***
Его попытка «самостоятельности» закончилась толком даже не начавшись. Оказалось, что клинка у шеи да злобного предупреждения вполне достаточно, чтобы все преторское воодушевление да храбрость канули в лету. Эльфийская оружейная подготовка? Семейные легенды о храбрых воинах? Юношеские мечты о рыцарских подвигах и восхвалении? Ха! Астарион очаровательно, просто омерзительно труслив лезть в пекло, и назвать это «инстинктом самосохранения» язык уже не поворачивается. Он пытался узнать немного больше от капитанов других кораблей, копался в архиве, искал документы и бумаги. Кто раньше владел корабельным производством, кто возит камни из Амна и обратно — и не нашел ни черта. Полный, абсолютный ноль, будто кто-то намеренно вытащил все документы из архива и старательно подчистил все легальные пути поисков. Анкунин пошел дальше и попробовал выйти на торговую гильдию наемников, за что был справедливо послан на все четыре стороны без объяснения причин. «Ступайте подобру-поздорову, господин, пока вам не вырвали язык и не выкололи глаза» — предупреждение чуть более, чем красноречивое. И вновь поостерегся, развернулся и позорно покинул поле боя. Последней надеждой было разговорить Анну Адулаиз как непосредственно принимавшую участие, но вот незадача: она бесследно пропала. И вот тут Анкунин не выдержал и пошел к великому герцогу на свой страх и риск. — Астарион, — герцог Дюбуа качает головой. — Я ценю твою участливость, но ты предаешь ситуации слишком много значимости. Очевидно, ему не верят. — Если бы, — цедит претор. — Слишком много ниточек, которые обрываются где-то посередине. — Хорошо, — вздыхает герцог. — Давай я разложу тебе то, как это звучит: сначала тебе привиделось, что в архиве стояло больше одного имени. Потом тебе показалось, что слова пьяницы и плебея имеют смысл. После этого ты подумал, что лезть в заброшенный завод будет хорошей идеей, и ожидаемо наткнулся на местных бездомных, уже поделивших новую крышу над головой. И, как ты говоришь, ничего более там не нашел, — Тристан Дюбуа загибает пальцы, вперившись в эльфа взглядом. Астарион ощущает себя мальчишкой, которого отчитывают за плохое поведение. — И ты мне предлагаешь…что? — Хотя бы заняться поисками Анны, — Анкунин сводит брови к переносице. — Ты ее уже не найдешь. Никто не найдет. Ее репутация испорчена, а долг перед казной не оставляет иного выбора, кроме как бежать из города. — Это ваши додумки, герцог, или вы что-то знаете? — Претор навостряет уши. — Анкунин, — Тристан мучительно вздыхает. — Посмотри на мой рабочий стол. Тут и без того слишком много работы. Я исхожу из логики типичной аристократки. И нет, Анкунин, — Дюбуа склоняет голову. — Ты не будешь заводить дело. — Отчего же? Золото нынче из казны высыпается? — Хмыкает эльф. — Я удивлен, что тебе нужно пояснять. Представь, как это будет выглядеть: приставы не уследили за недавно осужденной по скандальному делу аристократкой, а теперь носятся по всему городу в ее поисках. И, даже если найдут, то встанет вопрос: кто отвечал за исполнение приговора? — Герцог сцепляет руки на груди. — По-хорошему, претор, следить за исполнением было нужно тебе. — О, и как же я должен был это сделать? — Астарион теряет остатки самообладания. — Ходить с ней за ручку? Вытаскивать из ее кошелька последний медяк? Приставить вышибал? — Никто не заставлял тебя назначать ей штраф, как и искать своим догадкам подтверждения. И именно поэтому, Анкунин — я повторюсь — дело ты заводить не будешь. Не подставляй меня и не заставляй граждан задаваться вопросом, почему ты сидишь на своей должности. «Почему ты сидишь на своей должности». «Ты не будешь заводить дело». «Не подставляй меня». Не будешь. Не должен. Не положено. Запрещаю. Нужно подчиниться, проглотить, принять тот факт, что ты сидишь в третьем справа кабинете на третьем этаже не потому, что знаешь свое дело, а потому, что это выгодно тем, кто выше. Признать уже, наконец, что ты не самостоятельный магистрат, а цепная шавка, приставленная выполнять чужие прихоти. Только вступая в новую должность, Астарион радовался и скакал до потолка. Можно никому не подчиняться, не таскать претору чертовы бумажки, выбирать дела самостоятельно и разрешать их исключительно по своему усмотрению. Ха! Как бы не так. Свобода выбора? Самостоятельность? Осознание, что твое положение в пищевой цепочке — не заработаны, а кем-то устроены и полностью зависят от расположения герцога? Отвратительно. Омерзительно. Анкунин не только труслив, но и полностью зависим. До того момента герцог никогда настолько прямо не говорил о том, что из себя представляет бледный эльф на самом деле. Прокручивая раз за разом эти несколько реплик, претор понял, что, по сути, никогда волей не обладал. Ни чтобы принять суровое, но справедливое решение, ни чтобы отказать герцогу в исполнении «правильного». На его плечи положили груз ответственности, но ни разу так и не дали ее почувствовать. И никакие деньги не перечеркнут расцветающего глубоко в душе разочарования. Пережив момент саморефлексии, претор решил начать делать все по-своему. Не «удобно», «прибыльно» или «полезно», а «правильно» с его позиции. Совпадет с «удобным» или «прибыльным» — прекрасно, не совпадет — что ж, по крайней мере, он попытается.***
Астарион тянется ко второй бутылке бренди, так кстати поданной к столу. — Тебе уже достаточно, — отец недовольно вырывает бутылку из рук. — Не маленький, — Астарион кривит лицо в гримасе отвращения. — Разберусь. — Вот перевалит тебе за две сотни лет — тогда и поговорим о возрасте, — Адам подвигает кресло ближе к сыну и располагается рядом. — Что с тобой? — Тебя вдруг стала волновать моя жизнь, отче? — Видят боги, он сам напросился. — Действительно, — хмыкает отец. — Я же не твоя матушка и сопли тебе не вытираю. — И именно поэтому я люблю ее намного сильнее, чем тебя, — практически выплевывает эльф. Астарион любит отца, но и вполовину не так сильно, как мать. Матушка — яркая, живая, понимающая с полуслова. Такая похожая на Астариона. Матери даже не нужно до конца выслушивать его тираду о жизни, чтобы понять и пропитаться. Пропустить через себя, обнять и воодушевить. Одним из самых важных жизненных уроков было: «не пропускай через себя». Это помогало и в быту, и в работе, и на личном фронте. Не пропускай — и не услышишь голоса совести. Не пропускай — и внутренние терзания не придут по твою душу. Не пропускай — и будет тебе счастье и гармония с самим собой. Астарион считал, что справлялся с этой задачей на отлично, но искусно выкованная броня гордого безразличия дала трещину. Да, в последние несколько месяцев он слишком много накручивает и принимает на свой счет. В какой момент это начало происходить — одним богам ведомо, но он надеется смыть с себя ядовитое разочарование хотя бы алкоголем. Астарион бы хотел, отчаянно желал быть как мать. Совершать ошибки без боязни быть обруганным или непонятым, говорить обо всем, что придет в голову. Скинуть с себя безразличие и просто быть честным. Но вот незадача — Виттории это позволительно. Ему — нет. А вот отец… он просто другой. Строгий, выдержанный, критикующий, рассуждающий фактами и неизменно анализирующий. Лишенный всякой романтичности и не позволяющий живому азарту брать верх даже в карточных играх. Адам — чертов туз на игральном столе. Ему не нужны цветастые картинки, как королю или даме, он неизменно бьет любую другую карту и всегда остается на вершине. Астарион благодарен Адаму за уроки такта и хитрости, за фехтование и жизненные мудрости, но как любящий родитель он себя не проявлял практически никогда. — И что же по-твоему любовь? — Адам игнорирует ядовитый выпад. — Понимание. Принятие. Желание оберегать. Слушать. Все из того, чего в тебе нет, — Астарион закатывает глаза. — Тогда ты должен знать, что любовь мы выражаем по-своему, — взгляд голубых глаз отца впивается в сына. — Ты сам хоть когда-нибудь пытался дать что-то из этого? Боги! Разумеется, пытался. Несколько месяцев крутился, подступаясь и так и эдак. Но каждый раз что-то неизменно шло не так. Не прямая, ведущая к цели, а чертова колея, отбивающая конечности на каждой встречающейся кочке. — Моих стараний не оценили от слова совсем, — Астарион откидывается на спинку кресла. Неопределенно ведет рукой в воздухе. — Абсолютный ноль. Он слишком задержался на второй стадии опьянения, и его начинает вести. Размазывать, побуждать к диалогу. Отвращение перемешивается с тоской и так хочется поделиться хоть чем-то. Отец, конечно, безбожно далек от его, Астариона, проблем, но может хоть выслушает.***
Разумеется, он наплел Джавьену Кордиалису, что у Тав огромные, титанические дыры в знаниях, и ей не поможет ни один судебный магистрат. Что только он, белокурый претор в сияющих доспехах, способен помочь даме в беде и научить ее всему, что леди знать должна и не должна. И, кажется, конферансье вообще не был удивлен исходу. Смотрел странно, насмешливо даже, но лишь кивнул головой, уточнил ставку и отправил к самой дроу выяснять оптимальное время и место для занятий. Последнему Анкунин одновременно удивился и обрадовался, но виду не подал. Астарион разумно рассудил, что его желание настоящего можно преобразовать в подобие сделки. Он дает знания, опыт и свое бесценное общество, она — реагирует. Желательно так, как Анкунину бы хотелось. И, разумеется, самой Таврин об этом знать не стоило. Бледный эльф отрабатывал каждое занятие так, будто сдавал сложнейший экзамен у самого сурового преподавателя. Рассказывал, показывал, делился опытом, спорил и подкалывал настолько беззлобно, насколько был способен. Оказалось, что это — неплохой и вполне рабочий способ отвлечься от работы и почувствовать свою значимость хоть где-то. Он следил за языком, не хамил, выказывал должное уважение. Как минимум, чтобы не быть еще раз подпаленным. И неизменно, постоянно проверял реакцию и рамки дозволенного. Как бы между делом спрашивал о вкусах и интересах, и получал краткие, но емкие ответы. У него спрашивали в ответ, и он честно — даже для самого себя — вытаскивал ответы из глубин сознания. И задавался вопросом, кто вообще в последний раз спрашивал эльфа о его предпочтениях. Таврин любит словесные колкости как стиль общения, магическое чтиво, мясо средней прожарки, легенды Фаэруна и мистические истории. Запомнили, записали. Не любит все, что касается серости ее образа, лишнее внимание, рыбу, беспорядок и нарушение ее зоны комфорта. Которая, впрочем, простирается слишком далеко, а за вторжение хозяйка бьет больно и без предупреждения. Учли, приняли к сведению. Сложив все «за» и «против», эльф решил пойти чуть дальше: формат занятий, неизменно крутящийся вокруг рабочих и судебных моментов, ему надоел. Это стояние на месте, вынуждающее ловить момент для нового ненавязчивого вопроса. А ему нужно знать больше. Быть чуть свободнее. Разумно прикинув, что лучше начать с нейтральной территории, он предложил как-нибудь провести время в парке Блумбридж. Тав думала несколько дней, но по итогу согласилась. И это стало первой ошибкой. — «Предания народа дроу», — Анкунин вчитывается в название книги. — Дай угадаю: затерла до дыр и знаешь постранично? Одним разом он обмолвился, что любит читать. В особенности, художественную литературу и сказания народов различных частей света. В его жизни слишком мало фантазии и романтизма далеких стран, и бледный эльф любит восполнять этот пробел хотя бы за чтением. — Практически, — Тав откидывается на спинку скамейки парка и подпирает ладонью щеку. — Мне показалось, что это может быть… — Занимательно? — Астарион стреляет хитрым взглядом. — Поучительно, — исправляет дроу. — Вероятно, ты ожидаешь, что три четверти книги будут посвящены молитвам паучьей королеве, но нет. Окажется, что культура и легенды темных эльфов не менее разнообразны, чем высших. — И даже ничего про убийства, отравления и предательства? — Подкалывает эльф. — Этого там достаточно, — Тав кивает на книгу. — И оттого читается еще лучше. Астарион не фанат избитой фразы о том, что «книга — лучший подарок», но именно здесь и сейчас это ощущается как нельзя более уместно. Просто приятно получить внезапный ни к чему не обязывающий подарок, умышленно подобранный по вкусу и от всего сердца. Анкунин не может не улыбнуться. — Спасибо, — кивает бледный эльф, поглаживая ладонью том. — Ты когда-нибудь была в Подземье? — Нет, — Тав отрицательно качает головой. — Мне там делать нечего. Я знаю диалект темных эльфов, но в любом городе дроу во мне сразу узнают приезжую. Это чревато бесславной кончиной. — Да ну, — тянет Астарион. — Ни за что не поверю, что дроу настолько жестокие. Ты же не злая. — Воспитание и культура вносят вклад, Астарион, — Тав закидывает ногу на ногу. — Выросший в злобе и закрытой общности иного не знает. А я там чужая, — она окидывает взглядом пространство парка. «Как, впрочем, и здесь». В моменте хочется сделать непростительную глупость и снизойти до соболезнования или жалости. — И часто тебе достается? — Анкунин решает пойти иным путем. — Не сказала бы, — отмахивается Таврин. Как будто бы ее это абсолютно не задевает, но Астарион видит еле заметный проблеск тоски в серых глазах. — Скорее предпочитают не связываться. А если и разговаривают, то чаще всего по делу или из интереса. Сухое описание слишком емко отражает специфику взаимоотношений Таврин с обществом в целом и с бледным эльфом в частности. У Анкунина не остается никаких вопросов касательно ее холодного и колючего поведения. — Звучит отвратительно, дорогая Тав. — Когда-нибудь я доживу до того, что «свободный и лояльный ко всем расам и религиям» город станет таковым по-настоящему, — хмыкает девушка. — Но пока что как есть. Впрочем, — дроу слегка вытягивает ногу и касается носком туфли брючины эльфа. — Ты удивишься, как много идей Саретта Кордиалис заимствует у моды темных эльфов. Так что все еще впереди. Бледный эльф лениво окидывает взглядом силуэт Таврин. Неизменно темный макияж, собранные в хвост волосы, черная — она почти всегда одевается в черное, но всегда выглядит прекрасно — одежда. Взгляд проходится дальше, до качающейся стопы, скользит вверх, доходит до бедра, и… И Анкунину требуется вся выдержка, чтобы не выдать себя с потрохами. Потому что сквозь тонкую ткань черного шелкового платья он видит едва выпирающий силуэт застежки чулка. А где застежка — там и сам чулок. Наверняка тонкий, полупрозрачный, аккуратно прицепленный к поясу для чулок. А сам пояс всегда подбирается к остальному белью. Абсолютно точно черному. Черный так прекрасно сочетается со светло-серым, таким изысканным и редким цветом кожи. Акцентирует, играет на контрасте. А белье определенно точно элегантное. Сидящее точно по фигуре и подчеркивающее все достоинства. Недостатков тут быть просто не может — бледный эльф не слепой и прекрасно видит даже сквозь не самый облегающий силуэт платья, что фигура у дроу идеальная. Для его вкуса так точно. Мысли мешаются в кучу, перекрикивают друг друга. Крутятся, вертятся, не стихают ни на секунду, и угомонить их не представляется возможным. И так хочется, просто до омерзения сильно хочется протянуть ладонь и невесомо пройтись одними кончиками пальцев от лодыжки и выше. Оттянуть вверх ткань настолько длинного шелкового платья. Так аккуратно, чтобы серая кожа покрылась мурашками. Коснуться бедра, призывно сжать, отцепить чертову застежку чулка, увести ладонь выше, и… Астарион накрывает бедра книгой, скрывая возбуждение, и застывает каменным изваянием. Оторвать взгляд от поганого силуэта застежки стоит титанических трудов, но он это делает. Но лучше не становится. Потому что, смотря в глаза дроу, он понимает, что до одури сильно жаждет ее поцеловать. Ни разу не нежно или трепетно — хочется наброситься со всей животной страстью, пресекая все попытки к отступлению. Впиться, вжаться телом, завалить на чертову скамейку парка, и плевать на остальных посетителей. Пусть смотрят и завидуют. — Астарион? — Таврин хмурится и моментом разбивает все мысли. — Что такое? «Ничего, Тав, ничего. Всего лишь подумал, как было бы неплохо взять тебя прямо здесь и сейчас». — Все нормально, — отмахивается эльф. — Задумался о рабочем. Вместо ответа Таврин снова окидывает взглядом парк. Останавливается на солнечных часах и кивает своим мыслям. — Мне пора. Нужно вернуться домой до заката, пока отец не хватился, — девушка поднимается со скамейки и делает насмешливый реверанс. — До вторника, господин претор. И он бы точно, абсолютно точно не возражал, если бы она кричала «господин претор» в момент экстаза. Анкунин прикрывает глаза и нервно выдыхает. — Я тебя провожу, — бледный эльф ведет плечом, пытаясь стряхнуть наваждение. — От Блумбриджа до Шири неблизко, — и, встав со скамейки, претор сгибает руку в локте, приглашая обхватить. — Это уже похоже на свидание, — дроу стреляет хитрым взглядом. — Свидание? Ха! — Эльф, пожалуй, слишком усерден в показном ехидстве. — Могу нарвать тебе букет сорняков из парка для общей картины. — Думаю, того букета пионов мне хватило за глаза, — дроу касается сгиба локтя претора. — Я так и не сказала спасибо за цветы. Мне было очень приятно. «Все-таки догадалась». Что ж, это было не особо и сложно. Смысла упираться нет. — Всегда пожалуйста, — благосклонно хмыкает Анкунин. — Если хочешь, могу дарить каждую встречу. — Заманчиво, — тянет Таврин. — Но нет. Иначе придется каждый раз ругаться и сжигать по дублету. И касание, казалось бы, настолько холодной дроу, ощущается до одури горячим. Все как он и думал.***
— Так вот, значит, кому адресовались твои извинения, — задумчиво тянет отец. — Попытка неплохая, но есть же «но», верно? Этих «но» слишком много, и взаимоотношения с дочерью Кордиалиса лишь добавляют сложности в хаотичное месиво из проблем. Эта проблема не основная, но по-своему цепляющая, ставящая точку в характеристике «редкостный идиот». Астарион не уверен, что сможет исправить эту точку на запятую. — «Но» заключается в том, что в конечном итоге меня послали к чертям собачьим и дел иметь не хотят. Разумеется, обо всем он отцу не рассказал. Поделился ситуацией в общих чертах, не раскрывая подробностей. Вероятно, Адаму этого хватило. Быть может, он бы был не против узнать больше деталей, но обойдется. Потому что о них, как и о дальнейшем, добивающем действе, забыть бы хотел и сам Астарион.***
Видят боги, он пытался держаться. Сидел почти две недели занятий по ту сторону письменного стола, вставая исключительно спиной, и старался держать приемлемую дистанцию. Не вглядываться, не воображать, сосредоточиться на наследственном праве. Не обращать внимания, как Тав задумчиво закусывает щеку, — а лучше бы прикусывала кончик его уха — записывая его ремарки в блокнот. Как хорошо, что он знает всю законодательную часть от зубов и может говорить вообще не думая. Его интерес абсолютно точно взаимен, но претору сложно понять насколько. Таврин — не то создание, что ярко выражает свои чувства. Собранная, сдержанная, вдумчивая, дотошная даже, неизменно контролирующая и себя, и свои эмоции — углядеть проблеск интереса в серых глазах можно, но сложно. Анкунин мысленно заключает, что делать первый шаг нужно ему, иначе так дело не сдвинется с мертвой точки. Она ненавидит хаос и просто не позволит себе первой дать волю чувствам. — У меня вопрос. — Что-то непонятно? — Анкунин выплывает из мыслей и оборачивается, отвлекаясь от выписывания терминов на доску. — Понятно, но хочу уточнений, — Тав барабанит пальцем по подлокотнику кресла. — В наследование первой степени входят только кровные дети, или… — Те, кто по документам считаются детьми, — бледный эльф прерывает не дослушав. Суть вопроса ясна как божий день. — По бумагам ты считаешься Sui heredes. Поэтому, в случае кончины без завещания, Дом Мод твоей матушки перейдет к тебе без вопросов и уточнений. Дроу хмурится и о чем-то задумывается. — Это меня и пугает. Я же ни черта не смыслю в моде. — Уверен, на этот случай у нее есть заместитель, — отмахивается Анкунин. — С тебя станется только управлять процессами и финансами. К слову, вещное право — наша следующая тема. — Что-то мне подсказывает, что отец изначально просил тебя заняться именно этими темами, — дроу хмыкает. — Ведь так? — Ты чрезвычайно догадлива, моя дорогая, — бледный эльф клацает зубами. — Ты слишком много думаешь о том, чтобы соответствовать ожиданиям публики. — Тебе ли об этом говорить? — Подначивает Таврин. — «Полезное» правосудие. Не твои ли это слова? Претор закатывает глаза. — Я принимаю решения, исходя из общественной пользы. Ты, — Астарион тыкает куском угля в сторону дроу. — Задираешь планку, которую никогда не перепрыгнешь. Твоя мать — гений своего дела, и лучше нее не будет никого. Просто занимайся тем, в чем хороша, — эльф садится на край стола и поворачивается к дроу. — Магией, например. — На магическом поприще, господин претор, вас еще ждут сюрпризы, — Таврин опирается локтями о стол и смотрит хитро-хитро. И, пожалуй, «господин претор» из ее уст можно воспринимать не иначе как отдельный вид флирта. — Когда отточу умение до идеала. — Интересно, — тянет Анкунин, склоняясь ближе. — Обожаю сюрпризы. Покажешь? — Только если ты готов к экспериментам. Это звучит слишком двусмысленно. Слишком томно, побуждающе к действию. Астариона срывает. Бледный эльф соскальзывает со стола и, подходя к дроу, наклоняется почти к ее лицу. И долго, испытывающе смотрит. — Эксперименты я люблю еще больше, — его голос понижается до томного, почти хриплого шепота. Хватит ждать, нужно действовать. И, не спрашивая разрешения, эльф подается вперед. Ее губы обжигающе горячие, и это именно то, что он представлял в своих фантазиях. Астарион прикрывает глаза и продолжает. Целует, прикусывает и легонько оттягивает губу, призывая ответить. Таврин медлит пару мгновений, но все же расслабляется и отвечает. Неумело, неопытно, но до жути трепетно и чрезвычайно приятно. Просто восхитительно. Ладони девушки скользят по плечам, обхватывают и смыкаются в кольцо за шеей претора. В точности так, как и предполагалось, но это даже к лучшему. Бледный эльф скользит языком по губам дроу, приглашая к более страстному продолжению, и она послушно приоткрывает рот. Астарион обхватывает дроу ладонью за шею сзади и притягивает к себе. Еще ближе, еще томительнее. Вторая рука ложится на талию дроу, и она невольно вздрагивает, выдыхая горячим дыханием претору в рот. И это подначивает еще сильнее. Столь приятный эксперимент должен продолжаться. Анкунин вычитал абсолютно все о дроу и точно знает: они чрезвычайно страстны в плотских утехах. Любят доминировать, связывать и быть связанными, абсолютно не сдерживаются в стонах и удовольствии. Любят душить, кусать до крови, вбиваться до томительной боли и доводить до исступления. Такого опыта у претора еще никогда не было. И ему абсолютно точно нужно испытать это на себе. Возможно, не с первого раза, но удачные опыты требуют терпения и повторения. Не в его стиле продолжать после одного раза, но тут он хочет задержаться надолго и основательно. Связываться с девственницами Астарион не любит: как правило, они слишком набожны или консервативны. К тому же, весьма логично неопытны. Секс с девственно-чистой леди подразумевает отвратительно долгую подготовку и не гарантирует, что хоть кому-то понравится. Свою невинность они преподносят как отдельное, практически святое качество, а от посягнувшего на девственность чуть ли не требуют идти сразу под венец. Астарион не уверен, будет ли этот раз лучше, но он приложит все силы, чтобы это было приятно для обеих сторон. — Не знаю, что на тебя нашло, — хрипит Таврин, когда Астарион таки отрывается от нее. Тянет к себе и буквально всем существом требует продолжать. — Но мне нравится. — Иначе и быть не могло, — хмыкает бледный эльф, перемещая губы на шею дроу. — Мне тоже нравится. — Ведет языком по сгибу шеи от уха до воротника издевательски закрытого платья. Целует в губы снова. Рвано, требовательно, страстно. Все идет по плану. Им определенно точно нужно переместиться. Претор отрывается от Таврин, когда воздуха уже не хватает, и хаотичным мечущимся взглядом окидывает пространство кабинета для занятий. Шторы лучше задернуть. На столе ему не понравилось, да и дама вряд ли оценит. Кресло слишком узкое — ноги не раздвинешь, да и позы весьма ограничены. А вот гостевой диван выглядит весьма удобным. Анкунин подхватывает девушку за бедра и тянет к дивану. И, уложив леди на мягкую поверхность обивки, набрасывается сверху. — Надеюсь, в кабинете есть шумоизоляция? — Астарион стреляет похотливым взглядом, спрашивая как бы между делом. — Что?.. — Наш эксперимент не подразумевает лишних слушателей, — мурлычет мужчина, прижимая девушку ближе. Прикусывает кончик уха. Ведет носом по сгибу шеи, вдыхая аромат. Запах ее тела приятен. — Эксперимент?.. — Астарион чувствует, как Таврин напрягается и начинает ерзать, пытаясь отстраниться. Слишком слабо, чтобы он счел это за сигнал к отступлению. И это раззадоривает еще сильнее. — Хватит. — О, ты хочешь поиграть? — Скалится претор. Он читал, что дроу иногда любят изобразить недотрог, чтобы к ним применили силу. Скрутили, обездвижили, не оставили шансов. Им нравится такое проявление вожделения. — Учти, что я сильнее, дорогая. — Хватит! Таврин со всей силы отталкивает мужчину от себя и отскакивает на другой край дивана. Руку резко обжигает, а в лицо бьет горячим воздухом. На этот раз огонь был умышленным. Анкунин шипит от боли. — Какого черта?.. — Он трясет опаленной ладонью, пытаясь утихомирить кусачую боль, морщится и промаргивается. — Действительно, какого черта?! — Ядовито вопрошает дроу. Анкунин поднимает взгляд: в ее глазах плещется ярость, обида и еще не до конца сошедшая поволока возбуждения. — Эксперимент? Игра? Вот значит, зачем весь этот цирк?! Он никогда не видел, чтобы она кричала. Кололась, хмурила брови, но никогда не выражала эмоции настолько ярко. Сейчас Таврин в полушаге от того, чтобы спалить его заживо. Астарион решительно не понимает, что ее не устроило. — Ты думаешь, я не понимаю? — Тав практически плюется ядом. — Цветочки, флирт, вопросы о моем положении в обществе, небывалый интерес к культуре дроу, — она загибает пальцы. — И все от Астариона Анкунина, так неудачно прославившегося в узких кругах как любовника без привязанностей и обязательств, но со страстью к познанию нового. Ну да, любил развеяться по юности. Да, уложил пару аристократок на преторский стол. Да, посетил несколько будуарных мероприятий и поразил господ своей страстью. Да, пару раз развлекался в большой компании, одаривая вниманием и мужчин, и женщин, за что получил негласный статус чрезвычайно страстного и активного деятеля. К слову, вполне заслуженно. И что с того? — Я не собираюсь пополнять твою коллекцию диковинок и экспериментов, Анкунин. Вон из моего дома. — Таврин, — бледный эльф стряхивает наваждение и пытается взять ситуацию под контроль. — Остынь. Давай поговорим. — Вон. Из. Моего. Дома.***
Адам Анкунин подливает себе бренди и беззвучно протягивает сыну бутылку обратно. Еще одно подтверждение, что некоторые ошибки нужно заливать исключительно градусом. У Астариона было достаточно времени на размышления. Разложив всю сцену по полочкам от и до, он захотел выбить себе мозги, вернуться в прошлое и сделать все иначе. Совершенно не так. Разум затуманило серым цветом, мысли свелись к простейшему желанию обладать чем-то уникальным хотя бы на вечер, но Анкунин совершенно не подумал о том, что решит на этот счет сама леди и захочет ли вообще подобного внимания. Просто отвратительно. А после осознания пришел стыд. Проснулась дремлющая где-то очень глубоко совесть и наживую вскрыла нутро. От занятий Таврин отказалась, полностью вычеркнув незадачливого претора из жизни. Ожидаемо, но не менее противно. Разумеется, он пытался извиниться: слал цветы, что раз за разом отсылались обратно отправителю, отправлял записки через посыльных, приглашая к диалогу. Однажды даже ждал у филармонии для разговора, но был послан ко всем чертям. И хотелось бы сказать, что наплевать, да и жить дальше, если бы тоска не терзала настолько сильно. А еще спустя время он понял, что страшно, просто ужасно сильно скучает. По настоящему и по-настоящему. По подколкам и неудобным вопросам. По историям, вычитанным из книг. По настолько отличному от его собственного опыту. По ожогам и спаленным дублетам. По Таврин, какая она есть. — Что ж, — отец нарушает неловкую тишину. — Это полностью объясняет недавний приговор. — Это было правильно, — твердо заявляет Астарион, отпивая из горла. — Возможно, — жмет плечами отец. — Но решение ты вынес сердцем и тоской, а не головой и трезвым рассудком. — Мне надоело подчиняться и выбирать полезное. Хочу делать правильное. Астарион прикрывает глаза. Приговор приведен в исполнение. Эдикт написан и сдан в канцелярию. Последний гвоздь забит в крышку гроба. И на этот раз он не может даже предположить, что случится утром понедельника. Выпрут с должности, разжалуют? Сейчас на это категорически плевать.***
За неимением других альтернатив, претор решил полностью окунуться в работу. В последнее время он и так пустил часть дел на самотек, чем вызывал недвусмысленные намеки у всех герцогов, а нижайшие магистраты, чуя послабления, позволяли себе бить баклуши. Собравшись с мыслями, Астарион вернулся в привычное русло «дом-работа-культурные выходные». Претор просматривает все скопившиеся на рабочем столе заявления. Выученный им же магистрат, подобно самому Астариону в былые времена, регулярно приносил две стопки заявлений, мусорных и достойных внимания, и сейчас Анкунин просматривает их все, попутно вставляя ремарки и кивая головой. Не поделили наследство, что-то украли, кого-то избили, кого-то оклеветали. Мусор, мусор, мусор — но оставлять без внимания и выбрасывать в урну нельзя, поэтому отойдет нижестоящим магистратам. Что делать дальше — их дело. Одно заявление, однако, цепляет глаз. Астарион хмурится и стреляет вопрошающим взглядом на магистрата. — Почему это в стопке менее значимых? — Анкунин вытаскивает и поворачивает заявление. «Мусором», разумеется, стопку он не назовет, а вот «менее значимым» — вполне. Ильдрен Ферм, по совместительству ручной магистрат, лишь немного тушуется, но Анкунина совершенно не боится. Астариону даже немного жаль: он сам Вито Жувата справедливо опасался, и оттого отрабатывал на все сто, а за каждое дело был готов ответить головой или, на крайний случай, наплести правдоподобного бреда. Вито его лишний раз не журил, но инстинкт самосохранения все-таки советовал держаться подальше от сурового, басистого и огромного по всем меркам претора. А еще его уважали герцоги, и шли не дать задание, но посоветоваться и принять коллективное решение. И, кажется, нижестоящий Ильдрен — один из немногих, кто Анкунина пусть и не боится, но хотя бы уважает. — Потому что плебеи, как обычно, кого-то зарезали из-за своих расовых заморочек, — жмет плечами магистрат. — Я сделал так, как вы меня учили, господин претор. — Давай так, Ильдрен, — Анкунин прикусывает кончик пера. — Все, что касается расизма, ты будешь откладывать в третью стопку. — Хорошо, господин претор. С этим заявлением что делать? Бледный эльф проходится взглядом по строчкам еще раз. — Его я проведу сам. Свободен. Расизм. Главный враг мультикультурного города, неизменно идущий рука об руку в любой стычке. Что-то не поделили — виноваты тифлинги. Что-то украли — точно дело полуросликов. Кого-то убили — по-любому виноваты двергары или дроу. Мотив повторяется из раза в раз, из года в год, и, если в Верхнем городе население хотя бы немного воспитано и подчиняется рамкам принятого поведения, то в Нижнем периодами творится сущий хаос. Что происходит в трущобах, лучше не знать. Туда, слава богам, руки закона пока что не дотягиваются, иначе у всего Сената и претора в частности работа бы не заканчивалась вообще. Врата Балдура стараются, очень хотят быть гостеприимными и дружелюбными ко всем приезжим, кто готов трудиться, строить свою жизнь и вкладываться делом и золотым в развитие города. На словах звучит радужно и замечательно, на деле же совсем наоборот. Людей и высших эльфов, конечно, не трогают как тех, кто стоял у истоков города, но остальные расы предоставлены сами себе. И злободневную мозоль под названием «расизм» власти не трогают исключительно чтобы не портить статус города. Впрочем, расизмом также любят оправдывать абсолютно все, что не поддается иному разумному объяснению. Куда проще ткнуть пальцем в неугодного и обвинить в неприязни, чем нести ответственность за свои ошибки, но разбираться в «ошибках» каждый раз нужно непосредственно Анкунину. В материалах к этому заявлению супруга погибшего заявляет, что мужа, эльфа дроу и торговца рыбой близ Чионтарского порта, несколько месяцев преследовала банда гурцев. Задирала, оскорбляла, отбирала товар и заработанные медяки. И вот, благодаря бездействию портовой стражи и жителей города в частности, торговца зарезали самым варварским способом. На глазах у снующих мимо жителей и безо всякого сожаления. Скорее всего, часть событий приукрашена для большей слезливости, но прецедент очевиден. Претор устало трет пальцами глаза. В этом городе мало дроу, но, кажется, что они намеренно снуют перед глазами и облепляют со всех сторон. И, не будь указана раса погибшего или будь он любого другого цвета кожи или формы ушей, Анкунин бы не удостоил заявление и толикой внимания. Но сейчас это колет в самое сердце слишком сильно, и игнорировать расползающееся чувство отвращения он не может. Что же до гурцев? С ними все очевидно: бандиты, растлители и воры. Их культура — варварская, национальный язык — жесткий и трещащий, отвратительный для слуха. Огромная часть гурцев работает наемниками, вышибалами, многие осознанно приходят в гильдии. Нередко гурцы оказываются работорговцами, а их бабки-повитухи не гнушаются слать проклятия и хворь на неугодных. Принадлежность к людям делает их пребывание в городе чуть более, чем полностью обоснованным, и это играет гурцам только на руку. Позволяют себе слишком много, ведут себя нахально, угрожают и убивают без раздумий. В практике Анкунина было несколько дел с гурцами, и ни в одном из них это племя не было невиновным. И, смотря на заявление, бледный эльф не сомневается, кто прав, а кто виноват. Разумеется, за темными эльфами стоит своя собственная, отточенная сотнями лет жестокости, история. И опасаются их чуть более, чем справедливо. Но претору есть что противопоставить: типичный темный эльф останется в Подземье, а не будет искать покоя на поверхности. И уж точно не сунется во Врата за лучшей жизнью. Гурцы же ведут себя везде как дома, и обоснованных мотивов для звериной жестокости у них нет. Они просто варвары в самом тривиальном понимании. Первым делом он вызвал супругу погибшего на беседу по заявлению. Дотошно задокументировал каждое слово, задал все вопросы, уточнил в мельчайших деталях. Кто, когда, в какое время, как угрожали, на протяжении какого времени, какие были мотивы. И в очередной раз лишь получил подтверждение своим мыслям. После показаний вдовы погибшего претор перешел к прочим свидетелям, от соседей по торговле до уличных зевак и стражи. Картинка складывалась однозначная, по-плебейски очевидная, и сомнений не возникало никаких. Но на то он и профи, что дело нужно проводить чисто, гладко, с учетом всех нюансов, деталей и документирования. По крайней мере, это дело он хочет провести настолько по совести, насколько возможно. Следствие вышло на убийц за считанные дни. Расхлябанные, привыкшие к безнаказанности, гурцы совершенно не скрывались. Тем более, не ожидали, что кто-то заинтересуется прецедентом. Поставив мысленную пометку «Следить за деяниями народа гур почаще», претор самолично потратил несколько часов времени, расхаживая по комнате допросов взад-вперед и задавая вопросы. Подлезая, выясняя, выводя на чистую воду. Подозреваемые, разумеется, начисто отрицали свою вину, как и полагается тем, к кому благосклонности не проявляют, но все улики указывали на них. И, разумеется, пресса быстро узнала о стычке гурцев и дроу, а так же прецеденте расизма, которым заинтересовались аж в Верхнем городе и аж сам претор. Несколько дней газеты пестрили различной степенью грязи заголовками, но Анкунин решил оставить как есть. Пусть читают. Думают, обсуждают, гадают. Предвкушают. Ненавидят или выказывают соболезнования. Плевать на все и на всех. Простое, недостойное внимания, дело обрастает деталями, вызывает эмоции, отбивает в душе до омерзения личными воспоминаниями. Астарион чувствует, как приближается к точке кипения, после которой уже не знает, что будет делать и как принимать решения. Как будет смотреть на каждое новое поступившее заявление и как станет балансировать между «правильным» и «полезным». Заседание он провел самолично, без судебной комиссии и в закрытом формате. Ему нравятся открытые громкие дела, когда можно покрасоваться, вставить свои пять копеек, задать неудобные вопросы, аккуратно протолкнуть свои мысли, не выходя из амплуа «бесстрастного наблюдателя», но сейчас у него нет на это сил и желания. Для правильного публика не нужна. И претору было полностью, категорически плевать и на речь обвинения, и на сторону оправдания, и на детали отнюдь не безгрешного прошлого погибшего дроу. Плевать на все, ведь он принял решение еще на стадии просмотра заявления. И на закон ему тоже все равно. Ударом молотка претор приговорил всю банду к публичному повешению. Удивились, кажется, абсолютно все. Да, уголовное право подразумевает субъективизм, но проще обезглавить. Это быстро, безболезненно и кроваво. Публика такое любит. А вот повешение — это долго и мучительно. Это когда жизнь вытекает по капле, с каждой минутой приближая к концу. И если обезглавливание — это своего рода милосердие, то повешение — это пытка. Неслыханная жестокость для прецедента, но и на это Анкунину плевать. Из зала заседаний он уходит сразу после оглашения приговора, не оборачиваясь и не собираясь объяснять причину своего решения. И присутствовать на казни тоже не будет. И, придя домой, еще долго-долго думает, что же упустил и как довел себя до состояния, когда даже такие серые дела отдают в душе отвращением. — Пресса буквально вопит о вчерашнем приговоре, — Томас, владелец самой большой «гостиницы» в Манорборне, и по совместительству некто между приятелем и собеседником, выпускает кольцо кальянного дыма в потолок. — За что же ты так, претор? — Боги милосердные, — цокает бледный эльф. — Я пришел выпить и собрать сплетни, а не рассуждать о судах и приговорах. Гостиница «Бронзовый конь» — одно из типичных мест, куда Астарион время от времени приходит развеяться. Посидеть, поболтать, пропустить по стакану, собрать сплетни, отвлечься от рутины. Словом: ненапряжно провести вечер. Томаса он находит излишне говорливым, гиперактивным, немного ветреным, но все еще приятным собеседником. Не друг и не товарищ, но самое то для ни к чему не обязывающего диалога. Помимо Томаса есть и другие аристократы, кто, как и Астарион, приходят предаваться порокам и веселью, но из всего общества Анкунин все же предпочтет хозяина гостиницы. Сегодняшним пятничным вечером он в очередной раз пришел отвлечься, но диалог не клеится с первых слов. — Не обессудь, Анкунин, — хмыкает усыпанный веснушками Томас, поглаживая «простую посетительницу» по бедру, пока та обтирает его колени. — Но не каждый день во Вратах вешают за убийство недоэльфов. Недоэльфы. Серокожие выродки. Паучьи подсосы. И еще тысяча, миллион, миллиард оскорблений, которых Астарион никогда в свой адрес не слышал, но воспринимает практически на свой счет. Бледный эльф строит гримасу отвращения. — Хватит про казни. Твоя леди изнемогает от ожидания, — Астарион косит взгляд на шлюху, и та обворожительно улыбается в ответ. — Анкунин, расслабься, — хохочет Томас. — Существует масса способов снять напряжение помимо публичной казни. Одолжить тебе Жизель? — Мужчина приподнимает колено, и девушка заливисто хихикает. — Или найдем кого-нибудь посерее да поэкзотичнее, если все дело в этом. Бледный эльф выметается из гостиницы со скоростью света. И, спешно натягивая плащ, направляется обратно в район Храмов. Высокий Холл работает круглыми сутками, и сейчас это играет на руку. Мысли хаотично мечутся между собой, но едино возвращаются к единственному решению. Правильному ли? Полезному ли? Уместному ли? У него нет ответа ни на один из вопросов, но попробовать он обязан. Не здороваясь с ночным администратором и не объясняя деталей, претор спешит в кабинет, перескакивая по лестнице через ступеньку. Да, дело может подождать. Да, торопиться некуда. Да, возможно сейчас он совершит непростительную глупость. Астарион запирает дверь на ключ, спешно зажигает свечи на рабочем столе и выуживает из ящика чистый пергамент, перо, чернила и образцы. И, собравшись с мыслями, садится писать. Возможно, утром понедельника по его душу придет разъяренный герцог, что будет отчитывать, угрожать, а то и разжалует в должности. Плевать. Для него, Астариона Анкунина, правильное происходит здесь и сейчас. Последствия? К черту их. Он несколько раз перечеркивает текст, ставит ремарки, пометки, изменяет формулировки. Кусает перо и вновь вчитывается в каждое слово. Все должно быть идеально. Достает новый лист пергамента и переписывает начисто. И, закончив с текстом, капает сургучом в углу пергамента и ставит оттиск преторским перстнем. Что ж, дело сделано. Осталось отнести в канцелярию и проследить, чтобы писец ознакомился с содержанием и поставил подпись. Претору он не откажет, но бюрократия требует проверок. И остается лишь сказать спасибо, что Балдурская канцелярия тоже работает круглосуточно, а располагается в соседнем крыле Высокого Холла.***
— Жалеешь о принятом решении? — Адам неопределенно крутит бутылку бренди в руке. — Нет, — Астарион приоткрывает один глаз. — Мне просто мерзко. От всего. И немного страшно, что случится послезавтра. — Пищу для размышлений ты, определенно, дашь всему городу, — кивает отец. — Но постарайся не показывать настолько очевидно, чем это было навеяно. — Дуростью, — фыркает бледный эльф. — И только ею. — В таком случае, поздравляю: твоя дурость показала то, как ты, сын, выражаешь заботу. Астарион впивается в отца издевательски-вопрошающим взглядом. Он то ли потерял нить обсуждения за горой монолога и душевных излияний родителю, то ли Адам тоже изрядно напился и чешет языком какую-то ахинею. — Вспомни, как ты описывал любовь, — отец подливает бренди в оба стакана. — Забота, принятие, желание оберегать. Каждый из нас демонстрирует эти качества по-разному к тем, кого считает близким. Например, для твоей матери принятие — это выносить тебя даже таким несносным неблагодарным ублюдком, — Астариону бы хотелось что-то вставить в ответ, но правда бьет в глаза слишком явно. — А забота для нее — это вытирать тебе сопли с младенчества и по сей день. — И в чем же выражается твоя любовь? — Недовольно вопрошает бледный эльф. — В том, чтобы позволять твоей матери светиться от счастья, выращивать цветы, совершать ошибки и пьянеть на торжествах, — лицо Адама искажает нежная улыбка. Та самая, с которой он смотрит на Витторию всю жизнь, что Астарион помнит. — Потому что я принимаю ее со всеми недостатками и достоинствами. Забочусь о том, чтобы ее ошибки не выходили боком. Оберегаю от того, чтобы ее непосредственность не размылась с годами и с чужим влиянием. И она отвечает мне тем же, но по-своему. До бледного эльфа безошибочно доходит посыл сказанного. Матушка живая, веселая, непосредственная и ехидная. Такая настоящая и добрая. И все это исключительно из-за отца. Любой другой партнер бы зажал ее в рамки и не позволил быть настоящей. Отец — личность сильная, но неизменно лояльная. Адам позволяет ей быть такой, дополняет и неизменно стоит рядом, оберегая от ошибок и последствий. И именно сейчас этот дуэт обрастает особенным, выходящим за рамки простой любви, смыслом, и кажется таким гармоничным в своей противоположности. И самого Анкунина родитель любит не меньше, по-своему выражая свои чувства. Иногда скудно, непонятно, и не так ярко, как мать. Но не любить родного и единственного сына не может. — Твоя же забота выражается вот так, — отец проводит рукой в воздухе, суммируя все вышесказанное. — Извини, — Астарион отводит взгляд. — Жду в карточном клубе через неделю. Трезвым и готовым к игре, — хмыкает Адам. — А лучше приходи в поместье. В любое время дня и ночи. Заодно поделишься наболевшим. И, ободряюще хлопнув сына по плечу, мужчина спешит удалиться. Астарион накрывает лоб ладонью и долго, мучительно долго пялится на бутылку бренди на столе. Отблески свечей отражаются на стекле бутылки, подсвечивают содержимое и бликуют в глазах бледного эльфа. Всего лишь парой реплик отец накинул еще больше пищи для размышлений, но нужно сказать ему спасибо: и выслушал, и прояснил несколько вещей. Нет, он точно напьется до третьей стадии. Как-нибудь доковыляет до дома, проснется с жутчайшим похмельем, проведет все воскресенье в состоянии «не трогайте мои белокурые кудри все, кому дорога жизнь» и отойдет лишь под вечер. Астарион подливает спиртного в граненый стакан. Понедельник будет в понедельник, а там… А там будь что будет. И, если за то, что в его понимании «правильно» нужно карать, то он выдержит наказание достойно и с высоко поднятой головой.