Надо будет попробовать, е-мое, — смеётся Горшенев горько, а потом поднимает темный взгляд наверх, тянет руку к тонкой пояснице и тяжело тыкается, словно слепой кот, лбом в бедро. — Дай мне пять минут, ладно? Молчаливая тихая пауза звенит в ушах, но не напрягает. Альфа слушает чужое дыхание, сам сопит, а потом трётся носом и резко встаёт, направляясь в коридор, не оглядываясь. На утро в кабинете Князева появляется красивый свежий букет пионов и коробка с фирменным питерским марципаном. Ближе к одиннадцати, молодой секретарь Горшенева, всё ещё стажер-бета, подносит Андрею кофе. Удивительно, но Миша не только запоминает свой ночной визит, хотя Андрей сомневался, что он запомнит, но ещё и кое-что берёт на вооружение. Сев в кабинете за компьютер, Андрей глазеет на букет, стоящий на краю стола, как будто пионы сейчас его укусят. Огромные, нежно-розового цвета, они пялятся своими пышными бутонами в потолок. Потянувшись к коробке, Андрей воровато крадёт кусок марципана. И ещё пару часов, до одиннадцати, поглядывает на неожиданный подарок с сомнением. А в одиннадцать на пороге появляется не какой-нибудь сотрудник с пятого, а новичок с этажа Михаила Юрьевича. — П-потом скажите, какой вам больше нравится… Михаил Юрьевич крайне… Н-не конкретный в этом вопросе. — Я пью капучино с разными сиропами, — отвечает Андрей. — Привет. Тебя как зовут? К счастью, Рома сегодня не показывается. Это всё было бы пиздец неловко. Но даже если бы появился, то Андрей особо о нём не вспоминает. Вообще, большую часть этого дня он поглядывает на принесённые цветы и гадает, что это значит. Понятно, что Михаил Юрьевич решил оказать какие-то знаки внимания. Но вот понимать, зачем, Андрею бы не помешало. Из-за того, что он вину заглаживает таким способом, или всё же пересмотрел некоторые свои взгляды? Будто жеребёнок, что учится делать первые шаги, стажёр также пытается распознавать разных людей в офисе. Так что он невольно дрожит перед начальством, немного заикается перед Андреем, но, присмотревшись и принюхавшись, быстро оживает на глазах. Князев ему кажется первым приветливым человеком, который улыбается и с порога не орет за то, что тот просто дышит. — З-здравствуйте, я запомню, — кивает паренёк, а потом удивляется. Стажёров обычно не зовут по именам, незачем эта лишняя информация, — меня… Виктор. Очень приятно, Андрей Сергеевич. — на том он быстро убегает, поскольку, судя по списку дел, которые предстоит ещё выполнить по поручению Алексея и Михаила Горшеневых, не управиться ему и до следующего года.***
К четырём дня назначено общее собрание. Впервые за долгое время на этаж Андрей понимается, скорее, заинтересованный, чем напряжённый. Это тупо настолько, что и говорить нечего, но внутри его греет долбаный букет, и простецкое омежье довольство никак не удаётся ни отключить, ни хотя бы подвинуть. Так что, пока все обсуждают проект, несколько раз подряд Андрей глазами прослеживает, как Михаил Юрьевич ходит туда-сюда мимо общего стола, уже в своём обычном костюме, а не как вчера. Конечно, обсуждать они ничего сейчас не могут, но Андрей испытывает что-то вроде удовлетворения, когда замечает, что Миша заметил его — хочется в это верить, по крайней мере, — благодарный взгляд. На собрании обсуждаются новые стратегии и предложения. Гранаты и бомбы не летят — на том спасибо. Редко когда Михаил Юрьевич может порадовать остальных нейтральным настроением, никого не доведя до слёз. Сегодня именно тот случай. Зато к концу собрания, помешкав со своими папками, Андрей намеренно чуть задерживается. Этот жест до сих пор вызывает у него не самые радостные ассоциации, но он всё же дожидается, пока Алексей Юрьевич последним уберется из кабинета. И, обернувшись, замирает, сминая зажатый в пальцах планшет пальцами. Для Михаила Юрьевича также является абсолютным открытием чужой внимательный взор, в кои-то веки Князев не избегает встречи взглядами и смотрит напрямую. Это вроде даже очень приятно… Так, что на мгновение приводит Горшка в замешательство и смущение. Также неожиданным явлением случается нарочная (в этом не сомневается даже загадочный Алексей) задержка Андрея после совещания. Михаил Юрьевич не надеется на такую… Отзывчивость? В конце концов, он завалился так поздно в чужой дом, что-то бухтел, а теперь это. То, что Андрей его не понимал, легко считывалось. Наверное, как и точно обратная ситуация. — Спасибо за букет. — надо же с чего-нибудь начать, хотя горло страшно сохнет. — И за кофе. Только ты каждый день своего помощника не гоняй, а то он меня возненавидит, — хмыкает Андрей весело. — Скажет, в прислугу не нанимался. — Считаешь, лучше мне самому тебе приносить в кабинет? — выгнув бровь, ерничает Михаил Юрьевич. Однако, тут же предлагает другой вариант. Благо, с утра разум ещё окончательно не ошизел. — У меня есть терраса на этаже. Если хочешь, можно встречаться попить кофе там. Всё-таки… В автомате реально растворимое говно без вкуса и запаха. — чуть оглядевшись, альфа поправляет и без того лежащую прямо ручку на столе. Прокашлявшись, ещё ниже хрипит: — Хорошо выглядишь. Не каждой омеге идут яркие цвета, но ты точно… Красивое исключение, — хмыкает Горшок и сгребает упаковку с сигаретами в широкую ладонь. Неловко — это ещё мягко сказано. — Приходить лично ты уже пробовал, — тут же парирует Андрей, усмехаясь. — На мой отдел это произвело эффект. И только потом, видя, как Михаил Юрьевич туда-сюда подвигает ручку, он неожиданно осознаёт, что это, пожалуй, самый их непринужденный разговор за всё время. Вроде бы ничего серьёзного, если так посмотреть, а вместе с тем… — А я вообще такой человек. Не могу оставить никого равнодушным, стоит только один раз увидеть в живую, — свои волосы Михаил Юрьевич перевязывает снова в хвост. Помешкав ещё немного, планшет вместе с папкой Андрей кладёт обратно на стол. — Покурим? — предлагает он. — На балконе. Только у меня нет с собой… Естественно, отказать Андрею в перекуре он не может. Точно также, как теперь почти всегда прощает Князеву его опоздания, если такие есть. Принципиально важно не следит за работой, но и не пропускает возможность пронаблюдать, когда же тот на самом деле начинает свой день. Внезапно эта персона вызывает в Михаиле интерес юного исследователя, а это пугает, но остановиться альфа словно и не в силах. Так, когда они оба оказываются на том балконе, Андрей натягивает Мишин пиджак повыше на плечи. Да, куртки не было, а снаружи по-прежнему зима, но пять минут тишины и спокойствия того стоят. Особенно если эти тишина и спокойствие вдруг становятся возможны рядом с этим конкретным альфой. Зажав зубами сигарету, Андрей выдыхает дым и, прищурившись, когда морозный воздух начинает щипать глаза, переступает с ноги на ногу. В Питере, правда, зима слякотная. Сегодня, вон, дождь накрапывает. — У меня зависимость от кофе, — добавляет он, языком убирая горечь из уголка рта. — Так что если мы условимся пить кофе каждый день в определенное время, но в какой-нибудь день этого не случится, я расстроюсь. Это очень серьёзно. Андрей намеренно не улыбается, но это, понятное дело, шутка. Слегка повернув подбородок, он поглядывает на Мишу со своего места. — Придётся тебе работу не пропускать, чтоб так не вышло. — Впервые слышу о таком наркотике, — усмехается криво Горшенев, поджигая чужую сигарету и рассматривая очертания зданий, насколько позволяет обзор. Со стеклянной высотки панорама, конечно, потрясающе всеобъемлющая, — получается, в противном случае у тебя начнется страшная ломка? Неприятно, нда, иметь дело с наркоманом. Ладно, договорились. Кофе в одиннадцать по расписанию, значит. Знаешь, обычно это я ставлю условия, и всё в таком духе. Говорить зеркальный абсурд якобы в шутку легче, чем напрямую признаться, что же было на самом деле эти три дня подряд. Просто Михаил закопался и никак не хочет выходить. Даже сейчас он делает эти мелкие шаги, но по-прежнему не выползает из каменного, сросшегося уже с ним в единое целое, панциря. Сам себе роет могилу, чтобы там навек и остаться. Андрей как-то точно в планы его не входил. Должно быть, поэтому внутренний зверь столь рьяно бастует. Ему очень сложно примериться, что вблизи есть омега, почти пара, который в таком случае останется один… Или с каким-то гребанным Романом. А Андрей и сам не знает, отчего он так… Даёт заднюю в своих опасениях. Что такого принципиально изменилось после извинений, и почему он шагнул навстречу всего-то после нетрезвого визита и цветов. Но если в этот момент не углубляться в происходящее, то Андрею безумно стыдно и приятно одновременно стоять укутанным в чужой пиджак и дышать терпким запахом. Сигарета догорает до половины. — Миш, ты… — спрашивает вдруг он, опуская взгляд к носкам своих кед, — Ты это всё… Из-за гона в конце месяца? — Что? — спрашивает Горшенев, словно не расслышав, спустя пару мгновений. Почти так и есть, поскольку разум не до конца понимает смысл сказанных слов. Да и вообще… — Подожди, он разве… Уже в этом? Сейчас, е-мое, какой месяц? Разнервничавшись ни на шутку, быстро считывается искренняя растерянность альфы. Такие неизвестные, но яркие примеси испускает запах Горшенев. Ноябрь, декабрь, январь — всё верно. Уже прошло три месяца, а он и словно не заметил. Время тянулось, как и всегда, густой нефтью сквозь смену дня и ночи, но за числами Михаил Юрьевич словно и не следил. Не придавал значение. И выглядел, наверное, словно пришелец с совершенно чужой планеты. — Тебя это… Нет, я не обязываю. Ты же сказал свое слово. Я не ожидал, что так быстро снова наступит цикл. Не заметил. Если бы Миша и попытался соврать, Андрей бы наверняка это заметил. Если не по словам или выражению лица, то хотя бы по запаху. Но Миша не пытается: Андрей отмечает его выражение лица, на секунду ставшее растерянным, и изумленно приподнимает брови. Да ладно, блин, он что, на самом деле… Сделав последнюю затяжку, Андрей тушит сигарету о встроенную в поручень пепельницу и, натянув съехавший пиджак на плечи повыше, разворачивается к Мише весь, становясь напротив него. Странно, сейчас они как будто поменялись местами. Михаил Юрьевич очень осторожный, и такое ощущение, будто к каждому своему слову примеряется прежде, чем его озвучить. Боится ляпнуть что-то не то. — Я сказал, — начинает Андрей медленно, стараясь смотреть в лицо напротив, а не себе в ноги, — что я напишу заявление, если ты полезешь ко мне без разрешения. Говорить об этом пиздец сложно, и Андрей бы не говорил совсем, если бы всё происходящее не подталкивало его смотреть на Мишу так, как будто он не успел рассмотреть его в самом начале из-за того, что альфа облажался. — Но сейчас только началась вторая неделя января, — продолжает он, невольно сгребая пальцами тёмную ткань пиджака. Наверняка дорогую, хотя Андрею на это прямо сейчас наплевать. Он выжидает, пока Миша, наконец-то, глянет на него в ответ, а потом поднимает уголок рта, опасаясь, что пожалеет обо всём этом. В моменте, правда, не жалеется нисколько. — У тебя есть почти три недели, чтобы получить разрешение. Звучит не так уж безнадежно, по-моему. Выдохнув пар, пару раз Андрей смаргивает и закусывает щеку. Ну, до Миши точно сейчас дойдёт, о чём он говорит, вот тогда и… Стоит раскрыть Андрею рот, как альфа ловит его слова, от чего-то точно совершенно важные, во всем внимании, пускай в извилистый профиль никто особо и не вглядывается. Михаил Юрьевич, получается, учится дышать рядом с омегой заново. И это даже не преувеличение. — А, — короткое и единственное, что вырывается у альфы непроизвольно быстро. — Понятно. Ты прав, не очень безнадежно. За три недели можно завоевать Рим, — как-то слишком серьезно и вроде даже без иронии отзывается Михаил Юрьевич, полный новой решимости. — Можешь меня обнять, — хрипло роняет Андрей. Пиздец, как будто прямо тут секс предложил. Но после длиннющего перерыва как-то так оно и ощущается. Вся сила ухает куда-то в пятки, вместе с сердцем, когда омега наконец подпускает Горшенева к себе. Он делает шаг. Делает второй. Под ногами что-то шумит, возможно, это просто в ушах давление. Михаил Юрьевич сгребает по-медвежьи в объятья Андрея и зарывается ему носом в макушку головы. Столь необходимый объем аромата пронизывает воздух, а вместе с ним и лёгкие. — Пахнешь капучино и пионами, — смеётся на глубоком выдохе начальник и заводит Андрея внутрь. — Давай, а то ты уже совсем продрог. Пойдут твои капельницы ещё в жопу, если беречься не будешь. Уже в кабинете, Михаил Юрьевич снова ловит в свои объятия омегу, но только чтобы ещё немного оставить собственного запаха. В замкнутом пространстве тот особо обволакивает ткани, оседает где-то на языке. — Знаешь, если я вычислю того альфу, что таскал кофе… Он ведь вылетит самым первым при внезапном сокращении. Понимаешь, да? Если в первый раз Андрей ещё вздрагивает из-за объятий, то во второй воспринимает ровней. Миша обнимает его среди кабинета, и впрямь уже успевшего на балконе продрогнуть, и Андрей позволяет себе замереть на несколько долгих мгновений. Оказывается, это может быть… Довольно приятно. Особенно когда это обычные объятья без подтекста. Но подтекст — он всегда есть, потому что Миша огромный, у него твёрдые мышцы и горячие ладони, и пахнет от него собой, пока без химозной примеси, и сигаретным дымом. Не давая себе волю, но все-таки проигрывая внутреннему желанию подышать им, Андрей делает несколько глубоких вдохов, хотя руки держит опущенными. И ну, бля, такой Миша неожиданно покладистый, пока через секунду он снова не становится собой и не заставляет Андрея закатить глаза. — Ты не можешь увольнять всех, кто на меня посмотрит, — парирует он. — Так что даже не думай. — То есть это как не могу? Я могу, — недоумевает Михаил Юрьевич, и возразить ему по факту действительно нечего. Он может делать всё, что угодно, хотя тогда репутация самодура быстро распространится, и его авторитет однозначно погаснет. Сейчас, хотя бы, Михаила Юрьевича уважают и боятся. Чтоб подсластить пилюлю, Андрей слегка приподнимается на носках, приближая своё лицо к Мишиной шее, и кончиком холодного носа проезжается по её сгибу, будоража их обоих. — Надо использовать другие методы, Миш, — вскинув взгляд, добавляет Андрей негромко. Бля, он что, в самом деле чуть-чуть флиртует? — С цветами у тебя хорошо получилось. Ты вот… Можешь ведь, когда стараешься. Придумаешь ещё что-нибудь хорошее? Горшенев затихает, стоит Андрею коснуться шеи. По всему телу тут же бегут мурашки и ноги становятся ватными, свинцовыми, короче сдвинуться с места предполагает прикладывание огромных усилий. — Что-нибудь хорошее? — повторяет Миша вслух. С импровизацией у него совсем туго, так что Князев в миг его озадачивает. Явно пребывая в усердных думах, альфа сильно хмурит густые брови и цокает языком досадно. Ну что ещё этому шебутному надо, в самом деле? Креативный отдел пойти напрячь, что ли... Однако, что-нибудь хорошее не заставляет себя ждать. Почти каждое следующее утро Андрей находит на столе либо интересную канцелярию, либо свежий букет цветов. Не пропустив пока ни одного кофе-брейка, Михаил Юрьевич реально в тот день волнуется, а понравилось ли Андрею. Внешне, естественно, он это совсем не демонстрирует. То, что Михаил Юрьевич, оказывается, умеет ухаживать, Андрей осознает медленно, но верно. В течение всей недели тот пристально следит за тем, чтоб на столе Андрея появлялись разные штуки, и к пятнице сам Андрей ловит себя на том, что с утра заходит в кабинет с каким-то почти детским любопытством: а что будет на этот раз? Это приятно, это греет и это заставляет смущаться, потому что Миша не выбирает ничего наобум. По крайней мере, Андрею видно, что все подарки, которые он получил, он получил не просто так, а именно из-за того, что альфа их обдумал. И разные цветы, которые он не успевает таскать домой, и приблуды для кабинета. Ещё они на самом деле встречаются пить кофе в одиннадцать. И пьют кофе на той террасе. Без всякого. Но это за несколько дней становится приятным ритуалом, а к приятному быстро привыкаешь. Андрей выясняет, что Михаил Юрьевич, когда не раздражается, ну и когда забывает о том, что надо держать морду кирпичом, становится вполне себе эмоциональным собеседником с очень подвижной мимикой. И там, где, казалось бы, у них нет вообще ничего общего, выясняется, что Мишу интересно послушать и узнать о нём новое. Правда, Андрею до сих пор внутренне становится не по себе, когда он отмечает, что и его Михаил Юрьевич, когда он рассказывает о себе, слушает внимательно. Пятничным утром, сгрузив на диванчик куртку и рюкзак, Андрей подходит к столу медленно, ощущая, как ускоряется стук сердца. Он ещё от двери заметил, что что-то блестит, но, как и всегда, не ждал того, что Миша решит от букетов перейти к чему-то в десять раз более дорогому. Замерев у своего кресла, Андрей несколько долгих минут колеблется. Украшения — это же очень серьезно. Да, лично ему никто никогда раньше украшений не дарил, но и в общем смысле… Потому что украшения можно (и нужно) носить, и это что-то куда более весомое. — Заявочка, — усмехается Андрей себе под нос, рассматривая браслет и сережку в бархатной коробочке. У него, конечно, возникает мысль о том, чтоб не брать: отказаться из-за стоимости, например, потому что он сразу понимает, что это даже не серебро. Но с другой стороны Миша там, у себя, наверное, будет ждать реакции на подарок, и он точно не обрадуется возвращенной обратно коробке. Покусав в нерешительности губы, Андрей всё же берется за браслет и, первым делом защелкнув его не запястье, подпирает подбородок другой ладонью. Руку он вытягивает перед собой, разглядывая, как смотрится. А смотрится хорошо: кому бы не пошло белое золото? Но дело не в этом. Дело в том, что браслет сам по себе минималистичный, в нем нет ничего лишнего, он достаточно тонкий, чтоб носить его практически под любую одежду, и в то же время красивый. И ведь — подумать только! Это тот же Миша, который вовсю отказывался от чего угодно, кроме секса без обязательств в самом начале. Тихо вздохнув, Андрей выдвигает ящик стола, вынимает оттуда баночку хлоргексидина и с сережкой направляется к зеркалу, чтоб сменить и второе украшение тоже. Их разговор на балконе, а потом ежедневные знаки внимания заставляют Андрея постоянно задумываться, действительно ли он хочет происходящего и не продается ли за такие мелочи. Но всё чаще он замечает, что нервное напряжение при виде Миши сменяется в нём осторожной, неуверенной радостью. В глубине души он жутко боится, боится по-настоящему, что, если согласится на второй цикл вместе, то Миша его использует и, получив своё, остынет. Но с его симпатией сложно бороться, когда из всех запахов, так и оставшихся яркими, Мишин для Андрея лучше всего. И он, конечно, до сих пор себя сильно корит. За то, что начал прощать то, что многие бы не простили. За то, что повёл себя мягче, чем сам же ожидал. С другой стороны, давая себе право на присмотреться и принюхаться, Андрей будто ослабляет первое свое неверное суждение, что дело было исключительно в теле. То есть, наверное, в начале и было… В его теле. В запахе. А дальше — нет. Поправив волосы, от зеркала Андрей делает шаг назад и поворачивает голову в сторону, чтоб рассмотреть новый гвоздик. Ну, это большие изменения. До этого он носил обычную, недорогую. Хотя дело не в цене, а в том, что это Миша выбрал специально для него. В одиннадцать Андрей, подхватив планшет, доходит до лифта и добирается к десятому. Там, как раз, заканчивается утренняя планёрка для какого-то другого отдела. Сперва Андрей собирается сесть на диван около секретаря и подождать, но остается стоять, когда видит, что люди уже собираются на выход. К своему ужасу, Андрей сразу замечает, что это бухгалтерский всем составом. Вместе с, разумеется, Ромой. С Ромой Андрей так и не поговорил. Всё не находилось времени за эти четыре дня. Со многими приходится здороваться и, пока Андрей жмёт знакомым руки, он замечает, что Рома, нет бы спокойно пройти к лифту и уехать с остальными вниз, останавливается подождать. — Привет, — говорит он со своей привычной улыбкой. — Привет, — отзывается Андрей, вытягивая шею. Но, вроде, Миша где-то занят пока что своими делами. Да и с чего ему соваться в коридор, в конце концов. — Слушай, Ром… — Ты меня избегаешь? — напрямик интересуется тот. — Что-то случилось? По правде, Михаилу Юрьевичу хочется всех выпроводить ещё без пятнадцати одиннадцать, но приходится выслушивать доклады и возвращать себя в мысли о работе. Хотя Горшенев предпочел бы с гораздо большей продуктивностью думать об Андрее. Тот проникает в его мысли совсем незаметно и мягко, так, что альфа не успевает осознать, как по-хозяйски Князев там устраивается. Не то чтобы он перехватывает власть и занимает прямо все мысли, однако, возвращаться к спокойному молчанию на террасе, или в больнице, или осторожным взаимным объятьям, Михаилу Юрьевичу волнительно. Такого он со времён влюбленности в Анфису не испытывал, а впадать в это вновь… Совсем нервно. Неожиданно не по плану, сказал бы сам себе Горшенев. Сердце подпрыгивало к горлу тоже совсем не по плану, дожидаясь Андрея и его реакцию на комплект украшений. Так что, сгребая пачку сигарет снова в карман, альфа на всякий случай выглядывает последним в коридор. Вдруг тот уже пришел, а ещё надо забрать кофе у Виктора, который ко времени уже обязан был сбегать. Однако, забрать стаканчики Михаил медлит, поскольку видит интереснейшую картину. И вспыхивает, словно спичка, в момент. — Значит, Роман, — грозно раздается за спиной Князева, ибо там выпрямляется во весь рост начальник. Альфа-феромоны летят словно в два раза интенсивнее, с очевидной агрессией на этого «смельчака», которому жить надоело. — Какого хера ты пристаешь к моему омеге? Попутал что-то? — рыча и показывая клыки, спрашивает Горшок. Глаза быстро наливаются кровью. Челюсть клацает прямо над ухом Андрея, но альфа выступает вперёд грудью, оттесняя непонятливого ухажёра. Он в шаге от того, чтобы вцепиться зубами в шею и перегрызть её нахер. — Тебе не рады. Отваливай, пока не получил по зубам или не вылетел с работы. Поверь, я могу устроить тебе веселую жизнь… Так Андрей ответить и не успевает: что-то случилось, если это можно так назвать. И, видимо, что-то случится прямо сейчас, потому что Миша, возникший буквально из ниоткуда, за долю секунды слетает с катушек. Андрей бы, конечно, скинул это на приближающийся гон, но Михаил Юрьевич же и в целом терпением никогда не отличался — тут только спасать протупившего Рому, который проигнорировал всевозможные знаки. В том числе от увольнения. Так что ещё до того, как Рома успевает открыть рот или предпринять хоть что-нибудь другое (явно впал в ступор из-за того, что альфа напротив больше, сильнее и так далее по списку…), Андрей хватает Мишу за сгиб локтя двумя руками и, несильно дёрнув, прижимается к нему бедром. — Я как раз говорил Роме, что лучше нам не общаться, — выразительно подняв брови, тянет Андрей. Несколько раз неуверенно сморгнув, Рома начинает хмуриться, но всё-таки отступает обратно, подаваясь в сторону лифта. — И мы уже всё решили, Миш, кофе стынет, — добавляет Андрей, вскидывая подбородок и переводя взгляд на Мишино лицо. Забавно получается: хотя Михаил Юрьевич себя в его отношении сейчас изо всех сил держит в руках, подсознательно он всё равно считает, что Андрей уже ему принадлежит. Наконец, перестав тупить, Рома молча разворачивается и раздражённо тычет кнопку лифта. Видно, что уши у него краснеют. Андрею его реально жаль, но лучше так, чем… У них бы ничего не получилось в этом здании точно, даже если бы с Мишей ситуация не приняла другой оборот. Всё, что Андрей пока может, это Мишу заболтать. Тем более, что двери лифта наконец-то открываются, и Рома вот-вот отсюда уедет. Остаётся надеяться, что они оба эту ситуацию отпустят, и на следующей планерке Рома сможет поприсутствовать без вреда для своего здоровья, а то ведь работать станет невыносимо. А Андрею меньше всего хочется, чтоб из-за него человек потерял должность. Горшенев абсолютно точно бы заехал по чужой роже, если не остановивший досадно его Андрей. На омегу можно прирыкнуть, но лишний раз пугать его, на самом деле, Михаил Юрьевич не планирует. Поэтому только хмурится, сильнее сжав кулаки. — И он что-то не понял? — рыпнувшись вперёд, хмыкает альфа. Роман отступает постепенно, но по инстинктам хочется даже очевидно проигравшему в моральном прессинге дать по шее, и гнать до самого угла, пока тот не скроется, поджав хвост. — Да… Кофе, — чуть отмирает Михаил Юрьевич, который переводит взгляд на Андрея. Голубые глаза немного взволнованные, и зверь стремится это тут же исправить. Горшенев, как и все альфы в семье, крайне чувствителен из-за животной части перед самым гоном. Так что срабатывает запах Андрея лучше всякого успокоительного. Даже наоборот, взывает к нужности Миши, а уж с этим он никак не способен бороться. — Идём, покажу тебе кое-что, — подталкивает Андрей, стараясь запихнуть подальше свой собственный нервяк. Хоть он и понимает, что Миша злится не на него, это не отменяет волны дрожи, скользнувшей по его позвоночнику. Злость есть злость, а с альфами в таком состоянии всегда сложно. — тебе понравится. — В смысле покажешь? — тут же интересуется альфа и идёт за ним следом. О Роме не забывает — смотрит в след злым волком. Если ещё раз он сунется, да к тому же после предупреждения от Андрея, то точно вылетит, каким бы охуенным там специалистом тот ни был. Забрав со стола Виктора стаканчики с кофе, оба привычно выходят на террасу. Там же морозный ветер чуть сдувает пыль оставшейся ярости с лица, а Михаил Юрьевич тут же сгребает к себе в объятия омегу. Сила запаха все же недооценена. Вот альфа с лёгкостью готов в момент убивать, а через минуту уже ластится, согревая пару огнем своего тела. — Тебе очень идёт быть моим, — произносит он, поправляя пряди светлых волос и заправляя Андрею за ушко. Тогда же Михаил Юрьевич задевает новый аксессуар. Князеву действительно выбранный комплект идёт, а сущность альфы готова урчать от довольства, что тот принял его подарки. Некий элемент присвоения срабатывает однозначно, привязывает постепенно эмоционально их друг к другу. — Поставлю отпугиватель других альф около твоего кабинета. Пусть только сунутся, блять… К счастью, Рома уезжает вниз. Но Андрей и забывает про него крайне, крайне быстро. Почти стыдно, насколько быстро. Они оказываются на балконе, и он едва успевает поставить свой стакан на стол, краем глаза отмечая, что Миша тянется вперёд. Андрей к этим их объятьям, тоже успевшим стать маленькой традицией, уже привык. Поэтому он сам подаётся вперёд и всем собой вжимается в Мишу в ответ, на секунду прикрывая глаза. Даже питерская сырость словно бы отступает, если вот так притереться щекой к его грудной клетке и поглубже вдохнуть. И… Может быть, у Андрея тоже скоро течка. Скорее всего. Иначе бы он так остро не реагировал на пальцы, скользнувшие в волосы, и так довольно не разулыбался бы, услышав от Миши то, что услышал. Сейчас не тянет выебываться и начинать доказывать, что нет, он ещё не то чтобы совсем Мишин. Всё в эту секунду ощущается очень правильно, как так и должно быть. Отцепив одну руку от альфы, Андрей вскидывает её запястьем вверх и демонстрирует, что надел браслет тоже. — Очень красиво, Миш, спасибо, — тихо выдыхает он то, за чем, собственно, сюда в первую очередь и поднимался. Правда красиво. А ещё к Мише невыносимо тянет, и сегодня притяжения как будто чуть больше, чем обычно бывает. — Ты и есть отпугиватель других альф, — хмыкает Андрей смешливо. Сделав небольшой шаг вперёд, в Мишу он плотней впечатывается своим телом, и обе руки заводит ему за шею, скрещивая на затылке пальцы в замок. На мгновение они так и застывают, глядя друг на друга. Пока, приподняв подбородок, кончиком носа Андрей не проезжается по Мишиному едва-едва колкому подбородку. Он ещё ничего не сказал, а сердце уже начинает подпрыгивать, как будто за ним гонятся. И в горле становится совсем сухо. И ладони потеют. Да что за… Вот тебе и нервяк. Никогда такого не было, и опять. Андрей знает, что, если сделает первый шаг, то ещё сократит свои шансы на отказ. Но в глубине души уже понимает, что вряд ли уже откажется. — Можешь меня поцеловать, — поэтому хрипло говорит он, не моргая.