***
У Тав стучит в висках и отдает раздражением в кончиках пальцев. Сегодня людно. Шумно. Слишком много народу для ее зоны комфорта, и это напрягает. Доводит до исступленной головной боли. Хорошо, что уже пятница и конец репетиции, и скоро галдеж прекратится. В целом, объединение оперетты и филармонии в единый организм было делом времени. Работники филармонии часто играли на постановках, Джавьен нередко руководил написанием композиций для очередной оперетты, и даже сама Тав несколько раз играла на премьерах. Хоть и в восторге не была. Холодный серый взгляд скользит по приме оперы: разумеется, основной источник шума и отвратительного гиеньего хохота будет исходить от нее. Вокалисты — непривычные гости для филармонии, отдающей предпочтение чистому звучанию. Вокалисты слишком известны, и оттого ведут себя отвратительно. Они звонкие. Галдящие. Пушащиеся как павлины, будто это они пишут свои партии или умеют хоть что-то кроме как открывать рот. Неизменно привлекающие внимание. Надменные и отвлекающие от игры и перекрикивающие мысли в перерывах. Впрочем, кажется, теперь придется чаще и чаще мириться с их существованием. «А вот выбрала бы магию — сидела бы в тишине, а не бесилась на шум!» — Некстати подкидывает сознание. — Снежная королева снова в своих тяжких думах? — Луиза Монти, прима оперы, словно почувствовав мысли дроу, беззлобно хохочет и подходит к Тав. Как хорошо, что она не умеет читать мысли. — Голова болит, — отбивает дроу. Общаться не хочется. Особенно с ней. — Нужно немного тишины и пройдет. Разумеется, прима ей ничего плохого не сделала. В целом, Луиза даже неплохая. Косо не смотрела, задеть не пыталась даже косвенно или ненароком, активно лезла поболтать и, казалось, по какой-то причине хотела включить Тав в круг общения. Что странно, учитывая, сколько вокруг примы крутится поклонников, обожателей и друзей. Дроу такое внимание непривычно и подозрительно, а общаться она лишний раз не собирается, поэтому от головной боли Таврин решает держаться подальше. — Хочешь помогу? — Луиза бесстыдно усаживается на банкетку, и Тав осмотрительно отсаживается, пытаясь держать хоть какую-то дистанцию. — Я знаю пару целительных заклинаний. — Надо же, — изгибает бровь дроу. — Я думала, ты умеешь только петь. — А я думала, что твои родичи умеют только сечь рабов и бить челом паучьей королеве, — парирует Луиза, ничуть не смутившись. — Но, как видишь, мы обе тут. И у тебя болит голова. И, не дожидаясь согласия или отказа, Луиза прикладывает ладонь к виску дроу. Тав не успевает даже дернуться или возмутиться: разум забивает поволокой заклинания, мысли уходят на задний план, а в висках перестает стучать. И будто даже раздражение сходит на нет. — Твоя боль от излишнего напряжения, снежная королева, — хихикает Луиза. — Уж не знаю, что ты так усиленно обдумываешь, но на пользу тебе это не идет, — прима мажет заинтересованным взглядом. — Хмурое выражение лица тебя тоже не красит, кстати. — Хватит звать меня снежной королевой, — Таврин брыкается в попытках сохранить хоть какую-то иллюзию контроля. — Оттаешь — буду называть подснежником, — разводит руками Луиза. Хочется или спросить в лоб, какого черта ей нужно, или нахамить так сильно, чтобы больше никогда не подходила. Тав выбирает третье и просто молчит. Больная ирония жизни: когда на дроу косо смотрят, той хочется сделать что-то, чтобы выглядеть в чужих глазах нормальной. Когда с ней идут на контакт — хочется закрыться и не вылезать из скорлупы. Недоверие — вечный спутник девушки, неизменно выручающий каждый раз, когда хочется совершить очередную глупость и кому-то открыться. Несколько тщедушных попыток подружиться обернулись провалом, и подобной ошибки Тав больше не повторит. Чего от нее нужно приме и почему та так упорно хочет разговорить Тав, ей тоже неясно. У дроу нет ни статуса, ни заслуг, ни регалий — ничего, что даже в теории было бы полезно слишком шумной звезде сцены. Прима оперетты статная, высокая, крупная, громкая, сладкоречивая — весь набор качеств, чтобы обратить на себя внимание, увлечь и не выпускать из цепких лап до победного, и свои достоинства она использует на полную. Полная противоположность Тав, и оттого так тошно. Мерзкое осознание самой банальной черной зависти оседает желчью на кончике языка, и Таврин пытается откинуть эти мысли. — Моя матушка — клерик Селунэ, — Луиза нарушает тишину. Облокачивается на фортепиано и задевает спиной клавиши. Тав нервно дергается от пронзительного звука высоких нот, будто инструмент и сам выражает недовольство вечерней компанией. — Это простейшие чары, но очень полезные. Родитель-клерик означает только то, что полноценной аристократкой Луизу считать нельзя. Скорее всего, подобно матушке Саретте, она также прогрызла себе дорогу в свет исключительным талантом. Каким образом и через какое количество связей — лучше не думать. — Благодарю, — кивает дроу, закрывая крышку фортепиано. — Мне и правда полегчало. — А что умеешь делать ты? — Вопрос обескураживает своей внезапностью. — Я видела, как ты колдуешь магическую руку в перерывах. Что еще? — Все, что связано с огнем, — уклончиво отвечает Тав. — Интересно, — хихикает Луиза, крутя прядь накрученных волос. — Снежная королева любит огненные трюки? — Я не выбирала «любить» огонь, — хмыкает дроу, неопределенно ведя плечом. — Это мой талант. И он опасен и требует контроля. — Это многое проясняет. Дверь, ведущая в репетиционный зал, приоткрывается, и внутрь неловко вваливаются. Очередной цветочный посыльный и дополнительный источник шума. С появлением оперных певцов в филармонии количество вечно снующих посыльных увеличилось, кажется, в десятки раз. Разумеется, можно одарить сладкоголосую диву прямо на концерте, но иные предпочитают делать это и вне торжеств. Поклонники, почитатели, воздыхатели — размер и наполнение букета напрямую зависит от глубины чувств. И сегодняшний презент, пожалуй, слишком большой для простой благодарности. Посыльный подбегает к ходящему по краю сцены Джавьену и что-то уточняет. Эльф кивает в сторону девушек и смотрит слишком задумчиво. Тав мажет взглядом по посыльному и прикидывает, хватит ли Луизе обхвата рук утащить букет до дома. Интересно, а где она вообще живет? — Леди Таврин? — Посыльный сверяется с листком, на котором, по всей видимости, написан адресат, и скользит к дроу взглядом. — Это вам. — Вы допустили пять ошибок в имени «Луиза», — хмыкает дроу, не оценив издевку. — Нет, мадемуазель, все верно, — благосклонно отвечает юный тифлинг. — Велено передать леди Таврин. В пояснении также четко указано «эльф дроу» во избежание ошибок, — и протягивает увесистый букет. Ощущается… тяжелым. Большим. Издевательски неуместным. Внезапным. Сбивающим с толку. Приятным. Очень красивым. И можно придумать еще с полсотни эпитетов, но… — От кого? — Тав неопределенно переводит взгляд с букета на посыльного. — Отправитель пожелал остаться анонимным. Но, на случай, если леди изволит спросить имя, было велено передать, — тифлинг прокашливается. — «Приношу свои извинения за промедление в дарении». На развернувшуюся сцену смотрит весь оркестр, оперетта и Джавьен в частности, и Тав хочется закончить диалог и смыться из филармонии без объяснений. Захватив букет, разумеется. — Так-так-так, — хохочет Луиза. — И даже не подснежники? — Ее, похоже, ситуация не смущает совершенно. — Благодарю, — сдержанно кивает дроу. Тифлинг спешит откланяться и покинуть филармонию. Цветы выглядят восхитительно. Свежие, только распустившиеся белые пионы с каплями росы, кажется, сияют и переливаются в свете свечей филармонии. Несколько аккуратно вставленных красных пионов лишь добавляют акцента букету и подчеркивают его размер. Красная лента завершает образ. Отрывая взгляд от букета, Тав вопрошающе смотрит на отца: его рук дело? Но Джавьен выглядит слишком задумчивым для отправителя. Поймав взгляд дочери, эльф улыбается кончиком рта и, кивнув своим мыслям, отворачивается. — Итак, — прима закусывает губу, — Прямо-таки никаких идей? «Приношу свои извинения за промедление в дарении». Что за ребусы? — Абсолютный ноль, — отрезает Таврин. Вообще-то есть одна, но даже мысль об этом отправителе внушает недоверие. Слишком бредово, чтобы быть правдой. — Сегодня же пятница. Быть может, кто-то с прошлого концерта? — Может, но, — Луиза стреляет опытным взглядом на цветы. — Для обычного «спасибо за игру» слишком большой букет. Я бы сказала, кричаще большой. Мужики дарят такие в двух случаях: когда очень хотят привлечь к себе внимание или за что-то извиниться. Часто это происходит неосознанно. — Откуда такая осведомленность о мужской логике? — Тав позволяет себе ухмыльнуться. — Опыт, дорогая, — хихикает прима. — Учитывая, что это анонимное отправление, жди, что твой почитатель либо объявится сам при параде… Либо он желает, чтобы ты догадалась. Надеюсь, что с потенциальным кавалером ты обойдешься теплее, чем с остальными. «Пожалуй, даже слишком тепло». Дроу скептически переводит взгляд на букет. Не спросит же она в лоб, ей-богу?***
Мизерикорд выглядит прекрасно. Узкое трехгранное лезвие отблескивает лунным светом, о кончик клинка можно уколоться, а сам клинок идеально ложится в руку. Бледный эльф крутит кинжал милосердия в руке. Длина, форма, баланс клинка — идеальны. Все как по учебнику. Идеальное оружие для такого же идеального Анкунина. — Оно, господин? — Капитан портового судна следит за движениями эльфа. Второе название мизерикорда — клинок милосердия, и имя дано ему неспроста. Созданный для добивания врага или пробития брони, кинжал с гордостью украсит коллекцию оружия истинного ценителя. В мыслях хочется болезненно усмехнуться: милосердие ему незнакомо. Анкунин бы, возможно, носил кинжал вычурно и с гордостью, но подобного типа оружие во Вратах запрещено, а фехтовать ими разрешено только рыцарям да гвардейцам. Закон, конечно, претору не писан, но лишнее внимание ни к чему. Коротко глянув по сторонам, Анкунин забирает кинжал. — Доставку задержали, — вставляет шпильку Астарион. — Но клинком я доволен, — кидает моряку небольшой мешок золота. — Как договаривались. — Звиняйте, милсдарь, моря нынче неспокойны, — капитан кивает на Чионтарский залив. — Говорят, боги гневаются, вот и топят корабли. Эльфу совершенно нет никакого дела до того, как ходят в море корабли, насколько тяжела судьба простого моряка и в каком настроении боги. Но то, что капитан не против поболтать, наводит на мысли. Ночной порт практически пустынен, тих, и никто не будет против, если Астарион хотя бы попробует разговорить капитана. Анкунин умыт, прилично одет — достаточно богато для простого зеваки из Нижнего города, но достаточно скромно, чтобы на него не обращали уж слишком много внимания, — сладкоречив, и эти достоинства просто обязаны работать на него. Всегда работали. — Интересно, — тянет бледный эльф, вешая кинжал на пояс. — И что же еще возят кораблями? Разумеется, все: от редкого оружия или семян для матушки до предметов интерьера, товаров для черного рынка или живой силы. Постоянно контролировать поставки грузов практически невозможно, и никто не будет этим заниматься — займет слишком много сил и времени. Впрочем, Анкунин уверен, что даже среди множества товаров найдется что-то сверхценное или чрезвычайно «черное», о чем капитан корабля знает и за чем строго велено следить и доставить в полном объеме. Акцент и внешность выдают в капитане южанина, а, следовательно, во Вратах он временно. Взгляд капитана говорит, что Астариона в лицо он не знает. Значит, и говорить с ним будет не как с претором, а как с простым любопытным и чрезвычайно богатым горожанином. Бледный эльф еще не сформулировал до конца, о чем конкретно хочет спросить, но, быть может, ему дадут зацепку? — Рабов на борт не пускаем, если вы об этом, милсдарь, — усмехается капитан. — Это с каких пор? — Хмыкает Астарион, облокачиваясь о портовую балку. — С тех самых, как не досчитались парочки жизней прямо на борту и получили от заказчика вдвое меньше назначенного. А тут еще это вот, — капитан неопределенно рассекает рукой воздух, видимо, ссылаясь на недавнее дело. — Их теперь даже на дальних пригородных портах не высадишь — все нюхают да проверяют. — Стало быть, золотая жила иссякла? — Бледный эльф изображает лицо тоски и сочувствия. — О, нет, милсдарь, — гогочет капитан судна. — Рабы — это так, фантики на сдачу. А вот камни, — мужчина крутит рукой с перстнем, украшенным рубином, в подтверждение слов. — Только увеличиваются в цене. Заказчик, может, теперь не досчитается людей, но стекляшки возить никто не запрещает. По сути, претору практически в лоб сказали, что драгоценные камни и рабов возят по запросу одного и того же господина. Просто поразительно, насколько сильно развязывается язык от пары понимающих взглядов и сочувствующих вопросов. Насколько же… дешево. — Жаль, — Астарион картинно надувает губы. — Хорошие были работники. — Любите рабов, милсдарь? — Ему кажется, или в голосе капитана сквозит осуждение? Просто невероятно. — Грязное это дело и смотреть на них гадко. — Настолько гадко, что вы, дорогой друг, не отказывались от работы, покуда не прижало? — Ядовито хмыкает эльф. По меркам Анкунина, мужчина должен стушеваться или, на крайний случай, перейти в агрессию. Но тот, кажется, и бровью не ведет. Капитан корабля кивает на корабль позади себя. — Господин, вы знаете, где сделан этот корабль? — Мужчина очерчивает круг в воздухе, обрамляя судно. — А вот те, что подальше? Или те, что прибывают в город? Во Вратах. А кто день и ночь прибивает доски, чтобы мы возили камушки да ножики из Амна и обратно, знаете? — Взгляд капитана ужесточается. — Тут не откажешься. Кажется, до Астариона доходит смысл сказанного. Без корабля камни не увезешь, без раба корабль не построишь. И то, что морякам вообще платят за доставку — большое благо. Или цена молчания. — Что ж, — подытоживает бледный эльф. — У вашего заказчика весьма длинные руки. Спасибо за диалог.***
Отправляться в ныне простаивающее здание производства кораблей изначально было абсурдной идеей. Во-первых, следствие уже обнюхало каждый закуток перед судом, и вряд ли Астарион найдет тут хоть что-то полезное. Во-вторых, здание скорее всего закрыто на миллион замков, и пробраться туда будет проблематично. В-третьих, свет не горит, и скорее всего придется применять то, что в народе зовут «базовой эльфийской магией». А это, в теории, может привлечь внимание. В-четвертых, бродить по ночному порту Нижнего города станет только идиот без чувства самосохранения, и даже мизерикорд за поясом не спасет. Что ж, логичностью действий Астарион никогда не отличался. Зато был импульсивным и охочим до деталей, даже самых грязных. Поэтому игнорировать подвернувшуюся возможность он просто не может. Претор озирается по сторонам и, не увидев в округе ни души, перепрыгивает через ограждение. Спасибо эльфийской ловкости и урокам фехтования — с атлетикой у него проблем нет. И можно остановиться и похвалить себя, такого прекрасного и разностороннего, еще раз, но нужно двигаться дальше. Астарион огибает здание по кругу и примечает несколько входов: парадный для высоких чинов и проверок, задний для рабочих, и третий, примыкающий вплотную к заливу Чионтара. Огромные деревянные ворота, по всей видимости, открываются, когда корабль спускают на воду. Кивнув своим мыслям, эльф двигается к входу для рабочих. Ожидаемо, дверь закрыта и не поддается. Отмычками претор пользоваться не умеет, а ковырять замок мизерикордом — не уважать ни себя, ни столь благородное оружие. Зато приоткрыто окно на первом этаже. Заколоченное досками, оно будто намеренно оставляет нижнюю часть проема открытой, а сама оконная рама то ли выбита, то ли отсутствует как понятие. Интересно. Рубашку немного жалко, но азарт открытий сильнее. Бледный эльф с легкостью ныряет в проем, пролезая между балок и, зацепившись руками за подоконник, — если это вымазанное в масле и опилках нечто вообще можно так называть — спрыгивает внутри. Итак, а что, собственно, он ищет? В его еще не до конца сформировавшейся то ли догадке, то ли мысли, рабы, корабли, камни и общий заказчик как-то связаны. Ему нужно хоть что-то из списка выше, чтобы зацепиться и продолжить свое маленькое, обрастающее не самыми очевидными деталями, расследование. Допытываться о каких-либо подробностях до капитана было слишком рискованно — потеряет бдительность, что-то прочухает, почувствует в конце концов. Астарион умеет считывать, но черт их пойми, этих плебеев. Слишком тупы и импульсивны даже для его, Анкунина, умений. Можно было задержать капитана именем закона и вытрясти из него все подробности, но тогда бы вся скрытность пошла коту под хвост. Астарион хочет списать все свои мысли и поступки на то, что его не поймут, сочтут идиотом или блаженным, цепляющимся за незначительные вещи, но нетривиальная правда лишь в том, что ему банально хочется сделать что-то по-своему. И это «по-своему» будоражит кровь, вселяет мальчишеский азарт, а ощущение таинственности и некой, хоть и фантомной, угрозы, заставляет сердце гулко стучать, а глаза — гореть предвкушением. Ошибка ли это? Все может быть, но думать не хочется. Хочется действовать. Прямо здесь и сейчас. Ожидаемо, внутри ни черта не видно. Высший эльф, хоть и может видеть в темноте, но по четкости зрения сильно уступает своему родственнику из Подземья. Придется вспоминать, как использовать эльфийскую магию. Даже у Астариона это умение есть, хоть он и с натяжкой помнит, как это делать. С десяток пассов, несколько криво произнесенных «ignis» — и еле-еле горящий сгусток пламени освещает пространство вокруг. Негусто, но хоть как-то. Претор проходится по предприятию. Масло, опилки, доски, гигантские каркасы кораблей и абсолютная, всепоглощающая тишина. Здесь пусто, безлюдно, оглушающе тихо, и атмосфера давит и вселяет тревогу. На фоне корабельных каркасов и гигантских промышленных зон Астарион ощущает себя маленьким, как вошь. Отгоняя тревогу, эльф проходит дальше по производству. Ничего. Ни единой личной вещи, записки, бумажки. О камнях даже думать не приходится — кто может оставить драгоценность валяться? А на что он вообще рассчитывал? Астарион резко тормозит и вытягивается по струнке смирно. Всегда нужно доверять своему чутью: оно редко подводит. В его случае — практически никогда. Чутье подсказывает ему, с кем заговорить, кого остерегаться, как выкрутиться и что сказать. Оно всегда предупреждает об опасности и, хоть иные называют это рефлексами и инстинктом самосохранения, эльф предпочитает все же называть это чутьем. И сейчас, в этот самый момент, оно орет во всю глотку, что за ним следят. Все происходит в одну секунду: эльф не успевает даже вытащить мизерикорд из пояса. Астариона резко прибивает к верстаку плотника, а крошечный огонек в руке исчезает, погружая помещение в темноту. Эльф глухо стонет от удара, но не успевает ударить в ответ или увернуться: холод лезвия близ горла оповещает, что двигаться опасно для жизни. Расследование? Воодушевление? Азарт? К черту! Его же сейчас убьют, а он вообще ничего не может сделать! И так хочется заорать во всю глотку, но кто его услышит? — Зря вы сюда пришли, господин, — тихий женский шепот немного отрезвляет. Почему его просто не прирежут? Это нужно, чрезвычайно важно использовать в своих целях. Пустить пыль в глаза, наплести любого бреда, и может обойдется. Не получится — вывернуться, пырнуть в живот и, сверкая пятками, пуститься наутек. Или же прирезать обидчика самому. Тут уж как получится. — Да?.. — Астарион решает изобразить идиота. — Меня всегда привлекала романтика заброшенных мест, — он хихикает настолько по-плебейски, насколько может. — Я нарушил ваш покой, миледи? Необязательно решать дело насилием. Проблема только в том, что разговаривать как плебей он не умеет. — Строите дурака, претор? — Шипят в ответ. У эльфа гулко ухает сердце и проваливается куда-то в пятки. — Я знаю, зачем вы здесь. И делать тут вам нечего. Рефлексы и ощущения обостряются. Глаза едва-едва различают, что происходит в кромешной тьме. Астарион приглядывается. Женщина. Тифлинг. Среднего телосложения, но ее хватка на его руке слишком сильна. А еще она быстра. Настолько, что эльф не успел среагировать. Баалистка? Вряд ли: эти не разговаривают, а сразу кромсают. Наемница? Возможно, но она зачем-то медлит. Астарион нервно сглатывает сухой ком в горле и царапает кадыком о лезвие кинжала. Шею неприятно щиплет от пореза, но это такие пустяки. Незнакомка морщит нос и нервно вдыхает воздух, кинжал едва ощутимо трясет в ладони, а хватка на плече ослабевает. Мгновение, всего лишь миг, но ему хватит и этого. Бледный эльф резким движением выбивает кинжал из рук тифлинга и, ловко извернувшись, вырывается из хватки и вытаскивает мизерикорд. Отпихивает тифлинга плечом и прибивает ее обратно к плотничьему столу, навалившись телом. Давит коленом на живот нерадивой убийцы, а клинком целится прямо в сердце. Мизерикордом нужно колоть, и он слабины не даст. — Убьете женщину, господин? — Хмыкает тифлинг. Настолько вальяжно, будто смерти она не боится совершенно. — Мне плевать, что у тебя между ног, — скалится Астарион. Он вырежет любого, кто посягнет на его жизнь, только дайте шанс. — И почему же, миледи, мне тут делать нечего? — «Миледи» звучит как оскорбление, и ему хотелось бы прожечь кислотную дыру в ее теле одними словами. — Вы копаете себе могилу, — ему кажется, или голос тифлинга сквозит сожалением? — Оставьте как есть, претор, и не лезьте не в свое дело. — Это я слышал десятки раз, — шипит бледный эльф. — Говори конкретнее, если хочешь жить. Мои руки, в отличие от твоих, не дрожат, — мужчина кивает на мизерикорд. — Что есть жизнь? — Издевательски хмыкают в ответ. И, прежде, чем Астарион успевает спросить о значении реплики, что-то в дальнем углу помещения отвратительно скрипит. Громкий звук, скрип, свет, пьяные плебейские голоса — эльф переводит взгляд, не ослабляя хватки. «Что на корабельном производстве делает канализационный люк?..» — Э, кис, глянь, у нас тут голубки! — Заплетающийся от хмеля язык плебея чешет абсолютно все, что придет на ум. Пьяный чухан обнимает свою, по-видимости, пассию. Не менее отвратительную и не менее пьяную. — Вы ток этого, на столе не надо. Будете опилки из гузна доставать полдня. «Что?!..» Астарион окидывает тифлинга взглядом: что ж, со стороны это действительно выглядит неоднозначно. Мужчина, навалившийся на женщину почти всем телом в темном помещении, и оба не кричат от ужаса и не проливают кровь. Его руки с клинком с угла обзора пьянчуг не видно, и Анкунин спешит отвести ладонь еще сильнее. Возможно, это его шанс отделаться легким испугом? Не воспользуется же она моментом и не убьет его на глазах у свидетелей, верно? Эльф скользит взглядом по лицу тифлинга. Красная кожа, черные волосы, такие же темные рога — обычная неприметная внешность. Внимание переходит к глазам. И Астарион неверяще таращится, сведя брови. Потому что ее горящие красным глаза абсолютно мертвые. Так смотрят трупы. Безжизненно, стеклянно, безвольно. Ее глаза могут гореть пламенем всех девяти кругов Аверно, но они не выражают ничего. Незнакомка отвечает на взгляд. Ее лицо напрягается, легкая ухмылка озаряет лик, но глаза выражают все такое же мертвецкое безразличие. Даже зрачки не двигаются. Астарион всматривается, пытаясь углядеть хоть что-то живое. Смотрит. Вглядывается. Ужасается. Восхищается. И не может отвести взгляда. Пьяный гогот со стороны стихает, свет гаснет, все краски исчезают. Мир вокруг перестает существовать и сжимается до двух горящих красным точек. Эльф не чувствует тела, не может ни о чем думать, язык не поворачивается закричать или обругать. Существуют только два пылающих огня. Незнакомка практически нежно тянет претора на себя, и он, не в силах сопротивляться, поддается. Поцелуй ощущается отвратительно. Ее касания как камень, губы — льдины, движения — пытаются казаться нежными, но выдают не более, чем техничность. Астарион не может противиться и отвечает на поцелуй. Мозг начинает бурлить, отвергать, но тело продолжает. Краски меркнут еще больше, и эльф растворяется в ощущениях. Если не получается противиться, то нужно подумать о чем-то хорошем. Сгладить кипящее в мозгу омерзение. Эти касания холодные, по-неживому отточенные и мерзкие, но какие хорошие? Теплые, живые, приятные? Настоящие? Единственный пришедший на ум вариант обескураживает своей внезапностью, но Астарион сопротивляется лишь секунду. Расслабляется и позволяет взять верх. Разум заполоняет пеленой спокойствия. Эльф представляет в красках и деталях. Это определенно было бы неумело, но он бы взял инициативу. Перехватил и показал, как надо. Это было бы трепетно и искренне, и ему бы понравилось. Тепло, горячо даже, ведь как с такими талантами может быть иначе? Он не касался, но точно знает, что сгорел бы до углей и попросил добавки. Его бы определенно точно обхватили за плечи или сомкнули на шее кольцо рук, и он бы покрылся мурашками от такого до абсурда трепетного жеста. Это было бы естественно, как само собой разумеющееся, и правильно. Так, как и должно быть в его картине мира. И это точно, на все сто было бы приятно. — Слыште, давайте не тута, а! — Дубина стоеросовая, не встревай! Ежели бы ты меня так засасывал, я бы последние кожурки тебе отдавала! Пьяный гогот резко выбивает эльфа из наваждения. Астарион выдыхает и отшатывается от тифлинга. Окидывает ее хаотично мечущимся взглядом. Хочется плеваться ядом, блевать, найти салфетку и вытереть рот, свалить отсюда и помыться. Желательно все одновременно и прямо сейчас. Эльф трясет головой, и остатки помутнения сходят на нет. «Что. Это. Мать. Его. Такое. Было.» — Ой, простите, люди добрые, — тифлинг резко меняется в голосе и практически по-девичьи невинно прикрывает рот ладошкой. — Мы немного заигрались. Дорогой, — она подскакивает к Астариону и, слишком крепко беря того под руку, наигранно лепечет. — Пошли подыщем более подходящее место. Очевидно, все это было лишь спектаклем для отвлечения внимания. Намного проще поддаться возможности и изобразить пару излишне похотливых идиотов, чем спешно скрываться с места практически убийства. Или бесславно закончить прямо здесь, в грязи и опилках. Но что она с ним сделала? Почему он не мог сопротивляться? Что пришло ему на ум? Четвертый, совсем неприметный и скрытый деревьями вход на предприятие, оказывается открыт. Незнакомка определенно точно знает, где какие выходы расположены, как куда выйти и где пройти. Претор практически не сомневается, что «девка с мертвыми глазами» из слов Шуна-просто-Шуна — это именно она. И еще она видит в темноте намного лучше Астариона. Эльф держится каменным изваянием, все еще переваривая произошедшее за эти десять минут. Выведя Анкунина улицу, тифлинг резко усиливает хватку на руке эльфа до ноющей боли и хруста в костях, и резко притягивает к себе: — Советую вам забыть обо всем, что произошло этой ночью, претор. — А то что? — Адреналин резко подскакивает, и Анкунин ядовито шипит в ответ. — Как мы выяснили, с хватом кинжала у тебя не очень. — Вы не знаете, во что ввязываетесь, — тифлинг пытается звучать грозно, но ее голос надламывается. — Это грязное дело. Опасное. Оно не по зубам ни вам, ни герцогам, ни кому-либо еще. Прошу, — она почти задыхается от эмоций. — Просто забудьте, претор. Не ради себя, так ради тех, кто вам дорог. Астариона пробирает до костей. Он пытается держать лицо, но маска трещит по швам. — Что ты со мной сделала? — Претор резко меняет тему. — Обворожение? Морок? Что за чертовщину ты мне показывала? — Морок, — тифлинг признается слишком просто. — Но он показывает лишь то, что вы хотите ощущать, господин, — она недвусмысленно хмыкает. — Мне пора. Я задержалась с вами. Девушка резво — слишком быстро и ловко для создания ее расы и комплекции — запрыгивает на ограду и, балансируя на краю, коротко оборачивается в последний раз. — Прислушайтесь к моим словам. И, кивнув претору, незнакомка спрыгивает с решетки, исчезая в ночи. Астарион чертыхается и глухо стонет. Что это — все это! — вообще было?! Корабли, рабы, моряки, камушки, резвые тифлинги, морок, предупреждение — и все в один вечер, за пару часов, пару мгновений! Голова раскалывается от мыслей, адреналин бьет по вискам и, кажется, даже дышать становится трудно. Хочется смыть с себя весь этот день, и он даже не имеет в виду грязь, масло и опилки. Ощущение чего-то мерзкого оседает на языке и стреляет в самую душу. Быть может, она права и лучше и правда оставить все как есть? Претор нервно ходит по кругу, уже даже не боясь быть замеченным на территории предприятия. Боги милосердные, да он же почти с жизнью попрощался! Еще буквально вот столечко — и все, труп! Мертвец с перерезанным горлом. И хорошо, если бы его вообще нашли и похоронили, а не оставили тут истлевать до костей. Пронесло? Повезло? Или она просто не хотела его убивать? Астариону бы очень хотелось уповать на хваленую эльфийскую оружейную подготовку, но факт бьет в глаза слишком очевидно: эта дамочка слишком сильна и быстра. Если бы она преследовала целью убить Анкунина, то он бы не успел даже пикнуть и осознать. Астарион трогает губы. Омерзение после сошедшего морока перемешивается с чем-то…непонятным. Кусающим внутренности и скребущим душу. Поцелуй от девки с мертвыми глазами был холодным, неживым и техничным. Поцелуй его фантазии — теплым, трепетным и настоящим. К черту работу. Завтра — или уже сегодня? — у него внеплановый выходной. Нужно слишком много прокрутить в памяти, переварить, осознать. А потом он точно навестит Кордиалиса в филармонии, наплетет чего-нибудь про ужасные, просто удручающие познания его дочери в юриспруденции и навяжется на занятия. И даже денег не попросит. Придумает что угодно. С импровизацией у него всегда был порядок, верно? Импровизация поможет. Всегда выручала. Именно она сегодня спасла его аристократическую задницу от бесславной кончины. И она же поможет познать грани настоящего. Как улыбается, как шутит, как хохочет, как колдует? «Как все-таки целует?..» Он уже слишком привык к настоящему. Слишком сильно, чтобы просто так отказываться. Даже если это настоящее палит его дублеты и мечет молниями и огненными шарами каждый чертов раз. И едва начавший работать разум вторит хаотично бьющемуся сердцу: настоящее нужно вкушать в полном объеме.